Текст книги "Звездный скиталец"

Автор книги: Николай Гацунаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– ...дал тягу! – выпалил Хорошихин, не подозревая о том, как он близок к истине.

– Не может быть! – подскочил Хлебалов. – Когда?

– А это уж тебе лучше знать, милейший. Ты за ним наблюдаешь. Ну, так где твой Строганов?

И Хлебалов не устоял. Сломался. Выложил все, как было.

– Та-ак... – удивленно протянул штабс-капитан. – Стало быть, шантажировать Симмонса пытался? А знаешь ты, дурья твоя башка, что за это полагается?

– Виноват, ваше благородие! – Хлебалов сполз со стула, грохнулся на колени. – Не губите, ваше благородие!

"Стало быть, Симмонс, – размышлял тем временем штабс-капитан, не обращая внимания на Хлебалова, – Интересно, интересно... Начал с поблажек рабочим, а теперь, значит, в политику сунулся... Однако!.. Тут есть над чем мозгами пошевелить. И Крафт, видимо, с ним заодно. Теперь понятно, как Хлебалов в подвал угодил: пронюхали, что он на след вышел, и решили моими руками от него избавиться. Недурно задумано!.."

– ...ваше благородие! – елозил коленями по полу филер. Не берите грех на душу!

– Пшел вон! – процедил Хорошихин сквозь зубы. – Носа из дому не высовывай, пока не позову!

– Благодарствую, ваше благородие! Век вашей милости не забуду!..

Но Хорошихин его уже не слышал. Прожекты один грандиознее другого теснились в его голове. Прожекты, которым не суждено было осуществиться.

Поздно ночью коляска с погашенными фонарями обогнула город и кружной дорогой вдоль канала Киргизъяб подкатила к кишлаку Сатанлар.

– Останови тут, – сказал Строганов кучеру возле крайней мазанки.

– Поторопитесь, Строганов, – напомнил Симмонс.

– Я быстро. Лишь бы Соня была дома.

– Соня? – удивился Симмонс, но машинист уже отошел от коляски. – А ты говорила, что она казашка.

– Она и на самом деле казашка. – Эльсинора открыла противоположную дверцу и сошла на землю. – Ее зовут Сона. Есть такое казахское имя?

– Есть. – Симмонс тоже вышел из экипажа. – Сона по-казахски овод.

– Прекрасное имя для девушки! – съязвила Эльсинора.

– Перестань. Имя как имя. К тому же оно наверняка имеет еще какое-нибудь значение.

– Валькирия, например.

– Успокойся, Люси. – Он отыскал в темноте ее руку, погладил. – Не надо нервничать. Посмотри, какая величественная ночь.

Ночь была и в самом деле прекрасна. Высокое густо усаженное яркими звездами небо отражалось в спокойной воде канала. Шарообразные купы гюджумов, свечи пирамидальных тополей возвышались над кишлаком, словно охраняя его покой. Кишлак спал: ни звука, ни огонька. Даже собаки не лаяли.

– Что здесь будет лет через сто? – задумчиво произнесла Эльсинора.

– И я о том же самом подумал, – признался он.

– Глянем одним глазком?

– Придется перенастраивать времятрон.

– Ну и что?

– Ничего. Будь по-твоему. – Симмонс достал из экипажа чемодан. – Посвети мне, пожалуйста. Хотя, погоди.

Он подошел к кучеру и похлопал по плечу.

– Возвращайся домой. Утром разыщи Дюммеля. Скажи, что я оставил ему письмо на столе в кабинете. Пусть прочтет. Поезжай.

Кучер молча кивнул и тронул лошадей с места.

– А вот и мы, – раздался рядом голос Строганова. – Не очень замешкались?

– Как раз вовремя. – Симмонс бросил взгляд на невысокую тоненькую фигурку рядом с машинистом. – Идите сюда поближе. И ничему не удивляйтесь.

...Они стояли посредине пустынной, озаренной светильниками площади. Вправо и влево уходил очерченный цепочками огней широкий проспект. Прямо перед ними над облицованной камнем трибуной высился монумент.

– В. И. Ленин, – прочитал Строганов. – Чудно как-то написано: по-русски и не по-русски. Где мы?

– Там же, где и были, – ответил Симмонс, продолжая колдовать над пультом. – Ровно через сто лет.

Он кончил настройку и выпрямился.

