Текст книги "Дело уголовного розыска (Невыдуманные рассказы)"

Автор книги: Николай Гацунаев

Соавторы: Григорий Ропский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Как сказать… Как сказать. – Булатов с силой потер подбородок. Риск был и риск не немалый. На будущее я вам категорически запрещаю поступать таким образом. Ясно?

– Ясно.

– Так-то. Федор Петрович, продолжайте наблюдения, но сами ни под каким видом ни во что не вмешивайтесь. Держите в поле зрения Жогова и Пантюхина. Почаще бывайте у Стеганцевой. Так кажется зовут содержательницу подпольного притона. Кстати ваша хозяйка права: к гибели мальчика примус отношения не имеет.

Несколько дней спустя Ходжаев и Разумный встретились возле кабинета Булатова.

– Прошу, – кивнул на дверь Ходжаев.

– По старшинству, – улыбнулся Разумный. – А я за вами, Наби Ходжаевич.

На стук в дверь ответа на последовало.

– Странно, – Ходжаев покосился на коллегу. – Вы на который час приглашены!

– На десять.

– И я на десять. Войдем?

Разумный едва заметно пожал плечами. Булатова в кабинете, как и следовало ожидать, не оказалось, и они уже хотели было покинуть комнату, когда на столе требовательно зазвонил телефон. Ходжаев переглянулся с Разумным и поднял трубку.

– Подполковник Ходжаев.

– Товарищ полковник просит вас подождать его в кабинете. Задержится минут на пять-десять, – прозвучал в трубке голос дежурного.

Расспрашивать в таких случаях не полагалось, и Ходжаев, коротко поблагодарив дежурного, опустил трубку на рычажки аппарата.

– Просит подождать в кабинете, – сообщил он Разумному. Тот кивнул и, отодвинув приставленный к столу стул, устроился, продолжая держать в руках объемистую папку. Подполковник прошелся по комнате и, остановившись у окна, приоткрыл форточку.

Ждать пришлось недолго. Булатов стремительно вошел в кабинет, поздоровался с коллегами и, извинившись за задержку, сел за письменный стол.

– Присаживайтесь, товарищи. – Он помолчал, неслышно постукивая кончиками пальцев по гладкой поверхности стола. – Не стану от вас скрывать, у меня только что был разговор с министром. Разговор, прямо скажем, не из приятных. Я понимаю министра и полностью разделяю его раздражение.

Он опять помолчал. Затем продолжил.

– Время уходит. Конец мая, а похвастаться нам, увы, все еще нечем. Если вы не возражаете, Наби Ходжаевич, давайте вначале послушаем товарища Разумного. А уже потом доложите вы. Договорились?

Ходжаев молча кивнул.

– Вот и прекрасно. Прошу, Александр Александрович. Разумный положил на стол папку, раскрыл ее и начал, не заглядывая в бумаги.

– В архивах среди документов жилищных органов Ташкента нами обнаружена запись, согласно которой в сентябре 1921 года выдано разрешение на строительство собственного дома Жогосу Костасу, 1886 года рождения, ювелиру по профессии, прибывшему в Ташкент из Одессы вместе с племянником Калогирисом Николасом, 1908 года рождения.

Разумный сделал паузу, по-видимому, ожидая вопросов, но вопросов не последовало, и он продолжил.

– Далее. В архивах органов милиции, ведавших паспортизацией в 1932–1934 годах, имеется запись о выдаче паспортов гражданам СССР Жогову Константину Николаевичу, 1886 года рождения, уроженцу города Пирея, а также Калогирову Николаю Сергеевичу, 1908 года рождения. Оба значатся русскими, хотя, на мой взгляд, идентичность Жогоса-Жогова и Калогириса-Калогирова очевидна.

– Пирей, Пирей… – задумчиво повторил Ходжаев.

– Греческий портовый город на Эгейском море, – пояснил Разумный.

– Это мне известно. А у нас в стране нет населенного пункта с таким названием?

– Нет, Наби Ходжаевич.

– Вы хорошо проверили?

– Да.

– Установили лиц, выдавших паспорта? – спросил Булатов.

– Пока нет.

– Постарайтесь установить. Что у вас дальше?

