Текст книги "Старший брат царя. Книга 1"

Автор книги: Николай Кондратьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Всего одну, повелитель. Темкин увез пищали, не надеясь удержать засеку. Тут захватили сотника одного, он... – Муса готовился к длинному рассказу, но хан прервал его:

– У нас пушек своих хватит. Давай сюда купца Расыма и вон ту бабу постарше... Развязать их... Толмач, спроси, как звать ее?

Женщина, освободившись от веревок, прежде всего поправила растрепавшиеся волосы и перевязала платок. На вопрос хана она смело ответила по-татарски:

– Я знаю, хан, твой язык. Ульяной меня зовут. Вдовица я, моего мужика-стрельца твои сгубили.

– Так вот, байбича Ульяна, смотри, слушай и запомни. Потом отпущу тебя, и ты все расскажешь воеводе Темкину. Поняла?

– Поняла. Освободишь, спасибо скажу.

Хан повысил голос:

– Я, хан Крыма Девлет-Гирей, благодарю тебя, купец Роман-Расым, за верную службу нам...

Услыхав свое имя, Роман встрепенулся – подался вперед, перестав растирать посиневшие от веревок руки. Затем, слушая хана, склонялся еще больше. Хан говорил: – Он, купец Роман, принял магометанство и зовем мы его Расымом. Он указал нам проход в засеке, помог напасть нежданно на Криволуцкие ворота. Хвала ему!

Ульяна прервала торжественную речь хана воплем:

– Стервец! Зенки выдеру! – И кинулась на Романа. Тот схватил ее за руки и успел шепнуть:

– Замолчь, дура! Басурман брешет, детьми клянусь! Так и скажи...

Ульяна затихла. Спешившиеся нукеры оттащили ее от Романа. Один из них сорвал платок, намотал косу себе на руку, бросил женщину перед собой на колени. Второй, выхватив ятаган, смотрел на хана, ожидая сигнала, чтобы отсечь голову. Хана потешало происходящее, но ему помешал князь Михаил, он подъехал к нему и что-то сердито сказал, нарушив правило: если хану весело, должны веселиться все. Хан протянул руку с раскрытой ладонью, будто защищаясь.

Тут же между ними оказался бдительный мурза Саттар, конем оттеснил Михаила в сторону. А хан обратился к нукерам:

– Вот это боевая байбича! Отпустите ее, поберегите купца, она и вправду может его без глаз оставить. Ха-ха-ха!

Как только нукер выпустил косу из рук, Ульяна торопливо подняла платок, стряхнув его, повязалась, аккуратно спрятав волосы, – даже тут, на глазах у неверных, она не хотела быть простоволосой.

Хан сказал, продолжая посмеиваться:

– Видишь, как ты мне поправилась, байбича, второй раз милую тебя! Я добр сегодня... Так вот, ты пойдешь и скажешь Темкину: таких, как купец Роман-Расым, у меня в крепости множество. Они помогут мне сегодня к полудню войти в Тулу. Я поставлю к вам правителем истинного великого князя Михаила. Кто будет сопротивляться нашей воле, я поступлю вот так. – Хан махнул золоченой камчой: – Отдайте гяуров демонам!

К связанным пленным подскакали татары с обнаженными ятаганами. Хрустящие удары, стоны... Через пару минут на том месте лежала груда еще шевелящихся тел. Ульяна вскрикнула и повалилась без сознания, ее подхватили стоящие рядом нукеры. Хан закончил:

– Бабу отвезти к стене острога и отпустить. А ты, Расым, иди и служи верой и правдой великому князю Михайле Ивановичу. Бери его, князь.

Хан тронул коня и не видел, как Роман упал на колени, закрыв лицо руками, ткнулся в землю. К нему подъехал Сарацин, наклонился с седла и, помогая встать, спросил:

– Что-то не обрадовала тебя, купец, благодарность повелителя. А мы верным слугам хана всегда рады... Держись за мое стремя, тут недалеко осталось. Там, глядишь, и лошаденкой обзаведешься.

Свита двинулась за ханом. Заняв свое место, Ростислав взглянул на Михаила и не поверил своим глазам: тот был бледный до синевы, с остановившимся взглядом. Казалось, он вот-вот совершит что-то непоправимое. Ростислав подосадовал на него: «Ну и великий князь! Готов сломя голову в драку полезть из-за пленников!» И на всякий случай приготовился силой удержать Михаила от неразумного поступка.