– Смотрите внимательно, Михаил Степанович. Это то самое будущее, за которое вы ратуете. А насчет надписи вы правы: орфография изменилась.

Над многоэтажным зданием, подсвеченное прожекторами, медленно колыхалось в ночном небе алое полотнище знамени. Мелодично пробили полночь куранты. И тотчас зазвучала торжественная мелодия.

– Гимн, – сказала Эльсинора.

– Да, пожалуй, – согласился Симмонс.

Строганов жадно оглядывался по сторонам. В нескольких десятках метров от них прошел ярко освещен. ный изнутри автобус. Их заметили: кто-то высунул руку из окошка и помахал им. Высоко в небе проплыли мигающие огоньки – красный, зеленый и опять красный. Протяжно прогрохотал гром.

– Что это? – вздрогнула Сона.

– Реактивный самолет, – Эльсинора взяла ее за руку. – Не надо бояться.

– А что, Михаил Степанович, – озорно блеснул глазами Симмонс. – Хотите, мы вас навсегда здесь оставим? Ни царя, ни жандармов. Живи на здоровье. Согласны?

– На готовенькое? – жестко усмехнулся Строганов. – Нет, господин Симмонс, не согласен.

– Понятно, – Симмонс кивнул. Он и не ожидал другого ответа. – Тогда в путь-дорогу.

И он щелкнул тумблером.

Начинало припекать не на шутку. Симмонс опять перевернулся на живот и посмотрел в сторону надувного домика. В окнах огнисто поблескивало солнце.

"Разоспалась Эльсинора Прекрасная", – подумал он с нежностью.

– А вот и нет! – донеслось из палатки. – Уже встаю!

Пора было уже привыкнуть к этим фокусам, но Симмонс невольно поежился.

– Шеф! – зарокотали укоризненные раскаты дюммелевского сипловатого баса. – Мы тут уже давно ждем вас к чаю!

"Это еще что за чертовщина? Откуда он взялся?" – забеспокоился Симмонс.

– Просим к столу, барин! – на этот раз голос принадлежал Рее.

"Понятно, – усмехнулся Симмонс. – Вся компания в сборе. Пикник на Арале".

– Опять не угадал! – Эльсинора выскользнула из домика грация в красном бикини с алой косынкой на волосах. Красная Шапочка почти в чем мать родила, – Просто утренняя разминка.

– И заодно явление Христа народу! – Он поднялся и пошел навстречу.

– Тогда уж не Христа, а пресвятой девы Марии.

– Дай-ка я тебя поцелую, Мария Магдалина.

От нее веяло свежестью, энергией.

– Можно подумать, что ты и не спала вовсе.

– Я и не спала. Кто бы иначе выключил силовое поле, когда тебе взбрело на ум уйти и оставить меня одну?

– А, ч-черт! Мог бы и сам догадаться. – Он подхватил ее на руки и зашагал к морю. – Страшное дело иметь жену-колдунью.

– Не колдунью, а ясновидицу! – возразила она, смеясь. Это не одно и тоже.

– Что в лоб, что по лбу. – Под ногами заплескалась теплая, нагретая солнцем вода. – Не успею подумать, как ты уже все знаешь.

– Подумай, прежде чем подумать! – скаламбурила она. – Как тебе спалось?

– Превосходно.

– Мне тоже. И что нам мешало выбраться сюда пораньше?

– Многое. – Он поставил ее на ноги. – Пожалуй, я просто не был готов к этому.

– К чему – "этому"? – насторожилась она.

– К этой форме общения с тобой.

– Знаешь, я тебя боюсь. Иногда ты бываешь дремуче наивен, а иногда невозможно угадать, что ты подумаешь в следующую минуту.

– Должен же и у меня быть хоть какой-то козырь! – рассмеялся он. – Скажи, там у вас, в тридцатом веке, все такие, как ты?

– Какие "такие"?

– Ну, экстрасенсы и все прочее.

– Нет, – она нагнулась и зачерпнула ладонью воду. – Наблюдателей подбирают специально и потом долго готовят. А в принципе, чем ближе к истокам, тем больше людей, наделенных экстраординарными способностями. Вспомни, сколько было ведьм и колдунов в средние века.

– И при царице Савской.

– Не было такой царицы!

– А кто был?

– Никого не было! – Она рывком наклонилась и плеснула в него водой. – Всегда, во все времена были только ты и я! Ты и я! Ты и я! Понятно?

