Текст книги "По зову сердца"

Автор книги: Николай Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В это время спал и Юра. Спал на дедовой печке в дедовой деревушке, затерявшейся среди дремучих лесов Смоленщины, и не слышал, как за столом при свете лучины, сидя друг против друга, беседовали дед Гребенюк и посланец «Дяди Вани», за голову которого гитлеровцы объявили вознаграждение – 10 000 марок.

– В Слободке, – говорил гость, – забрали всех трудоспособных и угнали кого в Германию, а кого на окопные работы. Стариков же и детей выгнали из деревни на все четыре стороны. Иди куда хошь, ешь что хошь. Вот такие дела. Да, говорят, там разместился теперь фашистский изверг полковник Шмидт, или Шульц, со своей бандой карателей. Но мы ему перо вставим, – гневно шлепнул он ладонью по столу, да так звонко, что разбудил Юру.

Юра чуть было не крикнул: «Тише!», но, увидев незнакомого рыжеволосого парня, прикусил язык и стал прислушиваться к разговору.

– На нашу деревню тоже было налетели, – говорил Гребенюк. – Но мы ж в лесу, в тупичке. И как только заслышали, что в соседней деревне каратели шуруют, так все взрослое население – в чащобу. Остались только старые да малые. Юрка, хотя под приказ и не подходит – мал еще, – все же тоже ушел. «Я их – говорит, – звериные повадки знаю. Взбредет какому-нибудь фашисту в голову, и убьет, как Кирюшку, палкой. А то на колодезном журавле вздернет или ни за что ни про что из автомата трахнет. А я, дедушка, жить хочу. Вместе с Красной Армией давить фашистскую гадину в ее логове!» – и раз на стол газету «Раздавим фашистскую гадину!». А я ее цап и – в печку…

– И сжег? – вскинулся партизан.

– Не, у загнетки остановился и незаметно сунул за пазуху, а потом спрятал от греха подальше. Сам знаешь, что за такие штуки бывает. – Гребенюк пальцем обвел вокруг шеи. – И тут как раз нагрянул краснорожий Костюк со своей пьяной сворой полицаев. Как он меня тряс, аж и сейчас мороз по коже дерет. Раза два плеткой огрел, будто бы я всю деревню угнал. Мое счастье – кто-то несколько раз из леса пальнул… – Юра чуть было не выкрикнул: «Это я!» – но удержался, зная, что тогда дедушка вытряс бы из него пистолет.

– Так Костюк, – продолжал Гребенюк, – еле дверь нашел и уже в сенях с перепугу раза два сам пальнул и драла.

– Замечательно! – хохотнул гость и перевел разговор на то, зачем сюда пришел. – Он не знал, куда зашел. А знать надо бы.

– Так вот, Иван Фомич, Дядя Ваня просит вас проехать с «товаром» на базар через Слободку и поразнюхать там, в деревне, в каком доме штаб, где размещается и как охраняется сам полковник, где и как стоит охрана вне и внутри Слободки. Для приманки карателей я принес «товар» – гуся и пару петухов. Для того чтобы везти на подводе, конечно, этого маловато. Поэтому Дядя Ваня советует положить на воз еще мешок картошки и хорошо бы еще крынки две сметаны. Деньги на это у меня есть любые – и наши и марки. Кроме всего этого вот. – Гость выложил на стол пять пачек махорки. – Это тоже деньги. Посади гуся на возу отдельно от петухов, и чтоб голова была наружу. А когда въедешь на середину Слободки, ткни его кнутовищем, и он загогочет на всю деревню. А фрицы до гусей и кур страсть охочи. Так что от твоей птицы вмиг ни костей, ни перьев не останется. Как только они сгребут гуся и кур, так вы и Юра – в разные стороны – к «начальнику с жалобой»… Если спросят тебя, куда едешь, то отвечай, – парень взглянул на бумажку, – на маркт, что значит по-ихнему – на базар.

– Постой, постой, – остановил Гребенюк гостя, – в разные стороны не пойдет. Уж очень это заметно. Надо придумать такое, чтобы все было по-заправдашнему.

– Пожалуй, ты прав, – согласился посланец.

И они оба задумались. Задумался и Юра…

– А что, если взять да и перевернуть в деревне воз? – послышался с печки голос Юры.