– В отделе розыска имеется запрос Иркутского областного управления милиции, датированный апрелем 1948 года. Разыскивается некто Зайончковский Станислав Ксаверьевич, 1892 года рождения, русский, заместитель председателя облпотребсоюза. По подозрению в нелегальной транспортировке и сбыте золотого песка, добываемого старателями района Ленских приисков. По имеющимся у иркутян данным Зайончковский в октябре-ноябре 1947 года отбыл из Иркутска в одну из республик Средней Азии.

Разумный снова сделал паузу, испытующе взглянул на Булатова, затем на Ходжаева и продолжал:

– Имеются основания считать, что Зайончковский и покойник, обнаруженный у Первушинского моста 11 декабря 1947 года – одно и то же лицо.

– Так-так… – Булатов потер подбородок. – Любопытно. И какие же это основания?

– К запросу из Иркутска была приложена фотография Зайончковского. Мы изготовили фотокопию размером 9X12 и передали Лисунову. Он инсценировал находку и показал домохозяйке несколько фотографий, якобы завалившихся в щель между половых досок под его кроватью. Матрена Васильевна просмотрела фотографии, на которых были изображены разные лица, и тотчас опознала в Зайончковском своего бывшего постояльца.

– Допустим, что она не обозналась, – соглашаясь кивнул Булатов. – Но ведь не исключается и ошибка?

– Ошибка исключена. – Разумный порылся среди бумаг, разыскал нужную. – Вот копия протокола судебно-медицинской экспертизы при вскрытии обнаруженного под мостом трупа. Цитирую: «…на левом предплечьи имеется отчетливо сохранившаяся татуировка: спасательный круг, якорь и слово „мама“, нанесенная вне всякого сомнения несколько лет назад». А это – розыскная ориентировка Иркутского уголовного розыска. В перечне примет Зайончковского фигурирует, в частности, и татуировка, о которой я только что говорил. Ну и, наконец, немаловажная, на мой взгляд, деталь: возраст неизвестного, убитого возле Первушинского моста, и Зайончковского – совпадают.

Разумный сложил листки обратно в папку и выжидающе помолчал. Вопросов не последовало. Булатов, задумчиво глядя прямо перед собой, катал по столу карандаш. Ходжаев молча переводил взгляд с Разумного на Булатова и обратно.

– Теперь, – Разумный прокашлялся, – приобретают конкретный смысл слова жоговского племянника о том, что тот «угостил Станислава из флакончика» и еще кого-то «камнем по голове»… у ворот Караван-сарая.

– Ну что ж… – Булатов оставил в покое карандаш. – Доводы, пожалуй, достаточно веские. Как вы считаете, Наби Ходжаевич?

Ходжаев молча кивнул.

– А что по делу о гибели того подростка? Малахов, кажется?

– Малахов. Будем возбуждать уголовное дело против Стеганцевой.

– Я бы на вашем месте повременил, – мягко возразил Булатов. – Официальных-то данных в отношении Стеганцевой у вас нет. Возбуждайте дело по факту гибели Малахова. А уж следствие выйдет на Стеганцеву и ее соучастников.

– Согласен, – кивнул Разумный. – Это будет вернее.

– Вот и отлично. А теперь, если не возражаете, я ознакомлю вас с полученным сегодня ответом управления Одесской милиции на наш запрос.

Булатов выдвинул ящик стола и достал сколотые вместе листки бумаги.

– «Среди сохранившихся в городском архиве документов, брошенных при поспешном отступлении белогвардейских войск из Одессы, имеются списки активных агентов деникинской контрразведки. В них значится, в частности, Жогос Костас, 1886 года рождения, грек, владелец ювелирного магазина на Херсонской улице. Вышеупомянутый Жогос Костас за особые заслуги по выявлению большевиков и советских активистов имеет персональные награды белогвардейского генерала Гришина-Алмазова. По имеющимся данным в 1918–1919 годах в больших количествах скупал награбленные ценности у бандитов Мишки Япончика…»

Булатов опустил листки на стол и обвел глазами слушателей.

– Так обстоят дела с Жогосом, товарищи. Сомнений на этот счет не остается. А теперь послушаем вас, Наби Ходжаевич.

– Как я уже говорил, следы нескольких нераскрытых дел о крупных кражах упираются в Караван-сарай. – Ходжаев вздохнул и машинально провел ладонью по щеке. – Теперь благодаря Лисунову картина проясняется.

