Текст книги "Звездный скиталец"

Автор книги: Николай Гацунаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Тревога не проходила. Бешено колотилось сердце. Симмонс стиснул зубы, провел по лицу ладонью и замер. Послышался шорох. Напрягаясь всем телом, Симмонс беззвучно встал с циновки и, затаив дыхание, приблизился к двери. Почудилось? Шорох повторился, ближе, явственнее. Кто-то, стараясь не шуметь, осторожно пробирался по галерее, на которую выходили двери худжр второго яруса.

Стремительная стая мыслей прочертила сознание. Симмонс прижался к стене возле самого дверного проема, чувствуя, как желудок сам собой поджимается под грудную клетку и тяжелеют, наливаясь кровью, кисти опущенных рук.

"Кто это может быть? – лихорадочно стучало в мозгу. Постоялец караван-сарая? Но тогда почему он идет крадучись? Боится? Кого? Ясно кого, – время смутное. Всякий может оказаться аламаном. Да и караван-сарай не охраняется. Ну, а если"... – Симмонса бросило в жар. С непонятно откуда пришедшей уверенностью он вдруг понял: тот, крадущийся вдоль стены, ищет именно его, Симмонса. Пальцы скользнули вдоль бедра, легли на рукоять бластера.

Крадущиеся шаги шелестели совсем рядом.

"Ну держись, – со злорадной решимостью подумал Симоне. Испепелю как миленького. В порошок. В прах летучий". Поднял руку с бластером на уровень пояса, нащупал пальцем спусковую кнопку. Не отдавая себе отчета, мысленно произнес: "раз, два..."

– Эрнст! – раскатом грома ударил по нервам еле слышный шепот. – Где ты, Эрнст? Не стреляй...

Бластер с глухим стуком упал на циновку. Окруженная ореолом лунного сияния, в дверях стояла Эльсинора.

...Он ощупью отыскал губами ее губы, дрожащие, соленые от слез, и замер в нелепой, неудобной позе: она лежала на диване, а он скрючился рядом, стоя на коленях, ощущая ладонями шелковистое тепло ее волос.

– Ты... – Он искал и не находил единственно возможные в эти мгновенья слова. – Ты...

Она молча плакала. В комнате стояла кромешная тьма, но он отчетливо представлял себе, как струятся по ее щекам ручейки слез, исступленно ловил их губами, стараясь не прикасаться к ее коже щетиной заросших щек и подбородка.

– Как ты нашла меня?

– Не знаю. – Она глубоко вздохнула. – Нашла и все.

– Но ведь ты... – Он покачал головой. – Ты даже не знала, в каком я столетии.

– Я не знаю, – повторила она. – Не спрашивай меня ни о чем. И зажги наконец свет.

Симмонс поднялся с колен, щелкнул выключателем, под потолком вспыхнула матовая люстра в виде морской раковины. Все здесь было таким же, как до его последней одиссеи: ковры, пластик, хромированное железо, хрусталь. Спокойные пастельные тона. Холодильник, утопленный в стенную панель. Стилизованные под резьбу по слоновой кости решетки кондиционеров. Две просторные красного дерева кровати под балдахином, диван, вращающееся зеркало с хитроумной системой подсветок, позволяющей видеть себя со всех сторон, я шкафчиком для парфюмерии. Письменный стол из мореного дуба. Симбиоз гостиной, спальни и кабинета, хаотическое смешение стилей разных эпох и народов.

Эльсинора приподнялась и села на диване, уронив в ладони лицо. Возле ее ног на ковре тускло поблескивала луковица времятрона, того самого, который вынес их из кровавой реальности Хивы 1728 года. Симмонс поднялся с колен.

– Люси, – позвал он, стараясь вложить в это короткое слово всю нежность, на которую только был способен.

– Да, – глухо отозвалась она, не поднимая головы.

"Я люблю тебя, Люси, слышишь? Жена моя, счастье мое, жизнь моя! Ты для меня – все. Если бы не ты..." – Симмонс облизнул пересохшие, воспаленные губы.

– Ты знала о втором времятроне?

Она кивнула, все так же не поднимая головы.

– Откуда?

– Ты сам научил меня, как с ним обращаться.

Симмонс лихорадочно рылся в памяти, стараясь вспомнить.

– Когда? Напомни.

Она медленно опустила руки, взглянула на него снизу вверх, маленькая, бесконечно усталая женщина с заплаканным постаревшим лицом.

