Текст книги "Сирота"

Автор книги: Николай Дубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Лешка оглянулся и увидел, что к ним идет шлюпка; два гребца, заваливаясь, изо всех сил налегают на весла. Навстречу Лешке и Кире бежали по мелководью Толя и Митя.

Ни они, ни шлюпка уже не могли успеть. Лешка почувствовал, что вот сейчас, сию минуту они утонут. Он уже не мог держаться горизонтально, ноги неудержимо опускались вниз, он перестал ими двигать и… задел ногой дно. Он опустил ноги и стал на грунт. Сердце стучало всюду: в ушах, в висках, даже в глазницах. Ноги стали ватными, не могли сделать ни шагу, и он стоял, дыша широко открытым ртом, а сзади, все еще держа руку на его плече, стояла Кира. Ребята на берегу кричали, размахивали руками; Митя и Толя, буравя ногами воду, подбегали к ним. Лешка резко дернул плечом, Кира сняла руку, и они пошли к берегу.

Лицо Елизаветы Ивановны было бледное, в красных пятнах. Ребята кричали Лешке чуть не в самое ухо, но он ничего не слышал и, выйдя на берег, лег на песок.

Девочки окружили Киру, все разом пытались ее целовать и растирать полотенцами.

Кира, бледная, растерянно и жалко улыбающаяся, искала глазами Лешку. Лешка сердито отвернулся. Губы Киры дрогнули, она села на песок и, закрывшись руками, горько заплакала.

Лешка подумал, что плачет она точно так, как плакал шоколадный мальчик, но сейчас же подумал и о другом: что теперь будет, и что скажет Людмила Сергеевна и как будет ораторствовать на совете отряда Алла. Он оглянулся и встретился с ней взглядом. В глазах Аллы не было высокомерного, презрительного осуждения. Она смотрела на него внимательно и с некоторым удивлением, словно увидела впервые. Лешка покраснел, опустил глаза и стал надевать рубашку.

Обратно шли молча. Елизавета Ивановна не требовала, чтобы они брались за руки, ничего не сказала ни Лешке, ни Кире. Красные пятна по-прежнему горели на ее щеках.

Как и ожидал Лешка, Елизавета Ивановна сразу же пошла к Людмиле Сергеевне.

– Дадут вам чесу! – злорадно сказал Валет и захохотал. Его никто не поддержал. Все, в том числе и Лешка, были убеждены, что «чесу» дадут.

Разговор был долгий, потом Елизавета Ивановна ушла домой. В кабинет позвали Киру. Алла пошла с ней. Лешка томился, ожидая своей очереди и гадая, что с ним сделают. Наконец появились Кира и Алла. Обе улыбались, только глаза у Киры были мокрые от слез.

– Горбачев! – окликнула Алла. – Иди к Людмиле Сергеевне.

Лешка вошел потупившись и сел на тот самый стул, на котором сидел, впервые попав в детский дом. Не поднимая глаз, он знал, что.

Людмила Сергеевна смотрит на него. Он поискал отклеившуюся пластинку фанеровки, которую тогда дергал, но нашел только плешинку обнажившегося простого дерева и вспомнил, что пластинку обломал он сам.

Людмила Сергеевна поднялась и, подойдя, положила руку ему на плечо:

– Ну, Алеша, не ожидала… не думала я, что ты такой молодец.

Лешка недоверчиво посмотрел на нее.

– Да, молодец! – повторила Людмила Сергеевна и села на стул, стоящий напротив. – Как человек помогает попавшему в беду – это самая лучшая и верная проба для человека. Ты испытание хорошо выдержал…

Лешка вспомнил, как он, струсив, метнулся в сторону от Киры, и покраснел.

– И все-таки тебя следует наказать. Ты нарушил строжайший наш закон, запрещение, в котором нет исключений, – не заплывать дальше, чем разрешено.

Лешка опустил голову.

– Все закончилось благополучно, но ведь могло закончиться иначе. Могла утонуть Кира, могли вы оба утонуть…

Лешка, не поднимая головы, кивнул.

– Но я не хочу тебя наказывать. На твое слово можно положиться. Правда? Ты хорошо плаваешь, но еще не знаешь своих сил, а их может не хватить. И, кроме того, твой пример может соблазнить других, как соблазнил сегодня Киру, а кончится это несчастьем. Обещай мне никогда не заплывать далеко и не допускать, чтобы другие делали это. Обещаешь?

