Текст книги "Звездный скиталец"

Автор книги: Николай Гацунаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Ну, братцы, будет, кажется, дело!– негромко сказал Савелий и поднялся с земли.– Беритесь за работу, черт с ним, с обедом.

Рабы принялись за дело, украдкой наблюдая за продолжающим бушевать ханом. Больше всех досталось плешивому Сайду. Он в конце концов упал ничком, воб

* Глиняная чашка.

рав голову в плечи и поджав ноги. Конские копыта вздымали пыль у самого его уха.

– Где десятник? Мастер где? – неистовствовал Шергазыхан. – Заковать в кандалы! В зиндан!

– Чего это он? – недоумевал Савелий. – Аль с цепи сорвался?

Откуда было ему знать, что буквально час назад хану вручили письмо эмира бухарского, в котором тот приглашал Щергазыхана на торжественное открытие мечети и медресе, заложенных год назад, и выражал удивление медленными темпами строительства медресе Шер. газыхана, начатого на три года раньше. И уже явной издевкой было предложение прислать на помощь бухарских мастеров, "если в священной Хиве перевелись свои строители".

Двое дюжих нукеров из охраны Шергазыхана приволокли под руки полумертвого от страха мастера. Старик рухнул на колени и, уронив чалму, пополз на четвереньках, пытаясь прижать к губам развевающуюся полу парчового ханского халата. Ему почти удалось прикоснуться к ней губами, когда хан изо всех сил пнул его сапогом. Старик опрокинулся навзничь, хватаясь руками за окровавленное лицо.

– Собака! – свистящим шепотом процедил сквозь зубы Шергазы. – Сын и внук бездомных собак! Так-то ты выполняешь ханский фирман?

– Пощады! – прохрипел мастер.

– Почему строительство тянется три года? Почему строят кое-как? Почему рабы еле шевелятся, как сонные мухи? Отвечай, дохлятина!

У старика отчаянно прыгала окровавленная бороденка. Захлебываясь и глотая слова, он зачастил, не сводя с хана расширенных ужасом глаз:

– Ваш слуга... старался, как мог... Они – не рабы... Вы сами говорили – не наказывать, отпустить, когда закончат стройку...

– Не рабы? – взревел Шергазыхан. – Не наказывать?! Безмозглый осел! Вонючая падаль – вот они кто! Смотри!

Он рванул поводья так, что жеребец снова взвился на дыбы, опять свистнула плеть. Обезумев от боли, животное понеслось вдоль стены, сшибая подвернувшихся под ноги рабов. Яростно скаля зубы, Шергазыхан наотмашь хлестал по головам, лицам, спинам мечущихся по двору невольников.

– Что делает, вражина! – скрипнул зубами Савелий. Он словно окаменел с кирпичом в правой руке и пригоршней раствора в левой. Осадив коня, хан замахнулся. Савелий вскинул над головой левую руку, пытаясь защититься от удара. Дважды просвистела плеть, рассекая рубаху и оставляя кровавые рубцы на плечах Савелия, лишь на третий ему удалось перехватить плеть и выдернуть из руки истязателя. Шергазыхан выхватил из ножен саблю, но взмахнуть ею не успел: Савелий изо всех сил ударил его в висок кирпичом...

Это было похоже на страшный сон: выпустив из руки саблю, Шергазыхан медленно заваливался на круп коня. Савелий с перекошенным яростью лицом падал, растопырив руки, со стены, нукеры ханской охраны ринулись к месту происшествия с занесенными над головой саблями – и все это замерло, словно на стоп-кадре какого-то чудовищного фильма, поставленного режиссером-параноиком. Еще минуту назад можно было предотвратить трагедию, разогнать буйнопомешанных актеров, осадить ассистентов-маньяков, скомандовать идиотам-операторам прервать съемку. Но минута эта истекла, непоправимое свершилось – и восстание рабов, теперь уже покойного, хивинского хана Шергазы стало ужасающей явью. Неподготовленное, лишенное поддержки извне, оно было обречено: еще секунда-другая и во дворе недостроенного медресе начнется резня, и в потоках человеческой крови захлебнется мечта тысяч рабов о возвращении на родину, рассыплется в прах продуманный, казалось бы, во всех деталях план Симмонса...

Механически, не отдавая себе отчета, Симмонс выхватил бластер и ударил лучом по набегающей ханской охране. Смерч сизого пламени взорвался во дворе медресе.