– Юра, ты не спишь? – всполошился Гребенюк и, подойдя к печке, прижал голову Юры к подушке. – Не твоего ума, Рыжик, дело. Спи! – И направился к столу, но на полпути остановился. – Как ты сказал? Перевернуть воз? Это было бы, Юрок, хорошо и даже очень хорошо, – и старик вернулся к Юре. – Но как, дорогой, все это сделать? А?.. – смотрел он в темноту, где в отсвете пламени лучины поблескивали Юрины глаза.

– А что, если, – вслух подумал Гребенюк, – загвоздку потерять? – И обернулся лицом к партизану, – а?

– Это идея! – Партизан подошел к печке. – Теперь эту идею надо претворить в действительность. Давайте-ка думать все втроем.

Выехали еще в темноте. Юра, съежившись от холода, прислонился к мешкам с картошкой и задремал. Во сне он мастерил бомбу. Но не простую, а ходячую. На большаке, идущем в гору, их встретил серый туманный рассвет. Заброшенные и заросшие бурьяном поля по обе стороны дороги навевали тоску. Каркала озябшая ворона, сидевшая на громадном камне, все равно что над могилой. В этом гортанном звуке Гребенюку слышалось: «Нет хозяина! Нет хозяина!» И старик невольно остановил лошаденку около свалявшейся ржи и крикнул:

– Юрок! Довольно спать-то.

Юра знобко потянулся, засунул руки поглубже в рукава и хотел было слезть, но задеревенелые ноги не подчинялись.

– Дедушка! – барабанил зубами Юра. – Помоги.

– А ты чуток пробеги. Вот так, – засеменил на месте Гребенюк, энергично работая руками. – Пробеги и посмотри, есть кто там впереди? А я тем временем покурю, да и Сонька чуток отдохнет.

Юра побежал в гору. На вершине, около бревенчатого сруба-блокгауза, смотревшего во все стороны черными глазницами амбразур, остановился, поджидая деда.

– Эк-ко, какой форт соорудили, – покачал головой Иван Фомич, поравнявшись с Юрой. – Кругом колья. Значит, Юрок, колючкой огораживать будут. А тут, стало быть, – показал он на котлован, – землянку сооружать думают. Запоминай, милый, запоминай!..

– Запомню, дедушка. А для чего форт в такой глуши?

– Я и сам не знаю. Видно, против партизан. Вишь, как дорогу-то по обе стороны оголили, проклятые. Почитай, метров так на сто пятьдесят лес вырубили. Боятся, как бы народные мстители из-за куста их не шпокнули… Но как ни вырубают, все равно шпокнут.

Гребенюк ударил вожжами Соньку.

– Но! Сивая!

У моста перед Слободкой подводу остановил щупленький гитлеровец:

– Стой! Куда едешь?

Гребенюк почтительно ответил:

– На базар, на маркт, ваше благородие.

– На базар? – понравилось это слово солдату, и он, повторив его, спросил: – Оружие есть? – Но видя, что его не понимают, выставил палец пистолетом: «Пу! Пу!»

Гребенюк догадался и, мотая головой, забормотал:

– Что вы, что вы! Я человек мирный. – И предусмотрительно отбросил мешок, закрывавший крынки со сметаной.

К подводе подошел и другой, длинный как жердина, гитлеровец. Они оба внимательно осмотрели воз, взяли кувшин со сметаной и полкраюхи хлеба, и щупленький махнул рукой: мол, можно ехать.

Слободка стояла на крутояре, прижавшись огородами к лесу. Дорога проходила вдоль берега извилистой речушки.

– Ну, Рыжик, теперь все примечай. Запоминай вот от этого места. – Гребенюк показал на громадную шапку пустующего аистиного гнезда на колесе, когда-то поднятом добрыми людьми на вершину старой березы. И тут же стал присматривать место, где с телегой должна совершиться «авария». Пожалуй, самым подходящим было «опрокинуться» против дома на две половины, под железной крышей.

В деревне еще стояла утренняя тишина. Людей не было видать, лишь кое-где безмолвно стояли часовые, да еще у дома с белыми наличниками гражданский, похожий на колхозника, месил глину и два солдата носили в дом кирпичи.

– Ну, дай бог, – буркнул старик и подтянул вверх, насколько было возможно, загвоздку заднего колеса. И вот у этой хоромины на глубоком ухабе телега сильно качнулась и застряла. Сонька напряглась, дернула, но сзади хряснуло, колесо соскочило, и воз сильно скосился на правый бок. Гусь не выдержал этой беды и загоготал на всю деревню. В окнах домов показались физиономии солдат.