– Обещаю! – хриплым, сдавленным голосом сказал Лешка.

– Вот и хорошо! А теперь иди ужинать, уже звонят.

Ребята всё узнали от Киры, ни о чем Лешку не расспрашивали и держались так, словно ничего не случилось, только галчата перешептывались и смотрели на него круглыми от восхищения глазами.

После ужина ребята собрались у турника, подтягивались, пробовали "крутить солнце". Валерий, когда турник освободился, взобрался на него, зацепился ногами за перекладину, начал раскачиваться головой вниз и дурашливо закричал:

– Падаю! Спасайте! Горбачев! Где Горбачев? Спасай!..

Никто не засмеялся, а Митя Ершов подошел и ребром ладони слегка ударил его под колени. Валет выпустил перекладину и упал на четвереньки в пыль.

– Ты чё? – закричал он.

– Ничё, – в тон ему ответил Митя. – Не дури.

Смеяться над Лешкой не хотели: его признали своим и настоящим.

13

Как у всех втайне трусливых людей, страх у Елизаветы Ивановны переходил в озлобление против тех, кто был причиной этого страха.

Увидев далеко в море головы двух ребят, она пережила панический испуг.

Каждую секунду они могли исчезнуть под водой и больше не появиться, утонуть, а отвечать за это должна будет Елизавета Ивановна. Никто не вспомнит, не подумает, что виновата, в сущности, совсем не она, а прежняя воспитательница, все порядки в детдоме – вернее, полное отсутствие порядка… Однако привела детей на берег, не уследила, не предотвратила несчастья она, и отвечать за все придется ей. В любую минуту из-за каких-то мальчишки и девчонки ее безупречная репутация могла погибнуть.

Она ни слова не сказала детям. Возмездие должно соответствовать преступлению. А в этом случае возмездие должно превзойти преступление: нет ничего опаснее дурных примеров. Всю дорогу Елизавета Ивановна думала о том, как губят других непресеченные вовремя дурные примеры, и красные пятна на ее щеках не гасли.

Рассказав о случившемся, Елизавета Ивановна не сомневалась, что вопиющий поступок Горбачева и Рожковой возмутит Русакову и та решится в конце концов на серьезные меры. Даже на крайние меры.

Теперь она даже радовалась тому, что произошло: начинать всегда следует с решительных мер. С ее появлением в детдоме вся эта орава распущенных мальчишек и девчонок почувствует твердую руку. Вообще нужно ко всему присмотреться. К коллективу воспитателей, например. Он, кажется, из рук вон…

Предположение Елизаветы Ивановны подтвердилось на следующее утро.

Окруженная маленькими девочками, Анастасия Федоровна сидела в рабочей комнате за машиной и, пришивая пестрый лоскут к платью, неторопливо говорила что-то своим внушительным басом. Елизавета Ивановна замедлила шаг у открытого окна и прислушалась.

– Вот, крошки, – говорила Анастасия Федоровна, – сейчас мы его приметаем и прострочим. Сам по себе он ничего, лоскуток, а получится очень миленький кармашек. Главное, со вкусом надо подобрать. Вот и приучайтесь, вырабатывайте вкус. Сейчас вы маленькие, а потом вырастете, станете девушками. На хорошо одетую девушку всем приятно посмотреть. Другая и некрасивая, а со вкусом оденется, и кажется, что красивее стала. Молодые люди в туалетах ничего не понимают, но им тоже нравится, если хорошо одета… Когда я была молодая и мой будущий муж за мной ухаживал…

– Можно вас на минуточку? – не выдержала Елизавета Ивановна.

– Меня? Пожалуйста. – Анастасия Федоровна отложила платье и подошла к окну.

– Вы понимаете, что вы говорите? – негодующим шепотом спросила.

Елизавета Ивановна.

– А что? Я ничего особенного не сказала, – встревожилась Анастасия Федоровна.

– По-вашему, говорить о том, как они станут девушками, о молодых людях – ничего особенного?

– Господи, да ведь они на самом деле будут девушками, – растерянно сказала Анастасия Федоровна.

– Это будет когда-то, а сейчас говорить с ними об этом не-пе-да-го-гич-но, – отчеканила Елизавета Ивановна. – И я предупреждаю, что поставлю вопрос на педсовете.