Дальше ехали в молчании. Потянул ветерок, туман клубами пошел вверх, через его лохматые клочья проглядывало еще низко стоящее солнце. Открылся брод. Упа тут делала большую петлю и на песчаной пойме разбивалась на множество рукавов. Орда валила во всю ширину брода. По самому мелкому месту двигался обоз. На арбах – горы связок стрел, копий, дротиков, груды лестниц. По три-четыре лошади цугом тянут тяжелые арбы с пушками разных калибров и громоздкие катапульты. Тут же бочки с огненным зельем, ядра, горшки со смолой.

Михаил пришел в себя, синева с лица исчезла, и Ростислав вернулся к любимому занятию – наблюдал за окружающим. Сейчас его внимание привлекла слаженность обозных отрядов. Он и раньше видел, что при обозе ехали группы татар на лошадях, которые, кроме седла, несли еще хомут с постромками. Постромки кончались крючьями. На разбитых дорогах, но песку и на крутых подъемах два-три татарина цепляли крючьями арбу и помогали ей преодолеть на рысях трудные места. Переправив арбу, спешили назад и подхватывали ту, которая застряла.

Взглянув на спутника и поняв, что тот оттаял, Ростислав нарушил молчание:

– Вот мы хаем: орда! А у нее поучиться надо. Смотри, как они ловко помогают телегам. Михайла Иваныч, ты прикажи воеводе Деридубу присмотреться...Тот вдруг резко повернулся к Ростиславу и злобно крикнул:

– Какие телеги?! Как ты можешь?! Ты же видел, что произошло?

– Все видел. Не повезло людям.

– Повезло, не повезло! Ты слыхал, что он сказал? Он забыл, что рядом с ним князь русский! Не послушал меня! А я его просил, чтобы он помиловал их и заставил мне крест целовать. А он... Изверг рода человеческого!

– Потише, потише, князь... У него есть основание не верить нашему крестоцелованию. – И громче добавил: – Вот и славный Тула-град!

Они выехали на левый берег Упы, и над убегающими белесыми клубами тумана и дыма открылся тульский кремль. Над темными высокими стенами гордо поднимались сверкающие в лучах солнца золотые луковки Успенского собора. Ростислав и Сарацин, чтобы не гневить хана и слуг его, спешно перекрестили грудь малым крестом. А Михаил, нарочито энергично сняв шишак, начал истово креститься и громко шептать молитву.

7

На реке Упе против устья Тулицы лежит лесистый остров. Невелик, с версту длиной и саженей сто в поперечнике. Рядом, на правом берегу Упы, проклятый Муравский шлях, по которому нередко нежданно-негаданно приходит беда. Зараньше узнал о ней, уйдешь в леса, а вдруг наскочит орда – единственное спасение тикать вплавь через рукав Упы. Не нагнала вражеская стрела считай, повезло. Упа тут сжата островом, в рукавах вода кипятком бурлит, не всякий татарский конь в нее пойдет. Да если и переплывет татарин протоку, по острову конному не проехать кругом бурелом, коряги, а пеший татарин, всем известно, боец никудышный.

Никто не скажет, кем и когда был насыпан земляной вал на северо-западе островка, огражденный заостренным частоколом. Острог назывался Устуля, а то и просто Туля. Теперь тут притулились уже несколько семей, потом выросла часовенка Воскресения Христова, о чем и свидетельствовала летопись начала XII века. В XIV веке, говорят, Тула привлекла внимание хана Чинабека, и он подарил острог своей жене, царице Тайдуле. Потом Гула перешла в Рязанское княжество, а в начале шестнадцатого века оказалась в Московском.

Теперь город разросся, люди селились главным образом против острова на левом берегу реки, хотя правый возвышеннее, удобнее для жилья: отпугивала близость Муравского шляха. Началась рубиться Тульская засека, появились вой с воеводами. При великом князе Московском Василии III Иоанновиче возвели крепости по городам Тула, Епифань, Венев, Чернь. Так, в Туле к 1509 году возник огромный Дубовый острог – три версты бревенчатых стен на земляной насыпи с боевыми башнями, глухими и воротными. Внутри острога к 1521 году возвысился невиданной красоты детинец – каменный кремль, и не раз о его могучие стены разбивались набеги крымцев и астраханцев... И вот еще один...