– Так-так, – оживился Булатов. – И что именно?

– Например, кража из промтоварного магазина на Чорсу в ночь на 16 сентября 1948 года. Общая стоимость похищенного товара – 284 тысячи 600 рублей.

– Стоп, стоп, стоп! – Булатов откинулся на спинку стула и прищурился, вспоминая. – Если мне не изменяет память, это была не только крупная кража, но и убийство.

– Так точно, – подтвердил Ходжаев. – Преступники задушили сторожа. Отца девятерых детей.

– Так почему вы считаете, что нити тянутся к Караван-сараю? – спросил Булатов.

– Из магазина было похищено в числе прочего десять рулонов хан-атласа. Так вот, бирка, переданная нам Лисуновым, относится как раз к той партии хан-атласа, что похищена из магазина на Чорсу. Остается выяснить, как попал хан-атлас к Пантюхину.

– Пантюхин… – Булатов с силой стиснул ладонью подбородок. – Что вам о нем известно?

– Зовут Федором Евстигнеевичем. Родился в 1902 году. В 1941 году, незадолго до начала войны, осужден на 8 лет лишения свободы за разбой. Отсидел пять лет. Освобожден по амнистии. В настоящее время работает грузчиком на станции Ташкент-товарная…

Начало операции было назначено на семь часов утра 6 июня. Тщательно продуманный во всех деталях план операции был утвержден заместителем министра. План предусматривал одновременные действия двенадцати оперативных групп по 3–5 человек в каждой и двух резервных опергрупп из 5 человек каждая. Десять оперативных работников в качестве резерва оставались в отделе уголовного розыска республики. Заблаговременно были подготовлены все необходимые документы для производства обысков и ареста преступников.

Оперативные группы незаметно просочились к заранее намеченным объектам и ровно в семь часов приступили к активным действиям.

…Негромкий стук в дверь разбудил Жогова. В соседней комнате заворочался, заскрипел кроватью племянник.

– Кого там нелегкая принесла ни свет ни заря? – Жогов выругался. – Пойди, Николай, глянь, кто там.

Калогиров, чертыхаясь, прошлепал босыми ногами к входной двери, щелкнул замком и в ту же секунду был оттеснен к стене.

– Тихо! – шепотом предупредил милиционер. – Живо пулю схлопочешь.

Трое стремительно вошли в комнату Жогова и, не дав ему опомниться, подняли с постели. Вспыхнула лампочка под потолком. Один из вошедших кивнул в сторону стоявшего у стены стула.

– Садитесь. И без глупостей.

– Одеться хоть дайте, – пробасил Жогов. – В одном исподнем…

– Успеется. – Лейтенант пробежался взглядом по комнате и скомандовал. – Введите понятых.

Калогирова усадили на стул рядом с Жоговым. Вошли понятые. Установив личность хозяев дома, лейтенант протянул Жогову ордер:

– Ознакомьтесь. Это ордер на производство обыска.

Результат обыска превзошел все ожидания. В тайнике под полом было обнаружено 637 золотых монет разного достоинства: царские десяти – и пятирублевки, британские гинеи, турецкие лиры. Здесь же хранилось четыре килограмма сто тридцать семь граммов золотого песка. В двух объемистых чемоданах были обнаружены наличные деньги на общую сумму один миллион двести семнадцать тысяч рублей.

В комоде рядом с кроватью Жогова нашли коричневый флакон с притертой пробкой. Лейтенант передал флакон вошедшему в комнату Разумному. Тот вытащил пробку, поднес к носу. Ноздри защекотал легкий запах горького миндаля.

– Откуда у вас цианистый калий? – спросил Разумный.

Жогов молча пожал плечами.

…В доме Пантюхина было обнаружено и изъято несколько рулонов хан-атласа, шелка и других тканей, а также готовая одежда и ряд других товаров, похищенных, как было неопровержимо доказано позже, из магазина на Чорсу. Наличными было изъято несколько десятков тысяч рублей.

…Немалая сумма денег и большое количество спирта в различной таре было найдено в притоне Стеганцевой. Спирт и краденые вещи были обнаружены при обыске в домах ряда других обитателей Караван-сарая.

Четырнадцать человек, задержанных во время проведения операции, были доставлены в управление милиции и размещены в камерах ДПЗ.

