Текст книги "Сирота"
Автор книги: Николай Дубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Анастасия Федоровна повела галчат на прогулку в городской сад.
Лешка, по привычке, собрался идти замыкающим, но Сима, у которой на руке была повязка дежурной, сказала, что это тоже работа, а он от работы освобожден и пойдет она сама.
Рыжий Валет, ухмыляясь, слонялся по двору, делая вид, что лучше этого занятия ничего не может быть.
К вечеру вернулись ребята с «подсобки». Алла отрапортовала Людмиле Сергеевне. Потом все с таким веселым гамом разбежались чиститься, умываться, так набросились на ужин, что все утешительные Лешкины размышления о жаре и усталости окончательно сникли. Вошедшего в столовую Белоуса встретили градом насмешек. Не устал ли он? Не надорвался ли? Может, ему еще хлебца принести? Или борща? А то он, бедный, похудел от переутомления! Прямо страх смотреть!..
Белоус посмеивался:
– А чё, мине еще лучше! Лежи да загоряй…
Однако ему было не по себе.
Лешка ожидал, что и на него обрушится поток насмешек, но его не трогали.
На следующий день, по совету Людмилы Сергеевны, решили убрать и вывезти мусор, оставшийся после ремонта. Таскать щепу, перемешанную с известью, цементом и глиной, было трудно. Все сразу же перепачкались, как штукатуры, но им было весело даже от этого, а Лешкой овладевала настоящая тоска. Даже галчата, горбясь своей работой и крича больше всех, тоже старательно сносили щепки, старую дранку, пока Людмила Сергеевна и Анастасия Федоровна не прогнали их и не заставили вымыться. Работали все, только Лешка и Белоус ничего не делали.
Толстощекий голубоглазый Слава, устроившись на крылечке спальни, сооружал самосвал из спичечных коробок и катушек. Самосвал был почти готов, только колеса, привязанные нитками, не крутились, а кузов не поднимался. Слава пыхтел от усердия и умственных усилий, привязывал колеса то крепче, то слабее, но они все-таки не хотели крутиться.
Лешке нравился приветливый и добродушный мальчик, смотревший на всё такими ласковыми, любопытными глазами, словно всё вокруг для того и существовало, чтобы ему, Славе, было интересно и хорошо.
– Не получается? – спросил Лешка, усаживаясь рядом.
– Ага. Не крутятся, – вздохнул Слава.
– А ну, давай вместе.
Слава с готовностью протянул свое сооружение. Лешка продел через коробку кусочки проволоки и прикрепил к ним катушки – теперь катушки могли вращаться и стали как настоящие колеса. Устроить поднимающийся кузов было труднее. Лешка придумал целую систему крючков и рычажков.
Однако Слава уже утратил интерес к игрушке: ему хотелось сделать ее самому, а не получить готовую. Он посмотрел на самосвал, на Лешку, увлеченного работой, понял это увлечение по-своему и сказал:
– Ты играй, а я пойду ежика кормить.
Ежик, уж и черепаха были отданы на попечение галчатам.
Слава убежал. Лешка отставил сразу опротивевшую ему неуклюжую игрушку, вышел за ворота. Уходить из детдома без разрешения не полагалось, но Лешка решил, что терять ему нечего. Он посидел на скамейке в скверике, посмотрел на воробьев, дерущихся из-за хлебной корки. Воробьи разлетелись. Лешка побрел по улице, глазея по сторонам, и вдруг даже приостановился. Как же он мог забыть того занятного паренька с пухлыми губами и густыми черными бровями, который плавал в затопленном вонючем трюме, а потом стрелял в Луну! Витька!.. Да. Витька! Он, наверно, с тех пор еще навыдумывал…
Лешка обогнул сквер, детскую поликлинику, вышел на проспект, спустился до его половины и свернул направо: ему показалось, что это та улица, по которой он шел ночью. Он прошел ее до конца, потом свернул в другую, третью. Витькиного дома не было. Лешка силился вспомнить номер дома, как он выглядит, но вспомнил только, что дом стоит во дворе, а за ним небольшой сад. Лешка заглядывал через заборы, тихонько стучал, чтобы взбудоражить собак, всматривался во всех маленьких девочек, играющих во дворах и на улице. Собаки с лаем бросались к заборам, но это не были Гром и Ловкий, а девочки не были похожи на Витькину сестренку. Он даже не мог никого спросить, потому что не знал Витькиной фамилии. Натруженные пятки начали гореть – Лешка устал и вернулся в детдом.