Драматические события последующих дней сохранились в его памяти вереницей разрозненных, не связанных друг с другом эпизодов.

...Толпы оборванцев тщетно пытаются взломать ворота ханского арсенала. Симмонс, Савелий и еще десятки рабов, вооруженных саблями, пиками и секирами, оттесняют толпу. Рабы выстраиваются в два ряда перед воротами, выставив вперед пики. Симмонс, действуя бластером как резаком, срывает запор, и Савелий начинает распоряжаться раздачей оружия.

...Яростно завывающая толпа мятежников и городской бедноты штурмует дворец хана. Со стен на них сыплются стрелы, хлопают редкие выстрелы. Под напором тысяч людей рушатся массивные карагачевые ворота и толпа устремляется во внутренний двор. Падают под ударами стражники, мечутся слуги, с женской половины дворца раздаются истошные вопли и визг. Громадный рыжий раб-перс тащит за волосы через двор дебелую женщину в разодранном атласном платье. Вырывают друг у друга начищенное до золотого блеска медное блюдо рабыэфиопы. Старик-слуга в немом отчаяньи взирает, как рабы крушат хрупкую фарфоровую посуду. Какие-то темные личности, воровато озираясь, волокут к воротам скатанные в рулоны ширазские ковры.

...Распахнутые настежь ворота едва вмещают разноликий поток беженцев: зажиточные горожане, торговцы из мелочных лавок, ремесленники в домотканных полотняных рубахах и портках с широкой мотней, каландары, дервиши, старики, женщины, дети. В ручных тележках и за плечами – немудрящий домашний скарб. Вслед беженцам несется улюлюкание, свист, хохот, летят комья глины. Над городом поднимаются подсвеченные пламенем столбы дыма.

...За разбитыми вдребезги окнами летней резиденции хана металась ночь, озаренная тревожными отблесками пожарищ. Огоньки свечей поблескивали, отражаясь в разноцветных изразцах. На низеньком столе резного красного дерева были разбросаны листы бумаги, забытые при поспешном бегстве, медная чернильница и калям. Симмонс в одежде простолюдина и Савелий во все той же разодранной ханской плетью и запачканной кровью рубахе стояли у разбитого вдребезги окна. В ханском саду перекликались у костров мятежные рабы.

– Глупо, – Симмонс заложил руки за спину, пошевелил большими пальцами. – Глупо. По-дурацки!..

– Чегой-то?

– Обо всем ведь договорились: о сроках, о поддержке... И вот на тебе!

– Видел же – не получилось. Хан сам на рожон попер. Значит, судьба.

– "Судьба!" Ну вот что теперь прикажешь делать?

Савелий глянул на него исподлобья, в глубоких темных глазницах колюче блеснули зрачки.

– А ты что уже не с нами?

– С вами, – поспешно заверил Симмонс. – Потому и спрашиваю.

– Чудно спрашиваешь. – Савелий тяжело опустился на низкий подоконник. – Придут вожаки, помаракуем. Глядишь, порешим, как быть.

– Маракуйте, – вздохнул Симмонс. – А я к Тимур-султану отправляюсь. Одни вы тут долго не продержигесь. Попробую уговорить аральца. Задали вы мне задачу.

– Ты бы хоть совет какой дал!

– Совет, говоришь? – Симмонс машинально пошарил рукой по бедру, отыскивая карман несуществующих брюк. Досадливо поморщился. – А на что вам советы? Все равно по-своему делаете!

– Ну, будет, будет! – примирительно пробурчал Савелий. В городе держаться, али самим на Каспий идеи?

Симмонс задумчиво потер переносицу. Присел на подоконник.

– Не пробиться вам к Каспию. Перережут, как баранов. Да и через Каракумы сами не пройдете без проводников. Город оборонять надо.

Он яростно хлопнул себя по колену.

– Все могу понять, но вот зачем было бедноту грабить? Ремесленников, кустарей? Лавок купеческих, байских домов мало? Дворца ханского? Ну объясни ты мне, зачем весь город против себя восстанавливать? Нищие и те разбежались! Да черт с ними, с нищими! Беднота городская, ремесленники, мардикары1все от вас отшатнулись, понимаешь? А ведь вернутся. С топорамп, с вилами на вас пойдут. Не так, скажешь?

– Так, – мрачно кивнул Савелий.