На лице Анастасии Федоровны выступили капельки пота. Она не знала, кто эта отошедшая от окна женщина с неподвижной спиной, испуганно смотрела на удаляющуюся спину и думала, что с ней, Анастасией Федоровной, сделают на педсовете за то, что она говорила.

Она так и не поняла, что ужасное было сказано, но в том, что с ней что-то сделают, не сомневалась.

– А дальше? А потом что было? Расскажите, Анастасия Федоровна! -

Увидев, что незнакомая женщина отошла, девочки обступили руководительницу.

– Потом, крошки, в другой раз. Давайте работать, – сказала Анастасия Федоровна и, прерывисто вздохнув, взяла недошитое платье.

Елизавета Ивановна была довольна. Возмутилась она совершенно искренне, но к ее возмущению примешивалось удовольствие, испытываемое человеком, когда ожидания, предположения его подтверждаются, даже если предполагает и ожидает он скверное и дурное.

Еще накануне вечером она договорилась с директором о том, что вторую рабочую комнату, подсыхающую после ремонта, можно пока использовать для игр. После завтрака Елизавета Ивановна собрала свою группу в пустой, гулкой комнате. Следом за старшими в нее набились и галчата – посмотреть, что там будут делать. Елизавета Ивановна была довольна и этим: во-первых, они не будут слышать всего, что может наговорить та похожая на домработницу толстая женщина, а во-вторых, очень хорошо, если воспитательнице удастся завоевать авторитет сразу среди всех возрастов…

– Сейчас, дети, мы будем играть, – объявила Елизавета Ивановна. – Маленькие будут водить хоровод. Умеете?

– Умеем! – закричали галчата.

– Очень хорошо! Становитесь в кружок и беритесь за ручки. Какую будем петь песню? Если вы не знаете, я вас научу. Есть очень хорошая песенка. Вот слушайте. – И она скрипуче пропела:

 
Станьте, дети.
Станьте в круг.
Станьте в круг.
Станьте в круг…
 

– Жил на свете старый жук! – с восторгом подхватили галчата.

Они знали эту песенку. Весной их водили на кинокартину "Золушка", где был такой смешной и глупый король и где Золушка учила придворных песенке про жука.

Старшие с недобрыми ухмылками смотрели на воспитательницу, которая вместе с малышами распевала детскую песенку.

Стоявшим у дверей удрать было просто: улучив момент, когда воспитательница поворачивалась к ним спиной, они в два шага оказывались на свободе. Митя Ершов, Лешка и Яша Брук стояли возле окна. В знойном струящемся воздухе дрожали верхушки тополей, под деревьями клубками свернулись густые тени. В окно врывался запах нагретой листвы, а здесь, в комнате, пахло сырым мелом и сиккативом.

Валерий Белоус до сих пор развлекался как умет: трогал пальцами стенку и смотрел, не пачкает ли, почесывался, незаметно щелкал галчат по затылкам. Все это надоело ему, он согнулся и сделал страдальческое лицо:

– Елизавета Ивановна, у меня живот заболел.

Галчата засмеялись.

– Выйди и не балагань! – строго сказала Елизавета Ивановна.

Валерий, храня на лице скорбь, пошел к выходу, но в дверях опрокинулся на руки, сделал стойку и вышел на руках. Галчата взвизгнули от восторга. Елизавета Ивановна не видела, но догадалась, что она обманута, – на щеках ее выступили красные пятна.

Яша Брук решительно оттолкнулся от стенки и пошел к выходу.

Следом тронулись Лешка и Митя.

– Куда вы, дети?

– К Людмиле Сергеевне, попросим газету. Мы с Ксенией Петровной всегда в это время читали газету, – сказал Яша.

Митя, подтверждая, кивнул.

Елизавета Ивановна прищурилась, пятна на ее щеках проступили ярче. Взгляд ее остановился на Лешке.

– Горбачев, к директору тебя вызывали?

– Вызывали.

Галчата примолкли, перестали топтаться.

– Что она сказала?

– Чтобы не заплывал в другой раз.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Ага! – Елизавета Ивановна едва не задохнулась.

Малыши затаив дыхание ждали, что она сделает.

– У меня в группе, – еще отчетливее, чем всегда, сказала Елизавета Ивановна, – не появляйся до тех пор, пока директор не вызовет тебя снова.