– Понятно, – расхохотался он, закрываясь руками и отчаянно жмурясь.

Час спустя, накупавшись всласть, слегка ошалевшие от воды, солнца и ветра, они позавтракали кофе с бутербродами и, натянув полосатый тент, блаженно разлеглись на горячем песке.

Ветер дул гораздо сильнее, чем утром, невысокие длинные волны бесшумно набегали на песок и откатывались, оставляя белую, стремительно тающую полоску пены.

– Я бы на твоем месте давно изошла вопросами, – призналась Эльсинора.

– Как ни странно, я как раз подумал о том же.

– О чем?

– О том, что неплохо бы поменяться с тобой местами.

– Ты хочешь, чтобы вопросы задавала я?

Он кивнул:

– И сама же на них отвечала.

– Однако! – Она взглянула на него через плечо, улыбнулась.

– Так будет лучше, – сказал он. – Говори, что считаешь нужным. Не говори, о чем не хочешь.

– Ну что ж... – Она помолчала, думая, с чего начать. Наверное, тебя интересует, кто такие наблюдатели и что они должны делать?

– Наблюдать, – усмехнулся он.

– Не только. Помнишь, по дороге с пристани ты популярно объяснял мне, что такое человеческая эволюция?

– Помню, – кивнул он и откинулся на спину. – Представляю, как ты в душе надо мной потешалась.

– Не болтай глупости. Ты объяснял сбивчиво, слишком эмоционально, но в общем правильно. Так вот река, о которой ты говоришь, далеко не всегда течет по равнине. В ходе своей эволюции человечество не раз упиралось лбом в стену.

– И вы там – тоже уперлись? – поинтересовался он, не открывая глаз.

– Не перебивай. Ты тогда верно сказал, что процесс эволюции остановить нельзя. В какую бы глухую стену не упиралось человечество, оно всегда находило выход. Говоря твоим языком, чем дальше в лес, тем больше дров. Все становится сложнее,, глубже, ответственнее. Человечество вступает в контакты с внеземными цивилизациями, начинает черпать энергию из космоса. Совместными усилиями рассчитываются и корректируются траектории движения планет и целых галактик. На этом уровне просчет в стотысячную долю микрона, ошибка в миллионную долю знака, мизерная неточность в генетическом коде могут привести к катастрофе.

Она замолчала. Симмонс сквозь смеженные веки видел ее сосредоточенное, грустное лицо, взгляд, устремленный куда-то вдаль.

– И при чем тут минувшие столетия? – спросил он.

– А притом, – вздохнула она, – что в XXX веке такие просчеты практически исключены. Но река это не только устье. И все, что происходит в ней от самых истоков, на всей ее протяженности, все это не может не влиять на состояние устья.

– Да-а-а... – Он задумчиво провел пальцем по переносице. – Значит, если я тебя правильно понимаю, во всех предшествующих вашему веках все должно оставаться незыблемым. Никаких новых изменений кроме тех, которые уже произошли и учтены вами. Так?

– Да, так, – согласилась она.

– И если какой-то чудак вроде меня попытается внести какие-то свои коррективы, то его...

– ...необходимо нейтрализовать.

– И проще всего сделать это, прихлопнув его, как муху.

– Нет. Это будет тоже неучтенное изменение реальности прошлого.

– Стало быть, он должен делать только то, что ему запрограммировано?

– В общем, да.

– Значит, мой удел – явиться на призывной пункт, надеть мундир и сложить голову во славу Стран Всеобщей Конвенции? Симмонс сел, машинально стряхивая приставший к коже песок. И твоя миссия в том и заключается, чтобы не дать мне улизнуть...

Он подобрал с песка сухую травинку, поднес ко рту, прикусил.

– Тебе, конечно, известно, что меня ждет?

Травинка нестерпимо горчила. Травинка пахла ветром, степью, полынью.

– Да, Эрнст. Я знаю, что тебя ждет, – ответила она.

Симмонс взял ее руку, прижался губами к ладони, Эльсинора слегла сжала ему нос большим и указательным пальцами, притянула к себе, уложила затылком на свое плечо.

Он глядел мимо тента в голубое без единого облачка бездонное небо, думая о том, как непостижимо уживаются рядом такие взаимоисключающие понятия, как ненависть и любовь, отчаяние и счастье, трусость и мужество...

Наверное, Эльсинора права. От судьбы не уйдешь. Надо жить проще, принимать все как есть.