– Чалмоносцев поразгоняли – туда им и дорога! Так нет же – давай мечети грабить. Вера мусульманская не по душе, видишь ли. Взяли и надругались. Поди-ка, поищи теперь союзников. Все ханство против вас, до последнего голодранца! Как теперь прикажешь с Тимур-султаном разговаривать? Ты вспомни, как он за своего ишана цепляется! Попробуй, подступись.

– А ты попробуй все ж таки.

– Попробую. – Симмонс прошелся по комнате, присел к столику. – Ты вот что, Савелий, садись-ка пиши, что делать будешь. Иди, чего стоишь?

Савелий сконфуженно поскреб затылок.

– Насчет грамоты... Того... Не обучен я...

– А, черт! Ладно, запоминай, коли так. Во-первых – оборона. Заприте все ворота, выставьте караулы. Все

* Поденщики.

съестное – в один склад и под охрану. Возле колодцев – день и ночь стража пусть стоит. Кашеваров назначьте. Посчитайте, сколько вас человек, и съестное – по норме. Понятно?

– Куда понятнее.

– Людей на отряды разделите. Сотников назначьте, десятников. Порядок надо установить железный. А не то – крышка всем!

– Ну это еще бабка надвое...

– Какая там к дьяволу бабка?! Соображать надо, а не на бабку надеяться. Бабка! Пока я Тимур-султана разыщу, пока уговорю, пока он воинство свое соберет, пока к Хиве доберется, – сколько времени надо?

– Ну, неделя уйдет.

– "Неделя!" Месяц не хочешь?

– Месяц не выстоим.

– В том-то и дело. А выстоять надо. Нельзя иначе, понимаешь, Савелий?

– Понимать-то понимаю...

– И на том спасибо. Ну, пора мне.

Снаружи послышались голоса, шарканье босых ног, звон оружия. Симмонс усмехнулся, кивнул.

– Генералы твои идут голозадые. Ты с ними того, построже. Дисциплина в военном деле – главное. Будь здоров, Савелий.

– До скорого.

– А это уж как получится.

Уговорить Тимур-султана удалось неожиданно быстро. Хан-ишан, как выяснилось, незадолго до появления Симмонса отдал богу душу, подавившись сазаньей костью. У старейшин родов и племен загорелись глаза при известии о смерти Шергазыхана и захвате Хивы рабами. Тимурсултан, не медля, погнал глашатаев во все концы Приаралья, а сам с двумя тысячами всадников двинулся вверх по Амударье.

Раздобыв одежду купца средней руки, Симмонс прицепил к поясу саблю в серебряных ножнах – подарок аральского хана.

– Хорош, – одобрил Тимурсултан. – Усов и бороды не хватает, а так – вылитый совдагар *. В Хиву собрался?

– В Хиву.

– Коня возьми и охрану.

* Торгаш, купец.

– Обойдусь, – отмахнулся Симмонс.

– Ограбят, – предостерег Тимур-султан. – Да еще убьют. Время теперь, сам знаешь, какое.

– Не убьют, – скажу, что я хана аральского друг. Кто в Приаралье Тимурсултана не знает?

– Меня знают, – ухмыльнулся хан. – Тебя не знают.

– Вот и хорошо, что не знают.

– Тебе виднее.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Возвращение из ада

С времятроном что-то случилось, и Симмонс, рассчитывавший попасть в ханский дворец, материализовался в зарослях джугары за городом, неподалеку от главных ворот.

– Этого еще не хватало, – бормотал он, раздвигая руками присыпанные пылью плоские, шуршащие листья. – Так и внутри стены очутишься, чего доброго. Неужели аккумулятор садится?

Он вышел из зарослей и остановился как вкопанный: городские ворота были раскрыты настежь.

– Ну, Савелий! – яростно забормотал Симмонс. – Ну, стратег! Охрану и ту не поставил!..

Однако охрана была. Из ворот, ковыряя пальцем в широко распахнутой пасти, вышел с секирой под мышкой... плешивый Сайд. Первым побуждением Симмонса было юркнуть обратно в джугару, но было уже поздно: Сайд вздрогнул, со стуком захлопнул пасть и обеими руками перехватил секиру. Нельзя было терять ни секунды.

– Где мой конь? – накинулся на стражника Симмонс. – Куда коня девал, признавайся?!

У Сайда опять отвалилась челюсть.