А Гребенюк, почесывая кнутовищем затылок, озабоченно смотрел на «аварию», исподлобья выглядывая, где что размещается.

– Смотри, часовой у крыльца, другой под окнами ходит, – присев у свалившегося колеса на корточки, шептал Юре. – Как только гуся аль петухов цапнут, так ты сразу же дуй в этот док, потом лети в следующий, вон в тот, где из трубы дым валит. Понял?

– Понял, – тихо ответил Юра и направился к Соньке, которая выжидающе смотрела на своих хозяев.

– А я пойду искать загвоздку, – хитро сощурил глаза Гребенюк и обвел взглядом весь фронт домов. Не проминул взглянуть и на пулеметное гнездо, смотревшее своими бойницами на дорогу, а также и на машины, запрятанные в выемках крутояра. Потом медленно пошагал к человеку, месившему глину.

– Здравствуй, земляк! – Гребенюк снял шапку. – Вот где-то здесь чекушка выскочила, и воз – аминь!

– Вот-то грех какой, – посочувствовал гражданский.

– А вы что, печь кладете?

– Какой черт печь? Ванну. Они где-то раздобыли колонку без топки, так вот я топку мастерю. – Печник обтер руки о мешок, подвязанный вместо фартука. – Нет ли у вас табачку?

– Табачок? Есть, – и Гребенюк задрал полу кожушка, достал из кармана штанов синий с цветочками кисет и протянул его печнику: – Так что, здесь околодок аль лазарет будет?

Печник оглянулся кругом и таинственно прошептал:

– Сам Шульц здесь жить будет. Так что, старина, ты не очень-то здесь задерживайся.

– Что ты говоришь? Сам Шульц? – так же тихо пропел Гребенюк и хотел было спросить, кто в соседнем доме, но прикусил язык: на крыльцо вылетел обер-фельдфебель, видимо, гроза гарнизона. Увидев его, солдат, опускавший журавль с ведром в колодец, выпрямился и застыл в стойке «смирно».

– Русс! Марш! Марш!.. – зарычал обер-фельдфебель.

Гребенюк снял шапку и поклонился.

– Ваше высокое благородие, дозвольте ему, – кивнул он на печника, – загвоздку сделать.

– Чеку он потерял, – объяснил печник, рисуя руками колесо. – И телега его – капут, – показал он на скособоченный воз, где, перекрикивая петухов, скрипуче гоготал во все горло гусь, отбиваясь от солдатских рук.

– О! Гус, курка? Зер гут! – восторженно выкрикнул обер-фельдфебель и что-то предупреждающе гаркнул в сторону подводы. Но было поздно. Горластый гусь уже бился в руках одного из солдат, а перепуганные петухи, вылетев из корзины (Гребенюк, предвидя подобный случай, нарочно не связал им ноги), неслись по деревне. За ними, перегоняя друг друга, мчались солдаты и Юра, а навстречу петухам с растопыренными руками полусогнувшись двигались полицаи.

– Ваше высокое благородие! Гуся, гуся, петухов, – семеня за обер-фельдфебелем, гундосил Гребенюк. – Это же безбожно. Я бедный крестьянин, последнее – на маркт, а они просто так цап-царап…

– Вас?! – взревел обер-фельдфебель и сильно оттолкнул Гребенюка, когда тот вцепился в солдата, тащившего гуся. Солдат протянул гуся обер-фельдфебелю.

– Ах так? Тогда я к начальству. – И Гребенюк под хохот обер-фельдфебеля и солдат решительно направился к облюбованному им дому, который сторожили двое часовых.

В свою очередь Юра, тащась за солдатами, поймавшими петухов, вошел в избу, но вскоре, под гогот солдатни, вылетел оттуда как пробка прямо на дорогу. Но это не нарушило его плана. Он поднялся и хныча направился «жаловаться» в соседний дом, где во дворе стояли какие-то зачехленные штуковины.

