Текст книги "Минута истории (Повести и рассказы)"
Автор книги: Николай Жданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Николай Жданов
МИНУТА ИСТОРИИ
Повести и рассказы
МИНУТА ИСТОРИИ
Повесть
I
В 1917 году в Павловском юнкерском училище в Петрограде служил юнкер Ярославцев. Ему только что исполнилось девятнадцать, он был довольно высок ростом, хотя чуточку мешковат. Темно-русые мушкетерские усики придавали его лицу выражение франтоватой воинственности, однако в душе он был чужд романтике скрещиваемых шпаг. Товарищи ценили в нем покладистость характера и природное добродушие.
В тот день (незадолго до Октябрьского восстания) Ярославцев стоял на посту у Николаевского моста. Здесь, со стороны Васильевского острова, была небольшая мраморная часовня, и около этой часовни находился юнкерский пост. Вместе с Ярославцевым был его товарищ по училищу юнкер Косицын.
Становилось холодно. Тяжелая вода под мостом горбилась, сдерживаемая в своем течении порывами ветра, дувшего с моря. Прохожих почти не было. Изредка проползали мимо полупустые трамваи. Набережные казались совсем безлюдными, только вдалеке за чугунной фигурой Крузенштерна, где у гранитного берега теснились деревянные баржи с дровами, маршировали по булыжнику матросы в робах. Иногда пронзительно вскрикивали чайки; слышно было, как хлопает по ветру кусок оторвавшейся жести на карнизе Академии художеств.
С противоположной стороны, от Сенатской набережной, быстрым шагом вошла на мост молодая женщина. Ветер сразу набросился на нее, пытаясь распахнуть полы коротенького рыжего пальтеца с меховой опушкой, трепал заплетенные в косу волосы, бесцеремонно играл подолом юбки, обнажая то и дело тугие икры ног, стянутые высокими полусапожками на пуговицах. Женщина держала в руках клеенчатую папку, в каких носят обычно ноты, и прикрывала ею от ветра лицо, в то же время придерживая то полы пальто, то волосы, а иногда поворачивалась спиной против ветра, и тогда отчетливо обрисовывалась вся ее фигура с тонкой высокой талией.
Оба юнкера внимательно следили за ней со своего поста, и, когда она поравнялась с ними, Ярославцев, не удержавшись, крикнул ей что-то такое совсем незначительное насчет ветра, что вот он, того и гляди, снесет в Неву. Она, по-видимому, не расслышала и остановилась, думая, что он хочет что-то спросить у нее. И тут порыв ветра сорвал с ее головы панамку, швырнул на булыжник и поволок, угрожая смести в реку. Оба юнкера, оживленные этим маленьким событием, поспешили на помощь. Ярославцев удачно подхватил панамку на самом краю у перил и передал владелице. Она смущенно поблагодарила молодых людей, быстро пошла дальше, поддерживая рукой косу, свернула вправо, и вот уже ее каблучки застучали по гранитной набережной. Неужели не обернется? Однако, прежде чем скрыться за изваянием сфинкса, незнакомка на секунду остановилась и, подняв над головой руку, помахала юнкерам.
Оба приятеля еще долго смотрели ей вслед, пока она не скрылась из виду.
– А хорошая, черт возьми, девушка! – воскликнул Косицын и, вызволив из-под фуражки уши, стал растирать их окоченевшими руками. – Ты заметил, какие у нее глаза? Удивительно славное создание, не правда ли?
Ярославцев промолчал. Однако про себя он подумал, что девушка, пожалуй, действительно хороша и что досадно торчать тут на дежурстве, тогда как, если бы быть свободным, можно бы пойти за ней и постараться познакомиться.
– А знаешь, ты ей понравился, – сказал Косицын, – недаром же она помахала тебе рукой. Это с такими недотрогами не так уж часто случается.
– Почему ты думаешь, что она помахала именно мне?
Косицын усмехнулся:
– Ты сам это отлично знаешь. Не мне же!
Ярославцев посмотрел на скорчившуюся от холода тщедушную фигуру Косицына и возражать не стал. «Может быть, он и прав, да что в том толку», – подумал он.