– К-коня?.. К-какого к-коня?..

– Я тебе покажу, какого коня, аламан! * – еще громче заорал Симмонс. – Я тебе только что подержать его дал! На минутку по нужде отлучился и – на тебе! Где конь? Где мой конь, вор?!

– П-провалиться мне сквозь землю, таксыр, не видел я никакой лошади, – взмолился Сайд.

– Поговори мне! – Симмонс схватился за эфес сабли.

Сайд испуганно попятился, загораживаясь секирой. Симмонс шагнул следом, тщетно пытаясь выдернуть саблю из ножен: клинок заело.

– А ну, показывай, где ты его спрятал, проклятье твоему отцу!

– О, аллах! – засуетился Сайд, вбегая под своды ворот. Смотрите сами... Тут и мышь негде спрятать...

– Ну погоди мне! – продолжал бушевать Симмонс. – Я этого так не оставлю. До самого Шергазыхана дойду! Разбой среди бела дня!

– Нету Шергазыхана! – приободрился охранник.

– Что ты болтаешь? Как нет?

– А вот так и нет. – Стражник наглел на глазах. – Рабы прикончили. Своими глазами видел.

Сабля наконец поддалась, со звоном и скрежетом выскользнула из ножен.

– И ты с бунтовщиками заодно! – во весь голос заорал Симмонс, замахиваясь клинком. – Убью вероотступника!

Бросив секиру, Сайд юркнул в дверь, ведущую на винтовую лестницу.

– Бешеные, что ли? – приглушенно донеслось сквозь хриплое дыхание и топот. – Откуда только на мою голову взялись?

Симмонс с трудом втиснул саблю обратно в ножны, подошел к двери, крикнул, сложив ладони рупором:

– Спускайся, не трону!

– Врете.

* Разбойник.

– Не трону. Вспомнил – не тебе я коня оставлял. Тот нукер рыжий был.

– Правда?

– Правда, выходи.

Опасливо озираясь, Сайд выглянул из двери. Снммонс протянул ему секиру.

– Держи. Зря я погорячился.

– Сразу бы так, – Сайд осторожно взял секиру. Приосанился. – А то – "где конь, где конь"? Откуда я знаю, где ваш конь?

– Ладно, остынь. – Симмонс вынул из-за пазухи монету. Держи.

Стражник недоверчиво повертел монету, попробовал на зуб. Хмыкнул удовлетворенно.

– Расскажи все толком. Кто Шергазыхана убил?

– Сказал же, – рабы.

– А потом?

– Э, таксыр! Тут такое было! Город весь захватили проклятые. Нукеров перебили – тьму. Все мусульмане из города поудирали. Даже каландары кто куда смылись!

– И что?

– Что, что! Целую неделю Хиву грабили. А тем временем инаки * войско собрали. Ну и пошла тамаша **! Кого на виселицу, кому голову с плеч. Десятка два, наверное, в живых осталось. В минарете сидят. Вторую неделю. Что пьют-едят один аллах знает.

– В каком минарете?

– Да в том, что у пятничной мечети. А вы-то сами кто будете? Откуда?

– Из Бухары.

– Купец, что ли?

– Вроде того.

– Может, от самого эмира? Инаки-то наши, говорят, гонцов в Бухару посылали за подмогой. Да вот – сами управились. А про коня забудьте, таксыр. Время, види" те, какое: смутное время. Бродят по дорогам всякие. Постойте! Вы в Хиве раньше бывали? Вроде я вас видел где-то.

– Бывал-бывал, – Симмонс одернул халат и заторопился. Ну, пойду. Пора. А если коня моего увидишь, – не плошай. Я за наградой не постою.

* Ханская родня.

** Потеха.

– Да как же я его узнаю? – изумился Сайд.

– Гнедой в яблоках. Седло серебром отделано.

– Если коня найду, вас где искать?

– В караван-сарае, где же еще? Цел караван-сарай-то?

– Цел-цел, – поспешно заверил плешивый и сунул монету за поясной платок. – Да хранит вас аллах, таксыр.

– И тебя, – Симмонс уже заворачивал за угол. – Прощай, Сайд!

Стражник вздрогнул. Быстро достал золотой и придирчиво обследовал со всех сторон. Монета, как монета. Десять лошадей можно купить.

– О, аллах, – растерянно покачал головой стражник. – Вразуми раба твоего...