На следствии Жогов держался уверенно, даже вызывающе и категорически отрицал свою причастность к каким-либо правонарушениям.

– Деньги? Золото? Да, они принадлежат мне! Нажиты честным трудом. Всю жизнь… Что? Требуются доказательства? Извольте. Но сначала докажите обратное. Флакон? Какой флакон? Ах тот что нашли при обыске! Ей-богу, не знаю. Стоит в шкафу уже сто лет, не мудрено и забыть, откуда он взялся. Какой калий? И не думал в него заглядывать, до самого обыска не имел представление что там внутри. И сейчас не уверен. Какой еще запах, и что за запах!..

Совсем по другому повел себя на допросах Калогиров.

– Я давно хотел прийти с повинной. Но не решился. Однажды, правда, не выдержал, наговорил Жогову всякой всячины, грозился даже пойти и во всем признаться. Потом спохватился, сказал, что передумал и никуда заявлять не пойду. Почему! Вы Жогова не знаете! Для него человека убить – все равно, что муху. Что? А, теперь мне уже все равно. Семь бед – один ответ. Калогирис моя фамилия. Николас. Грек. Родился в Одессе в 1908 году. Отец ювелиром был. Собственный магазин на Херсонской, возле кирхи. Ювелира Калогириса весь город знал, уважаемый человек, знаток своего дела и честный до скрупулезности. Фирма – одним словом. Жогов, он тогда носил фамилию Жогос, Костас Жогос, приходится мне дядей по матери. Работал в магазине моего отца, а когда в 1914 году отца не стало, – прибрал магазин к рукам. Вначале по доверенности, которую ему моя мать выдала, а после ее смерти в 1916 году – полновластным хозяином стал. В 1918–1919 годах скупал у бандитов награбленное, разными валютными махинациями занимался с офицерами британских и французских войск. Потом к нему деникинские офицеры зачастили. Я тогда мальчишкой был, многого не понимал. Помню только, что несколько раз приезжал к Жогосу деникинский генерал с чудной какой-то фамилией. О чем они между собой беседовали – не знаю. Однажды слышал, как Жогос хвастался перед кем-то, что генерал его за особые заслуги перед царем и отечеством наградил. Я еще удивился: царя-то уже не было.

А чаще всех бывал в магазине на Херсонской поручик Станислав Зайончковский, про которого говорили, будто он в деникинской контрразведке служит.

В феврале 1920 года, когда деникинцы из Одессы драпанули, Жогос вместе с ними ушел в Ростов и меня с собой прихватил. Отсюда, уже после того, как город заняли красные, ринулись куда глаза глядят. Так и очутились в Ташкенте. В годы НЭПа Жогос коммерцией промышлял, потом, кажется, в Торгсине работал, а позже на какую-то торговую базу устроился мелким служащим. Вскоре после войны, не знаю уже случайно или намеренно, Жогос встретился со своим старым другом Станиславом Зайончковским. Тот, оказывается, осел в Иркутске, работал в областной потребительской кооперации. С тех пор Зайончковский стал довольно регулярно наведываться в Ташкент и всякий раз встречался с Жогосом. Вначале Костас скрывал от меня цель его визитов к нам, но потом решил, видимо, что пора кончать секретничать. Вот тогда то я и узнал, что Зайончковский привозит Жогосу золотой песок, приобретенный у старателей с Ленских приисков, а Костас сбывает его через маклера в Самарканде. Нет, фамилии маклера я не знаю, только имя – Матвей. Как и через кого Жогос с ним сошелся, – мне не известно. Одно могу сказать: за «товаром» Матвей всегда приезжал сам. Одевался он как последний забулдыга, все латаное-перелатаное, мятое, грязное. Вероятно, для конспирации. В ноябре 1947 года Зайончковский в очередной раз привез Жогосу большую партию золота. Обговорив, как обычно, все детали, «компаньоны» спрыснули сделку. Зайончковского замутило, он вышел во двор, и Жогос, воспользовавшись его отсутствием, влил в его чашку несколько капель цианистого калия. Ничего не подозревая, Зайончковский вернулся в комнату, хлебнул из чашки и тут же свалился замертво. Поздно ночью мы с Костасом отнесли труп к Салару и сбросили в воду.