С Гребенюком получилось, можно сказать, и хорошо и плохо. Часовые, конечно, его в дом не пустили, и он объяснялся с ними столько времени, сколько ему надо было, чтобы рассмотреть все, что его интересовало. Даже сосчитал, сколько сюда идет телефонных проводов, и запомнил, в какие окна они входят. Часовым надоела его непонятная болтовня, и один из них схватил старика за рукав и потащил в соседний дом и там на крыльце передал здоровенному полицаю. Тот втолкнул старика в избу, да прямо к столу, за которым стоял без мундира еще более дюжий – уже знакомый Гребенюку по красной роже – старший полицай Костюк.

Костюк был сильно пьян.

– А! – сказал он. – Попался, партизанская душа! – и сильно хлестнул по столу плетью. – Я тебя вот этой не лупил?

– Что вы? – Гребенюк пересилил страх и улыбнулся только одним глазом. – Да такое я век помнил бы. Простите, как величать-то?

– Гм! – промычал Костюк и принял осанистый вид: – Величай просто – товарищ начальник.

– Товарищ начальник? – удивился Гребенюк. – А разве так можно! За это же – тово… – приложил он палец к виску.

– Тьфу! – плюнул Костюк, – будь ты проклят! Конечно, нет. Господин начальник!

– А теперь, господин начальник, даже трудно разобрать, кто тебя грабит, свои аль чужие.

– Смотря кто ты?

– Я-то? Православный. Крестьянин, и мать моя, и отец…

– Довольно болтать-то! – начальник снова хлестнул плеткой по столу. – Християнин. Лучше признавайся, кто тебя сюда подослал? Ну! – И плетка взлетела вверх и там застыла.

– Меня-то? Нужда. Соли нет, спичек – тоже. Лучину зажечь нечем…

– Нужда, – передразнил Костюк. – Знаем мы эту нужду. Говори, где ваш главарь Дядя Ваня?!

– Дядя Ваня? А кто он такой?

– Э-э-э, не знаешь? – ехидно пропел полицай и расстелил на столе приказ. – Читай! – ткнул он рукоятью плетки в строки, где говорилось, что за его голову – 10000 марок.

– Я, господин начальник, неграмотный.

– Неграмотный? Врешь, паскуда! А ну!

– Вот, ей-богу, – перекрестился Гребенюк. – Мать моя и отец мой…

– Неграмотный? – зло бубнил начальник. – Когда дело касается партизан, то вы все неграмотные… Раз неграмотный, так на! – и полицай, сложив вчетверо приказ, сунул его Гребенюку. – Развесь в своей деревне, и пусть все прочтут. Теперь марки – самые настоящие деньги. На них и соль, и керосин, и корову купишь… А теперь – вон!..

– Все понял, господин начальник, – живо ответил Гребенюк и выскользнул за дверь.

Пока Гребенюк находился в доме полицаев, Юра успел обойти почти полдеревни и направился к возу, куда печник уже подкатил колесо.

– Я подниму задок, а ты надень колесо на ось, – обратился печник к Юре и как следует ухватился, поднатужился, но поднять один не смог. А Гребенюк как назло все не шел.

Тогда печник отошел к дому Шульца, взял жердь к, просунув ее под заднюю ось, поднял зад телеги. И только сейчас увидел вышедшего из дверей Гребенюка.

– Паренек! Давай колесо, – скомандовал печник. – Вот так. Теперь загвоздку.

Не прошло и трех минут, как телега стояла на всех четырех колесах.

– Благодарствую, дорогой земляк! – Гребенюк протянул печнику кисет с махоркой. – Это тебе, дорогой друг, на память.

– А ну! – полицай толкнул Гребенюка, от чего тот всем телом рухнул на телегу. Затем сел как следует и спросил полицая:

– Русский?

– Русский.

– Не может быть. Ни дать ни взять вылитый фриц!

– Кто? Повтори! – полицай замахнулся на старика прикладом.

– А разве я плохое сказал? Ты такой же статный и такой же властный, как и он. – Гребенюк показал кнутовищем на обер-фельдфебеля, стоявшего во дворе и смотревшего, как солдат ощипывает обезглавленного гуся.

– Рыжик, садись! Поехали! – Гребенюк крутанул кнутом. Юра ловко вскочил на телегу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Было глубоко за полночь, когда в окно дома Гребенюка постучали. Вошли двое – рыжеволосый парень-партизан и пожилой седой мужчина, тот самый, за которого фашисты сулили десять тысяч.