Оба юнкера мерзли на своем посту еще часа два, пока наконец не пришла смена. Ярославцев постарался к этому времени забыть о девушке. Мало ли пленительных незнакомок встречается на петроградских проспектах, чтобы навсегда исчезнуть в толпе. Стоит ли поддаваться напрасным волнениям, пустым надеждам?
Но надо же было случиться так, что, когда приятели, сдав дежурство, направились к своему училищу, они опять увидели эту девушку. Она шла навстречу им в полумгле сгущавшихся городских сумерек.
– Смотри, она возвращается, – сказал Косицын. – Мы будем просто подлецами, если не проводим ее до дому в такое тревожное время.
Через минуту она почти наткнулась на них и в замешательстве остановилась.
– Ах, это вы!..
И она уже хотела пройти мимо, но Косицын тотчас радостно подхватил ее слова:
– Мы самые! Старые ваши знакомцы. Ради бога, не уходите так быстро. Мы испытываем к вам столько самых добрых чувств. Было бы просто обидно думать, что мы внушаем вам какие бы то ни было опасения. Позвольте мне без обиняков представить вам моего приятеля. Это знаменитый Ярославцев, юнкер четвертой роты и один из самых выдающихся представителей современного человечества.
– Чем же это он знаменит? – Она доверчиво улыбнулась и вопросительно посмотрела на Ярославцева, который стоял перед ней потупясь и казался растерянным.
– Он знаменит своей скромностью и чистотой души, – сказал Косицын, – Что касается меня, то я просто его приятель, и уже это одно возвышает меня в собственных глазах. Можно, мы пройдем с вами вместе то количество шагов, которое вы найдете возможным?
И они все вместе неторопливо пошли по тротуару к набережной.
– Отсюда я буду добираться трамваем, – сказала девушка. – А вас, наверное, ждут свои обязанности. К тому же, – обратилась она к Косицыну, – ваш приятель все время молчит.
Действительно, говорил до сих пор один Косицын. Ярославцев же шел молча и только задумчиво улыбался.
– Он слишком очарован. Да ты признайся, Сергей! – Косицын обнял приятеля и потряс его за плечи.
– Перестань, – отмахнулся тот. – Разумеется, ты прав, но что об этом говорить. Скажите лучше, – спросил он девушку, – вы завтра опять пойдете на свой урок музыки?
Она посмотрела на него с удивлением.
– Я действительно ходила на урок. Но откуда вы это знаете? Впрочем, музыка тут ни при чем.
Косицын опять вмешался; не дослушав ее толком, он, запрокидывая вверх голову, начал декламировать нараспев:
…Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает;
Но и любовь – мелодия…
В это время подошел трамвай, и Ярославцев подсадил свою новую знакомую на площадку вагона.
– Счастливо! – крикнула она и опять помахала им рукой.
* * *
На другой день Ярославцев снова стоял на посту у часовни. (Он вызвался заменить товарища, который при назначении в наряд пожаловался на зубную боль.) Поздно вечером, когда все назначенные в патрульный наряд вернулись в училище, Косицын, с нетерпением ожидавший Ярославцева, обнаружил, что его нет. Ярославцев, сказали ему, получил увольнительную на сутки по той причине, что его старшая сестра уезжает из Петрограда вместе с детьми и он должен ее проводить, так как муж ее находится в Могилеве при Главной ставке.
Между тем Косицын отлично знал, что во всем этом только половина правды, ибо сестра Ярославцева Ксения уже давно находится в Херсонской губернии в имении родителей мужа, офицера Генерального штаба подполковника Берга. Она уехала еще в то время, когда после сдачи немцами Риги разнесся слух о предстоящей эвакуации Петрограда. Значит, друг его явно лукавил.
Получить по той или иной причине лишнюю увольнительную считалось среди юнкеров делом отнюдь не предосудительным, но Косицын чувствовал себя задетым, ибо Ярославцев не счел нужным посвятить его в свои планы.
«Не иначе, виной тому вчерашняя девушка», – подумал Косицын. И не ошибся.