– Чего ты от меня хочешь? – Голос звучал отрешенно и глухо. – Я сделала больше, чем могла. Я устала, Эрнст. Не спрашивай меня ни о чем.

– Хорошо... Не буду...

Он молчал, машинально разглядывая свои грязные с обломанными ногтями руки, лоснящиеся рукава халата.

– Раздевайся!

– Что?! – Она даже привстала от неожиданности. Симмонс горько усмехнулся.

– Снимай одежду. Все – в стерилизатор. И ступай мыться.

Он толкнул дверь в соседнее помещение, а когда намного погодя вернулся оттуда в одних плавках и с баллоном дезодоранта, Эльсиноры в комнате уже не было. Он покачал головой и подобрал оставленную ею одежду. За дверью в ванную комнату глухо зашумела вода.

Симмонс сложил одежду в никелированный бак стерилизатора, залил раствором и включил ток. Потом обработал дезодорантом сначала диван, а затем всю комнату, зажмурившись и не дыша, побрызгал на себя и, чихая и кашляя, нырнул в подсобку, где, издавая басовитое гудение, вибрировал стерилизатор.

Отдышавшись, Симмонс присел на табурет и задумался. Гудение смолкло. С легким щелчком откинулась панель с выстиранным и продезинфицированным бельем. В наступившей тишине тонко по-комариному зудели аккумуляторы.

"Постарайся рассуждать спокойно, – приказал себе Симмонс. – Без паники и эмоций. Паника? Причем здесь паника?"

Он провел ладонью по лицу, стараясь сосредоточиться, и вдруг поймал себя на мысли о том, что он, Симмонс, по сути дела не знает своей жены. Она красива, обаятельна, умеет владеть собой, обладает редкостным даром перевоплощаться.

Но все это – внешняя сторона, фасад, а что за ним? Со все возрастающим удивлением он обнаружил, что никогда прежде не задумывался над этим всерьез. Эльсинора была рядом – жена и спутница его сумасшедших одиссей – и этого было достаточно. Первую день сомнения заронил в его душу Дюммель, вернее, не сам Дюммель, а его признание в любви к Эльсиноре. И даже не само признание (оно скорее удивило, чем взволновало Симмонса), а то, что он попытался представить себе ее реакцию и вдруг понял, что не в состоянии этого сделать. Потом была эта дикая сцена с чужой одеждой в стерилизаторе, сцена, которая оставила после себя гложущую боль и недоумение.

А теперь это ее появление в разоренной мятежными рабами и залитой кровью Хиве 1728 года, в тот самый момент, когда, казалось бы, для Симмонса уже все было кончено и не оставалось ничего другого, как окончить счеты с жизнью.

Конечно, Эльсинора спасла его от неминуемой смерти и уже за одно это следовало бы закрыть глаза на все странности, связанные с ее необъяснимым появлением. Но Симмонс мог поклясться, что никогда не показывал ей, как пользоваться времятроном. Больше тоги: она никогда даже не интересовалась ни самим аппаратом, ни принципом его действия. Лишь однажды он видел, как она рассматривала серебристую луковицу, боязливо держа ее перед собой на ладони.

Аппарат был прост в обращении, но чтобы пользоваться им, нужны были хотя бы элементарные навыки. А их-то у Эльсиноры и не могло быть.

– Какое сегодня число? – спросил он, когда она вышла из ванной, запахивая халат, розовощекая, помолодевшая.

Вопрос застал ее врасплох.

– Н-не знаю, – она захлопала ресницами и наморщила лоб. Тебя не было целую вечность. Хотя погоди... Когда я решилась наконец отправиться на поиски, часы показывали четверть третьего ночи.

– Число, месяц?

– Сентябрь, конечно, какой же еще? – У нее недоуменно поползли вверх брови. – Двадцать второе сентября.

Он взглянул на круглый циферблат настенных часов. Прибор был из XXII столетия, добротный, с электронной начинкой, показывающий часы, минуты, секунды, числа, дни недели, месяцы и годы.

Проследив за его взглядом, Эльсинора оглянулась и тоже посмотрела на циферблат.

– Ничего не понимаю. Девятнадцатое сентября?

– Да. Это называется петля во времени.

– Ничего не понимаю, – растерянно повторила она. – Мы что, никуда еще не отправлялись?