Так я стал соучастником преступления. Что? Да, конечно. Сознавал и сознаю. Ну, а что оставалось делать? Я вам уже говорил, что за человек Жогос. Выбора у меня не было: либо с Костасом, либо – вслед за Зайончковским. Я это понял окончательно после случая с Матвеем…

Он приехал к нам в июне 1948 года. Не знаю, о чем они говорили, из-за чего повздорили… Возможно, не сошлись в цене на песок. Я пришел домой поздно ночью, когда Матвей уже уходил. Чувствовалось, что оба обозлены, хотя и стараются сдерживаться. Жогос пошел провожать гостя. Вернулся скоро и потом долго мыл руки в сенцах. Я тогда не придал этому значения. А утром прошел слух, что возле ворот Караван-сарая валяется чей-то труп. Я пошел взглянуть и тотчас узнал в нем ночного гостя.

– Ну, что еще… Жогос последнее время заметно нервничал, на неурядицы жаловался, сетовал на свое положение. У меня такое впечатление сложилось, что он куда-то лыжи навострил, хотя прямо об этом и не говорил. Может, скрыться хотел?..

…Следствие установило, что в Самарканде долгие годы проживал некто Климовицкий Матвей Архипович – известный всему городу махинатор и деляга. Был он одинок, ни семьи, ни родственников не имел. Примерно год назад уехал в неизвестном направлении.

Знакомым Климовицкого были предъявлены фотографии трупа, подвергшегося перед захоронением установленной в опознавательных целях косметической подготовке, и они уверенно опознали в нем самаркандского дельца.

– Разрешите, Борис Ильич?

– Да, конечно. – Булатов поднялся из-за стола и пошел навстречу входящим в кабинет Разумному и Лисунову.

Оба они были в штатском. Лисунов держал в руке небольшой потрепанный баул. Они обменялись рукопожатиями.

– Рад видеть вас в добром здравии, Федор Петрович. – Булатов похлопал Лисунова по плечу. – Присаживайтесь, товарищи. Как настроение?

Лисунов с Разумным обменялись многозначительными взглядами и улыбнулись.

– Ишь, заговорщики! – рассмеялся Булатов. – Выкладывайте, что у вас. Нечего секреты разводить.

– Выложим? – взглянул Разумный на Лисунова. Тот кивнул и, раскрыв баульчик, достал небольшой сверток.

– Это еще что? – поинтересовался Булатов.

– Подарок от Матрены Васильевны, – пояснил Лисунов. – Моей бывшей домохозяйки.

– И что в нем?

– Четыреста двадцать семь рублей.

– Та-ак… – Булатов продолжал выжидающе смотреть на лейтенанта. – Что еще в вашем бауле?

– Смена нижнего белья.

– И?

– И паспорт настоящего владельца баула Зайончковского Станислава Ксаверьевича. – Лисунов раскрыл паспорт и продолжил. – 1892 года рождения, проживает, вернее проживал в городе Иркутске по улице Советской, 18.

– Вот это находочка! – не выдержал Булатов. – Как вам удалось?..

– Да очень просто. – Лисунов опустил баул на пол и, улыбаясь, взглянул на начальника уголовного розыска. – Пришел сегодня распрощаться со своей квартирной хозяйкой, за простой расплатиться, вещички свои забрать, а она…

– …Взяла и подарила вам на память этот баул.

– Не совсем так, – улыбнулся Лисунов, – но в общем, примерно, соответствует. Зайончковский-то, оказывается, в свой последний приезд у нее останавливался.

– На ловца и зверь бежит, – вставил Разумный.

– Не понял? – вопросительно взглянул на него Булатов.

– Знал Лисунов у кого квартироваться.

– Думаете, просто повезло? Удача привалила?

– А разве нет?

– Только отчасти. Разумеется. Матрена Васильевна могла просто-напросто прикарманить эти четыреста двадцать семь рублей, а документы выбросить. Но она – честный человек и именно этим мы прежде всего руководствовались при выборе места жительства Лисунова. И потом – Булатов встал из-за стола и прошелся по комнате. – Караван-сарай это, конечно, трущобы, дно. И все-таки неверно считать всех его обитателей законченными подонками. В этом мы уже убедились и убедимся еще не раз. А коли так, то на след Зайончковского мы бы все равно вышли рано или поздно. Верно я говорю, товарищ старший лейтенант?

