Текст книги "Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина"

Автор книги: Николай Никонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Мартов (Цедербаум), Дан, Плеханов (Бельтов). Были порядочнее, честнее – и поплатились за это. Старик, правда, не уничтожил верхушку меньшевиков, дал им возможность бежать, как и многим единоверцам-эсерам, все ведь были ОНИ – сатанисты, все эти революционные демократы, нигилисты, «просветители», «народники». Сколько их было! И до «декабристов» даже… Лгали, мололи чушь, травили народ сладким дурманом… Говорили миражи… Чернышевский. «Что делать?» Ро-ман? Сталин усмехался, вспоминая главы сей диковинной утопии. «Сны Веры Павловны».. Рахметов! А врали! Будто Чернышевский – любимое чтиво Старика… Впрочем, вполне возможно… Фанатик мог принимать только фанатика. «К топору зовите Русь!» Звали. Все они: «декабристы», «разночинцы», Добролюбовы-Белинские, одержимые цареубийцы, мечтали-рвались захватить ВЛАСТЬ. Власть над доверчивой и, что уж там, сонно ждущей молочных рек в берегах горохового киселя державой. Власть – вот что надо было им. И ради этого они готовы были на все. На любые обещания, любые посулы. Любую невинно пролитую кровь… Власть! Взять хотя бы этого – Троцкого… Что у него на уме? Россия? Народное счастье? Еще что-нибудь такое? Хо-хо! Троцкий – и счастье русскому народу? И Старик был точно таким. Лишь прикидывался. «Мне на Россию наплевать! Потому что я – «большевик»!» – Сталин всегда помнил это вырвавшееся откровение Антихриста. Наплевать им было всем: Троцким, Зиновьевым, Бухариным, Каменевым, Дзержинским-Урицким, Тухачевским… Сатана не просчитался с выбором страны. На нее еще задолго до всех этих «революций» указывал корявый палец предтечи Антихриста. Сталин припомнил поразившую его в свое время обмолвку Маркса: «В России наш успех значительнее. МЫ там имеем… центральный комитет террористов». Так писал он еще в 1880-м! К Ф.А. Зорге. МЫ ИМЕЕМ в РОССИИ… И мировой сатанизм родил, явил здесь АНТИХРИСТА! Антихрист прошел по стране, заливая ее кровью ужасающей гражданской войны. ГРАЖДАНСКОЙ… Антихрист извел миллионы лучших и честных. Сломал храмы… Сорвал колокола… Отравил душу доверчивого народа своими антизаповедями.

Но Антихрист не смог противостоять Богу! И БОГ, вероятно, через кару и страдания указал путь к очищению России. И ЕГО карающей десницей, долго и сам того не ведая, лишь с годами прозревая, стал Иосиф Виссарионович Сталин, нерукоположенный священник, пусть даже из разряда инквизиторов… Этого всюду стараются «не заметить» и «не понять» все, кто писал о Сталине и размышлял о сущности его страшной власти. Грешный вождь шел от последователей и продолжателей черного дела Антихриста к БОГУ сложным, долгим и мучительным путем самопро-зрения… САМОПРОЗРЕНИЯ! Ему невозможно обучить. На то оно и САМО… ПРОЗРЕНИЕ..

Как-то Сталин по своей привычке копаться в творениях разных философов и особенно изгнанных из России после конца гражданской натолкнулся на произведения Николая Бердяева. Известно было, что Бердяев вначале приветствовал даже февральскую революцию, но уже вскоре раскусил ее поддую суть как форму передачи власти от умеренных к экстремистам и уже перед самой «великой октябрьской» писал: «Традиционная история русской интеллигенции кончена… она побывала у власти, и на земле воцарился ад. Поистине русская революция имеет какую-то большую миссию, но миссию не творческую, отрицательную – она должна изобличить ложь и пустоту какой-то идеи, которой была одержима русская интеллигенция и которой она отравила русский народ». Поначалу Сталин как-то не придал значения этому откровению. Тогда еще доживал свои последние дни Антихрист, и надо было перехитрить его дьяволов, ждавших дележа власти. Но, твердо держа в своей исключительной памяти слова опального философа, Сталин время от времени возвращался к его странному обличению.