– Еще нет. Отправимся через три дня. Вначале я, а следом за мной и ты. – Он усмехнулся. – На поиски сбежавшего супруга.

– Но тогда где же мы? Те, из девятнадцатого сентября?

Он снова взглянул на нее.

– А ты вспомни, где мы были девятнадцатого.

Эльсинора наморщила лоб.

– Вспомнила! На банкете в офицерском собрании.

– Правильно. И вернулись в двенадцатом часу.

– А сейчас, – она посмотрела на циферблат и вздрогнула. Без семи минут одиннадцать!

– Стало быть, вот-вот сюда нагрянут миссис Симмонс с супругом – законные хозяева этой квартиры.

– И застанут нас здесь?! – в голосе ее зазвучал неподдельный ужас. – Что будет, Эрнст? Что будет?! Придумай что-нибудь! Ты все можешь, милый!

– "Ми-лый..." – повторил он задумчиво и печально. Саркастическая улыбка на мгновенье покривила губы. – "Ми-лый..." Ну что ж, спасибо и на этом. – Он подобрал с пола времятрон. Перевел один из дисков на сотую долю деления. Коснулся большим пальцем выступа в верхней части луковицы. Поднял на Эльсинору глубоко запавшие, тоскливые глаза. – Подойди ко мне, любовь моя... Встань рядом.

Она прильнула к нему, горячая, еще не остывшая после купания, до головокружения желанная. Он обнял ее, зарылся лицом в ее влажные, пахнущие свежестью волосы и включил времятрон.

Мигнула и снова засветилась теплым матовым светом люстра. Беззвучно, как на экране немого кинематографа, сдвинулось, отступив от стола, кресло. Ворсистая накидка, которой была застлана кровать, повисла на спинке стула. Скользнул и откинулся угол атласного одеяла, обнажив белоснежную простыню. На полированной плоскости стола материализовалась пачка сигарет. А они по-прежнему стояли обнявшись посреди комнаты, ничего не видя и не замечая. Первой опомнилась Эльсинора.

– Ну что же ты? – голос ее тревожно вздрагивал. – Ведь они с минуту на минуту могут войти!

Он отрицательно качнул головой и поднял лицо.

– Не войдут.

Эльсинора взглянула на него снизу вверх. Их глаза встретились.

– Ты уверен?

– Да.

Она прикоснулась пальцами к его щеке.

– Как ты оброс, милый. И похудел...

Он слушал ее и не слышал. Он, не отрываясь смотрел в ее глаза, ощущая, как все глубже и глубже погружается в их нежную, властно влекущую глубину. И вдруг рывком вскинул ее на руки и шагнул к кровати.

– Я идиот, Люси, – признался он, улыбаясь блаженной, действительно идиотской улыбкой. – Был идиотом и всегда им останусь. Я должен был давно обо всем догадаться, а не закатывать сцены ревности.

– О чем ты? – насторожилась она.

– О той дурацкой сцене с одеждой, в стерилизаторе.

Она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. Глаза у нее были теперь зеленоватые, загадочные, черт разберет, что в них пряталось.

– А я ведь так и не знаю, откуда она взялась.

– Знаешь, – усмехнулся Симмонс. – Нельзя не узнать платье, которое сама же сняла, отправляясь в ванную.

– Ты хочешь сказать... – Она замерла, напряженно думая о чем-то, и вдруг вихрем сорвалась с постели и закружилась по комнате в сумасшедшем импровизированном танце. Симмонс с улыбкой наблюдал за ней, не поднимаясь с кровати.

– Эрнст! – звенел в комнате ее голос. – Я счастлива, Эрнст! Я самая счастливая женщина на земле! Слышишь, любимый?

– Слышу.

Он потянулся было за сигаретой, но раздумал, схватил ее за руку и усадил рядом с собой.

– Объясни мне одно...

– Опять?

– Последнее. Если хочешь, чтобы и я стал самым счастливым мужчиной на свете.

– А если не смогу?

– Сможешь, – уверенно сказал он. – Уж что-что, а это ты сможешь.

– Это очень важно для тебя?

– Очень.

– Тогда я постараюсь.

– Ты сказала, что я научил тебя пользоваться времятроном. – Симмонс помолчал, собираясь с духом. – Такого не было, Люси. Я не оставил живого места в своей памяти, перетряс все до последней клеточки. Такого не было.

– Нет, было! – Она задорно тряхнула головой, так что волосы взметнулись золотистым облаком.