На другой день старшие воспитанники опять ушли на "подсобку".
Лешка слышал, как ребята, уходя, со смехом кричали Валету:
– Смотри не переутомляйся! Береги здоровье!
Валерий Белоус никогда не отличался усердием. Если ему поручали какое-нибудь дело, он старался уклониться; если работали все, он всячески отлынивал и, как говорила Ефимовна, только дым мешком таскал.
Но он привык быть в центре внимания. Его выдумкам и выходкам иногда смеялись, иногда нет, но он не ощущал отчужденности, которая отделила теперь его от остальных. Валерия истомила эта отчужденность. Он повертелся возле Тараса, который укладывал на телегу корзины для помидоров, потом взял вилы и начал подгребать сенную труху возле конюшни. Тарас удивленно взглянул на него, подошел и отобрал вилы.
– Нельзя! – решительно сказал он и, как бы в раздумье, добавил: – А то, может, из тебя и правда паразит выйдет…
Галчата, провожавшие каждый выезд Метеора, засмеялись. Валерий покраснел и ушел на пустырь.
Людмила Сергеевна, все эти дни незаметно наблюдавшая за Лешкой и Валерием, заколебалась. Белоусу наказание принесет пользу, он все-таки очень ленив, а для Горбачева, очевидно, чрезмерно. Она подозвала Лешку:
– Я ухожу в гороно. Проследи, пожалуйста, чтобы малыши зря в кабинет не бегали. А то начнут рыться в гербарии, разглядывать и переломают все.
– Хорошо! – с готовностью и радостно закивал Лешка.
Конечно, это нельзя было назвать настоящей работой, но Лешка исполнял ее так старательно, что не подпускал галчат даже на пять шагов к двери, не только в самый кабинет. Валерий подошел было тоже.
Лешка заступил ему дорогу:
– Нельзя!
– Чего это – нельзя? Я к директорше.
– Ушла. И велела никого не пускать.
– Да чё ты врешь? А то как….
Жанна издали увидела, что они застыли друг против друга в напряженных позах, и крикнула:
– Валерий! Опять?
Белоус оглянулся и разжал кулаки.
Людмила Сергеевна вернулась часа через три с незнакомой высокой женщиной.
12
Взгляд и рукопожатие Елизаветы Ивановны были твердыми, как у мужчины. Людмила Сергеевна решила, что это свидетельствует о характере по-мужски твердом и энергичном. В глубине души она считала, что без мужского влияния воспитывать детей нельзя – вырастут чувствительными слюнтяями. Воспитательницы были хороши, но, пожалуй, чересчур мягки, и появление педагога с настоящим характером было очень кстати.
Собственный характер Людмиле Сергеевне настоящим не казался.
Одета Елизавета Ивановна была просто и строго: белый воротничок, синее платье в белый горошек. Единственное, что не вязалось с обликом новой воспитательницы, – это ее косы. Выцветшие, жидкие, они были заплетены по-девчоночьи, в две косицы, и связаны на затычке в смешной, разъезжающийся узелок. Улыбалась она скупо, одними губами, вытянутое лицо оставалось неподвижным. Впрочем, Людмила Сергеевна и не была уверена, что это улыбка, – так мимолетно и неуловимо было движение губ. Они обошли все помещения. Елизавета Ивановна изредка задавала вопросы, и по этим вопросам было заметно, что порядки в доме ей не нравятся. Она удивилась тому, что спальни мальчиков и девочек расположены в одном здании, а в ответ на недоуменное замечание Людмилы Сергеевны повела бровью:
– Ну, знаете… – и значительно умолкла.
Потом, вернувшись в канцелярию, она взяла список воспитанников и попросила рассказать, кто и какие преступления или проступки совершил до поступления в детдом.
– Какие преступления? – удивилась Людмила Сергеевна. – Это же дети!
– Да, конечно. Но, прежде чем попасть в детский дом, они какое-то время были без надзора и могли приобрести преступные привычки. Чтобы с ними бороться, нужно их знать. – Говорила она немного в нос и так отчетливо и правильно, что знаки препинания в ее речи ощущались, как каменные столбы в деревянном заборе.