Все писавшие о Сталине упоминают, что он был верным учеником Ленина. Был? Можно и согласиться: был какое-то время, пока не разобрался в истинно сатанинской его сущности, был, когда надо было двигаться к власти, а ВЛАСТЬ для Сталина была ничуть не меньшей целью, чем для Ленина и всех его приспешников. Сталин, возможно, ужаснулся сам, прикинув, как, рано или поздно, однако без всякой жалости, он будет растоптан этими «соратниками». Перешагнут – не оглянутся. И надо было спешить. Ножи на него уже точились.

Вот почему я скажу с абсолютной уверенностью: Сталин еще при жизни Ленина возненавидел его всей душой, презирал его лживое «учение» – утопическую глупость, штыком и пулей вбиваемую в душу растерявшегося и перепуганного народа. Да, Сталин ненавидел этого не терпящего никаких возражений карлика-фаната, ненавидел пучеглазую и равно ненавидящую его, ублюдка-«грузинишку», всевластную Крупскую и всех ближних Антихриста – фанфарона Троцкого, уже как бы заранее определившегося, и вполне непререкаемо, на главную роль, надутого спесью «философа» Каменева, юркого и будто всегда намыленного Бухарина (и поддержать, и предать), этого Зиновьева, всегда приподнимавшего уголок верхней губы в разговоре с ним, и всех прочих, едва его терпевших: Дзержинского, Луначарского, Радека, Пятакова, всю эту ленинскую старую гвардию, которую Старик заботливо рассеял не только в Питере и Москве, но по всей захваченной «большевиками» шестой части света. Нет места перечислять всех этих пред-губкомов, предгубчека, руководителей волостей и городов, где лишь по недосмотру или ошибке оказались бы не его, Антихристовы слуги. А проверить еще придет срок. Вот эту-то, как будто неприступную, твердь предстояло развалить Сталину на пути (понять надо – единственном) к его единоличной власти.

Немногословное учение Конфуция Сталин прочитал-продумал самым тщательным образом, знал наизусть и постоянно держал в себе многие по-китайски сформулированные и как бы упрощенно-мудрые афоризмы:

«Ученик спросил:

– Что нужно для того, чтобы удержать власть?

Учитель сказал:

– Нужно много еды, много солдат и доверие народа.

– Что можно исключить?

– Можно исключить много еды.

– Что еще можно исключить?

– Исключить можно много солдат, но нельзя исключить доверие народа!»

«Да, – размышлял он, – доверие народа надо еще создать! А что для этого требуется? Народу надо внушить великую, пусть недостижимую, но цель – построить счастье для всех! Для всех! И в короткий срок! И цель эта будет оправдывать все: уничтожение тех, кто ей противится («врагов народа» создала еще Французская революция), расстрелы, нехватки, карточки – все! Но надо все-таки и, возможно, скорее «обилие еды». Это все достижимо трудом закабаленных в колхозы крестьян, продажей ресурсов богатейшей страны, пропагандой скромной жизни и трудом миллионных армий «врагов народа» – заключенных, которые будут работать всего лишь за скудную хлебную пайку. За кусок хлеба. Этот «принцип» Сталин усвоил от лукавого дьявола Антихриста и его первого апостола – Троцкого. А еще он поставит над народом могучую карательную армию НКВД – подлинную армию, лишь направленную против народа – внутрь! ВНУТРЕННИЕ ВОЙСКА… Где, в какой еще стране они были? ТАКИЕ? А в общем, были., всегда… Дружины князей… Опричники… Преторианцы… Жандармы… Дворцовая гвардия… Были… Но у него будут ВОЙСКА… «Много солдат». Много опричников.