Он мог бы поклясться на коране, что еще совсем недавно видел зтого человека в кулхоне среди русских рабов.

Пустынные улицы Хивы производили удручающее впечатление. Легкие каркасные застройки кварталов городской бедноты выгорели дотла. Кирпичные строения состоятельных горожан сохранились куда лучше, но, заглянув за глухую, без окон стену одного из них, Симмонс убедился, что мятежники и пожар и здесь потрудились на совесть. Дорогу то и дело преграждали грудч битого кирпича, обгорелые балки, опрокинутые арбы. Трупы, по-видимому, успели убрать, однако тошнотворный запах разложения, казалось, пропитал весь город. И лишь выйдя на непривычно изменившуюся площадь возле пятничной мечети, Симмонс понял, в чем дело: целый лес виселиц, унизанных кошмарными гирляндами человеческих тел, вырос вокруг мечети. Над виселицами с клекотом кружились стервятники.

По контрасту с безлюдными улицами площадь казалась оживленной: не обращая внимания на смрад, сновали вооруженные до зубов конные и пешие нукеры, оборванные, перепачканные глиной строители копошились возле ханского дворца, заделывая проломы в стане. Плотники устанавливали новые ворота у входа в арсенал. От группы конных нукеров отделился всадник в вощеном, отсвечивающем на солнце халате и ленивым галопом поскакал навстречу. В двух шагах резко осадил коня, подняв белесое облако пыли.

– Кто такой?!

На загорелом скуластом лице недобро поблескивали маленькие раскосые глазки.

– Купец из Бухары. Караван-сарай ищу. Что тут у вас случилось, ради аллаха?

– Не твоего ума дело! Где караван?

– Караван! – сокрушенно повторил Симмонс. – Нет каравана. Разграбили возле самой Хивы. Еле ноги унес. Оттого и спрашиваю, что здесь происходит. Не хочешь, не отвечай. К самому хану пойду!

– "К самому хану!" – передразнил нукер. – Смотри не опоздай. Он ждет тебя не дождется на кладбище!

– Как?!

– А так. Убили Шергазыхана. Там, – всадник мотнул головой в сторону дворца, – инаки третий день нового хана выбирают. Ступай, может, тебя ханом выберут! Скажи, десятник Нарбай послал. – Он хохотнул. – Нашел время торговать, дурень.

Нукер повернул коня и рысцой затрусил обратно. С вершины минарета хлопнул одиночный выстрел. Наездник нелепо взмахнул руками и завалился набок. Лошадь испуганно заржала, понесла, вскидывая задом. Зацепившееся за стремя тело нукера волочилось по земле.

– Тангры * всемогущ! – произнес рядом чей-то дребезжащий голос. – Да настигнет кара всех богохульников! О-омин!

Симмонс оглянулся. Рядом, неизвестно откуда взявшийся, злобно поблескивал воспаленными гноящимися глазками старик в грязноватой чалме и сером до пят халате.

– Слыханное ли дело? – продолжал чалмоносец. – Выбирают хана, не советуясь с нами, ревнителями ислама! Не-ет, аллах не допустит святотатства! Пойдем, раб божий, я укажу тебе караван-сарай. Я слышал, тебя ограбили аламаны? Мужайся, сын мой. Аллах дает, аллах берет. Все в его воле. Молись, совершай богоугодные деяния, и он воздаст сторицей. У тебя в самом деле ничего не осталось?

– Увы! – развел руками Симмонс, следуя за чалмоносцем. Тот недоверчиво стрельнул в него красными, как у кролика, глазками.

* Одно из 99 имен бога.

– Все равно пожертвуй на медресе святого Шергазы, – голос старика был тороплив и настойчив. – Покойный погиб от руки неверного. Так пусть же...

– Я понял, домулло, – Симмонс достал золотую монету и опустил в морщинистую давно немытую ладонь старца. – Прочтите дуо, * отец.

Старик зыркнул взглядом по монете, спрятал за пазуху и молитвенно раскрыл перед собой ладони. "У этого глаз наметанный, – отметил Симмонс. – На зуб пробовать не стал. Это тебе не плешивый Сайд".

Духовник кончил бормотать молитву, торопливо провел ладонями от висков к подбородку и, буркнув "прощай, сын мой", поспешно зашагал обратно.

– Постойте, домулло! – окликнул его Симмонс. – Вы же хотели показать мне караван-сарай?