Людмила Сергеевна подумала, какие преступные привычки приобрели Люся или Славка, и возмутилась. Еще у старших могли быть в прошлом какие-то нехорошие поступки, но она ни о чем не допытывалась, считая, что чем меньше человеку напоминать о прошлом, тем скорее оно угаснет для него самого.
– Пойдемте, я вас познакомлю с ребятами, а какие они, узнаете сами. И прошу вас поменьше их расспрашивать. Дети не любят, да и не к чему.
Группа старших уже вернулась с подсобного участка и успела пообедать, но в спальнях, кроме галчат, никого не оказалось.
– Ну конечно, забрались в "клуб", – сказала Людмила Сергеевна. – Пойдемте за сарай.
– За сарай? – удивленно подняла брови Елизавета Ивановна.
– Ну да, они пустырь своим клубом называют. Что поделаешь, лучшим пока не обзавелись.
– И вы с этим миритесь?
Людмила Сергеевна искоса взглянула на нее и, помолчав, ответила:
– Нет. Да ведь это ничего не меняет.
Возле конюшни Тарас, сидя на деревянном обрубке, сшивал узеньким ремешком шлею.
– Вот один из группы, Тарас Горовец, – сказала Людмила Сергеевна.
– Ты почему работаешь, а не отдыхаешь? – спросила она у Тараса.
Тот удивленно поднял голову.
– Так я ж отдыхаю! Разве это работа? – показал он на шлею.
– С тобой сговоришься! – улыбнулась Людмила Сергеевна, и они пошли за сарай.
У дальнего угла сарая, где особенно густо разросся бурьян, Яша, Брук и Митя Ершов, лежа на животах, уткнулись в книги. Неподалеку от них лежал Лешка. Книги у него не было, лежал просто так – смотрел в небо и следил за неторопливыми редкими облаками.
Остальные ребята, кто сидя, кто лежа, расположились группой в узкой полоске тени, отброшенной полуразрушенной стеной сарая, и лениво перебрасывались отрывочными фразами.
Заметив Людмилу Сергеевну и незнакомую худую женщину, они замолчали.
– Ребята, – сказала Людмила Сергеевна, – вот ваша новая воспитательница. Она будет заменять пока Ксению Петровну.
– Здравствуйте, дети. Надеюсь, мы подружимся, – сказала новая воспитательница.
Ей нестройно ответили.
– Меня зовут Елизавета Ивановна. А как вас зовут, я скоро узнаю.
– Я оставлю вас, – сказала Людмила Сергеевна. – Вам ведь не впервой.
– Да, конечно, – кивнула Елизавета Ивановна.
Людмила Сергеевна ушла. Елизавета Ивановна оглянулась, ища, на чем присесть, но сесть можно было только на землю, и она осталась стоять на солнцепеке.
– Садитесь вот сюда, в холодок, – сказал Толя Савченко и подвинулся вдоль стены.
– Я никогда не сажусь на землю. Надеюсь и вас отучить от этого.
Ребята удивленно переглянулись. Ксения Петровна сколько раз сидела с ними здесь, у сарая, и ничего плохого в этом не видела.
– Объясните мне, пожалуйста, почему вы забрались на эту свалку? -
Она посмотрела на кучу битого кирпича.
– А что? Тут чисто, – сказал Толя и, как бы еще раз проверяя, оглянулся.
– Допустим, – саркастически сказала Елизавета Ивановна. – Но зачем за сараем, на битых кирпичах?
– А чем плохо? Холодок. Не в спальнях же сидеть! – сказал Валерий Белоус.
– Сейчас, если не ошибаюсь, тихий час, и вы должны быть в спальнях.
– Там душно, – поднял голову Митя Ершов.
– И у нас соревнование… Ноги нужно мыть… – пояснил Толя.
– Ноги? Соревнование? – подняла брови Елизавета Ивановна. – Вы соревнуетесь в мытье ног?
– Да нет! У нас с девчонками соревнование – у кого в спальнях чище. Ну, так чтобы было чисто, мы, как идем, ноги моем… Что ж их, без конца мыть?
– Значит, для того чтобы не мыть ноги, вы и в спальню не ходите? Кто это придумал? Воспитатели?