– Ты валишь в одну кучу разные понятия, – сказала она. Судьба, предначертание, рок – все это вздор. Просто у каждого есть свой долг в жизни.

– Долг перед кем? – саркастически усмехнулся он.

– Перед будущим.

Ветер усилился. Волны докатывались теперь почти до их ног, ласковые бирюзовые волны Арала.

– Можно, я задам тебе один-единственный вопрос? – спросил он. Она кивнула.

– Скажи, ты будешь со мной до самого конца?

– Да, Эрнст.

Далеко, по самой кромке горизонта, наперегонки с пыльными смерчами, промчалась стайка сайгаков. Было в их беге что-то птичье-стремительное и парящее одновременно.

Каким-то шестым чувством он понял, что она вот-вот расплачется.

– Не надо, Люси.

– Не обращай на меня внимания, родной. – Она прерывисто вздохнула. – Не представляю, как я буду жить, когда не станет тебя.

Ему вдруг вспомнились прочитанные когда-то давным-давно стихи. Он повернулся на бок и медленно произнес их вслух:

И мне, родная, одного лишь хочется,

Одно гнетет сознание мое:

Как уберечь тебя от одиночества,

Когда скорбя уйду в небытие?

Эльсинора продолжала лежать на спине, закрыв лицо ладонями, и плечи ее сотрясались от беззвучных рыданий. Он бережно взял ее мокрые от слез ладони в свои и стал целовать, ощущая на губах горько-соленый привкус.

– Я не смогу без тебя, Эрнст.

В ее голосе слышалась такая скорбь, что у него перехватило дыхание. Он пересилил себя и улыбнулся.

– Ну, это ты брось. Представляешь, какой переполох поднимется в вашем межвременном ведомстве?

– Ничего с ними не сделается. – Она вытерла глаза и опять вздохнула. – Пришлют нового наблюдателя, только и всего.

– Давай не думать об этом, – сказал он.

– Давай.

Она взяла его ладони и уткнулась в них лицом. Ветер распушил золотистые волосы, обнажил светлую полоску нетронутой загаром кожи. Симмонс поцеловал ее в затылок, почувствовал, что вот-вот расплачется от нахлынувшей нежности, встал и протянул ей руку.

– Пойдем купаться.

Она поднялась и удивленно округлила глаза.

– Смотри-ка! Откуда они взялись?

Возле палатки паслись верблюды: низкорослый, лохматый бактриан темной масти и три поджарых светло-коричневых дромадера.

– А правда, как они умудрились спуститься с обрыва? удивился он и замахал рукой. – Кыш! Пошли прочь!

Верблюды и ухом не повели.

– С ними надо не так! – усмехнулась Эльсинора.

– А как?

– Смотри! – Она театральным жестом подняла кверху ладонь. – Але-оп!

Мирно пощипывающий колючку бактриан ни с того ни с сего подпрыгнул как ужаленный, вбрыкнул всеми четырьмя ногами и размашистым галопом понесся вокруг домика. Сородичи, высоко задрав головы на длинных шеях, уставились на него с явным удивлением. Подскакав к ближайшему дромадеру, бактриан изо всех сил лягнул его в брюхо. Тот еле удержался на ногах, испуганно взревел и трусцой побежал прочь от обидчика. Остальные тревожно переглянулись и поспешили следом.

– Здорово! – усмехнулся Симмонс.

– Это еще что! – Эльсинора вошла во вкус. – Гляди, что будет дальше! Але-оп!

Вся четверка взметнулась в воздух и, описав четыре неуклюжих сальто, остановилась как вкопанная.

– Вот это да! – расхохотался Симмонс,

– Але-гоп! – голосом заправской дрессировщицы скомандовала Эльсинора.

Бактриан, а за ним и троица дромадеров встали яа задние ноги и принялись лихо отплясывать джигу, потешно мотая из стороны в сторону уродливыми горбоносыми головами.

– Ты просто чудо! – Симмонс хохотал во всю глотку. – Пожалей бедных тварей!

– Але-гоп!

Верблюды приняли горизонтальное положение, сорвали по кусту цветущей колючки каждый и затрусили в их сторону.

– Что ты задумала? – забеспокоился Симмонс.

Приблизившись к ним вплотную, верблюды преклонили колени и сложили колючку к их ногам. От верблюдов нестерпимо разило потом.