– Ступай прямо, раб божий. – Старик даже не обернулся. Там подскажут!

– Ну и ну! – восхитился Симмонс. – Профессионал, ничего не скажешь. Вот это школа!

Продолжая ухмыляться, завернул в первый попавшийся двор и, убедившись, что он покинут хозяевами, присел на застланную циновками супачу **. Вымогатель в нестиранной чалме тотчас канул в небытие. Симмонс уперся локтями в колени и обхватил голову ладонями. Усилием воли отогнал подступившую к горлу тошноту. "Думать, – приказал он себе, – отбросить все второстепенное, несущественное. Сосредоточиться на главном. Думать... Думать"...

...Савелий не выполнил его указаний, а может быть, просто не сумел выполнить, рабы не подчинились, кто он для них, такой же раб, пленник, как и все, восстание подавлено, те в минарете долго не продержатся, насколько часов, в лучшем случае несколько дней. Тимурсултан не успеет, к тому времени, когда он подойдет к Хиве, инаки посадят на трон нового хана, а уж он-то о своей безопасности позаботится, восставшим крышка...

По выложенному зеленоватым квадратным кирпичом дворику проложили наискось дорожку головастые черно-красные муравьи. Симмонс машинально подвинул ногой обломок кирпича, перегородил дорожку. Муравьи засуетились, бестолково засновали в разные стороны...

... А что если вернуться недели на три назад, попро

* Очистительная молитва.

** Глиняная приступка для сидения.

бовать самому возглавить восстание, навести порядок, организовать оборону, нет глупость, как Эльсинора сказала, посадят на престол нового хана по имени Эрнст, и покойный десятник Нарбай сказал, ступай, может, тебя ханом сделают, будто сговорились, а может быть, есть в этом какая-то логика, какая к дьяволу логика, повернуть историю вспять, это тебе не муравьиная дорожка, поставил поперек кирпич, и нарушилась система, черта с два, вот опять побежали как прежде и не в обход, а прямо через преграду, и потом сколько людей перебили, одних повешенных рабов вон сотни, что они, все снова воскреснут, что ли, ерунда все это, чушь дикая, у истории нет обратно хода, тогда что есть, вилка, обходный вариант?..

– Ничего нет, – сам того не замечая, забормотал он вслух. – Никаких обходных вариантов, никаких вилок. И нечего переоценивать свои силы. Самое многое, на что ты способен,– это вызвать небольшие отклонения в ту или иную сторону. А конечный результат все равно тот же. Как от брошенного в реку камешка: всплеск, круги – и опять все по-старому.

Симмонс в сердцах пихнул ногой злополучный обломок кирпича. "Нравится тебе это или нет, но ты снова потерпел фиаско, старина, – сказал он себе. – И глупо затевать третью попытку. Остается одно: возвратиться к Эльсиноре".

Он опустил руку за пазуху и замер, пораженный: времятрон исчез.

Сайд еще раз глянул на монету и решительно отмел наваждение:

– Показалось. Мало ли кто на кого похож?

Вскинул на плечо секиру и зашагал взад-вперед по мраморным плитам. Стук подкованных сапог гулко отдавался под сводами куполов: десять шагов туда, десять обратно. И вдруг замер. Сайд нагнулся и подобрал завалившуюся в щель между плитами диковинную вещицу. Живи Сайд в двадцатом или хотя бы в девятнадцатом веке, он бы принял ее за карманные часы. Но Сайд жил в Хиве в начале восемнадцатого и поэтому лишь изумленно всхрапнул, разглядывая незнакомый предмет. Кружочки, с какими-то знаками, насечками. Головка сверху. Грязным, обломанным ногтем Сайд подцепил одну из насечек. Кружок плавно повернулся вокруг оси.

– Ха! – обрадованно выдохнул стражник. – Крутится! А ну теперь?

Он тронул большим пальцем выступ. Выступ мягко спружинил. Сайд нажал посильнее. Раздался негромкий щелчок...

Амат-юзбаши неслышно подкрался к охраннику а уже занес было лапу, чтобы трахнуть его по дурной башке за нерадивость, как вдруг что-то сухо, негромко треснуло и Сайд исчез. Амат-юзбаши испуганно отпрянул, роняя с головы мохнатую чугурму. На том месте, га.ч только что сутулился над собственной ладонью плешивый Сайд, одиноко и дико торчала секира. Вытаращив глаза, Амат словно завороженный наблюдал, как она медленно клонится в его стооону. Не в силах пошевелить пальцем, он зажмурил глаза, секира больно трахнула его плашмя по бритой башке. Юзбаши взвизгнул и повалился навзничь.