– Мы сами.
– Неужели вам никто не объяснял, что такое соревнование? То, что вы придумали, – не соревнование, а извращение его. Смысл соревнования за чистоту спален в том, чтобы держать их в чистоте, пользуясь ими, а не в том, чтобы держать их под замком.
Елизавета Ивановна долго и обстоятельно объясняла, что такое настоящее соревнование, как в нем можно и нужно добиваться успеха и как неправильно то, что они придумали. Ребята молча слушали. Яша Брук, оторвавшийся было от книги, снова опустил голову.
– Как твоя фамилия, мальчик? – повернулась к нему Елизавета Ивановна.
– Моя? Брук.
– Запомни, Брук: когда говорят старшие, их надо слушать.
– Я слушаю.
– Я этого не вижу.
– Я просто опустил голову, но я же слушаю не глазами.
Белоус фыркнул. Елизавета Ивановна оглянулась, но Валерий сидел с каменным лицом и "ел глазами" новую воспитательницу.
– Не пытайся острить, Брук. Я отлично вижу, кто меня слушает, а кто нет. И вот что, дети: на этой свалке, которую вы называете своим клубом, больше вы собираться не будете! Делать вам здесь нечего, и я этого не допущу. Пойдемте отсюда!
Елизавета Ивановна повернулась и направилась во двор. Ребята нехотя поднялись, пошли следом.
– Ну, что скажешь, академик? – тихо спросил Митя и показал глазами на прямую спину воспитательницы.
Яша вытянул губы и прищурился:
– О соревновании правильно, конечно… Только нудно очень.
– Да-а, – вздохнул Митя.
На выжженном солнцем дворе сесть было тоже негде, все столпились возле столовой.
– Ну, а тут что делать? – уныло спросил Толя. – Уж там, по-моему, лучше.
– Прежде всего отучись говорить "ну"! – ответила Елизавета Ивановна. – Что это за понуканье? Это невежливо и невоспитанно. На будущее время я договорюсь с директором о том, чтобы выделили комнату для массовой работы. Тогда вы не будете слоняться по двору. А сейчас…
– Скупнуться бы! – сказал Валерий.
– Так нельзя говорить! Надо говорить «искупаться». Время отдыха истекло, и, если директор позволит, мы сходим. Подождите меня.
Елизавета Ивановна направилась в кабинет Людмилы Сергеевны. Все проводили ее взглядом, потом посмотрели друг на друга.
– Ну-ну!.. – сказал Яша и повертел головой.
Валерий Белоус вытянулся, опустил руки вдоль туловища, как плети, и зашагал, негнущийся, одеревенелый. Все засмеялись – походка была точь-в-точь как у Елизаветы Ивановны.
– Брось, Валет, – сказал Митя, – еще увидит.
– Ребята, вы чего собрались? – подбежала Кира.
– Может, купаться пойдем.
– А мы? И мы тоже!.. Девочки-и! – закричала она, убегая в спальню.
Через минуту оттуда выбежали девочки, на ходу поправляя волосы, одергивая блузки.
– А нам почему нельзя? Мы тоже хотим. Пойдемте к Людмиле Сергеевне.
Они подбежали к кабинету, когда из него выходили директор и новая воспитательница.
– Людмила Сергеевна! Почему без нас? Мы тоже хотим.
– Идите, идите! – засмеялась Людмила Сергеевна и подняла руки, защищаясь от шума. – Елизавета Ивановна возьмет и вас. Елизавета.
Ивановна Дроздюк – ваша новая воспитательница.
Девочки притихли. Елизавета Ивановна взглянула на них и повернулась к Людмиле Сергеевне:
– А купальные костюмы у них есть?
– Трусы да майки. Какие же им еще костюмы?
– Становитесь парами! – сказала Елизавета Ивановна. – Девочки впереди, мальчики позади.
Пары выстроились.
– Возьмитесь за руки!
– Ну, вот еще! Зачем это за руки? Что мы, маленькие? – загудели ребята.
– Не спорьте! – жестко оборвала шум Елизавета Ивановна. – Кто не хочет – выйдите из строя. Тот купаться не пойдет.
Ребята продолжали стоять, однако и за руки не брались. Елизавета Ивановна обвела взглядом строй, и ноздри ее раздулись.