...Воевода тульский, князь Григорий Иванович Темкин-Ростовский, в эти тяжелые для города дни захворал старческой болезнью – суставы ломило, спину корежило, разогнуться не мог, хотя и было ему от роду всего пятьдесят лет. Пользовала его знахарка, старуха с хищным носом и длинноволосой родинкой на щеке; поила горькими отварами, обложила мешочками с горячим песком. Воевода полусидел в кровати, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Однако облегчение не приходило, боль и тяжелые мысли не давали покоя. С начала лета стали приходить тревожные слухи – крымцы зашевелились. Три дня тому узнал: на Тулу идет царевич Магмет, а хан – на Переяславль Рязанский с большим полком. Царю гонца послал, а тут вдруг определилось: Магмет передовой отряд ведет, за ним сам Девлет-Гирей с многими тьмами!.. Погнал новых гонцов, а уж опоздал – крымцы перед засекой!

И еще беда: как указано, все тульское воинство ушло в Рязань-город, а засеку должно охранять ополчение из Пронска и Михайлова. Дни бегут, а ополчение не показывается. Держать засеку пришлось своими силами. Если бы не бабы, и детинец оборонять некому было бы...

...Короткая летняя ночь годом тянулась. Перед глазами киот. Огонек лампады отражается бегущими искрами на золоченых окладах икон. Темнеет окно... Уж скорее бы рассвело, может, легче станет... А там в ночи на стенах Дубового острога, на детинце вои не спят ли? Зорко ли несут службу? Он, воевода, не в силах проверить их! А на засеке... Погиб князь Слепнев, засечный воевода, Царство ему Небесное! Вчерась похоронили. Теперь засеку его сын Федор бережет. Молод, конечно, но с отцом все время был, дело знает...

Возникла знахарка, ввалившимся ртом то ли молитву шепчет, то ли наговор:

– ...отведи от раба Твоего Григория напасти и лихости, изгони из него болести. Дай ему силу Самсонову, вложи в руцы его разящий меч против супостатов и ворогов! Ежели не так что делаю, накажи меня, рабу Твою многогрешную!

Подошла, плотнее уложила мешочки с песком. Те, в которых песок остыл, понесла менять в соседнюю горницу. Вернулась и прошамкала:

– Княжич Федор там

...Воевода обрадовался:

– Вот и ладно! Зови.

Но Федора Слепнева звать не понадобилось, он уже здесь. В прихожей доспехи сбросил, сапоги снял. Вышитая рубаха латами натерта, рыжие пятна от воды или от пота на ней, на шелковых портах тоже. Вошел, поклонился низко. Воевода позвал:

– Подойди поближе, садись на скамейку, чтобы видел я. Вот так.

Смотрит Темкин: лицо Федора не по годам строгое, тугие желваки на скулах перекатываются. Понял, что ничего хорошего не скажет княжич.

– Ждал тебя, Федя. Слава богу, что жив... Говори все без утайки.

– Прямо к тебе я с засеки. Видать, обошел Девлет купца Романа. На нашу засаду татар с тысячу навалилось, многих побили. Потом на Криволуцкий проезд с двух сторон ударили. Наших там сотни не оставалось, биться невмоготу стало, пришлось отступать.

Воевода усомнился:

– А может, предал купчишка?

– Нет, Роману верю. Был бы он заодно с татарами, нас и на засеке, и у Криволуцкого всех бы положили. При нем я объяснял, откуда станем ударять, как в трудную минуту отходить будем... А отступили мы, как ты учил, через Осиную гору, супостатов там не было... Как вышли на всполье, наткнулись на разъезды татарские, благо нас малый воевода Климентий выручил, он провожал, говорит, трех гонцов со словом твоим к государю.

– Да, Федя, теперь вся надежда на этих ребят. Намедни я промашку дал, не поверил, как надо, и государя известил, что идет царевич Магмет с малыми силами. А на деле сам Девлет– Гирей пожаловал! Не дай Бог, вышлет Иоанн Васильевич один полк... Быть беде неминучей!.. Ну, ладно, зелье пушкарям выдали?