Еще с порога, обращаясь к седому, парень отрекомендовал хозяев:

– Это Иван Антонович, Гребенюк Иван Фомич, а это – бывалый боевой разведчик Юра Рыжиков! – и тут же к Юре и Гребенюку: – Знакомьтесь с Дядей Ваней.

Дядя Ваня. Вот он какой. Совершенно обыкновенный человек, среднего роста, даже без бороды. Только во всем его поведении чувствовалась военная собранность и сосредоточенность.

Гребенюк начал докладывать о результатах разведки. Но торопился и потому часто сбивался, перепрыгивая с одного на другое.

Тогда в разговор вступил Юра. Подражая разведчикам бывшего своего полка, сыном которого он был, мальчишка послюнявил карандаш и провел на кромке комендантского приказа извилистую линию:

– Это речка. – Затем прочертил правее речки прямую, – это дорога. А вот здесь – дома, – рисовал он слева от дороги квадратики. И продолжал словами Гребенюка: – Теперь будем танцевать от печки, вот отсюда, – и между первым и вторым нижними квадратиками Юра большим кружком обозначил гнездо аиста: – Первая хата-развалюшка, во второй и третьей – живут солдаты, в одной из них я насчитал одиннадцать фрицев. Дальше – сад. За ним большой дом с белыми наличниками.

– А в нем самый главный фашист, – вставил Гребенюк и сморщился, стремясь вспомнить звание этого фашиста.

– Оберст Шульц, – выручил его Юра.

– При нем двое часовых, – снова включился Гребенюк, – один снаружи, другой во дворе. Там же легковая машина. Рядом, у колодца, живет шкура барабанная – обер-фельдфебель. А у него во дворе овчарка – настоящий волк. Против колодца, справа от дороги, – пулеметные гнезда бойницами направлены в нашу сторону. Потом… – сморщился старик.

– А потом, – помог старику Юра, – опять команда фрицев. А за ними располагается…

Здесь глаза Гребенюка блеснули огнем ненависти, и он перебил Юру:

– Изверг рода человеческого. Если вы их будете бить, то этого предателя в первую очередь! Он, сволочь, из меня чуть было душу не вытряхнул. На свою сторону, подлец, меня склонял. Меня, советского человека. Ско-ти-на!

– А дальше что? – перебил его Дядя Ваня.

– А дальше пусть Юра скажет. В том конце деревни он был.

И Юра обстоятельно доложил обо всем, что видел.

– Большое вам спасибо, друзья мои. – Дядя Ваня крепко пожал руки Гребенюку и Юре. – За такое дело вас следует наградить. Но это в свое время.

Операцию по уничтожению этого «осиного гнезда» Дядя Ваня наметил на первую ночь «покрова Пресвятой богородицы», так как этот престольный праздник справляли не только в Слободке, а и во всех соседних с ней деревнях, что, как он полагал, хорошо знает и Костюк и его полицаи, которые не пропустят, чтобы не поохотиться за самогоном и за всем тем вкусным, что селяне приготовят к празднику. Исхлестанные Костюком, они готовы будут отдать все, только бы спасти свою душу.

Так оно и было. Перед праздником Костюк с полицаями основательно «поработал» окрест Слободки. Результат был потрясающий. Костюк привез на двух грузовиках столько, что хватило бы праздновать всему гарнизону Слободки на целую неделю.

Перво-наперво он одарил оберста Шульца, преподнеся ему целую четверть первача, окорок, связку крестьянской колбасы, самый толстый кусок с розовинкой сала, несколько банок с солеными огурцами и грибами и ведро квашеной капусты с клюквой.

Шульц был восхищен.

– Это прекрасный подарок семье к рождеству, – постучал он волосатым пальцем по румяной кожице сала.

Кроме этого Костюк для поддержания своего авторитета подарил и охране Шульца столько съестного и самогону, что им было чем по-настоящему отпраздновать русский престольный праздник.

Предпраздничная ночь выдалась для партизан на славу. Тьма хоть глаз выколи. Да ко всему тому еще дул пронизывающий шквальный ветер. И если для партизан это было – все нипочем, то для гитлеровцев, несших караульную службу, – гроб с музыкой. Промерзшие до костей, они знобко отбивали негнущимися ногами чечетку и на чем свет стоит проклинали свою судьбу, зная, что там, в Слободке, их однополчане вовсю веселятся, пьют шнапс, жрут сало, яйца, колбасы.