Ярославцев и Юлия (так звали девушку) весь этот вечер до самой ночи проходили вместе по гранитному берегу Невы. Перейдя Дворцовый мост, они направились к Летнему саду и оттуда к памятнику Петру и снова к Летнему саду, и так без конца. Они говорили обо всем на свете: о революции, о поэзии, о смысле жизни, о будущем родины, о самоотвержении, о подвиге. И только ни словом не обмолвились о том, что волновало их всего больше, – о любви.
Поднятые на ночь мосты дыбились над Невой. Вода в ней стала тяжелой и черной, силуэт Петропавловской крепости смутно вставал из мрака над приземистыми гранитными бастионами. С моря дул влажный холодный ветер. Но Ярославцев и Юлия, казалось, не замечали ничего вокруг. Они бродили по городу, боясь коснуться друг друга, полные колдовского, таинственного предчувствия близости.
Им обоим казалось, что они одинаково чувствуют и понимают все, что ни есть в мире. И обоим было странно, как это они до сих пор не подозревали даже о существовании друг друга, хотя жили в одном городе.
Ярославцев узнал, что Юлия студентка, но так как занятий в университете сейчас нет, то она уже третий месяц ходит на уроки стенографии.
Преподавательница Наталья Алексеевна часто берет ее с собой для работы в Смольный, где сейчас созывается съезд. Юлия будет помогать там своей преподавательнице, которая уже не раз стенографировала и в Государственной думе и даже в Государственном совете. Ярославцев узнал также, что родителей у Юлии нет и что она живет со своей подругой «в одной приличной семье», где они вместе снимают комнату.
К дому, где жила Юлия, на Пантелеймоновской улице у церкви, они пришли уже поздно ночью. Им пришлось звонить дворнику, и, когда он открывал ключом железные ворота, Юлия впервые протянула Ярославцеву руку и через минуту исчезла под аркой в глубине двора. Рука у нее была маленькая и горячая.
II
Третий день Юлия работала в Смольном.
Профессиональные политики всех направлений и партий, революционеры, вернувшиеся из ссылок, вооруженные рабочие, солдаты, заросшие окопной щетиной, кронштадтские и ревельские матросы заполняли все огромное здание и знаменитые его коридоры. В воздухе стоял запах табачного дыма. «Смелость, смелость и еще раз смелость!» – взывали голосом Великой французской революции Дантоновы слова, размашисто нанесенные прямо на стене вестибюля. Их недавно напомнил Ленин в одной из своих статей, сверкавших как молнии в накаленной атмосфере близившегося восстания.
С первой минуты Юлия почувствовала себя санкюлоткой в этом море народного энтузиазма. Революция могла увлечь ее на гребень своих баррикад, и Юлия, быть может, с воодушевлением подставила бы свою грудь пламени и пулям сражения, но обстоятельства требовали от нее других усилий. С утра до вечера она печатала на машинке под диктовку незнакомых ей возбужденных людей разные программы, тезисы, требования, запросы. Все это было полно такой неотложности, касалось таких важных, быть может, решающих событий истории, что об отдыхе нечего было и думать. В комнате машинного бюро все были заняты до самой ночи. Машинистки совсем не уходили домой и в изнеможении засыпали под утро у своих столов или на кожаном диване в углу.
По временам в усталом сознании Юлии возникал вдруг образ Ярославцева, она на мгновение закрывала глаза, и безотчетная улыбка появлялась на ее губах.
Только в десятом часу вечера началось наконец заседание съезда. Наталья Алексеевна повела Юлию в зал, где на возвышении рядом с трибуной были поставлены сбоку два маленьких столика для стенографисток. Она стала записывать растерянную, унылую речь Дана. Вдруг набитый делегатами зал нетерпеливо зашумел, послышались голоса, требующие выборов президиума.
На трибуну взошел бледный, с измученным лицом Мартов. Он держался левой рукой за грудь, и его слабый, надтреснутый голос был еле слышен.
– Заговорщицкая тактика большевиков уже дает свои плоды: гражданская война началась! – Он судорожным движением левой руки сжал горло.
Далекие раскаты артиллерийского грома и негодующие крики из зала заглушили его слова. Кто-то требовал принятия резолюции о необходимости переговоров с Временным правительством. Широколицый приземистый председатель упрямо тряс колокольчиком, пытаясь восстановить тишину. Делегация бундовцев демонстративно покидала собрание. Наконец, сквозь возбужденную толпу делегатов пробился к трибуне молодой солдат с обветренным решительным лицом. Он сжимал шапку в руке, светлые льняные волосы падали на его крепкий лоб.