Он был примерным учеником всех, кто учил властвовать: индийских брахманов, китайских мудрецов, греческих тиранов, римских императоров, философов-антични-ков и возрожденцев, ну хоть того же Бальтазара Грасиана. Сенека… Вольтер… Спиноза… Монтень… Кто там еще? Все их выводы, поучения были куда вернее, чем бредни и сказки Маркса о какой-то «диктатуре пролетариата», чем еще более безумные и кровавые метания, приказы Антихриста, его антизаповеди. Не было такой лжи и преступности, на которые Антихрист не шел бы, улыбаясь своей истинно лукавой улыбкой, отраженной в таких же улыбках ближних его: Троцкого, Каменева, Свердлова, Дзержинского, Луначарского… И Сталин шел этим же путем. ШЕЛ… Пока не рухнул, изнуренно осев в тучах дыма и пыли, Великий собор Христа Спасителя, пока не погибла Надежда и, возможно, пока не явилась перед ним простая русская девочка, бесстрашная, как детская глупость, и откровенная, как вещественное слово горькой правды. Именно тогда Сталин стал прозревать, и сторонники, а особенно противники его с недоумением и ненавистью увидели, как Вождь приостановил снос храмов, аресты священников, вдруг запретил превращать Красную площадь в проезжий проспект. (Здание Исторического музея, бывший собор, и храм Василия Блаженного предполагалось взорвать – черная идея Кагановича, расправлявшегося тогда с русской Москвой, не понравилась, а точнее, привела в ужас даже архитектора Боровского (кстати, еврея), и он отказался воплощать ужасный проект, за что и был арестован!)

Но когда нашли более покладистого архитектора, предложившего заодно снести еще и ГУМ, чтобы там построить трибуны, и явившего перед Сталиным и Кагановичем игрушечный макет-проект, Сталин хмуро сказал:

– Нэт! Собор постав на мэсто… И этот – тоже… Пло-щад… уродоват… нэ дам..

А еще через год Сталин затребовал от группы Иофана, создателя «Дома на набережной», получившего тогда странную похвалу: «Хараще… Близко..», полный расчет стоимости Дворца Советов – чудовищной махины с тридцатиметровой (предполагалась даже стометровая) фигурой Антихриста вместо шпиля. Вавилонскую эту башню предполагалось возвести на месте взорванного храма Христа Спасителя. Сталин внимательно рассмотрел проект, все расчеты и смету, спросил, почему так воняет журнал «Архитектура», где на великолепных глянцевых, но ююзетно благоухающих листах Дворец был изображен во всех ракурсах снаружи и внутри и даже с крохотными фигурками людей (башня замышлялась Иофаном едва не в полкилометра высотой!), и сказал, отодвигая журнал:

– Дворцы дворцами, а дэньги дэньгамы. С этым можь-но… и подожьдат… Когда., будэм… богатые… Строитэльство… отложить.

Зато приказал усилить работы по метро и ускорить строительство бомбоубежищ, а также подземного города под Кремлем.

* * *

Сталин вздохнул, потер лоб и виски – свидетельство постоянного умственного перенапряжения – и закрыл еще одну тетрадь, заполненную его твердым угловатым почерком. Почерк – характер, и возможно, в нем судьба. Почерк должен отражать его фамилию-псевдоним: Джуга! По-древнегрузински – сталь. Сталин. С тех пор, как он назвал себя так, почерк год от года обретал все большую угловатую молниевидную решимость. Сталин. Сталин. СТАЛИН!

Тетради же были в коричневых, ближе к красному, корках – обычные, студенческие, в клеточку. Нелинованную бумагу в тетрадях он не любил и вообще отличался удивительным постоянством в подборе письменных принадлежностей от ручек до хорошо отточенных красно-синих карандашей – были в то время в ходу такие карандаши, затачивавшиеся с разных концов. А карандаш Сталина… Представьте сами, какие могли быть наложены им резолюции. Один раз Сталин подарил такой карандаш под-халиму-композитору по его просьбе и сам же долго мучился – невротически не переносил дарить свои, а тем более привычные вещи. С тех пор он этого никогда не делал. А в тетрадях, с внутренней стороны на корочке, часто было написано им понравившееся речение Петра:

«Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую!»