– А теперь марш отсюда, – приказала Эльсинора.

Вся четверка вихрем сорвалась с места, пересекла пляж, с ловкостью горных козлов вскарабкалась по уступам обрывистого берега и исчезла из вида.

– Ну так кто я? – с победоносным видом, подбоченившись, спросила Эльсинора. Симмонс, одной рукой, все еще зажимая нос, другой вытирал выступившие на глазах слезы.

– Бедьба!

– Кто?

– Фуф-ф! Ведьма!

– Ах так? – Она метнулась к тенту, выдернула из песка одну из стоек, отцепила полотно и вскочила на стойку верхом ни дать ни взять озорной мальчишка, оседлавший прутик. Она и в самом деле выглядела неправдоподобно юной – тоненькая, стройная, в ярко-красном бикини. – Повтори, что ты сказал?

– Ведьма, – неуверенно повторил он.

– Тогда садись, прокатимся вместе.

Садиться, собственно, было не на что. Симмонс перешагнул через стойку и встал позади жены.

– Держись! – предупредила она. Он обнял ее за плечи.

– Крепче!

Он стиснул ее в объятиях и поцеловал в щеку. В следующее мгновенье было уже не до поцелуев: земля стремительно ушла из-под ног, провалилась куда-то вниз. Симмонс изо всех сил прижался к Эльсиноре и зажмурился. А она, как заправская ведьма на помеле, крутыми виражами набирала высоту, так что дух захватывало.

– Перестань! – взмолился он. – Спустись, слышишь? Голова кружится.

– Ну нет! – сквозь свист ветра донесся до него ликующий голос Эльсиноры. – Сам ведьмой назвал, теперь терпи!

Он стиснул зубы и огляделся. Справа, насколько хватало глаз, раскинулось море. Слева желтели пески и по ним, змеей между барханами, тянулся караван верблюдов. Виднелись руины не то города, не то крепости.

Они летели вдоль берега, и было отчетливо видно, где кончается желтая песчаная отмель и начинается глубоководье.

"Ну и чертовщина! – с мальчишеским восторгом подумал он. – Такое разве что во сне испытаешь!"

До поверхности было метров полтораста. "Спрыгнуть, что ли? – с веселой удалью подумал он и вдруг обнаружил, что спрыгивать не с чего: стойка летела сама по по себе, он ее даже не касался. Ослабил руки, сжимавшие Эльсинору за плечи: ничего. Отпустил совсем – тот же эффект: они продолжали лететь рядом, словно притянутые друг к другу магнитом.

И тут она по всем правилам высшего пилотажа круто спикировала вниз. У Симмонса перехватило дыхание. Он зажмурился, а когда снова открыл глаза, впереди виднелись две рыбачьи лодки, в которых бородатые казаки-старообрядцы в засученных до колен портках выбирали из сетей рыбу.

Занятые своим делом, рыбаки, наверное, так бы ничего и не заметили, но Эльсинора опустилась еще ниже и пронеслась над их головами с таким улюлюканьем и свистом, что старообрядцы, задрав свалявшиеся в войлок бороды, так и окаменели с широко разинутыми ртами, и только когда она, взмыв кверху, пошла на второй заход, торопливо закрестились двуперстным знамением, как по команде, сиганули из лодок и, перегоняя друг друга, вплавь кинулись к берегу. Почти касаясь воды, Эльсинора с Симмонсом за спиной промчалась за нимиеще раз и, поднявшись метров на двадцать, повернула назад. Когда на золотистом песке показался наконец их надувной домик, Эльсинора зависла над мелководьем и повернулась к Симмонсу.

– Ну и как? – Глаза ее озорно поблескивали.

– Здорово! – искренне восхитился он. – Ты действительно ведьма!

– Ах, ведьма! – Она уперлась ему в грудь ладонью и решительно оттолкнула в сторону.

– Что ты делаешь? – испуганно вскрикнул он и повис в воздухе, нелепо завалившись на бок и беспомощно размахивая руками. Она описала вокруг него снижающуюся спираль и остановилась.

– Так кто я?

– Ведьмочка! – взмолился он. Она снизилась на несколько метров.

– Кто я?

– Ведьма! – твердо сказал он, поняв, что на пощаду рассчитывать нечего.

Эльсинора опустилась еще ниже и встала на дно. Вода доходила ей до подмышек.

– В последний раз спрашиваю! – крикнула она, запрокинув голову и щурясь от солнца. – Кто я?