– Если сейчас же вы не возьметесь за руки, – еще более жестко сказала она, – вы никуда не пойдете и купаться не будете ни сегодня, ни завтра!
Не глядя друг на друга, ребята неловко взялись за руки.
– Это еще что? – Елизавета Ивановна подошла к девочкам и брезгливо посмотрела на Симу и Жанну. – Я сказала: за руки, а не под руки! Рано приучаетесь!
Сима покраснела и выдернула свою руку из-под руки Жанны. К морю шли в угрюмом молчании. Даже Валерий Белоус не дурачился и не пробовал смешить. Но маленькие прозрачные волны так ласково плескались на гладком, будто отутюженном песке, солнце так весело дрожало и сверкало в мелкой ряби, что хмурое настроение сразу улетучилось. Строй распался, ребята, на ходу стаскивая рубашки, побежали к воде.
– Подождите, дети! – остановила их Елизавета Ивановна. – Сначала я выберу место.
Увязая в раскаленном песке, они долго брели по берегу, отыскивая свободное место. Его не было.
Укрыв головы под зонтами, широкополыми соломенными "брылями", бедуинскими тюрбанами из полотенец или даже вовсе ничем их не прикрывая, на песке распласталось коричневое племя купальщиков. В сущности, они приходили сюда не купаться. В воде барахтались только ребятишки. Взрослые предавались самосожжению. Они забирались на пляж в свободные дни с самого утра, вооруженные кошелками, авоськами, и сидели почти до захода. Здесь они читали, спали, вышивали, играли в карты, пили отдающий пареным веником чай из термосов и ели. Ели с измятых, замасленных бумажек раздавленные, вывалянные в песке помидоры, зарезинившиеся котлеты с налипшими газетными строчками, хлеб, высушенный яростным солнцем и осыпанный тончайшим илистым песком. Все это было неважно – они загорали.
И сейчас, хотя уже давно перевалило за полдень, пляж был заполнен загорающими. Елизавета Ивановна тщетно искала свободное место – чем дальше они шли к санаториям, тем больше оказывалось на берегу народу.
– Так мы скоро в Бердянск придем, – меланхолически заметил Яша.
Елизавета Ивановна оглянулась, но не угадала, кто это сказал.
Через несколько шагов она повернула обратно и, выбрав относительно свободное место, сказала:
– Здесь купаются мальчики. Далеко не заплывайте!.. А вы, девочки, идите за мной.
– Чего она выдумала? – тихонько спросил Митя.
– А ну ее! – сказал Валерий и ринулся в воду.
Следом за ним бросились остальные.
Отведя девочек шагов на тридцать, Елизавета Ивановна остановилась и предложила им раздеваться. Озадаченные нововведением – прежде все купались вместе, – девочки тихонько разделись и пошли в воду.
– А вы, Елизавета Ивановна? – крикнула Кира.
– Я никогда не купаюсь на открытом пляже. – Воспитательница сказала это так, словно купание на открытом пляже было занятием очень стыдным.
– Просто, наверно, она костлявая, как баба-яга, – шепнула Сима девочкам.
Они обрадованно захохотали. Обращение с ними новой воспитательницы обижало, сердило их, и они были рады если не отомстить, то хотя бы посмеяться над ней.
Елизавета Ивановна отошла на половину расстояния между девочками и мальчиками и остановилась на кромке влажного песка, стараясь держать в поле зрения тех и других.
Лешка немного поплавал, вышел на берег и лег. Ребята боролись, ныряли друг под друга, взбирались один другому на плечи и, душераздирающе крича, плюхались в воду. Девочки, буравя ногами воду, плавали «по-собачьи», брызгались, взвизгивали и поглядывали в сторону мальчиков. Им было скучно. Прежде все купались вместе, девочки тоже участвовали в веселой толчее, а теперь от шумного веселья их отделяла застывшая, как монумент, фигура Елизаветы Ивановны и широкая полоса воды. И мало-помалу полоса начала сужаться. Никто не придвигался, не сокращал ее сознательно, и все-таки она сама по себе становилась все меньше и меньше.