– Выдают. Всего по две бочки на стену приходится. Пять бочек в погребе осталось... Котлы, вар, воду, дрова к стенам поднесли. Бревнами и камнем ворота заваливают, только лазы оставляют.

– Как там на дубовых стенах, люди все знают, как уходить в детинец?

– Климентий всем десятникам приказал засветло пройти по завалам от стены до лаза. А Ивановские ворота кремля открытыми держим, над ними на помосте гору камня насыпали. Когда надо будет, завалим ворота вместе с ворогами прорвавшимися. А пока открыли для вылазки. Охотников сыщем...

– Ой нет, Федя! Беречься будем. Дай Бог стены кремля оборонить. Люди ведают о силе вражеской? Боятся?

– Известное дело, боятся. Всем ведома лютость татарская и жизнь в неволе. Биться насмерть будут и вои и мужики, и бабы с ребятишками от них не отстанут. Как ты распорядился, отпустили мы татей и воров разных. Владыка Кассиан их к крестоцелованию привел. Так вот старый тать Крушина сказал: «Крест мы целовать станем, но и без этого не до татьбы, когда смертный час от врага наступает!» Дал я им оружие, с моими ребятами на стены стали.

– Ладно, Федя, ладно. Хорошо, что веришь в людей. А все ж остерегаться надо... А благочестивый владыка Кассиан большое укрепление в вере совершил, дай Бог ему здоровья. Ведь мог бы загодя вернуться в Рязань, а он с нами остался, свое пастырское благословение всем дает, татям даже... Ты сейчас отдыхай... А на стены пойдешь, сам проверь, во всех ли десятках копья есть, много ли ухватов да рогачей собрали. Каждый ли десяток доброхотов опытного воина десятником имеет, при плохом десятнике зря головы положат. Чтобы малых детей и немощных под стены и в башни отвели. Обязательно скот из подклетей выгнать – пожары будут. Воды заготовить больше нужно... Ой, сколько дел-то, а я колодой лежу...

8

После ранней заутрени из собора под колокольный звон вышел весь церковный клир с иконами и хоругвями, за ними молящиеся, большинство женщины и старики. Крестный ход направился к Пятницким воротам. У подворья Темкина остановились. Епископ рязанский Кассиан и второй воевода Климент Высоков вошли к воеводе во двор.

Федор Слепнев наблюдал со стены, как они уходили с подворья, и крестный ход двинулся дальше вдоль стены к Никитской башне. Повременив немного, Федор направился к воеводе, чтобы рассказать, как татары готовятся к приступу. Вошел в ворота подворья и диву дался: сгорбленный воевода в одном летнике спускался с крыльца, два холопа поддерживали его. Позади стрелец нес меч, кольчугу и шлем. Дородная жена князя гусыней переваливалась за ними, да две девки несли шубу и скамейку. Шествие замыкала, громко причитая, знахарка.

Федор, сняв шлем, низко поклонился воеводе. Тот перестал кряхтеть и, отдуваясь, произнес:

– Зри, молодец, без подпоры идти не могу...

Пользуясь остановкой, знахарка, забежав вперед, шамкала:

– Князюшка, Христом Богом прошу, иди в постельку! Нельзя тебе ходить, суставы поломаются!

– Не вопи, старая, без тебя тошно. Пойдем, Федя, на стены. Своими глазами посмотреть хочу, что вокруг деется.

На крепостную стену Темкин поднимался с превеликим трудом. Бывалые стрельцы, не раз видевшие воеводу в боевом деле, кланялись ему и печалились. Здорово поддался он болести, борода и усы совсем поседели, орлиный взгляд не горел прежним огнем, да и вид боевой потерял: казалось, ростом ниже стал, согнулся, на голове вместо шлема боевого – скуфейка потертая; на дворе лето, а он шубу на плечи накинул... Правда, на верхнем настиле отстранил холопов, батажок потребовал и на него оперся. Сказал только:

– Палят!

Отозвался Климентий:

– Палят, князь. Ночью со стен дубовых наши ушли.

– В поле много осталось?

– Остались, князь. Ржевитинов Первушка сам-девять, да Олферка Кочемаров со товарищами с дальней засеки не вернулись.

– Теперь им не поможешь.

Темкин шел по стене, останавливался, меж зубцами всматривался в поле, видел врага и разгадывал его замыслы...