– Когда? – тихо спросил он, чувствуя, как стремительно холодеет где-то под сердцем.

– В тот злосчастный вечер после банкета. Ты был неправ, несправедлив, груб. Ты был просто несносеч. Наверное, я должна была смертельно на тебя обидеться. Я и в самом деле обиделась, но каким-то внутренним зрением видела, что беснуешься ты оттого, что не можешь ничего понять. Я тоже ничего не понимала, и эго сводило меня с ума.

Мы оба испытывали одно и то же, но ты бушевал, а я... Я молча незаметно наблюдала за тобой, зная, что в таком состоянии ты можешь совершить что угодно.

Ты крикнул мне в лицо что-то обидное, закурил и с размаху сел в кресло. С минуту сидел неподвижно, потом нервно загасил сигарету и рванул на себя ящик стола. Я почувствовала, что сейчас совершится что-то ужасное, что-то непоправимое, встала и подошла к твоему креслу. Ты взял из ящика времятрон, настроил его и нажал на кнопку. Тогда я взяла второй времятрон и настроила его точно так же, как это сделал ты. Вот и все.

– Идиот! – хлопнул себя по лбу Симмонс. – Как же я сам не догадался? Я ведь чувствовал, что ты стоишь у меня за спиной, даже дыхание твое слышал! Идиот, конченый идиот!

Он привлек ее к себе и, перебирая ее мягкие шелковистые волосы, гладя по плечам, испытывал неизъяснимую легкость и блаженное ощущение покоя.

Симмонс был счастлив. Никогда прежде не испытывал он такого душевного подъема, такого могучего прилива энергии, такой неутолимой жажды деятельности. Тревоги отодвинулись куда-то на задний план, скепсис как рукой сняло. Он будто родился заново, уверовал в незыблемость окружающей его реальности, развил такую деятельность, словно хотел утвердиться в нея всерьез и навсегда.

Дом, в котором они жили с Эльсинорой, был перестроен заново, вокруг него, словно по мановению волшебной палочки, разросся огромный парк с экзотическими деревьями и кустарниками, тенистыми аллеями, гротами и беседками. В причудливо извивающихся арычках неумолчно журчала вода, невиданные рыбы плескались в прудах, осененных плакучими ивами. Замаскированные в кустах, кронах деревьев динамики наполняли парк пеньем птиц, которых никогда прежде в Хорезме не слышали.

По зеленой лужайке перед домом, по усыпанным золотистым песком дорожкам величественно разгуливала павлины, время от времени неуклюже взлетая на деревья и перекликаясь противными, резко контрастирующими с их сказочным опереньем голосами. Над фонтаном у белоколонного парадного подъезда переливалась фантастическим соцветьем красок радуга, в которой целыми днями роилась привлеченная прохладой пестрая птичья мелкота.

Дюммель с ног сбился, едва успевая выплачивать жалованье бесчисленным каменщикам, штукатурам, плотникам, инженерам, архитекторам, садовникам, чеканщикам, резчикам по дереву и ганчу, и еще бог знает каким специалистам, неизвестно откуда появлявшимся и бесследно, исчезавшим, сделав свое дело и получив, что причитается в звонкой валюте.

– Майн готт! – недоуменно разводил руками барон, все больше убеждаясь в том, что имеет дело с сумасшедшим. – К чему такие излишества? Это небезопасно, наконец. Надо быть форменным болваном, чтобы не заинтересоваться, откуда у вас такие несметные богатства.

– Пусть ломают голову! – беспечно усмехался Симмонс.

– Надо быть круглым идиотом, чтобы не попытаться урвать свою долю в этой вакханалии расходов!

– А вы на что? – улыбался шеф. – Уж у кого-кого, а у вас копейки не выманишь сверх положенного.

– Яволь, пусть так, – полыценно кивал немец. – Абер...

– Никаких "абер", Зигфрид, дружище! – хохотал Симмонс. Делайте свое дело и ни о чем больше не тревожьтесь. А боитесь воров, – усильте охрану. Хоть целый гарнизон наймите, за чем остановка?

– Ну и ну! – немец качал головой и закатывал глаза в притворном ужасе. – Вы непостижимы, герр Симмонс. То мудры, как Мефисто, то наивны, как мальчишка.