Елизавета Ивановна подняла руку и что-то крикнула. Ее не услышали. Она заметалась по берегу, что-то громко и сердито говоря, но расслышать слов никто не мог, да и не пытался. Все видели, что она то и дело пятится, оберегая туфли от набегающих волн, а ребята были в воде, и, пока они были там, она ничего не могла сделать. Лешка увидел, как мелькнули, погружаясь в воду, рыжие волосы Валета, его трусы, и вслед за тем девочки с визгом и смехом бросились врассыпную – Валет вынырнул среди них.
– Мальчик, мальчик! – закричала Елизавета Ивановна. – Уйди оттуда!
Валет делал вид, что не слышит, и лицом к берегу не оборачивался.
Девочки окружили его, начали заплескивать водой, он опять нырнул, и они снова с визгом и хохотом разбежались. Кира хохотала громче всех, то и дело поглядывая на Лешку. Лешка отвернулся.
Он уже не раз замечал, что Кира все время вертится у него перед глазами; увидев его, начинает разговаривать с подругами и хохотать так, будто они глухие, – словом, всячески старается привлечь его внимание. Лешка делал вид, что ничего не слышит и не замечает. Очень ему это нужно!.. Он жалел только об одном: если бы на месте Кирки была Алла! Он уже много раз на все лады представлял себе, как Алла, красивая и гордая Алла, вроде Киры, подлаживается к нему, заговаривает и всячески старается загладить свою прокурорскую речь, а он, Лешка, презрительно взглянув на нее, отворачивается, всем своим видом показывая полное к ней пренебрежение. Алла краснеет, а потом горько плачет от обиды…
Все это происходило только в Лешкином воображении. Алла вовсе и не думала к нему подлаживаться, а тем более краснеть и горько плакать.
Она просто не замечала Лешку, и он совершенно напрасно следил за ней издали, надеясь уловить хотя бы признак внимания и интереса к нему.
Получалось даже наоборот. Когда взгляд Аллы, спокойный и безразличный, случайно встречался с Лешкиным, краснела не она, а почему-то сам Лешка, и он поспешно – совсем не гордо и презрительно – отворачивался.
Лешка не один раз давал себе слово даже не смотреть в ее сторону, не замечать Аллу так же, как она не замечает его, но ему так хотелось восторжествовать над нею и выказать все свое к ней пренебрежение, что ни одно «слово» так и не было выполнено.
Неподалеку маленькие девочки играли в камешки, таинственно шептались, потом сгребли верхний, сухой слой песка и, добравшись до влажного, принялись строить целый город – с улицами, домами, даже рекой, для которой в мокром песке был прорыт узкий желобок. Правда, дома были похожи на пирожки, но, когда возле них понатыкали травинок и веточек, они сразу стали похожи на дома, окруженные деревьями. Во всяком случае, в этом был уверен двухлетний мальчик, наблюдавший за строительством. Он был толстый, шоколадный от загара и совершенно голый. Ему нестерпимо хотелось участвовать в постройке необыкновенного города, но он только сопел и топтался за спинами девочек. Каждый раз, когда он пробовал подобраться поближе, девочки сердито замахивались на него и кричали:
– Уходи! Не лезь, поломаешь!
Шоколадный мальчик пятился, обиженно растягивал губы, готовясь зареветь, но не ревел и только оглядывался на мать, лежавшую в стороне под пестрым зонтиком.
Девочки закончили постройку, полюбовались ею, отогнали подальше шоколадного мальчика и, пригрозив ему, убежали купаться. Выпятив живот и насупившись, он проводил их взглядом, потом покосился на песочный город. К нему влекло неудержимо. Мальчик сделал шаг и сейчас же попятился. Возле города никого не было, можно было беспрепятственно подойти к нему и всласть поиграть, но страх держал его на месте.
Мальчик оглянулся на мать. Она повернулась на живот, обратив к сыну и солнцу широкую спину. Девочки плескались в море, забыв о своем городе и шоколадном мальчике.
Раздираемый желанием и страхом, он переступал с ноги на ногу.
Потом, глядя в сторону, шагнул к песочному городку. Ничего не случилось. Он шагнул еще и еще. Девочки смеялись и брызгали друг на друга. Шоколадный мальчик подбежал к желанному городу и с разбегу ступил ногой прямо в его середину. Половина улицы дрогнула и рассыпалась. Мальчик с ужасом смотрел на катастрофу. И вдруг засопел и принялся злорадно топтать желанную и запретную игрушку. Города не стало. И вместе с ним исчезло мужество. Возмездие было неизбежно. Оно надвигалось стремительно и неотвратимо. Предчувствуя его, шоколадный мальчик заорал изо всех сил и бросился к матери.