...От Ивановской степы кремля до острожного частокола – триста саженей. Тут крымцы хозяйствуют вовсю. Острожные Никитские ворота разобрали, расширили проезд и везут наряд. Рядом с кладбищем разровняли площадку и устанавливают пушки, не хоронясь. Догадываются, стервецы, что у туляков мало огненного зелья. Самые большие осадные пушки – кулеврины направляют на Ивановские ворота кремля.

Подошел голова пушкарей, с поклоном попросил разрешения стегануть по неприятельскому наряду, попугать хотя б. Темкин запретил:

– Не станем пугать, Мефодич, нельзя, зелья мало. Жди, будем от приступа отбиваться.

Все видели – крымцы готовились к большому приступу. Тысячи спешились, разбирали лестницы, удлиняли их. Коней коноводы уводили на луга, вниз по Упе. Надо полагать, главный удар готовился на Ивановскую стену.

Пошел Темкин дальше. Тут до дубового частокола побольше ста саженей. Против Одоевских ворот кремля пушки крымчаки ставят прямо на валу, частокол пожгли, попилили. На башню Крапивенских ворот легкие пушки затаскивают. Самим бы нужно было башенку подпалить! А за дубовыми стенами конные спешиваются. И на этой стене горячо будет!

Против Пятницкой стены татарских сил поменьше, может, сотни три, пушек всего пять. А за острожными стенами несколько сотен конных – готовятся отражать передовые отряды московских войск, ежели те появятся. Перед речной стеной кремля вообще пешего войска не видно. Вдали, по берегам Тулицы, сотни поставлены также для встречи царева войска. Отсюда идти на приступ противнику не с руки, понимает орда! Тут дубовая стена стоит прямо на берегу Упы, всего в двадцати саженях от кремлевской. С ходу надо еще быстроводный рукав Упы переплыть. Видно, крымчаки частокол пытались зажечь, но дуб у воды плохо горит, и стена стоит крепко. Зато на острове кипит работа, десятка три пушек притащили. Тут же собрали метательные машины-катапульты, а кругом бочки да горшки со смолой, костры зажгли – отсюда каленые ядра посылать станут да горшки с горящей смолой. Темкин велел голове пушкарей:

– Мефодич, видишь, через рукав речной бочки переправляют и горкой складывают? Это, полагаю, смола. Так вот, погодя чуток, эти бочки разбей и смолу зажги. Чем больше сгорит, тем меньше на нашу голову свалится. Понял? Пять зарядов хватит?

– Маловато, князь, но попробую.

– У тебя, Федя, глаза молодые, считай бунчуки с шарами – это знаки тысячников татарских, а хвосты конские на копьях – сотников. Сколько их против каждой стены и куда двигаться будут, мне говори. А это что?

Против ворот два татарских всадника подняли копья, на них головы человеческие, легкий ветерок русыми кудрями играет. Горестно ответил второй воевода Климентий:

– Гонцы мои, что вчера послал. – Шлем снял, перекрестился.– Ты говорил: троих послал. Значит, один проскочил.

– Плохо дело, князь. Третим был Ермилка, сын купца Кузьмина. Вдруг он к отцу подался! А мы кругом обложены, до ночи никто не проберется. Да и ночью...

Темкин ничего не ответил. А позднее приказал собрать на Одоевской стороне всех сотников и десятников, дворян ратных и всех прочих, у кого в подчинении пять и больше ратников. За епископом особого холопа послал.

Федор смотрел на князя и видел, как на глазах крепнет воевода без вмешательства знахарки, хотя она и ходила за ним по пятам и шептала свои полузаговоры-полумолитвы. Действительно, из подворья вышел больной человек. Со стен увидел несметные силы вражеские и не пал духом, а, наоборот, ободрился, заметно распрямился, на батожок меньше опирался. А когда вернулся переходами на Ивановскую сторону, палку отбросил, снял шубу с плеч, потребовал кольчугу и шлем. Но надеть не успел...

Со стороны Хомутовки появились три всадника – два татарина, а между ними баба, видать, русская. Лучники натянули тетиву, но князь стрелять запретил. Конники подскакали к воротам на полполета стрелы, спихнули наземь бабу и, нахлестывая коней, умчались. Баба встала с земли, прихрамывая, направилась к воротам. Стрельцы узнали ее: то была вдовая стрельчиха Ульяна. Ее пропустили в кремль, она поднялась на стену и, обливаясь горькими слезами, поведала о гибели пленников и кумы Марии, о том, что сказал крымский хан и прошептал Роман-купец.