– Ведьма!!! – заорал Симмопс во всю глотку и в то же мгновенье мир каруселью завертелся перед его глазами и он, кувыркаясь, плюхнулся в воду.

Когда, кашляя и отплевываясь, он вскочил, наконец, на ноги, Эльсинора в радужном ореоле брызг, не оглядываясь, улепетывала по мелководью.

– Ну, теперь держись, чертова ведьма! – крикнул Симмонс, бросаясь вдогонку. Он догнал ее уже возле самого домика, вскинул на руки, осыпая поцелуями, внес в палатку и повалился, на тахту, задыхающийся, мокрый и, счастливый, как еще никогда в жизни.

Солнце закатилось за горизонт. Догорела заря. Ночь раскинула над Устюртом, над неподвижной гладью Арала темно-фиолетовый, усыпанный звездами полог. Эльсинора спала, свернувшись калачиком на тахте; а Симмонс лежал, привычно подложив ладони под затылок и глядя в дверной проем, за которым едва угадывались последние отблески заката.

Почему-то вспомнилось суровое, словно высеченное из коричневого дерева, лицо Айдос-бия. Раскосые с сумасшедшинкой глаза заглянули в самую душу. Старик словно ждал ответа на какой-то из своих вопросов. Потом кивнул и исчез.

...Савелий мучительно медленно обрушивал на голову хивинского хана Шергазы намертво стиснутый пальцами кирпич. Обрушил и канул в небытие...

...Неистовый Аваз, громыхая цепями, кричал бунтарские стихи на заснеженном кладбище...

...Смотрел в упор пристальными серыми, как у отца, глазами Строганов-младший, не снимая ладони с кобуры маузера...

Симмонс зажмурился, отгоняя непрошеные видения.

События последних дней – невероятные, фантастические, ошеломительные, – казалось бы, должны были выбить его из колеи, напугать, повергнуть в панику, по меньшей мере заставить крепко задуматься. Но ничего этого не было. Было ощущение какой-то поистине всеобъемлющей умиротворенности, покоя и беспричинного, неуместного в этой ситуации, радостного восприятия жизни. Жизни, – а теперь он знал это наверняка, в которой ему оставалось пройти короткий, последний отрезок дистанции перед тем, как навсегда уйти из нее. И, как ни странно, именно это наполняло его спокойной уверенностью в себе. Он чувствовал, как каждая клеточка его существа наливается какой-то новой, доселе неведомой ему силой, сознанием собственного могущества, способного мгновенно выполнить любое его желание, стоит лишь захотеть.

Откуда и когда пришло к нему это ощущение, он не знал. Перед тем как Эльсинора уснула, он спросил ее, намеренно буднично и равнодушно:

– Так когда же я сыграю в ящик?

Вопрос пришлось повторить, и только тогда она повернулась к нему и ласково провела ладонью по волосам.

– Не надо спрашивать. Я все равно не отвечу. Это – табу.

– Только поэтому?

– Это правильное табу, – сказала она. – Человек не должен этого знать.

– Иначе перестанет быть человеком?

– Да. – Она глубоко вздохнула. – Именно поэтому,

– Ну, хорошо, – согласился он. – Тогда хоть скажи, как я умру. Утоли моя печали. Ужасно не хочется уходить из жизни под ярлыком бессловесного пушечного мяса.

– На этот счет можешь быть спокоен. В своей реальности тебе предстоит наломать столько дров, что кому-то другому не хватило бы на это и десяти жизней.

– Вот уж чего не ожидал от себя! – Он усмехнулся. – Откуда бы такая прыть?

– Ты встретишь единомышленников, – продолжала она. – У тебя будут верные друзья. Сообща вы пошатнете устои Стран Всеобщей Конвенции.

– Вот как? – усомнился он.

– Не надо иронизировать. Это действительно так. С какой стати я стала бы пичкать тебя побасенками? Ты станешь борцом за единственно справедливое дело. И моей заслуги в этом нет. Все, что я сделала, – это поддержала тебя в критическую минуту. Заставила поверить в себя.

Она умолкла. Молчал и он, думая об услышанном, Потом она уснула...

...Осторожно, стараясь не потревожить спящей, Симмонс встал с тахты и направился к выходу. Он и сам не смог бы ответить, зачем он это делает: понял, что надо, встал и пошел.