Все эти великие, кому он не то чтобы подражал, но от которых хотел что-то узнать, чему-то научиться или получить подтверждение своим решениям и мыслям, привлекали его пристальное внимание: Петр I, Иван Грозный, Екатерина и особенно Николай I, особенно этот император. Сталин читал его указы, манифесты, распоряжения… Все это годилось, а часто и вызывало восхищение. «Юности честное зерцало» прочел и перечитывал постоянно. Библейская афористика, собранная там, была знакома, и все-таки выписал в тетрадь: «Буяго сторонись», «Помни судь, чаи ответа и воздаяния по деломъ». Или вот: «Коли узришь разумнего, утренюи ему и степени стезь его да трет нога твоя».

Да. Разумного он всегда искал, но вот диво: не находилось ни одного, НИКОГО, разумом которого он бы восхитился, слова которого слушал бы, что называется, с отверстым ртом и поражался бы изреченной мудрости. С древности пророки и философы содержались при дворах и в свитах владык, был такой и у Николая II, пророчествам которого, впрочем, царь не последовал. У Сталина не было такого, не попадались на его пути. Старик? Был он просто безудержно-наглый фанатик-болтун, и мудрость его была скорее не мудростью, а дьявольщиной, возведенной им в ранг закона преступностью и отрицанием всех и всяческих ступеней и канонов правды и чести. Божьих заповедей и сложившихся человеческих традиций. Не было такого зла, какое он бы не исповедовал с патологической сладостью, не было такого его «добра», за которым не стояла бы дьявольская обратная сущность.

Как-то в середине двадцатых Сталину пришла мысль послушать курс лекций по истории философии (вот он, поиск разумного!), ибо самому читать хитроумного путаника Гегеля или, того чище, Юма, Канта, Фихте, Шеллинга не было ни времени, ни желания. Читать лекции был приглашен философ Ян Стэн, слывший знатоком первой величины и к тому же яростным спорщиком. (Да простит мне Господь, это первое качество, свидетельствующее об ущербности личности и всегда совмещенное с гипертрофированной самооценкой и болтливостью). Два раза в неделю Стэна привозили в Кремль, где прямо в кабинете Сталина, вооружась какими-то клочками-выписками, надменно задрав голову, он вещал разного рода философскую банальщину, давно известную Сталину. Неудобоваримые хитросплетения немецких вольнодумцев были для Сталина каким-то подобием кружев, украшавших некогда костюмы вельмож прошлого. От лекций Стэна клонило в сон. И философия этих «классиков» была знакома и по Марксу, ободравшему их без зазрения совести. Не было там только этой дьявольской выдумки – «учения о диктатуре пролетариата», и не было потому, что философы эти были честнее лживого утописта.

Наглого и властного Стэна, возомнившего себя Учителем, Сталин с течением времени принимал все суше, перестал о чем-либо спрашивать его, а тем более спорить с ним. В споре ничего не рождается, кроме вражды, – это Сталин давно усвоил, никакой истины. А Стэн готов был спорить, лезть на стены, чуть ли не хвататься за грудки. Вообще, это был напичканный цитатами и догмами фанатик, прямое продолжение всех этих Белинских, Луначарских, Чернышевских, и в конце концов «ученик» приказал закончить курс наук, а «учитель» был взят под пристальное внимание ОГПУ^[1].

Среди гор книг, которые Сталин прочел, а чаще, за неимением времени, просто перелистал и отложил, было немного таких, которые он отложил бы для перечтения. Сказать так можно, ибо Сталин, перечитывая, не оставлял обычных пометок и ничего не подчеркивал, зато мысли, там высказанные, старательно вписывались в тетради по разделам, которые он сам наметил: «Национализм», «Враги», «Евреи», «Предусмотрительность», «Ложь», «Восточная мудрость», «Пословицы к делу», «Добро», «Предатели», «Воспитание», «Классики». А книги, отложенные для перечтения, были: Платон, Аристотель, Пифагор, Эпикур, Солон, Сенека-младший, китайская древняя философия, индийская философия..