– Я представляю здесь 2-й Латышский полк. Моя фамилия Петерсон. Латышские стрелки считают: настала пора действовать. Больше никаких резолюций! Мы обязаны взять власть в свои руки. Малодушные пусть уходят! Армия не с ними!
Зал покрыл его слова взрывом оваций.
Наталья Алексеевна подошла сменить Юлию. И, захватив свои записи, Юлия отправилась в машинное бюро. Озабоченная тем, что ее запись получилась обрывистой, с пропусками и перебоями, Юлия торопливо пробиралась по коридору, не замечая заполнивших его людей. Но вот она невольно замедлила шаг: у дверей Военки[1]1
Комната Военно-революционного комитета.
[Закрыть] она увидела Свердлова. С озабоченным лицом он стоял перед широкоплечим человеком в распахнутом пальто и грубой суконной кепке. Юлия узнала Ленина. Еще вчера вечером пронесся слух, что Ленин здесь, в Смольном. Весной в Таврическом дворце ей не раз приходилось видеть Ленина, и теперь Юлия сразу отметила, что он без обычной своей бородки. Бритый гладкий подбородок, стриженые волосы (это чтобы удобнее носить грим, догадалась она). Должно быть, он был чем-то сильно рассержен. Резкая прямая черта пересекала лоб. Острые, цепкие глаза угрюмо сверкали.
– Я не считаю нужным являться на съезд, пока продолжается это архинелепое положение, – услышала Юлия. – Еще утром мы объявили их правительство низложенным, а оно до сих пор существует. Наша нерешительность равна преступлению. Дворец окружают тысячи людей, готовых к штурму. Спрашивается, что нам мешает отбросить юнкеров, этот хлам, путающийся в ногах революции. Херувимские церемонии, детская игра в либерализм вместо мужества, которое одно откроет путь к миру, даст хлеб, землю, победу!..
Юлия медленно прошла мимо, глубоко озадаченная и встревоженная не столько словами Ленина, сколько его тоном – непримиримым, резким.
Достигнув лестничной площадки, она остановилась в недоумении: тот самый юнкер, что был тогда на мосту вместе с Ярославцевым, стоял теперь тут, у окна, и нервно комкал губами потухшую папиросу. Он был одет в старую студенческую шинель, красные хрящеватые уши его торчали из-под выцветшей, тоже студенческой фуражки. «Что он тут делает?» – удивилась Юлия.
– Посторонитесь, барышня! – Бородатый красивый матрос в бескозырке и с огромным болтающимся на бедре револьвером в деревянной кобуре осторожно взял ее сзади за плечи и бережно отодвинул в сторону. За ним по двое в ряд шагали солдаты с винтовками. Они стали подниматься на лестницу, заслонив «студента». Юлия успела только заметить, как он торопливо шмыгнул вниз, в толпу, сновавшую по коридору.
Может быть, и Ярославцев тоже здесь? Все эти три дня Юлия не виделась с ним. Теперь она почувствовала неясную тревогу и пошла вслед за «студентом», но его нигде не было видно.
Ей уже стало казаться, что она ошиблась: просто этот студент очень похож на того юнкера, что был тогда с Ярославцевым. Решив так, Юлия повернула назад. Она почти бежала, так как ей необходимо было спешить. Вдруг ее окликнули. Она обернулась и увидела юнкера, который шел за ней.
– Зачем вы здесь? – нетерпеливо спросила Юлия. – Где Сергей? Он тоже с вами?
– Сергей во дворце, – быстро сказал Косицын. – Я послан оттуда к нашим друзьям здесь. Мы окружены тысячными толпами солдат. Они неминуемо сомнут нас, если их не остановить.
Косицын был бледен. Лицо его, искаженное судорогой страха, дрожало и кривилось. Трудно было поверить, что этот человек всего несколько дней назад был таким веселым и беспечным. Но самый этот контраст подчеркивал ужас его положения.
Юлия молчала в растерянности.