"Силовое поле", – вспомнил он, подходя к двери. Протянул руку и коснулся пальцами невидимой преграды. – Долой!

Преграда дрогнула и перестала существовать. Не успев даже удивиться, он шагнул за порог. Над степью полыхали далекие зарницы. Остро пахло морем, солью, отдающей тепло землей.

Он раскинул руки, взглянул в фиолетовое, почти черное небо, густо усыпанное звездами. Глубоко вздохнул и... устремился ввысь.

Симмонс даже не понял, хотелось ему этого или нет, Если и хотелось, то наверняка подсознательно. Подъем был плавный, без рывков и остановок. Земля уходила все дальше и дальше вниз, раскрываясь, словно огромная чаша, до краев наполненная темнотой. Лишь в той сто* роне, где они с Эльсинорой видели днем караван, мерцал десяток костров, кажущихся отсюда крохотными красными точками.

"Стоп! – мысленно скомандовал он. Подъем прекратился. Трудно было сказать, на какой он находится высоте, но, судя по тому, как далеко просматривалась поблескивающая отражениями звезд поверхность моря, – до земли было не меньше полутора километров.

Симмонсом все больше и больше овладевало пьянящее ощущение собственного всесилия.

– Гроза! – крикнул он во весь голос. – Пусть будет гроза! Молнии! Гром! Ливень!

Зловещая туча поднялась из-за моря, стремительно заволокла небо. Сверкнула молния. Еще, еще! Пушечной канонадой ударили раскаты грома. Хлынули теплые потоки проливного дождя.

– Довольно! – отплевываясь и вытирая руками мокрое лицо, гаркнул Симмонс. Гроза прекратилась так же внезапно, как началась. Опять замерцали звезды.

– Вниз! – приказал Симмонс. Наверное, он что-то не учел: слишком сильно ударились о землю босые ступни. А может быть, виною тому была темнота? Симмонс не удержал равновесия и ткнулся задом в мокрый песок.

– Ты где, Эрнст? – донесся со стороны домика испуганный голос Эльсиноры. Тонкая фигурка в длинной, до пят, ночной рубашке смутно белела в темном дверном проеме.

– Здесь! – откликнулся он.

– Что ты там делаешь?

– Колдую! – торжествующе крикнул он, встал и направился к ней, отряхивая на ходу ягодицы.

– Не болтай! – сонно проворчала она. – Хотя... Этот ливень, гроза... И на небе ни облачка... Где ты пропадал?

Теперь, когда она была рядом, он увидел выражение ее лица – удивленное и испуганное.

– Там! – с нотками злорадства в голосе сообщил он и указал пальцем в небо. – Не воображай, что тебе одной это дано!

– Не разыгрывай меня, Эрнст, – попросила она. – Мне не по себе от твоих шуток.

– Ладно. Сейчас я тебя успокою, – пообещал он. – Ты когда-нибудь слышала "Чели ирок"?

– А что это такое?

– Мелодия. Древняя и очень красивая. Хочешь послушать.

– У тебя с собой запись?

– Нет, – усмехнулся он. – Запись нам ни к чему.

Он поднял лицо к звездам, дирижерским жестом вскинул вверх руки, взмахнул ими, и над морем, над ночным пустынным плато зазвучала плавная, медленная мелодия. Най пел тоскующим человеческим голосом. Пел без слов об изнывающих от жажды пустынях, безымянных могилах вдоль караванных путей, о цветущих оазисах по берегам стремительных рек, о луноликих красавицах, о дальних сказочных странах...

Вначале негромкая, мелодия ширилась, гремела все громче и величественнее. Казалось, пели земля и небо, море и ночь. В дюжине километров от того места, где стояли Симмонс и Эльсинора, караванщики, испуганно подгоняя друг друга, снялись с ночевки и, нахлестывая недовольно ревущих верблюдов, тронулись в путь, торопясь подобру-поздорову убраться из заколдованных поющих песков пустыни Сам.

Взмыл в небо, затерялся в мерцании звезд последний, печальный аккорд. Мелодия смолкла. И в наступившей тишине Эльсинора робко тронула Симмонса за плечо.

– Ты... – Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно видела его впервые. – Что с тобой произошло? Кто ты?

– Твой муж! – весело расхохотался он. – Надеюсь, ты не подашь на развод из-за этого концерта? Или тебе не по душе восточная музыка?