Из классиков-литераторов Сталин перечитывал только Щедрина, Гоголя и Чехова, Толстого сколько раз принимался – столько и бросал, Достоевского откровенно презирал и не прочел полностью ни одной книги. Пушкина изредка почитывал, но чаще читал Лермонтова и ставил его выше.

Как-то в откровенную минуту и будучи в изрядном настроении, что бывало не часто, Сталин разговорился с молчаливым своим секретарем, чахоточным Товстухой, и полупрезрительно – полудружески сказал:

– Ну-ка ты, мудрец, найди-ка мнэ чьто-то из старых авторов об управлэныи государством… И чтоб., как на ла-доны… было.

Преданный секретарь, склонив голову к плечу, что-то помекал, по-козлиному пожевал губами и сказал, что поищет. На другой день на стол Сталина легла тощая книжонка, затрепанная и замурзанная, со штампом кремлевской библиотеки. Дореволюционное издание с ятями и ерами: НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ. «ГОСУДАРЬ».

– Вот, – сказал Товстуха, вытягивая свое интеллигентное лицо и делаясь похожим на Луначарского. – Здесь.. пожалуй., собрано все, что стоит знать… (Товстуха, видимо, хотел сказать: «Государю!», но вовремя поправился) для., э-э… успешного., э-э… руководства..

– Хараще… Аставтэ… Я слышал., об этой кныгэ..

Когда Товстуха закрыл дверь, Сталин взял книгу с выражением некоторой брезгливости… Была так затерта, зачитана, с чьими-то почеркушками – чернилами и карандашом. А он не любил затрепанные книги, подчеркнутые мысли… Но… Что делать? Он пропустил нудное (так показалось) посвящение: «Его светлости Лоренцо деи Медичи». Только одна фраза Макиавелли задержала его внимание: «И хотя я полагаю, что сочинение недостойно предстать перед Вами, однако же верно, что по своей снисходительности Вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести Вам дар больший, нежели средство в кратчайший срок постигнуть то, что сам я узнавал ценою многих опасностей и невзгод».

В витиеватой этой фразе Сталин с удовлетворением обнаружил и тонкую лесть, и явное поклонение, и скрытую похвалу самому себе, и даже явно протянутую руку за золотой мздой. Умели крутить фразой, оказывается, и в пятнадцатом веке!

– Ну., посмотрым… чьто ты узнавал! – пробормотал вождь и, закурив трубку, попыхивая ею, начал читать.

Первые коротенькие главы ничем не удивили, хотя и здесь были уже подчеркивания неизвестного читателя или читателей.

Ну, что нового узнал он из такой вот мысли Макиавелли: «Новые государства разделяются на те, где подданные привыкли повиноваться государям, и те, где они искони жили свободно. Государства приобретаются либо своим, либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо доблестью».

Дальше Макиавелли рассуждал так: наследному государю, чьи подданные уже успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, чем новому. А новому особенно трудно: люди, которые вечно ждут от нового каких-то новых благ и помогают ему, охотно восстают против старого, но вскоре же они убеждаются, ЧТО НОВЫЙ ПРАВИТЕЛЬ ВСЕГДА ХУЖЕ СТАРОГО.

Сталин снова наткнулся на подчеркнутые слова: «Начну с того, что завоеванное и унаследованное владение могут принадлежать либо к одной стране и иметь один язык, либо к разным странам и иметь разные языки. В первом случае удержать завоеванное нетрудно, в особенности если новые подданные и раньше не знали свободы. – Сталин заинтересованно воздел брови и через клуб дыма читал дальше то, что было густо подчеркнуто. – Чтобы упрочить над ними власть, достаточно ИСКОРЕНИТЬ РОД ПРЕЖНЕГО ГОСУДАРЯ (здесь было подчеркнуто особенно густо дважды или трижды), ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства».