Лешка исподлобья посмотрел на нее и пошел следом за товарищами.

Валерий подтягивался на турнике. Увидев их, он спрыгнул на землю.

– Вот зуда какая! А, ребята?.. – сказал он и, неестественно вытянувшись, запел фальцетом: – Жил на свете старый жук…

– Брось, Валет! – отмахнулся Митя. – И откуда она взялась на нашу голову!..

– Хоть бы уж скорее Ксения Петровна выздоравливала!

– Да… – задумчиво подтвердил Яша и, помолчав, вдруг решительно сказал: – А мы свиньи! Конечно, свиньи! – кивнул он в ответ на удивленные взгляды товарищей. – Ксения Петровна сколько болеет, а мы ни разу не проведали.

– Ну да, в больницу же нас не пустили!

– Так то в больницу, а сейчас она дома. Пошли… Сходим? А то Елизавета Ивановна нас еще в песочек посадит играть…

Ребята невесело посмеялись.

– Вы идите, а я не пойду, – сказал Лешка.

– Почему?

– Ну, вас она знает, а меня нет.

– Так узнает! Все равно ты с нами, в нашей группе.

Лешка стеснялся чужих, незнакомых людей, терялся в их присутствии, знал, что так будет и на этот раз, но после недолгих колебаний согласился.

– А адрес? Ты знаешь?.. Я тоже нет… О, Кирка знает! Девочки к ней бегали…

Кира адрес знала, но сказать отказалась:

– А зачем вам? Вы к ней хотите? Я тоже пойду.

– Так ты уже была!

– Ну и что? И еще пойду.

Ребята переглянулись… Им хотелось пойти самим, чтобы поговорить обо всем серьезно, а при Кирке какой мог быть серьезный разговор…

Кира обиделась:

– Не хотите – и не надо! Ничего я вам не скажу, а пойду сама.

– Да ладно, пойдем.

Кира улыбнулась, но тут же лицо ее стало озабоченным:

– Только знаете, мальчики, надо ей в подарок что-нибудь принести.

– А чего нам дарить? У нас ничего нет.

– По-моему, надо цветы. А? Это очень красиво – дарить цветы!

Цветы всегда дарят.

– Ха! Где ты их возьмешь? На базаре? А откуда у нас деньги?

Денег не было, и взять их было негде.

– В сквере нарвать – так еще в милицию заберут… – раздумчиво сказал Митя.

– Я знаю! – с таинственным видом сказала Кира. – Там только собака, а если не бояться, так ничего…

Кира привела их в узкий, глухой переулок, над которым смыкались кроны деревьев, с независимым видом прошла по нему одна, "на разведку", – шепотом пояснила она, – потом подвела к забору из ржавых штамповочных отходов. Там, где не хватило продырявленных железных листов, была натянута колючая проволока. За забором среди яблонь и груш в густой траве вздымались стрелы львиного зева, алели гвоздики.

Возле самого забора раскинулись широкие вайи папоротников. Кира приподняла проволоку – образовался удобный лаз.

– Вот, – сказала она.

– Так это же чужое! – изумленно сказал Яша.

– А что у них – убудет? Вон там сколько!

– Нет, я не полезу, – решительно сказал Яша.

– И я, – сказал Митя.

– Эх, вы! Просто вы трусите, вот и всё! – презрительно сказала Кира. – А еще мальчишки!..

Лешка не хотел лезть в чужой сад, но он не мог допустить, чтобы его считали трусом.

– Подыми проволоку, – сказал он.

Пригнувшись, он пробежал к деревьям и торопливо начал рвать цветы вместе с травой. Трава не поддавалась, скользила в кулаках, из-под рук брызгали в разные стороны кузнечики. Возле дома забухал густой собачий лай.

– Обратно! Давай обратно! – громким шепотом закричала Кира.

Лешка метнулся к лазу.

– Папоротников! Папоротников сорви!

Лешка ухватил несколько ломких резных листьев и бросился под проволоку. По саду, размахивая руками, бежала старуха:

– Да что же вы делаете, босяки!.. Вот я на вас собаку спущу!

В ответ раздался дружный топот. «Босяки» остановились только через два квартала.