Первым его ощущением был панический ужас, промчался по извилинам мозга бешено завывающим вихрем, кружа и расшвыривая клочья здравого смысла. Замер, словно канул в густеющие сумерки безысходности, и в мертвой тишине с каким-то злобным торжеством загремел угрожающе размеренный набат колоколов беспросветного отчаянья. Реальность, еще минуту назад подвластная его воле, казалось, мягко привстала на могучих лапах и хищно оскалилась.

Усилием воли Симмонс подавил рвущийся из глотки крик. "Спокойно, – прошептал он, – возьми себя в руки. Думай. Думай. Нет безвыходных положений. Главное, не поддавайся панике".

...Несколько минут спустя он уже быстро шагал по улице, шаря взглядом по пыльной, заваленной обломками мостовой, хотя и был почти уверен, что обронил времятрон не здесь, а где-то возле ворот, при разговоре с плешивым Саидом.

Ворота были по-прежнему распахнуты настежь, и ол еще издали увидел распростертое на мраморных плитах неподвижное тело.

– Этого еще не хватало! – пробормотал Симмонс, ускоряя шаг. – Сайд! Эй, Сайд! Фу ты черт, да это не он.

Он склонился над юзбаши и бесцеремонно рванул его за бороду. Амат застонал, открыл глаза и сел, держась за голову руками.

– Где Сайд? – спросил Симмонс, не давая опомниться.

– Проклятый плешивый! – плаксиво заскулил сотник. – Попадись он только мне, сын осла, с живого шкуру сдеру!

– Где Сайд? – нетерпеливо повторил Симмонс.

– А я откуда знаю? – Амат поднялся, охая и испуганно озираясь. – Стоял вот здесь, что-то перед носом вертел. А потом – хырст! – и пропал. Как в землю провалился. Шайтан его утащил, что ли? Тащил бы с секирой вместе. А то прямо на голову мне уронил, скотина!

У Симмонса подогнулись колени. Он повернулся спиной к продолжавшему причитать Амату и, машинально переставляя ноги и не замечая ничего вокруг, побрел обратно в город.

Очнувшись поздно ночью в мрачной, озаренной боязливым огоньком чирака худжре караван-сарая, он о трудом восстановил в памяти отрывочные, бессвязные эпизоды второй половины дня.

...Он стоит, прислонившись спиной к стене какой-то мазанки, а мимо ленивым галопом скачет отряд нукеров. Глухо ударяют в пыльную моетовую конские копыта. Покачиваются пики с насаженными на них головами мятежных рабов. Перепачканные запекшейся кровью лица облепили зеленые трупные мухи. Приступ тошнэты сгибает Снммонса пополам. Он отворачивается в сторону и закрывает глаза. В уши рвется хохот нукеров.

– Смотрите, йигиты, как вон тот в халате кланяется!

– Полную мотню напустил небось!

– Стыдливый, смотри-ка! Морду воротит!

– Ткни пикой в зад, сразу выпрямится!

Мучительное желание выхватить бластер и полосануть по хохочущим рожам, жгучие спазмы в желудке и горле, мучительное ощущение бессилия и обреченности...

...Хауз, окруженный невысокими городскими постройками. В зеркальной поверхности водоема отражаются кроны прибрежных талов и карагачей, поблескивающие майоликой купола и минареты мечетей. Девочка лет шести в латаном-перелатаном платьице и перехваченных у щиколоток штанишках, встав на колени, лакает воду, ритмично быстрыми движениями подбрасывая ее ладошкой ко рту. Чуть поодаль два огромных волкодава с обрубленными ушами и хвостами рыча волокут иэ хауза обезглавленный человеческий труп.

– Не пей! – кричит Симмонс девочке. – Не смей пить, слышишь?

Девчушка поднимает голову, испуганно глядит на Симмонса, и по ее лицу скатываются крупные капли не то слез, не то зеленоватой стоячей воды...