Не обходилось и без казусов. Однажды щеголеватый неопределенного возраста субъект предъявил Дюммелю счет на такую астрономическую сумму, что у тевтона дух перехватило. И хотя на счете стояла виза "к оплате" с закозыристой симмонсовской подписью, барон все же счел нужным кое-что уяснить для себя.

– Надеюсь, мсье не откажет в любезности, – барон, изо всех сил старался быть галантным и даже французское словечко ввернул, хотя вовсе не был уверен, что получатель – француз, – показать работу?

– Показать работу? – искренне удивился получатель на скверном немецком. – Разумеется, мсье.

"Ювелиришка какой-нибудь, не иначе", – решил про себя Дюммель, выжидающе глядя на своего визави.

– Ну-ну.

– Что "ну-ну"? – оторопел визави.

– Выкладывайте работу.

– Как "выкладывайте"? Куда?

– А вот хотя бы сюда, на стол.

– Однако. – Удивленное выражение сошло с остренького лирика получателя. Усики презрительно вздернулись. – Это невозможно. Я – дизайнер.

– Ну и что? – хамовато спросил немец.

– Как "ну и что"? – растерялся получатель. – Вы хоть представляете себе, что такое дизайнер?

– Не представляю. – Лицо Дюммеля стало приобретать багровый оттенок. – И не желаю представлять. Извольте предъявить работу. Я должен видеть, за что плачу деньги.

– Да, но здесь – резолюция мсье Симмонса... – начал было дизайнер.

– Плевать мне на резолюцию! – взвился барон и трахнул по столу кулачищем. – Можете выложить на стол свою работу или нет?!

– Нет! – Дизайнер смерил Дюммеля презрительным взглядом. – И не смейте повышать голос, вы, мизерабль!

Что означало слово "мизерабль", Дюммель не знал, но на всякий случай в долгу не остался и обозвал дизайнера шарлатаном. Тот вспылил, ушел, хлопнув дверью. Затем последовало объяснение с Симмонсом, которое в иные времена непременно вылилось бы в нахлобучку, но теперь шеф был в прекрасном настроении и лишь мягко пожурил барона и велел немедленно выплатить злосчастному дизайнеру, которого, как выяснилось, мадам Эльсинора специально пригласила из Парижа, причитающуюся сумму.

В тот же вечер Дюммель отыскал француза в ресторане и, выложив на стол монеты, развернул ведомость.

– Прошу расписаться в получении, мсье динозавр.

Француз вытаращил глаза, но тут же взял себя в руки и решительным жестом отодвинул деньги.

– Не пойдет.

– Это почему же? – осведомился немец.

– Не та валюта. – Француз отхлебнул из рюмки, аппетитно почмокал. – Мне нужны наполеондоры. Пятьсот наполеондоров и ни сантимом меньше.

Ни слова не говоря, Дюммель сгреб деньги обратно в портфель и, не прощаясь, покинул зал ресторана.

Эльсинора, которой он, возвратившись домой, поведал о своих злоключениях с проклятым "динозавром", весело расхохоталась.

– Вы неподражаемы, герр Дюммель! Вы просто прелестны в своем невежестве! "Динозавр" – это же надо было придумать.

– Где я ему наполеондоры искать буду? – сокрушался барон.

– Вы хоть видели наполеондоры когда-нибудь?

– Откуда?

– Хотите полюбоваться?

– Мадам, конечно, шутит.

– Вовсе нет. Сейчас поищу в своей коллекции.

– Стоит ли беспокоиться, мадам?

– А почему бы и нет? Будете по крайней мере знать, как он выглядит.

"Век бы его не видеть", – подумал барон, но деликатно промолчал. Эльсинора скрылась за дверью, а Дюммель отпер сейф и в сердцах швырнул в него портфель.

– Вы опять не в духе, Зигфрид?

Дюммель вздрогнул и оглянулся. В дверях стоял улыбающийся Симмонс.

"Тебя только не хватало!" – Барон мысленно чертыхнулся.

– Рассчитались с дизайнером?

Немец отрицательно мотнул головой.

– Не нашли?

– Нашел. – Дюммель тяжко вздохнул и запер сейф.

– И что же?

– Не взял, жулик. Ему, видишь ли, наполеондоры подавай. А откуда у меня наполеондоры?

– М-да. – Симмонс прошелся по комнате. Сел в кресло. Пожалуй, действительно проблема. Что же вы намерены делать, Зигфрид?

– Не знаю, – угрюмо буркнул немец. – Ума не приложу.