– Нет, все-таки это свинство! – переводя дух, сказал Яша. – Вдруг залезли в чужой сад, наворовали цветов…

– Никакое не свинство! – отрезала Кира. – Если бы для себя – другое дело, а то для больного. А где нам взять, если у нас нет? А ей будет приятно… Ну и помял же ты их!

– А я считаю, все равно, – сказал Митя. – Для чего бы ни украли, все равно украли. Вот Ксения Петровна узнает…

– Попробуй только сказать!..

Кира на ходу перебрала растрепанный пук травы и листьев, и он незаметно превратился в пышный букет, красиво обложенный папоротником.

Она полюбовалась и сама себя похвалила:

– Вот! Как из магазина!

Маленький домик на улице Липатова прятался от зноя в глубине двора, среди уже отцветшей сирени. Весь двор занимали аккуратные грядки, дорожка была тщательно вычищена и подметена. Но возле терраски, к которой ребята подошли, порядок бесследно исчезал.

Уткнувшись фарой в сиреневый куст и задрав заднюю ось без колеса, стоял мотоцикл. Возле крохотной, под навесом, летней кухни лежала длинная помятая коляска.

Перед ступенями на терраску, заваленными щепой и стружками, стоял остов новой коляски. Человек в майке и лыжных брюках согнулся над этим остовом. Ребята видели только его обтянутый коричневой фланелью зад и движущиеся голые локти.

– Здравствуйте, – сказала Кира.

Из-под колена показался прищуренный глаз, удивленно открылся, человек выпрямился и повернулся к ребятам:

– Чем могу?

Он оказался толстогубым, с большим утиным носом и совершенно лысый. Сверкающую, как стеклянный абажур, лысину покрывали росинки пота. Он вытер пот ладонью и выжидательно зажмурил левый глаз, отчего правый открылся еще больше.

– Мы… Нам Ксению Петровну, – объяснила Кира.

– Угу! Сенечка! – крикнул человек в сторону террасы. – К тебе твои ирокезы… Шагайте! – сказал он, отодвигая в сторону остов коляски, и тут же остановил ребят: – Одну минуточку! Здесь, – он показал на террасу и вокруг себя, – что угодно, там, – он повел рукой в сторону грядок, – ничего! Квартирная хозяйка! – скосив глаза, заговорщическим шепотом пояснил он.

– Мы вовсе и не собираемся… Мы же не за тем…

– Да кто там, наконец? – послышался с террасы женский голос. – Вадим, опять ты что-нибудь выдумал?

– Отнюдь! И даже наоборот!.. – воскликнул лысый человек. – Вполне реальные краснокожие атакуют наш блокгауз. Вооружены они шпажником и гвоздиками, но где-нибудь у них спрятаны томагавки. Кричи, когда они начнут снимать с тебя скальп. Я не боюсь – у меня снимать нечего. -

Лысый подмигнул ребятам.

Они засмеялись и поднялись на террасу.

Маленькая женщина с округлым лицом нетерпеливо приподняла голову с подушки. При виде ребят она радостно заулыбалась, на бледных, но полных щеках ее проступили ямочки.

– О, ребята! Вот хорошо, что пришли!.. Здравствуйте. И даже цветы?.. Спасибо!.. Вадим Васильевич, дай стулья!

Вадим Васильевич поднялся на террасу, заглянул в комнату и озабоченно зажал нос в кулаке. Все стулья были завалены инструментами и мотоциклетными деталями.

– Стулья? – переспросил он. – Чтобы сесть? Но разве для этого обязательны стулья? – Он широким жестом показал на перила террасы: – Прошу!

Кира, уже пристроившая свой букет в кувшин с водой, с удовольствием вспрыгнула на перила.

– Не беспокойтесь, пожалуйста, мы не устали, – вежливо сказал Яша.

Лешка позавидовал тому, как Яша спокойно держится и здорово высказывается. Сам он, ожидая неизбежных расспросов, не знал, куда девать руки, ноги, и никак не мог сглотнуть противную сухость во рту.

Однако его ни о чем не расспрашивали. Ребята рассказывали о лагерных происшествиях. Ксения Петровна весело смеялась. Внизу Вадим Васильевич пытался привинтить к остову железный уголок, но прижать его было нечем – уголок вертелся вместе с шурупом. Вадим Васильевич, отдуваясь, отбросил отвертку и провел пятерней от затылка ко лбу, ероша воображаемую шевелюру. Лешка спустился вниз:

– Давайте я подержу.