– Это вы мне? – удивленно вскинул брови Лисунов.

– Вам. – Булатов подошел вплотную к Лисунову и крепко пожал ему руку. – Поздравляю вас, Федор Петрович, с досрочным присвоением очередного звания.

…Жогов упорствовал довольно долго, категорически отрицая все обвинения и только после очной ставки с Калогировым как-то сразу сник, перестал отвечать на вопросы, а еще несколько дней спустя сам заявил, что хочет сделать чистосердечное признание. Насколько оно было «чистосердечным» можно судить хотя бы по тому, что отравление Зайончковского он объяснил своей ненавистью к деникинскому офицеру, а Климовицкого по его словам он убил «как паразитирующего тунеядца».

…Стеганцева Мария Игнатьевна в ходе допросов призналась во всем. Разумеется, она не желала зла бедному Вите Малахову. Просто хотела проверить, врет он или нет, вот и поднесла спичку к его одежде. Торгует краденым спиртом? Да, торгует. А что делать? Жить-то надо. К тому же… Что? Кто перебрасывает грелки со спиртом с территории завода? Назвать фамилии? Пожалуйста…

– Малахова Анастасия Федоровна. Сын, да. Что? Следователь повторил вопрос.

– Да, конечно. Подтверждаю. Сгорел сыночек мой. Качал примус и… Что? Что вы такое говорите, товарищ следователь!.. Как же это можно… Зачем напраслину на человека возводить? Мария Игнатьевна… она…

– Прочтите, пожалуйста, показания Стеганцевой. – Следователь подвинул к Малаховой папку. – И хорошенько подумайте, прежде чем отвечать на вопросы. Речь идет о вашем сыне. О вашем покойном сыне, Анастасия Федоровна. А я вас пока оставлю одну. Решите помочь следствию, – вот бумага и ручка. Напишите все как было.

– Да чего уж там, гражданин следователь. Ваша взяла. Теперь скрывай, не скрывай – все одно. Было дело. Втроем магазин брали. Пишите: Никифоров Степан. Отчества не помню. Павлович, кажись. Вместе срок отбывали, оттуда и знакомы. А третий – шофер с мелькомбината. Наилем зовут. Фамилия Бекматов. Он возле машины ждал.

– Что? Нет, сторожа убивать и в мыслях не держал. Да и зачем? Он ведь магазин так сторожил? С вечера покрутится, а часиков в одиннадцать домой топает дрыхнуть. С утра пораньше заявится, запоры проверит и до открытия в сторожке чаи гоняет. А тут на свою беду ночью нагрянул. Степка едва успел замок сбить, а этот хмырь возьми и объявись. Ну, я его за глотку, да кляп в рот, чтоб шухер не поднял. А он, возьми и загнись. Хлипкий оказался, вот и не пожил. Ну, а дальше проще простого: подогнали машину, загрузились и ходу.

– Было еще пару раз. Втроем, ага. В том же составе. Комиссионный на Алайской и «Химчистку» на Педагогической. А больше не ходили. Они, может, сами, а я извини. Завязал. Где живут? Скажу, чего же не сказать. Они оба в законе. Подписать? Тут, что ли? Понятно. Можно и разборчиво: Пантюхин Федор Евстигнеевич.

Задержанные во время операции в Караван-сарае бандиты, воры, скупщики краденого, содержатели притонов, спекулянты после окончания следствия предстали перед судом, из них – пять работников завода, систематически похищавших спирт.

Материалы, связанные с хищением, доставкой и реализацией золотого песка с Ленских приисков, были переданы для доработки в ОБХСС республики.

Мы еще некоторое время постояли на мосту через Салар. занятые каждый своими мыслями.

«Все меняется, думая, глядя на крупные многоэтажные дома на месте прежнего скопища лачуг. Многое уходит безвозвратно. Из жизни, из человеческой памяти.

Мало кто из современных ташкентцев помнит о Караван-сарае. А ведь он был. И если не о нем, то о событиях, с ним связанных, о людях, которые приближали конец этого гадюшника, следует помнить всегда…»

– Едем! – прервал мои рассуждения Борис Ильич. Я и не заметил, когда он успел остановить такси.

– Непременно на такси?

– Да, – кивнул Булатов. – На такси.

– И куда же, если не секрет?

– На Рисовую.