– Кто? Кто тебя? – испуганно вскочила она.
Вместо ответа мальчик заорал еще громче. Ему было жалко себя и разрушенного им прекрасного города, ему было страшно и стыдно. Мать, не увидев поблизости обидчиков, шлепнула сына и посадила под зонтик.
Уткнувшись лицом в кошелку с продуктами, он заплакал тише, но еще горше – теперь уже оттого, что никто не понимал, что он чувствовал и почему плакал.
Лешка, улыбаясь, наблюдал за мальчиком, и вдруг улыбка исчезла сама собой. Мимо, едва не задев его, прошли тонкие загорелые ноги.
Лешка поднял голову и сразу узнал Аллу, хотя она шла спиной к нему.
Валет уже был изгнан, Елизавета Ивановна снова неподвижно стояла у кромки прибоя. Алла что-то сказала ей, получив в ответ кивок, отошла к девочкам и разделась.
Лешка хмуро наблюдал за ней и сердито спрашивал себя, почему это все плохие, неприятные люди обязательно красивее других. Он вовсе не знал, не встречал таких, но ему казалось, что он встречал, знает множество таких людей. Из них самой неприятной и самой красивой была Алла. В ней было все красиво – и тоненькая, гибкая фигура, и строгое, правильное лицо, и пышные белокурые волосы. Даже ленточка, красная ленточка, перехватывающая волосы, совершенно такая же, как у Киры, казалась у Аллы огоньком, горящим в волосах, а у Киры похожа на веревочку. И Алла была смелая: не взвизгивала, входя в воду, а сразу побежала по мелководью, чтобы скорее добраться до глубокого места и плыть.
Лешка рассердился на себя за то, что все время думает о ней, вскочил и бросился в воду. Поднявшийся после полудня легкий ветерок усилился и развел волну. Стоявшие на якорях вдалеке от берега лодки размахивали голыми мачтами и кланялись волнам. Отойдя от берега, пока вода не поднялась до горла, Лешка поплыл. Шум на берегу постепенно затих, остались позади качающиеся лодки, а Лешка все плыл и плыл.
Приподняв голову, чтобы вдохнуть воздух, он из-под руки увидел сзади чью-то голову и на ней горящую, как огонек, красную ленточку. Лешка поплыл еще энергичнее и больше не оглядывался. Пусть попробует догнать. Это ей не выступать на собраниях!
Устав, он оглянулся, никого не увидел и лег на воду отдохнуть.
Волны мягко поднимали и опускали свободно лежащее тело, сквозь опущенные веки солнце било в глаза розовым светом. Лешка устроился еще удобнее – заложил руки под голову и скрестил вытянутые ноги. Потом он услышал шум и посмотрел в ту сторону. Задыхающаяся от усталости и торжествующая, к нему подплывала Кира.
– Ой, а я так испугалась – нет тебя и нет! Тебя за волной совсем не видно, когда лежишь… Ты меня научишь так лежать? – кричала она еще издали.
Разочарование Лешки сменилось раздражением. Он думал утереть нос той задаваке, а это, оказывается, опять Смола…
Кира плавала около него и, отфыркиваясь от заплескивающих волн, тараторила:
– Ох, и далеко же мы с тобой заплыли! Правда? Это трудно – так лежать? А, Горбачев? Ты меня научишь? Я сама сколько раз ни пробовала, никак не получается – ноги тонут, и всё… Ну, хватит лежать, поплывем обратно, а?
Лешка перевернулся на живот:
– Ну и плыви. Я тебя звал сюда?
Кира оглянулась на берег, в глазах у нее мелькнул испуг.
– Я боюсь одна, – тихо сказала она.
– А зачем лезла? – еще раздраженнее сказал Лешка. – Чемпион!
Заплыла, а теперь – "боюсь"…
Он тоже посмотрел на берег, и сердце у него сжалось. Берег был далеко, значительно дальше, чем он думал. Человеческие фигуры на нем были совсем маленькие, и даже лодки, стоящие вдали от берега, выглядели игрушечными детскими корабликами. Заплывать на такое расстояние ему еще не случалось. Из молодечества перед Аллой он забыл о расстоянии, о запрете Елизаветы Ивановны. Лешка подумал, что опять его потащат на совет отряда, снова Алла будет хлестать его злыми, колючими словами.