– Только переговоры с Временным правительством могут спасти нас, – продолжал Косицын. – Оно пойдет на уступки. И это – единственный путь, иначе нас ждет гибель – неизбежная, неминуемая.
Косицын вдруг нервически вытянулся, вся его маленькая фигура напряглась, и какое-то ястребиное выражение пробилось во взгляде.
У лестницы показался человек в шляпе и мятой белой манишке. Косицын метнулся к нему, сразу забыв о Юлии.
Вернувшись в машинное бюро, Юлия начала было расшифровку сделанной записи, но глухое волнение мешало ей. Оно росло с каждой минутой, подступило к самому горлу и будто душило. Она вспомнила грозное гудение съезда, раскаты артиллерии вдалеке за окнами. Ей на минуту представилось: Сергей уже смят толпой, тысячи ног мнут и топчут его и проносятся мимо.
– Здорова ли ты? – спросила Наталья Алексеевна, когда Юлия вернулась в зал, чтобы сменить ее за работой. – У тебя так лихорадочно блестят глаза. Может быть, позвать Авернину? Она пишет хуже, но ей кто-нибудь поможет.
– Нет, нет, – горячо запротестовала Юлия. – Я буду здесь, я должна.
Она уселась за столик с подчеркнуто деловым видом.
Наталья Алексеевна внимательно посмотрела на нее и вышла.
Должно быть, дискуссия о переговорах с Временным правительством все еще продолжалась.
Минуты летели стремительно. Юлия в каком-то оцепенении вела записи, спешила на расшифровку и возвращалась снова, чтобы сменить Наталью Алексеевну. Она чувствовала себя сбитой с толку, беспомощной и каждую минуту мучительно ждала развязки. Она то смутно надеялась на что-то, то в отчаянии крепко, до боли сжимала ладонями виски.
И вот, это было уже в третьем часу утра, возвращаясь в зал из машинного бюро, она услышала крики, бурные и торжествующие, в значении которых нельзя было ошибиться.
Юлия вошла в зал и, не в силах дойти до своего места, остановилась, прислонившись к высокой мраморной колонне.
– Временное правительство арестовано. Зимний в руках восставшего народа! – сообщил председатель и стал читать список арестованных министров. Зал встречал каждую фамилию шквалом рукоплесканий и криков.
– Наша победа была почти бескровной. Число жертв очень невелико, – донеслось до Юлии.
Не помня себя, она выбежала в коридор. Отчаянно и радостно стучало сердце. Она вдруг подумала, что оно может разорваться.
Навстречу быстро шла Авернина, размахивая тетрадью.
– Говорят, победа! – Она обняла Юлию за плечи и поцеловала. – Ты горячая и еле стоишь на ногах. Отдохни. Мы справимся сами.
– Да, да. Спасибо, – проговорила Юлия.
Она, шатаясь, дошла до рабочей комнаты, стянула с вешалки свое пальто и спустилась вниз к выходу. Пушка, обращенная жерлом в ночь, стояла под узкой аркой на верхней площадке наружной лестницы.
Юлия припала лбом к холодному стволу и закрыла глаза. «Неужели я так сильно люблю его? – мелькнуло в уме. – Как же это случилось со мной?»
Она выпрямилась и стала спускаться по лестнице, ощущая, как в лицо ей повеяло чистой, чуть влажной свежестью ночи. Отсветы от окоп освещали мокрый булыжник и черные ветви деревьев у ограды; тянуло дым-ком тлеющих костров. Город настороженно таился в темноте, должно быть не зная, как и она сама, что ждет его впереди: новое отчаяние или одно только сияющее необозримое счастье.
У подъезда стоял грузовик, и вокруг него толпились какие-то люди с винтовками, с красными повязками на рукавах.
Юлия подошла ближе и увидела высокого человека в шляпе и в широком пальто. Он протягивал шоферу конверт, говоря:
– Так вот, слушайте меня внимательно: передадите это товарищу Чудновскому – его назначили комиссаром Зимнего. Он там, во дворце. Добавьте на словах, что я просил немедленно установить охрану в Эрмитаже на случай возможных эксцессов со стороны несознательных элементов.