Выслушал ее Темкин и отпустил:

– Спаси Бог тебя, Ульяна. Иди отдыхай.

– Не до отдыха, князюшка. Дозволь на стене остаться, мечом и луком я не хуже стрельца орудую.

– Истину говорит, подтвердил Федор. Видел я ее в деле.

– Ну, раз так, оставайся здесь, на Ивановской стене. А ты, Климентий, пошли кого потолковее к жене купца. Пусть порасспросит, может, взаправду хан перехитрил Кузьмина.

Темкин надел кольчугу, связанную из мелкого кольца, поверх накинул полукафтан голубого шелка, пристегнул меч дедовский, блестящий шлем с бармицей взял в руки. Спустился на нижний помост, подошел под благословение епископа, а потом обратился к теснившимся перед помостом:

– Святые отцы и вы, братия по оружию! Прогневали мы Господа, послал Он нам испытание великое за грехи наши. Грозный час настал! Силы ворога в пол стократ превышают наши. Окружены мы и обложены со всех сторон, и днесь ожидать нам помощи не от кого. Будем возлагать надежду на мечи наши, на стены надежные и на Господа Бога всемогущего! Станем молить Его, чтобы Он смилостивился и помиловал нас, рабов Своих. Нас мало, потому призываю всех мужей, и старых и малых, способных поднять меч, к ратной страде на стене города нашего. Женам и девам – раневых пользовати, знахарям и лекарям помогати. Стрелецкий голова Осип с доброхотами по дворам ходить будет, пожары тушить – его забота. Скот из подклетей выпустить. Немощных и детей-малолеток в башни и под стены спрятать. Ежели кого в грабеже заметят – кончать на месте, такое мое повеление. Владыка благословит священнослужителей быть на стенах вместе с воями, там и требы свершать. В случае моей смерти воеводой станет товарищ мой, Климентий Высокое. В товарищи ему назначаю Федора. Молод он, но в ратном деле сведущ. Воздастся слава оставшимся в живых! Погибшим от рук вражеских – вечная слава и вечное блаженство в райской обители! А теперь, братия, вознесем нашу молитву Всевышнему.

Торжественное молебствие о даровании победы служил сам владыка епископ рязанский Кассиан в присутствии всего церковного клира и в полном праздничном облачении. Золотое шитье причта, оклады икон, кресты и хоругви искрились живым огнем в лучах поднимавшегося солнца. Торжественное песнопение вселяло в защитников веру в возможность победы. Все преклонили колена, многие плакали, взывая к Богу.

После молебна вои надели шлемы и разошлись по своим местам. Пушкари принялись раздувать походные горны, в которых калились жагры – запальники. Ярче вспыхнули костры под котлами, где кипела вода и пузырилась смола. На помостах приготовились поднимать бадейки с кипятком и смолой. Священники спешили на стены, за ними старухи несли иконы и хоругви.

Воевода Темкин теперь уже без посторонней помощи поднялся на верхний помост. Он встал между зубцами, холоп щитом прикрыл ему грудь. Перед его глазами открылось пространство до самых далеких лесов, серое месиво пеших и всадников заслонило зелень травы. Но особо привлекли его внимание движущиеся передовые отряды со штурмовыми лестницами. На каждую лестницу десяток спешенных татар, около них ехали верховые с огромными бурдюками, поливали их водой – мокрый халат предохранит от горящей смолы. За ними двигались два десятка лучников с полными колчанами стрел... Против Ивановской стены выходило полсотни лестниц, а на некотором удалении – еще столько же. Перед стеной, на которой защитников меньше сотни, скопилось больше двух тысяч неверных! А дальше еще тысячи!

Подошел Федор с посыльными от других стен и доложил, что против трех стен кремля готовы к атаке по две-три тысячи татар.

Сотник с Одоевской стены Кусков попросил:

– Дозволь, князь, шугануть из пищалей по передовым.

– Нет, не след, рано, – запретил Темкин, – пускай они первыми начнут.