– Перестань, Эрнст! – Она умоляюще схватила его за руку. – Ведь если ты...

– Что "если я"? – перебил он, веселясь от души, но Эльсинора уже взяла себя в руки.

– Ничего. Мне холодно. Эрнст. Пойдем в домик.

Веселье как рукой сняло. Он пристально посмотрел ей в глаза и молча наклонил голову.

– Пойдем.

Они вошли в палатку и, не сговариваясь, сели за стол друг против друга. Симмонс нагнулся, включил калорифер и опять пристально взглянул на жену. Та сидела, опустив глаза и думая о чем-то своем.

– Не обижайся на меня. – Он потянулся через стол и ласково похлопал ее по руке. – Я вел себя, как последний идиот.

– Какое это теперь имеет значение?

– "Теперь"? – переспросил он.

– Да перестань ты наконец! – взорвалась она. – Это бесчеловечно!

– Что бесчеловечно? – искренне изумился он. – О чем ты, Люси?

– Я знаю, наблюдателей контролируют. Им устраивают проверки...

– Что ты несешь?

– ...но зачем нужно было морочить мне голову столько времени? Зачем надо было разыгрывать весь этот фарс с любовью? – Она фыркнула. – Любовь! У вас это здорово получилось, Эрнст, или как вас там на самом деле зовут?

– Да ты о чем? – медленно произнося каждое слово, спросил он.

– Ну так знайте: для вашего поведения есть очень конкретный термин. Подлость – вот, как это называется.

– Люси... – Он встал и зачем-то отошел к противоположной отене. – У меня страшно чешутся руки, Люси...

– У вас экзема? – свирепо поинтересовалась она.

– У меня чешутся руки отхлестать тебя по щекам, Люси!

– Что?! – Она даже привстала от изумления, но тотчас опустилась обратно. – Так что же вы медлите? Вы, ничтожество!

– Встань, Люси! – приказал он.

– И не подумаю!

"Встань – повторил он мысленно. – Подойди и обними меня" – "Ни за что!" – "Встань. Плевать я хотел на весь твой собачий бред. Я люблю тебя. Иди, обними меня и поцелуй". "Нет!!!" – "Встань И не делай вид, будто меня не любишь. Уж кого-кого, а тебя-то я знаю. Иди ко мне". – "Нет... И не смейте мне приказывать. Вы..." – "Я твой муж. Перед богом и людьми. Слышишь? Я люблю тебя. Не знаю, зачем ты затеяла всю эту чертову кутерьму, но если для того, чтобы убедить меня в том, что ты меня не любишь, – то зря стараешься. Встань!"

Она медленно поднялась из-за стола.

"Иди ко мне!"

Она изо всех сил зажмурила глаза и сделала шаг в его сторону – сомнамбула в белой, ниспадающей до самого пола рубашке.

"Иди ко мне, любимая!"

Она сделала еще шаг, еще... И со стоном бросилась ему на шею.

– Милый! – Она целовала его глаза, нос, щеки, замирала, припав к губам, и снова начинала осыпать поцелуями. – Любимый... Родной... Желанный...

Слезы струились по ее щекам.

– Успокойся. – Он бережно поднял ее на руки, сел. Опустил к себе на колени. – Не надо мне ничего объяснять. Просто успокойся и все. Я понимаю, тебе нелегко со мной. Если тебе не по силам оставаться со мной до конца, – не надо. Не оставайся. Теперь я уже не смалодушничаю, Люси. Можешь мне поверить. Ты сделала меня совсем другим человеком. Сильным, всемогущим; бесстрашным... Я и не подозревал, что могу быть таким. Сегодня я снял силовое поле. Взлетел к звездам. Накликал дождь я грозу. Завтра...

– Остановись! – Она подняла на него опухшие от слез глаза. Пристально вгляделась в зрачки. Встряхнула головой, зажмурилась. – То, что ты говоришь, – правда?

– Конечно. Ты же читаешь мысли, зачем спрашивать?

– Читала! – Она покачала головой. – В том-то и дело. А теперь не могу.

– Как не можешь? – удивился он.

– А вот так. – Она пожала плечами. – Натыкаюсь, как на глухую стену.

– Смеешься?

– Если бы! – Эльсинора вздохнула и вытерла слезы подолом рубашки. – Скажи, когда ты впервые это почувствовал?

– Что "это"?

– Собственное всемогущесгво, как ты выразился.

– Часа два назад, а что?