«Да… Занятно… И как близко по всему, что Ильич и его самые ближние: Троцкий, Свердлов и Дзержинский с «большевиками» – и сотворили».

«…Но если завоеванная страна отличается от унаследованной по языку, то тут удержать власть (опять густо подчеркнуто) поистине трудно, тут требуется и большая удача, и большое искусство».

«Занятно, занятно… писал этот Макиавелли…» – Сталин продолжал читать и курить, натыкаясь постоянно на подчеркивания и пометки:

«Уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое не может. Из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести».

Сталин читал быстро, как это он делал как бы вчерне, но уже чувствовал, что к этой книге он будет возвращаться и возвращаться, и снова натыкался на подчеркнутое:

«Потому надо быть готовым к тому, чтобы когда вера в народе иссякнет, заставить его повиноваться силой».

А дальше Сталин достал тетрадь и начал записывать, ибо то, что содержалось в книге, и особенно то, что было подчеркнуто уже до него, требовало записи:

«Но если цель достигнута, если государь заслужил расположение подданных и УСТРАНИЛ ЗАВИСТНИКОВ, то он на долгое время обретает могущество, почести и славу».

Да не о нем ли уж так прозорливо писал этот проходимец Макиавелли? Впрочем., почему проходимец? Нет-нет… Кажется… Не нашел ли он (Сталин) наконец учителя., не учителя, но хотя бы советника, философа по себе?.. Хм… Кто учитель и кто советник-философ?

Сталин усмехнулся и подумал, что в чем-то мог бы и поучить этого «учителя». Но ведь и подтверждение собственной мысли, а тем более собственной мудрости, пришедшее из такой дали, не есть ли лишнее доказательство правильности его поступков, его пути?

«Заблуждается тот, кто думает, что новые благодеяния могут заставить великих мира сего позабыть о старых обидах».

«Жестокость применима хорошо в тех случаях – если позволительно дурное назвать хорошим, – когда ее проявляют сразу и по соображению безопасности и укрепления своей власти».

Чьей-то рукой тут было приписано сбоку: «Террор!»

«Тех аристократов, которые связывают свои интересы с интересами государя и не грабительствуют, должно любить и осыпать почестями… Когда же их образ действий зависит от честолюбия и действуют они так с умыслом, и так как это служит для правителя доказательством, что они свои интересы предпочитают его интересам, то их надобно опасаться и действовать против них, как против открытых ВРАГОВ, ибо они всегда в минуту опасности способствуют гибели государя».

Той же рукой на полях было написано: «Троцкий?»

И тут сразу Сталину пришла догадка: книгу эту вдоль и поперек читал Старик! Антихрист!! Да это же та же самая обычная его неряшливость, картавость даже в почерке. И сразу яснее ясного стали пометки об устранении царя, искоренении его рода. Вот кто, оказывается, был его предшественником в чтении, и, похоже, не он один – библиотека была кремлевская… Сталин поднялся, оставил книгу, подошел к шкафу с сочинениями Ленина, взял первый попавшийся том и сличил напечатанные там пометки Старика с этими пометками – все точно, не надо быть графологом… Ну, что ж, может быть, так и лучше. Опять он «верный ученик» ВЕЛИКОГО ЛЕНИНА, а тот – ученик НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ… В древности при отсутствии цензуры были, наверное, и более откровенные философы-вольнодумцы, но остались на поверхности лишь с десяток: Бэкон, Браун, Фуллер, Джонсон, Монтэнь, де Сад, кто там еще? Макиавелли превзошел всех. И ведь как современны, мерзавцы! А почему? Потому что не меняются люди и их отношения.