– А я знаю! – Эльсинора стремительно вошла в комнату. – И ты здесь, Эрнст?

– И я здесь, – улыбнулся Симмонс.

– Я принесла герру Дюммелю наполеондор, – сообщила она радостно.

– Думаешь, это его выручит? Вам ведь нужно ик гораздо больше, а, Зигфрид?

– Еще четыреста девяносто девять таких монет, если этот динозавр не врет.

– Динозавр? – хохотнул Симмонс. – Дизайнер, вы хотите сказать.

– Какая разница? – уныло проворчал немец, paзглядывая протянутую Эльсинорой монету. – Золотых от этого не прибавится.

– Что верно, то верно. – Симмонс благодушно попыхивал сигаретой. – Хотя, как знать? Возможно, как раз этот золотой вас и спасет, Дюммель. Что ты на это скажешь, Люси?

– Скажу, что друзей надо выручать.

– Золотые слова... – Симмонс затянулся и пустил к потолку длинную струю дыма. – Как по-вашему, друг вы нам или не друг, Зигфрид?

– Я? – оскорбился барон. – Вам?

– Ну, разумеется, вы нам.

– И вы еще в этом сомневаетесь?

– Я нет. А вот Люси...

– Мадам Эльсинора! – взмолился немец.

– Эрнст шутит, герр Дюммель.

– Ну полно, полно, барон. Экой вы, право! Уже и спросить ни о чем нельзя.

Симмонс загасил сигарету и поднялся.

– По правде говоря, этот ваш динозавр-дизайнер и мне порядком надоел. Но уговор есть уговор. Так что вам придется поработать, Дюммель.

– С огромным удовольствием, шеф.

– Даже так? – Симмонс усмехнулся. – Ну что ж, тогда отправляйтесь и принесите два ведра мусора.

– Два ведра чего? – оторопел немец.

– Мусора, – невозмутимо повторил шеф. – Щебенка, глина, известь – все равно, лишь бы поувесистее.

– Вы смеетесь надо мной, шеф.

– Вовсе нет. Вам ведь нужны золотые?

– Нужны, – вздохнул барон.

– Тогда не теряйте времени.

– Хорошо, шеф. – Дюммель все еще колебался. У самых дверей он оглянулся. – Вы не шутите, герр Симмонс?

– Ничуть, Зигфрид.

– Тогда я пошел?

– С богом, барон.

Дюммель вышел, прикрыв за собой дверь.

– По-моему, ты переигрываешь, Эрнст, – улыбнулась Эльсинора.

– Возможно.

Симмонс наклонился, поцеловал ее в щеку. Она ласково провела рукой по его волосам. Он перехватил ее ладонь и поднес к губам.

– Хочется хоть на минуту почувствовать себя богом. Могу я себе это позволить?

– Конечно, можешь. – Она рассмеялась. – Как прикажете к вам обращаться в такие минуты?

– На ты. Бог – единственная персона, к которой англичане обращаются на ты.

– Даже теперь? – усомнилась она.

– Когда теперь?

– Ну тебя! В XXIII веке, разумеется.

– Не знаю, – откровенно признался он. – Ни разу не бывал в церкви. Как-то не до того было.

– А ведь церкви там все еще есть.

– Есть. И верующие есть. Секты, общины...

Они умолкли, занятые каждый своими мыслями. В дверь негромко постучали.

– Войдите, – откликнулся Симмонс. Дверь отворилась, и в комнату вошел Дюммель с двумя ведрами строительного мусора.

– А, вот и вы, Зигфрид! – оживился Симмонс. Взял из рук сконфуженного барона ведра, прикинул, взвешивая. – Пожалуй, достаточно. А теперь не сочтите за труд прогуляться с мадам по парку полчасика. Не возражаете? И боже вас упаси пытаться ее обольщать!

Дюммель досадливо поморщился и вздохнул.

– Знаю я вас, старого греховодника! – не унимался Симмонс, выпроваживая немца из комнаты. – Вам только в рот палец положи.

– ...живо выплюнете! – докончила за него Эльсинора и, отстранив мужа, взяла барона под руку. – Ведите меня, рыцарь. И не обращайте внимания на этого брюзгу. Ой!

Симмонс невозмутимо почесал переносицу.

– Одерни! – Эльсинора звонко расхохоталась. – Никто любить не будет.