Медленно, со скрипом и скрежетом отворяется обитая железными гвоздями дверь в стене минарета. Выпуклые шляпки гвоздей, словно всосавшиеся в массивные карагачевые доски грибы, образуют замысловатый узор: дуги, полуокружия, спирали. На площади перед минаретом нестройной толпой сгрудились нукеры. Молчат, дышат хрипло, с присвистом, как во сне. В звенящей полуденной тишине слышно только карканье ворон да исступленно визгливый клекот коршунов.

Из темноты дверного проема показывается чья-то рука с обрывком грязно-белой материи.

– Аман *... – голос звучит негромко, отрешенно, словно говорящему все равно, услышат его или нет. – Аман... Аман...

– Выходи по одному! – бешено кричит юзбаши, будто сорвавшись с цепи. – По одному, собаки!

Возбуждение сотника передается нукерам. Они хватаются за оружие, размахивают над головами кривыми саблями, секирами, копьями. Яростные вопли оглашают площадь. С виселиц, лениво взмахивая крыльями, поднимаются стаи стервятников.

С каким-то непонятным равнодушием Симмонс наблюдает за выходящими из минарета. Рабы еле держатся на ногах от истощения. Это уже не люди, а какие-то кошмарные пародии на людей, словно сошедшие с гравюр Дорэ. На изможденных лицах застыло одинаковое выражение безразличия и тупой покорности.

Глядя на них, затихают даже озверевшие было нукеры. Зрелище действительно страшное. Вот один на выдержал: подогнулись колени, и человек с глухим стуком упал на четвереньки. Остальные идут мимо. Равнодушно, будто не замечая. Неужели бросят?

* Пощады.

Симмонс машинально делает несколько шагоа вперед и наклоняется над беднягой. Протягивает руку, чтобы помочь. Раб поднимает голову, и его запавшие глаза вдруг вспыхивают злобным блеском.

– Ты?! – Раб медленно, с нечеловеческими усилиями поднимается на ноги. Глаза его горят, словно угли, жгут, проникают в самую душу. – Ты!..

Он пытается что-то сказать, но гнев душит его, не дает произнести ни слова. Собрав последние силы, раб плюет в лицо Симмонсу и, едва удержавшись на ногах, качаясь, точно пьяный, уходит вслед за товарищами.

Злорадно хохочут нукеры. Симмонс, не сводя глаз с удаляющегося раба, беззвучно шевелит губами, повтэряя одно и то же слово: "Савелий... Савелий... Савелий..."

...Рабов увели, подгоняя отстающих пинками и ударами копий. Пыльный смерч прошелся по опустелой площади, вскидывая и кружа мусор, какое-то тряпье. Закачались, ударяясь друг о друга, тела на виселицах. Багрово-красный диск солнца клонился к горизонту, отчеркнутый изломанной линией зубцов и плоских крыш. Где-то неподалеку залаяла-завыла собака, десятки других откликнулись ей, и над разоренным городом разразилась ужасающая какофония диких стонов, хрипа я визга.

Трепетный огонек чирака мигнул и погас. Симмонс продолжал неподвижно сидеть в темноте и такой же непроглядный мрак, как в худжре, царил в его смятенной душе. Теперь он даже не пытался искать выход из своего отчаянного положения: не то, чтобы смирился – нет, но всем его существом все больше и больше овладевало состояние тупого, парализующего волю безразличия.

Шумно вздыхали, смачно пережевывая жвачку, чудом уцелевшие верблюды во дворе караван-сарая, с тоскливым подвыванием лаяли псы в опустевших элатах1 изувеченного города. Постепенно глаза привыкли к темноте, и справа обозначился стрельчатый свод двери: над Хивой вставала луна.

Смыкались от усталости веки. Симмонс привалился спиной к стене, вытянул ноги на жесткой камышовой

* Квартал.

циновке и незаметно для себя задремал. Пробуждение было ужасным. Он ощутил, как чьи-то липкие холодные пальцы стиснули горло, захрипел, тщетно силясь оторвать их от шеи, повалился на бок, извиваясь в мучительных конвульсиях и... проснулся в холодном поту.

Луна светила в дверной проем, отбрасывая на застланный циновками пол остроконечное серебристое пятно. В караван-сарае царила неправдоподобно глубокая тишина. Где-то очень далеко истерически хохотали и выли шакалы, но их вопли, вселяющие ужас вблизи, казались на расстоянии чем-то будничным и обыденным, не нарушали, а как бы оттеняли тишину лунной ночи.