– Оч-чень хорошо! Только возьми плоскогубцами.

Норовистый уголок после нескольких рывков затих и прижался к остову.

– Брависсимо! – сказал Вадим Васильевич. – Еще немного – и ты станешь бортмехаником. Как тебя зовут?.. Алексей Горбачев? А по батюшке? Отца как звали?.. Отлично! А что, Алексей свет Иванович, если мы привинтим еще уголочек? Не возражаешь?.. Превосходно!

– А что это будет?

– Сие корыто? Будучи обтянутым и поставленным на колесо, оно превратится в мотоциклетную коляску.

– А где же колесо?

– Хм! Чего нет, того нет. И даже заднего колеса для мотоцикла тоже нет. Купил без колеса. Оно погибло в неравной борьбе с нашими мостовыми. Но я убежден: где-то бродит человек и изнывает от желания продать мне колесо.

– Так лучше же купить сразу новый мотоцикл!

– Лучше? – Вадим Васильевич зажал нос в кулаке и озабоченно посопел в него. – Возможно, возможно… Но, во-первых, нет денег. Как вы думаете, Алексей Иванович, причина уважительная?

– Уважительная, – засмеялся Лешка.

– Я тоже так думаю. Во-вторых, получать готовое скучно. А этот драндулет, как называет его моя дражайшая супруга, когда он, изрыгая грохот и зловоние, будет вытряхивать душу из своего хозяина, он покажется мне дороже роллс-ройса. А почему? Делать вещи своими руками – это самое лучшее, что придумал человек с тех пор, как появился на Земле. Малопочтенному занятию – отравлять жизнь ближнему – он научился значительно позже…

За свою долгую, по его мнению, жизнь Лешка не успел еще сделать ни одной вещи, но, представив себе, как бы ему завидовали, если б он мог сказать, что мотоцикл построил он сам, согласился, что делать вещи, конечно, здорово.

– Вадим, дай нам, пожалуйста, яблоки.

Вадим Васильевич поднялся на террасу.

– И, ради бога, перестань хвататься за нос!

– Сенечка! – с отчаянием воскликнул Вадим Васильевич. – Это же самый выдающийся предмет на моей физиономии! Держась за него, я чувствую, что и во мне есть что-то великое…

На террасе засмеялись. Лешке понравился веселый, чудно и непонятно говорящий дядька с таким некрасивым и таким подвижным лицом.

Вадим Васильевич вернулся и строго спросил:

– А мы что, рыжие? Держи, – и протянул Лешке огромное яблоко.

– Я такое и не съем, – застеснялся Лешка.

– А если постараться? – деловито спросил Вадим Васильевич. – Вот и старайся. Я тоже буду. – Он надкусил яблоко и, жалобно сморщившись, ухватился за щеку: – У, проклятый!..

– Зубы? – сочувственно спросил Лешка. – У меня тоже зуб болел.

Мне Митька вырвал.

– Митька? Как? – заинтересованно повернулся к нему Вадим.

Васильевич.

– Ниткой.

– Нет, брат, – огорченно вздохнул Вадим Васильевич, – для меня нитка не годится. Трос нужен. А лечить тоже не могу. Машины люблю всякие, но бормашины боюсь до смерти… Придется прибегнуть к полумерам – жениному одеколону.

Держась за щеку, он взбежал на веранду.

– Опять зубы? – воскликнула Ксения Петровна. – И как не стыдно! Взрослый человек, а боится идти к зубному врачу!

– Сенечка! – взмолился Вадим Васильевич. – Я же не совершенство! Критики же допускают, чтобы положительные герои имели миниатюрные слабости… Честное слово, я вполне положительный мужчина, почему мне нельзя иметь такую невинную слабость?! Ох! – И он убежал в комнату.

Лешка поднялся на террасу. Яша рассказывал Ксении Петровне о новой воспитательнице и о том, как ее невзлюбили за въедливость и несправедливость. Она вызвала такую дружную неприязнь, что каждый ее поступок, каждое слово казались неправильными. Ксения Петровна, нахмурившись, слушала рассказ Яши, то и дело прерываемый бурными дополнениями Киры. Митя молча кивал, подтверждая сказанное.

– Мне кажется, – осторожно сказала Ксения Петровна, – вы поторопились с выводами. Она новый человек, а вы привыкли к другому – скажем, ко мне – и потому не совсем справедливы к ней.