– Это как раз то, чего я добиваюсь, – усмехнулся Симмонс. И захлопнул за ними дверь.

Минут сорок спустя Симмонс отыскал их в беседке возле пруда. Эльсинора бросала лебедям кусочки хлеба. Дюммель с угрюмой сосредоточенностью наблюдал за птицами.

– Идиллия! – усмехнулся Симмонс и со стуком поставил перед Дюммелем ведерко, прикрытое полотенцем. – Получайте ваши сокровища, барон. Утрите нос динозавру.

Дрожащими пальцами барон сдернул полотенце и ахнул: ведро было доверху наполнено новенькими наполеондорами.

Акционерное общество "Дюммель и К°" процветало. Складские помещения ломились от хлопка, льна, каракульских смушек, семян люцерны, конопли, кунжута. Хлопкоочистительные заводы едва успевали перерабатывать хлопок-сырец, узкоколейка работала с полной нагрузкой, зафрахтованные Дюммелем пароходы с тяжело нагруженными баржами курсировали между Чалышем и Чарджусм по предельно уплотненному графику, и вес же на пристани и отгрузочных площадках поднимались с каждым днем все выше пирамиды из прессованного волокна.

Пришлось обратиться к каючникам, но те до самого конца навигации были наняты другими промышленниками и, слушая заманчивые посулы агентов "Дюммеля и Компании", лишь прискорбно чмокали и разводили руками.

Симмонс выходил из себя и закатывал Дюммелю разгон за разгоном. Еще двумя годами раньше тот бы, наверное, с ума сошел от всего, что ему ежедневно приходилось выслушивать, но теперь сохранял завидное хладнокровие и присутствие духа.

– Ума не приложу, чего вы кипятитесь? – невозмутимо пожимал он плечами после очередного симмонсовского нагоняя. Дела идут лучше некуда. Деньги лопатой загребаем. Конкуренты на ладан дышат. Чего еще нужно?

За последнее время немец разительно изменился. От облапошенного, вконец потерявшего голову растяпыбарона не осталось и следа: почувствовав твердую почву под ногами, Дюммель как-то уж очень быстро обрел душевное равновесие, все больше и больше ощущал себя хозяином положения. Даже встряска, которую устроил ему Симмонс, перебросив в 1878 год и пригрозив оставить там "у разбитого корыта", мало что изменила.

Дюммель буквально на глазах становился фигурой в деловом мире. С ним стали считаться, его побаивались, перед ним заискивали и лебезили. Изменился он и внешне: стал как-то более собран, подтянут и элегантен, насколько может быть элегантным боров средней упитанности. И – вот уж воистину неисповедимы свойства души человеческой! – после всего, что сделал для него Симмонс, вытащив буквально из грязи да в князи, – боготворить бы барону-неудачнику своего шефа-спасителя, ан нет! Бурлила строптивая тевтонская кровь, шибала в голову. Какими только оскорбительными эпитетами ни награждал Дюммель своего патрона (мысленно, разумеется). Однако в присутствии шефа робел, хотя старался не подавать виду.

"Вот тебе и презренный металл! – размышлял между тем ничего не подозревающий Симмонс, не без удивления разглядывая сидящего перед ним Дюммеля. – Скорее уж облагораживающий, чем презренный. С тех пор, как собственный счет в банке открыл, не узнать барона. Приосанился, франтить стал, даже, пожалуй, помолодел, стервец. Собственным мнением обзавелся. Ну, погоди, немчура паршивая!"

– Что еще нужно, изволите спрашивать? – Симмонс легонько похлопывал ладонью по гладкой поверхности стола. – Это вы всерьез, или как?

Немец пробормотал что-то невразумительное.

– Вы, кажется, в самом деле полагаете, что горы тут без меня своротили? Хреново работаете, Дюммель! Хреновее некуда!

– Стараюсь, – барон угрюмо пожал плечами.

– Хреново стараетесь! Я вам, кажется, русским языком объяснял: ни одного конкурента не оставлять! Всех по ветру! Пусть сам хан хивинский под вашу дудочку пляшет. Прибрать к рукам весь оазис! От Шарлаука до Аральского моря один хозяин – "Дюммель и К°"! Вы что, не поняли меня тогда?

– Понял, – хмуро буркнул Дюммель.

– Так в чем дело? Нищих каючников не можете уговорить? Да скупите все каюки к чертовой матери. Предложите такие деньги, чтобы у них глаза на лоб повылазили! У вас что – денег мало?