Когда оберст Шульц отошел наконец ко сну, а хмельные солдаты и офицеры приступили ко второму ужину, на Слободку, сняв внешнюю охрану, налетели ударные группы партизанской бригады «Дяди Вани».

Перво-наперво разведчики из бесшумки уложили овчарку и ее хозяина обер-фельдфебеля.

Затем бросились к штабу, где, почуяв неладное, дежурный офицер судорожно крутил ручку обрезанного телефона. На крик командира разведки Трошина «Хенде хох!» он вскинул парабеллум, но пистолет тут же был выбит, и пуля пошла в пол.

– Ключи! – Трошин наганом показал на сейф.

Офицер, что-то бормоча, показал на маленький ящичек на столе.

В остальных домах пир шел вовсю, и никто из пировавших не слышал, что происходило в штабе и в домах начальства. Появление партизан для них было настолько неожиданным, что почти никто не успел схватить оружия. Так же было у полицаев. Костюк, будучи в большом хмелю, мертвецки спал и даже не успел вскочить с кровати, когда распахнулась дверь.

– Пощадите, братцы! Я свой… – только и успел промолвить он.

Труднее всех пришлось группе, атакующей дом Шульца. Ее вел сам комбриг. Охрана оберста встретила партизан огнем еще в огороде, у гумна, ранив двух впереди идущих.

Дядя Ваня, оставив у гумна для демонстрации огня часть группы, сам с другой частью партизан бросился в обход. Прикрываясь изгородью, они достигли дома и там, уничтожив стрелявших гитлеровцев, с гранатами рванулись в сени, но оттуда раздалась автоматная очередь.

– В окна! – скомандовал комбриг.

Зазвенели стекла, затрещали рамы, и в одно мгновение народные мстители оказались в логове Шульца. Но он успел выскочить в сени и палил оттуда из автомата.

– Хенде хох! – гаркнул Дядя Ваня. – Бросай оружие! Лицом к стенке! – хотя в темноте трудно было увидеть, где именно Шульц. Но тут справа в углу что-то тяжело рухнуло, и оттуда послышался хрип: кто-то кого-то душил за горло. Дядя Ваня догадался, в чем дело, и крикнул в темноту: – Крошка! Не насмерть, он нам живой нужен. Живой!

– Порядок! – отозвался партизан, все еще возившийся с Шульцем.

– Веди в хату! – скомандовал Иван Антонович. Но Шульц, забившись за ларь, ни в какую не хотел вылезать. Тогда Крошка, обладавший богатырской силой, что называется, выдернул Шульца из-за ларя и на руках внес в горницу.

– Сиди, фашистская шкура! – бросил он уже ослабевшее тело фашиста на стул. – А то вот как тяпну по балде – и амба! – провел он перед шульцевским носом здоровенным кулачищем.

Тем временем партизаны быстро обшарили все шкафы и тумбочки и наконец нашли в тайнике переносный, в виде сундучка, стальной сейфик.

– Малькевич! Возьмите! – скомандовал Дядя Ваня. – И все это, – показал на стопу бумаг, – в наволочку и с собой.

Вбежал Трошин и сказал, что на краю деревни кто-то поджег сарай и в соседних гарнизонах уже взлетают ракеты.

– Дай сигнал к отходу! – скомандовал Дядя Ваня и крикнул: – Митя (так звали Крошку), веди Шульца. А вы, ребята, прикройте наш отход.

– Айн момент, – Шульц отстранил поданное Крошкой кожаное пальто, – ви ми растреляйт?

– Не расстрелять, – скрипя зубами, ответил Митя, – а следовало бы тебя повесить на березках за ноги вниз головой, как ты, людоед проклятый, Мишку Копылова растерзал. А ну, одевайся!.. – Он сунул в руки Шульца пальто и толкнул его к двери. – Марш! Марш! – У порога крикнул: – Дядя Ваня! Мы пошли!

– Дядя Ванья? – позеленел Шульц и, вытянувшись в струнку, подошел к Ивану Антоновичу. – Господин партизан! Меня стреляйт нельзя. За оберст будут стреляйт два сто человек. Ферштейн?

– Идите! – крикнул на него Иван Антонович. – А то! – и поднял пистолет. – Фарштейн?

– Я, я, – послушно закивал головой Шульц и покорно пошагал, сопровождаемый Крошкой.