«Мэрзавцы..» – Сталин не заметил, что произнес это слово вслух. И еще он не знал, что другим «верным учеником» Макиавелли и Антихриста был сидевший в это время в тюрьме Адольф Еитлер, уже творивший там свое откровение «Майн Кампф». Добавлю, что книга Гитлера была вскоре после ее выхода переведена Сталину и Молотову, но вначале не вызвала, по крайней мере у Сталина, пристального внимания. Иное дело во время войны и особенно после нее: «Майн Кампф» стала для вождя едва ли не настольной книгой после Макиавелли, всегда лежавшего в его сейфе или столе.

Дальше Сталин уже серьезно, отложив трубку и склонясь над тетрадью, стал читать и выписывать мысли Макиавелли из глав, где почти не было пометок Старика, но сами названия глав говорили об их чрезвычайной важности: это были главы о войне, войсках, военном искусстве, о щедрости и скупости.

«Государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлений (Уставов! А ни один воинский устав тридцатых годов не обходился без тщательной проверки и редактуры вождя…) и военной науки, ибо война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого».

«Военное искусство наделено такой силою, что позволяет не только удерживать власть тому, кто рожден государем, но и достичь власти тому, кто родился простым смертным».

«И наоборот, когда государи помышляли больше об удовольствиях, чем о военных упражнениях, они теряли и ту власть, какую имели. Небрежение этим искусством является главной причиной утраты власти, как владение им является главной причиной овладения властью».

«Франческо Сфорца, умея воевать, из частного лица стал миланским герцогом, а дети его, уклоняясь от тягот войны, из герцогов стали частными лицами».

(Не отсюда ли идет попытка Сталина сделать своих сыновей военными?)

«Ибо вооруженный несопоставим с безоружным».

«Никогда вооруженный не подчинится безоружному по доброй воле, а безоружный никогда не почувствует себя в безопасности среди вооруженных слуг».

(Не здесь ли объяснение, что Сталин никогда не расставался с пистолетом в кармане шинели и в правом кармане кителя?)

«Так государь, не сведущий в военном деле, терпит много бед, и одна из них, что он не пользуется уважением войска и, в свою очередь, не может на него положиться».

Здесь зарыта будущая судьба всех Тухачевских, Егоровых, Блюхеров, Якиров, Уборевичей, Шмидтов и прочих. Мог ли он положиться на них, не слишком скрывавших даже свой откровенный глум над штафиркой «кавказцем», не знавшим якобы, с какого конца заряжается пушка. Так сказал о нем «рубака» Шмидт, «герой» гражданской, да еще пригрозил «шутя-любя», по-пьяному: «Сталин! Гляди… Уши отсеку!» А Сталин никогда не забывал ничего. НИЧЕГО! Тем более такие «шуточки»..

Самое главное:

«Упражнять свой военный дух государи должны чтением истории: при таком чтении они должны внимательно изучать образ действий великих завоевателей, обдумывать причины их побед и поражений, чтобы в первом случае воспользоваться их опытностью, а во втором – избежать их ошибок. Государям очень важно следовать великим полководцам в том, что каждый из них избирал себе образцом для подражания кого-нибудь из государей древности, и всегда стараться припоминать, как избранный им для подражания человек поступал в том или ином случае».

Здесь Сталин принял мысль Макиавелли с усмешкой, потому что подражать кому-то он не любил, слушая советы друзей и врагов, чаще всего поступал даже не вопреки советам, а просто находя свое и нередко гораздо лучшее решение. Здесь ошибка всех историков, с пеной у рта буквально набрасывающихся постфактум на Сталина: «Не внял!», «Не послушал!», не желая понимать того, что если бы Сталин поступал так, как ему советовали, он вверг бы страну в еще больший хаос. Замечу также, что Гитлер, например, следовал Наполеону, и даже Цезарю, и даже Александру Македонскому. И что?

«Мудрый государь должен никогда не предаваться праздности даже и в мирное время, ибо все его труды окупятся, когда настанут тяжелые времена, и тогда, если судьба захочет его сокрушить, он сумеет выстоять под ее напором».