– Целесообразно ли, – усомнился Дюммель. – Такие расходы...

– Тогда сожгите! – Симмонс хлопнул ладонью по столу, бешено сверкая глазами. – Наймите людей. Пусть подожгут все каюки до единого. Мы и только мы должны держать в своих руках торговлю, транспорт, промышленность, строительство, все виды предпринимательской деятельности. Без нашего ведома не будет продан ни один тюк хлопка, не будет сформован ни один кирпич, не упадет в борозду ни одно зернышко конопли, не заработает ни одна "джин-машина", не снимется с якоря ни один пароход. Безраздельная монополия. Диктат, если угодно. Это вам, надеюсь, понятно?

– О йа! – Немец обалдело хлопал белесыми ресницами. – Вы сумасшедший, герр Симмонс. Вы одержчмы маниакальной идеей!

"Где он, шельмец, слов-то таких успел нахвататься? – поразился Симмонс. – Дурак дураком, а смотри-ка! И ведь осмелел, каналья. Это ж надо – шефа в глаза сумасбродом назвать!"

Но барон уже понял свою оплошность.

– Bсe великие люди были маньяками, repp Симмонс, – спохватился он, придавая своей физиономии крайнюю степень восхищения. – Вы величайший из смертных, с которыми я когда-либо встречался!

– А вам что – и бессмертных доводилось встречать? – не удержался Симмонс. Барон вытаращил глаза в полнейшем замешательстве.

– Ну полно, полно вам! – Симмонс сделал вид, что смягчился. – Так ведь вас, чего доброго, еще и удар хватит. Апоплексический.

– Апоп... – икнул немец. – Aпап...

– Вот тебе и "апап"! Успокойтесь, говорят вам! Ишь, разыкался. Шнапсу хлебните, что ли. Где вы тут спиртное прячете?

Фужер коньяка немного успокоил расходившиеся нервы Дюммеля. Симмонс чуть пригубил из своего бокала и отставил в сторону.

– Очухались, барон? Ну так вот, зарубите себе на носу: с сегодняшнего дня вы не просто предприниматель, не просто глава (Симмонс усмехнулся) акционерного общества. На вас, милейший, возлагается историческая миссия (у немца опять испуганно округлились глаза). Да перестанете вы наконец таращиться или нет? Что за манеры? Коньяк фужерами хлещете.

– Вы же сами налили! – оторопел Дюммель.

– Мало ли что налил, – ухмыльнулся шеф. – Так вот, насчет миссии. Вы, голубчик, собственными руками станете делать историю.

– Историю?! – Казалось, Дюммель вот-вот вывалится из кресла.

– Историю, – невозмутимо подтвердил Симмонс. – Историю, историю! Вы хоть представляете себе, что это такое?

Барон ошалело мотнул головой.

– Я так и думал,– удовлетворенно кивнул Симмонс. – Постараюсь объяснить как можно популярнее.

– Поп... – поперхнулся немец.

– Только чур не икать. Хлопните еще фужер, так уж и быть, разрешаю (Дюммель опять помотал головой). Ну, как хотите. Требуется от вас в общем не так много: выставить из ханства конкурентов, взять все в свои руки. – Симмонс для вящей убедительности сжал пальцы в кулак, показывая, как это следует делать. – И пунктуально выполнять все мои указания. Просто, не правда ли, барон? Проще некуда. Договорились?

– Я подумаю, – неожиданно выпалил немец.

– Что-о-о? – Симмонс даже привстал от удивления, но тут же взял себя в руки. – По году тигра соскучились, ваше сиятельство? Хотите, обратно отправлю?

Сунул руку в карман, достал матово отсвечивающую луковицу. Шагнул к главе акционерного общества.

– Едем, барон?

– Я уже подумал, – поспешно закивал Дюммель... – Я согласен, шеф. Будем делать историю.

– Так-то оно лучше.

Час спустя, оба изрядно навеселе, они уже в обществе Эльсиноры как ни в чем не бывало коротали время за поздним ужином. Время приближалось к одиннадцати. За распахнутыми настежь окнами, остервенело зудя, бились о противомоскитную сетку комары.

Дюммель, импозантный, в аккуратно выглаженном вечернем костюме, встал с фужером шампанского в руке. Слегка покачнулся.

– Предлагаю тост за очаровательнейшую из представительниц прекрасного пола!