Он обернулся, и Юлия узнала Луначарского.
– Вы тоже в Зимний? – нетерпеливо спросил он. – Найдите обязательно Чудновского. Было бы позорным для революции не уберечь художественные ценности дворца.
– Хорошо, – сказала Юлия. – Я еду.
Шофер распахнул перед ней дверцу кабины.
– Сюда, барышня, – сказал он. – А то не просквозило бы на ветру.
III
Ярославцев стоял у решетки дворца среди арестованных защитников Зимнего. Он был бледен и с тайным ужасом ждал расправы, смерти.
После того как его товарищи, бросив оружие, сдались восставшим, прошло уже более часа. Он слышал, как бушевала площадь, когда вывели из дворца министров Временного правительства.
Но скоро все стихло: министров отправили в Петропавловскую крепость.
– А этих желторотых куда, товарищ комиссар? – спросил молодой красногвардеец, охранявший юнкеров.
Человек в кожанке, с усталым, серым от бессонных ночей лицом, внимательно посмотрел на притихших защитников дворца. Легкая усмешка мелькнула в уголках его губ.
– Офицеры тут есть? – спросил он.
– Офицеров мы отсортировали, – отозвался красногвардеец. – А с этими что будем делать?
Комиссар, казалось, задумался.
– Товарищ Чудновский! – окликнули его от ворот. – Вас разыскивают.
Комиссар обернулся. К нему спешила девушка в распахнутом пальто. Волосы ее выбились из-под панамки, и лицо пылало свежим, горячим румянцем.
– Пакет из Смольного, – сказала она, с трудом переводя дыхание и протягивая конверт. – Товарищ Луначарский просил вас позаботиться об охране художественных ценностей дворца.
Комиссар надорвал пакет и стал читать.
В это время тревожный взгляд девушки скользнул по толпе юнкеров. Лицо ее выразило мучительную боль, взгляд напрягся, отыскивая кого-то.
Ярославцев вздрогнул и опустил глаза. Он увидел Юлию, и сознание своей беспомощности, позора, стыда еще сильнее охватило его в эту минуту.
– Сережа, Сергей! – Едва не сбив с ног красногвардейца, Юлия бросилась к Ярославцеву, прижалась к жесткой шинели мокрым от слез лицом. Сердце ее отчаянно стучало. – Жив, жив! – твердила она. – Жив!
Все вокруг будто замерли в молчании, невольно тронутые этим бурно прорвавшимся чувством.
Ярославцев оставался неподвижен. Взгляд его блуждал растерянно. Давно уже, с тех пор как умерла мать, никто на свете не тревожился так о его судьбе. И он стоял, готовый разрыдаться, обессиленный жалостью к самому себе.
Чудновский сунул прочитанную бумагу в карман.
– Ну, что ж… – обратился он к толпе стоявших перед ним юнкеров. – Кто еще раз осмелится поднять оружие против народа, пусть знает: пощады больше не будет!
Он резко повернулся и махнул рукой.
– Пусть все отправляются по домам!
– Так неужто еще теперь возиться будем с желторотыми? – солидно отозвался молодой красногвардеец.
Юнкера оторопело задвигались, затоптались на месте, затем один за другим, выворачивая карманы, стали проталкиваться к проходу между двумя вооруженными красногвардейцами, и, как подстегнутые, исчезали в темноте.
Ярославцев все еще находился в каком-то оцепенении. Казалось, он не отдавал себе отчета в том, что произошло.
– Иди же, иди! Вас отпускают! – услышал он задыхающийся шепот Юлии. Ее сияющие глаза в пушистых ресницах были устремлены на него. – Иди же, иди! – повторяла она и всем своим тоном и улыбкой и этим коротким «ты» как бы возвращала его к жизни, стараясь вывести из оцепенения. – Ты свободен, понял?
Он очнулся наконец и, поддерживаемый ею, сделал первый самый трудный шаг прочь от унижения, страха, стыда, которые испытывал все это время. Он пробормотал свое «даю слово» двум красногвардейцам и, как все другие юнкера, прошел мимо, пряча пристыженный взгляд и все еще боясь поверить случившемуся.