– Хорошо, мы привыкли, – вскочила Кира, – но Горбачев же не привык, он новенький. Пусть он скажет! Это справедливо, если я чуть не утонула и он меня спас, а она его хочет наказывать!

– От меня бы вам, положим, тоже попало! – сказала Ксения Петровна. Глаза ее прищурились, а на щеках прорезались веселые ямочки.

(Ребята засмеялись.) – По-моему, вам просто скучно! Вот вы и капризничаете…

– А конечно, скучно! – подхватила Кира. – Отчего бы стало весело?..

Вадим Васильевич появился в дверях, и душная волна одеколонного аромата хлынула на террасу.

– Ты вылил на себя весь одеколон? – всплеснула руками Ксения Петровна.

– Нет, самую малость. Но исцелился и теперь услаждаю носы общества. Учитесь жертвовать собою! – подмигнул ребятам Вадим Васильевич.

– Сядь, жертва, подальше, а то общество бросится за противогазами… (С горестным вздохом Вадим Васильевич сел на перила.)

Что же вы делаете?

– На «подсобку» ходим… А вот сейчас в «жука» играли, – усмехнулся Митя.

– И это все, чем вы занимаетесь? – спросил Вадим Васильевич.

– С первого числа в школе будем заниматься.

– Да нет, что вы сейчас делаете?

Ребята переглянулись:

– Ничего.

– Троглодиты! – Вадим Васильевич соскочил с перил. – И вы еще не покусали друг друга от скуки? Не полезли на стену? Сколько вам лет? Двенадцать, четырнадцать?.. Неправда! Вы дряхлые, ленивые старички! Неужели ни один ваш самолет не парил в небе, разрывая завистью сердца окрестных мальчишек? Неужели вы ни разу не сожгли пробок, пуская электропоезд? Что это у вас? Руки? Фитюльки, брелоки! Может, вы думаете, что это у вас головы? Это клумбы для причесок!.. Молодые люди! В вашем возрасте я первый в своем городе построил детекторный приемник, и мышиный писк в нем поверг в изумление и восторг весь город… Из-за моего ветродвигателя у мальчишек не было инфаркта только потому, что тогда еще не знали, что это такое… Мой двигатель давал электроэнергию и мог… вы слышите? – мог зажечь лампочку от карманного фонаря! На руках у меня не сходили мозоли, ожоги и прочие болячки… Покажите ваши руки!.. Разве вы живые мальчики? Вы восковые, картонные!..

– Вадим! Вадим! – остановила его Ксения Петровна. – Что ты на них напал? Они же не умеют.

– А кто научился не делая?

– А что мы можем делать, если у нас ничего нет! – возразил Митя.

– Головы есть? Руки есть? Достаточно!.. Нет, я не могу на вас смотреть. Кем вы растете? Белоручками! Дармоедами! – Вадим Васильевич махнул рукой и убежал к мотоциклетным руинам.

– Вы не обижайтесь на него, ребята, – тихонько сказала Ксения.

Петровна. – Он только шумит страшно, а так, в общем, ничего…

– Мы не обижаемся, – сказал Яша. – Правильно, конечно… Мы пойдем, Ксения Петровна, а то нам еще попадет.

– Как – попадет? Вы разве без спросу?.. Немедленно убирайтесь и больше без разрешения носу не показывайте!..

Ребята попрощались с Вадимом Васильевичем, который, не оборачиваясь, буркнул что-то в ответ, и ушли.

– Правда, он хороший? – оглядываясь у калитки, спросила Кира. – Веселый-веселый!

– Ага, – сказал Лешка. – Только почему он такой старый? Ксения же Петровна молодая.

– А он совсем и не старый! Только что лысый… Так, может, у него от болезни волосы повылазили.

– Давайте скорее, ребята, – сказал Яша, – а то в самом деле нагорит. Наверно, Людмила Сергеевна нас уже хватилась.

14

Людмиле Сергеевне было не до них. Анастасия Федоровна, невпопад отвечая девочкам, все время мучительно раздумывала о том, что такое ужасно непедагогичное сказала она при незнакомой женщине. Теряясь в догадках, Анастасия Федоровна так настращала себя, что у нее начали дрожать руки, закололо в сердце. Поручив ученицам обметывать петли, она прибежала к заведующей. Нервно перекалывая бесчисленные булавки и иголки в отворотах платья, Анастасия Федоровна попыталась рассказать, что произошло, но вместо этого начала всхлипывать, сморкаться и расплакалась.