Записывая, Сталин с полуулыбкой думал, что в чем-чем, а в праздности, даже в малой степени, его упрекнуть нельзя. Всю жизнь он работал, работал, работал, учился, думал, высчитывал, работал даже за едой, в застольях, на праздниках. Старался за каждым словом сказавшего, за невольной мимикой, за интонацией, жестом, взглядом прочесть спрятанную там суть. Это была постоянная, ежедневная, ежечасная школа без окончания, без завершения, оценок, дипломов. И в застольях именно (он давно уже пил обычно либо воду, замаскированную под водку, либо самое легкое вино, сок) открывались ему дураки и умные, плуты и те, кто, притворно улыбаясь, таил камень за пазухой. Вино и водочка – лучшие его друзья… А что касается героев для подражания, Сталин скорее ориентировался не на обветшалых героев туманной античности, а на куда более близких ему русских царей, императоров, их было порядком, и вовсе не один Иван IV – Грозный или Петр. Тайно даже от своих соратников Сталин читал о деяниях Екатерины, Александра I, Николая I, последнего – особенно. Нравились его точность, ясность ума, строгость, никогда не переходившая в жестокость, и даже его строгое великодушие. Никто из писавших о Сталине не проанализировал его речи, жесты, поступки, парадоксы, в сравнении с такими же поступками Николая (чего стоит всячески перевранная история взаимоотношений Сталина с Мандельштамом, Булгаковым, Шолоховым). Были углубленно изучены Сталиным в указах деяния Александра II и Александра III. Он отнюдь не считал дураком Павла, постоянно помнил его судьбу, перечитывал биографию и подчас думал, что нравом сам он близок к странному императору, как все Романовы, оболганному и оболваненному перьями сатанистов.

Читал же Сталин только дореволюционные жизнеописания и верил далеко не всему. Но – читал. Читал постоянно и думал… Он был думающий император, хотя слово это про себя не любил произносить, но «царем», и не без веского основания, в душе считал себя постоянно. И в последние годы говорил уже не «я», а «мы», как самодержец.

Макиавелли же поразил его отнюдь не глубиной ума. Здесь все было довольно усредненно. Поразил бесстыдной точностью изображаемых ситуаций и суждений, не считающихся ни с нормами общепринятой морали, ни с тем, что принято называть элементарной порядочностью. Для философа этого как бы не существовало ни морали, ни нравственности, ни этики, ни разницы между добром и злом, и всем этимон удивительно напоминал Антихриста. Был его предтечей. Но куда ему было до дел Антихриста, ибо Сын Сатаны, не колеблясь, лил кровь миллионов. Читая Макиавелли, Сталин невольно теперь анализировал деяния Старика, чьим «верным учеником» сначала старался быть и слыть.

«Ибо расстояние между тем, как люди живут и как должны жить, столь велико, что тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, исповедуя добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибает, сталкиваясь со множеством людей, чуждых добру. Из чего следует сказать, что государь, если он хочет сохранить в л а с т ь, должен уметь отступать от добра и пользоваться этим умением, смотря по надобности».

«Благочестивому Государю следует избегать тех пороков, которые могут лишить его господства, от остальных же воздерживаться по мере сил, не более».

«И еще государь не должен бояться осуждений за те пороки, без которых невозможно сохранение за собой верховной власти».

Сталин с восторгом уже переписывал эту книгу. В ней, ей-Богу, все, что требовалось ему или хотя бы требовало подтверждения. Вот, к примеру, глава о щедрости и скупости.

«Следовательно, – выписывал Сталин, – государь не должен быть великодушно-щедрым в такой степени, чтобы эта щедрость приносила ему ущерб (таким позже был глупец Хрущев. Вспомните, кто «подарил» Крым!), и, если он мудр, не должен бояться прослыть скупым, так как с течением времени он будет казаться все более щедрым, имея возможность при помощи своих доходов и своей казны вести войны, как оборонительные, так и наступательные, не отягощая народ налогами».