– Ну, плыви, чего ты бултыхаешься? – сердито сказал он и повернул к берегу.
Кира торопливо зашлепала руками по воде. Она уже не тараторила, не смеялась и только старалась не отстать от Лешки. Они плыли, а берег оставался таким же далеким, все такими же маленькими были на нем человеческие фигурки. Ветер, на который Лешка прежде не обращал внимания, дул сильнее, порывистее, волны стали выше и круче, плыть было все труднее.
Не увяжись за ним Кира, он бы не заплыл так далеко, а теперь вот попробуй добраться… Он начинал уставать, а берег не приближался.
– Леша! – крикнула вдруг Кира. – Ой, Леша, я, кажется, больше не могу… У меня руки не слушаются…
Лешка увидел ее бледное лицо, посиневшие губы и расширенные страхом глаза. И в ту же секунду страх охватил самого Лешку. Всем телом он вдруг почувствовал под собой мутно-зеленоватую глубину, о которой прежде никогда не думал, мгновенно представил себе, как тонущая Кира будет хвататься за него, он должен ее спасать, а он никогда не спасал и спасать не умеет, и как они погружаются в эту зеленоватую глубину, она засасывает их, и, скорченные, как утопленник, которого он видел в Ростове, они идут ко дну… Он бросился в сторону.
– Леша! – крикнула Кира.
Лешка оглянулся. Лицо Киры исказилось таким отчаянием, что он повернул обратно.
– Ну, чего ты? Я буек высматривал… – буркнул Лешка и почувствовал, как, несмотря на испуг и усталость, лицу его стало жарко.
– Я подумала… Ой, я не могу больше… Я боюсь, Леша! – Голос.
Киры прерывался от слез и усталости, она еле двигала руками и не сводила с Лешки круглых от страха глаз.
– Берись за плечо, – скомандовал Лешка. – Только за руки не хватайся, а то как дам! – нарочито грубо сказал он.
– Я не буду… Я не буду за руки, – повторяла Кира, хватаясь за его плечо. – Я ногами могу, только руки занемели…
– Молчи! – прикрикнул Лешка. – Отдыхай. Вот погоди, Елизавета Ивановна тебе покажет!.. Да еще Людмила Сергеевна узнает… Будешь в другой раз увязываться!
Ему было легче, когда он ругал Киру, и он нарочно распалял себя, чтобы обозлиться еще больше, – злость заглушала страх. Кира покорно молчала. Скоро замолчал и Лешка – он устал сам, и ругаться вслух было трудно. Кирина рука внезапно исчезла с плеча.
– Ты что? – оглянулся Лешка.
– Я немножко сама… Тебе же трудно…
Лешка поплыл рядом. Он двигался неторопливо, размеренно, экономя силы. Их оставалось все меньше, а берег был все еще далеко, набегающие волны то и дело скрывали его. Кира опять ухватилась за его плечо, и они снова начали передвигаться очень медленно.
– Я лягу отдохну, а ты держись за меня, – сказал Лешка, выбившись из сил.
Он не пролежал и минуты. Волновая толчея мотала из стороны в сторону, Кира тянула вниз, а ветер, срывая гребешки волн, заплескивал лицо водой. Небо было пустое, оловянное от зноя и почему-то жуткое.
Лешка несколько раз глотнул воды и запыхался еще больше.
– Поплыли, – бодрясь, сказал он.
Но бодрости уже не осталось. Он механически двигал руками и ногами, не чувствуя поступательного движения. Вот так будут они толочься на одном месте, пока совсем не обессилеют и волна не накроет их. Теперь он уже не испугался этой мысли: усталость перешла границу выносливости и погасила даже страх. Но он продолжал плыть. Держась за него, хрипло, со свистом дыша, барахталась сзади Кира.
Берег был ближе, чем казалось. А лодки еще ближе, но Лешка вяло подумал, что сейчас ему не перевалиться через борт и не втащить Киру.
Ребята толпились вокруг Елизаветы Ивановны, беспокойно метались по берегу, показывали руками то на плывущих, то куда-то в сторону.