Людмила Сергеевна не могла не улыбнуться – почему-то большие, толстые люди всегда смешно страдают, – и тут же ей стало неловко. Эта толстая, со смешными замашками женщина была одинока как перст. Всю жизнь она отдала служению – даже не любви, а именно служению – сначала мужу, потом сыну. Муж, техник-металлург и капитан запаса, погиб где-то под Лозовой в завьюженную ночь, командуя последним заслоном, прикрывавшим отход частей. Сын, не в мать хрупкий юноша, которому она, притворяясь сытой, подсовывала свой скудный хлебный паек эвакуированной, не кончив школу, тайком от нее ушел добровольцем в армию и бесследно исчез в боях под Яссами. Анастасия Федоровна верила в лучшее, ждала и надеялась. Время подтачивало надежду и развеяло ее без остатка.

В родной город Анастасия Федоровна вернулась, но вернуть свое место в жизни не могла: ей не о ком было заботиться, не на кого было расходовать неиссякаемые запасы любви. К тому же и делать она могла немногое – шить, по-домашнему готовить. Учиться чему-нибудь было не по возрасту, да и не пошла бы никакая наука в ее затуманенную горем голову. Друзья мужа через завком и гороно устроили ее в детский дом руководительницей по труду. Поначалу Анастасии Федоровне не раз случалось, выкраивая детскую рубашонку, всплакнуть в голос. Ее маленькие ученицы не знали, о чем плачет тетя-руководительница, тем не менее охотно поддерживали ее согласным хором. Людмиле Сергеевне несколько раз доводилось унимать их дружный рев, и она даже подумывала, не следует ли заменить, плаксивую руководительницу – детишки и без того нервны.

Постепенно веселая ребячья болтовня, радость, сияющая в их глазах, и собственное жизнелюбие взяли верх. Анастасия Федоровна успокоилась, привыкла, а потом без памяти привязалась к своим "крошкам". Могучая руководительница изливала на них столь же могучие потоки нежности. Дети никогда не ошибаются в оценке внутреннего к ним отношения взрослых. Они отвечали ей тем же.

Анастасия Федоровна не заблуждалась насчет своих познаний. Она учила крошек шить, вышивать, а слегка и уму-разуму, как сама его понимала. Случалось, Людмила Сергеевна с некоторой тревогой прислушивалась к ее поучениям, но все заканчивалось благополучно. Да и как могло быть иначе: не очень образованная, но порядочная женщина и мать, могла ли она внушать детям дурное?

Теперь эта большая женщина с растрепанной прической, смешно всхлипывая басом и сморкаясь, перепуганно и невнятно говорила что-то о педсовете, своей невиновности и какой-то инспекторше, неизвестно за что на нее накричавшей. Людмила Сергеевна напоила ее водой, заставила причесаться и только-только начала добиваться вразумительного рассказа, как глаза Анастасии Федоровны остановились и она опять потеряла дар речи. В кабинет вошла Елизавета Ивановна.

– Значит, это вы так напугали Анастасию Федоровну? – догадалась Людмила Сергеевна.

– Напугала? Не знаю. Я сделала совершенно правильное замечание. А если это кого-нибудь пугает… – Елизавета Ивановна развела руками.

Она пришла взбешенная и не намерена была церемониться.

– Хорошо, разберемся. Вы идите, Анастасия Федоровна, и успокойтесь, пожалуйста. Я думаю, у вас нет оснований волноваться.

– У вас они во всяком случае есть! – сказала Елизавета Ивановна.

Людмила Сергеевна проводила Анастасию Федоровну к дверям и повернулась к Елизавете Ивановне:

– Какие?

– Вы знаете, что эта женщина говорила маленьким девочкам?! О том, как они станут девушками и как нужно одеваться, чтобы нравиться.

– Рановато, конечно, но вкус и опрятность надо прививать с детства. В сорок лет не привьешь.

– Но она все это по-обывательски! Это мещанка какая-то!

– Вот уж напрасно! Она добросовестный работник и очень хорошая женщина.

– И этого, по-вашему, достаточно? Уверена, что у нее нет специального образования.