Только спустя час, стоя вместе с Юлией на набережной Невы за Летним садом, слушая тихий рокот струящейся сильной реки, Ярославцев по-настоящему понял, что остался жив. На губах его мелькнула кривая, будто пьяная усмешка, он провел ладонью по своему разгоряченному лбу и крепко сжал руку своей спутницы. Милые глаза ее светились перед ним в полутьме.
– Ты ведь действовал по приказу своего начальства. И все это понимают, и никто не хочет тебе зла, – горячо убеждала и успокаивала его Юлия.
Она была искренне уверена тогда, что ни один человек не может сознательно идти против революции, против свободы, равенства и справедливости. И всего менее может сделать это такой славный юноша с грустным и нежным лицом. Она мало знала Ярославцева, так же как и он мало знал ее, по она уже любила его и не могла да и не хотела думать иначе…
IV
Ночь была на исходе, когда юнкер Ярославцев подошел к подъезду дома на Фурштадской, где жили Берги.
Ему открыла испуганная и заспанная горничная Глафира.
Он хотел подняться в комнату сестры, по Глафира сказала, что там не отапливается, и посоветовала пойти в кабинет Берга, где есть камин. Но Ярославцев недолюбливал мужа сестры. Олег Леонидович Берг всегда казался ему человеком заносчивым и надменным. И теперь Ярославцеву не хотелось идти в его кабинет. Постояв немного в нерешительности, он отворил дверь в детскую, где когда-то любил возиться с маленькими детьми Ксении. Тут еще стоял у стены игрушечный конь с нарисованным на спине седлом и под этажеркой валялась сломанная кукла-голыш. Юнкер опустился на канапе. Никогда еще он не был так близок к смерти, как в эту ночь, и никогда еще не испытывал такого счастья нежности и любви. Некоторое время он сидел неподвижно, все еще вспоминая о Юлии, затем внезапная усталость тяжело овладела им. Он лег, прикрылся шинелью и тотчас уснул.
* * *
Когда он проснулся, в комнате было сумрачно. Ярославцев догадался, что проспал целый день. Внизу, у входных дверей, напряженно и настойчиво трещал электрический звонок. Ярославцев поднялся и вышел в коридор. Звонок продолжал дребезжать. Кто-то, потеряв терпение, яростно бил каблуком в наружную дверь.
– Сейчас! – закричал Ярославцев.
Он спустился вниз, долго и неумело отодвигал какие-то засовы и распахнул дверь. Перед ним стоял высокий узкоплечий монах с длинным, странно знакомым лицом. Юнкер невольно попятился:
– Вам кого?
Монах раздраженно прошел мимо, на ходу расстегивая подрясник:
– Вы что тут, заснули?
Ярославцев с изумлением узнал мужа сестры.
– Олег Леонидович… – пробормотал он. – Откуда вы?
– У нас кто-нибудь есть из посторонних? – перебил Берг, снимая подрясник, под которым обнаружился его офицерский китель.
– Никого, как будто.
– Где же Глафира? Сбежала?
– Была здесь.
Берг подозрительно оглядел его:
– Ты спал, что ли?
– Да, спал.
– Почему не в училище?
– Надеюсь, вам известно, что произошло в городе? – в свою очередь спросил юнкер, с трудом собираясь с мыслями. – Я думал, вы в Могилеве, в ставке, – добавил он.
– Я только что оттуда. – Берг с привычным достоинством оправил китель.
В дверях появилась Глафира с кошелкой в руках, заохала, запричитала.
– Никому ни звука о том, что я здесь, – предупредил Олег Леонидович.
Он направился в свой кабинет, жестом пригласив Ярославцева следовать за собой.
В камине были уложены дрова. Берг открыл заслонку и сам стал разжигать огонь.
– Рассказывай, – приказал он.
Ярославцев, сбиваясь, стал рассказывать. Красноватые языки пламени лизали запотевший кирпичный свод топки. Берг подвинул кресло и сел, протягивая руки к огню.
– Ты стрелял в них? – спросил он вдруг, и голос его прозвучал неожиданно резко.
– Признаться, нет. Только несколько человек из наших успели выстрелить, и то наугад, через поленницы.
– А потом?
– Потом? Потом нас смяли. Это произошло очень быстро.
– И отпустили?
– Как видите.
– Они не считают вас за серьезных противников. – Он стал тереть свои худые руки и продолжал мрачно: – Да, наша так называемая русская интеллигенция, почитающая себя руководительницей наций, проглядела рождение во глубинах народных новой социальной силы. Сила эта – большевики. И теперь только мы, военные, призваны справиться с ними. Задали нам работу, что и говорить!..
Маленьким кулаком, сжатым так, что побелели костяшки, он стал бить по острому своему колену.
Юнкер молчал. Берг всегда действовал на него подавляюще, и теперь Ярославцев тоже испытывал чувство вины, точно сам он был виноват во всем том, что происходило в городе.
Глафира внесла завтрак на мельхиоровом подносе. Она успела надеть свеженакрахмаленный передник и всем своим видом, как бы говорила: «Что бы там ни происходило вокруг, а у нас в доме заведенный порядок соблюдается».
Ярославцев чувствовал голод и ел с аппетитом. Берг же быстро встал и заходил по комнате.
– Вот что: сегодня в восемь часов ты узнаешь, зачем я здесь. – Он достал из брючного кармана часы на тонкой золотой цепочке, поднес к уху, посмотрел и завел. – Через полчаса выйдешь к подъезду. Это на всякий случай. Ко мне должны прийти вызванные мною для дела.
– Понял, – сказал Ярославцев, хотя и не понимал толком, в чем тут дело.
– Тогда иди.
Юнкер покорно направился к выходу.
– Подожди. Оружие у тебя есть?
– Нет.
Берг открыл ящик письменного стола и достал маленький смит-весон.
– Вот, возьми.
Ярославцев взял револьвер и вышел.
Уже совсем стемнело. Улица казалась безлюдной и тихой. Ему вдруг вспомнилась Юлия. Где она теперь?
Какие-то два солдата показались под фонарем; один длинный, другой совсем плюгавенький, в мятой шинелишке. Ярославцев на всякий случай нащупал в кармане смит-весон.
– Ого, это ты, Серж! – сказал маленький, останавливаясь, и засмеялся.
– Косицын? – обрадовался Ярославцев. – Вот не ожидал.
– Он самый. Но что же ты не здороваешься? – Косицын указал глазами на своего спутника, и Ярославцев только теперь понял, что перед ним начальник училища капитан Войтецкий. Он по привычке вытянулся, но капитан махнул рукой.
– Отставить! Вы на дежурстве тут, Ярославцев?
– Так точно.
– Тогда показывайте, куда идти.
Ярославцев повел их под арку. Отсюда вела узенькая дверь в небольшую домовую церковь. Через нее-то и надо было проводить в дом участников собрания.
– Меня взяли связным на всякий случай, – шепнул Ярославцеву Косицын.
С улицы послышался цокот копыт по булыжнику. У подъезда остановилась черная лакированная карета на пухлых резиновых колесах. Из нее вышел человек в котелке и с тросточкой. Карета, не задерживаясь, поехала дальше. Где-то за углом прогудел автомобиль, и некоторое время спустя к подъезду подошел плотный мужчина в драповом пальто с поднятым воротником. Следом шли еще двое.
Всего прибывших оказалось четырнадцать человек. Затем наступило полное затишье. Прохожих не было. Улица казалась вымершей. Ярославцев продрог, но не решался покинуть свой пост. Наконец появилась Глафира и сказала, что Олег Леонидович просит его к себе.
Когда Ярославцев вошел в кабинет Берга, там уже было сильно накурено. В креслах, на подоконниках и на диване сидели военные. На маленьком столике в углу стояло несколько начатых бутылок с коньяком. Все были заметно возбуждены, только Берг, склонив над столом бледное сухое лицо, деловито и трезво подсчитывал что-то на бумажном листке и ставил знаки на полях развернутого во весь стол плана Петербурга. К удивлению Ярославцева, Косицын тут, в кабинете, чувствовал себя как дома. Он рассказывал сидевшим на диване офицерам, как он проник при помощи какого-то «покровителя» в Смольный и якобы видел там самого Ленина, и это в то время, когда остальные юнкера оказались в таком жалком положении во дворце.