А между тем со стен понеслась ругань. Все, кто мог говорить по-татарски, всячески поносили пришельцев. Татары, знавшие немного по-русски, не оставались в долгу. Брань, визг, выкрики нарастали. Удачное обидное выражение подхватывалось и неслось вдоль стен, сопровождаемое смехом, гоготом, свистом.

И вдруг на стене затихли люди... Все всматривались в даль, многие крестились: среди моря халатов, островерхих колпаков показался отряд в русских кафтанах. Впереди на белом коне витязь в сверкающем златом и серебром княжеском одеянии. По бокам от него – справа богато одетый русский молодец, а по левую – священник на коне, в рясе темного шелка с крестом на груди. А над ними парчовая хоругвь с образом Георгия Победоносца. Остановились на достреле, развернулись полукругом. На середину выехал священник, осенил стену золотым крестом и произнес рокочущим басом, покрыв все звуки многотысячной толпы:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Граждане Тулы! Говорю вам слова великого князя Рязанского Михаила Иоанновича. Вот он перед вами! Он рече: «Православные, велика горесть моя! Вороги внешние и внутренние терзают дедовину нашу. Смертельная опасность нависла над городом Тулой. Аз хочу избежать кровопролития. Войска хана крымского отойдут от стен тульских, как только вы поцелуете крест на верную службу мне, законному вашему повелителю. Хан крымский Девлет-Гирей согласен ограничиться легкой данью...»

Голос священника отчетливо разносился но всей округе. И у татар, и у туляков установилась чуткая тишина, кто слушал и понимал, а другие просто прислушивались, как прислушиваются к далеким раскатам грома.

У князей Темкиных-Ростовских были давние нелады с великими князьями московскими и с нынешним царем русским. Однако князь Григорий отлично понимал, что стоящая перед стенами горстка отщепенцев – люди Гирея. Поэтому, долго не раздумывая, подозвал сотника Кускова:

– Ты шугануть хотел? Давай по предателям и ворам!

Кусков бегом сбежал на пушечный ярус, крикнул полураздетому пушкарю, который смотрел в бойницу:

– Бей по ворам!

Пушкарь оторвался от бойницы:

– Так ведь там же хоругвь?!

– Под хоругвь и целься!

Пушкарь посмотрел вдоль ствола пушки, постучал молотком по клинушкам, при помощи которых регулировалась наводка, охватил за древко жагару и поднес ее, раскаленную, добела часть к запальному отверстию. Пушка подпрыгнула, и из бойницы вместе с грохотом вырвались клубы синего дыма. Заряд картечи поднял облако пыли перед конем священника. Конь вздыбился, но был успокоен крепкой рукой всадника. Священник поднял сверкающий крест над головой и заревел звероподобно:

– Антихристы! Да покарает вас Всевышний!! Анафема-а– а-а!! – Он повернул коня, и вся группа русских ускакала.

Второй выстрел раздался из другой бойницы, заряд картечи поднял пыль на том месте, где только что находился князь Михаил. И тут же вздрогнула земля: вся артиллерия татар открыла огонь по кремлю. Ядра били главным образом по бойницам башен и стен, поднимая красную кирпичную пыль, оставляя на стенах серые сколы, будто бросали куски грязи. Более удачные выстрелы откалывали куски от зубцов. Пушки крупного калибра – кулеврины – стреляли по воротам, железные ворота гудели под ударами ядер, но держались. Обстрел продолжался долго, татары не жалели огненного зелья и ядер. Кремль отвечал редко, но каждый выстрел приносил большие потери крымцам. Удар по острову зажег запасы смолы и вызвал среди ордынцев панику, но сотники камчами вернули побежавших и заставили их тушить огонь...

Густой сине-серый дым поднимался над округой, легкий ветерок гнал его, окутывая стаи крымчаков внутри Дубовой крепости. Посерела вся долина за острогом. Даже солнце потеряло свою яркость, налилось кровью, как при сильном тумане.

Затихла канонада примерно через час. Загудели трубы, загремели барабаны, резко резанули воздух свистульки. Их заглушил разноголосый вопль: «Алла-а-а!!» Черная волна штурмующих подкатилась к стенам кремля. Со стен по ним ударили пушки, но они наносили лишь малый урон, татары быстро укрывались под стенами, в мертвой зоне.

Дроб – картечь достигала только лучников, кои перебегали с места на место саженях в тридцати от стены и осыпали стрелами верх стен. Стрелы зло свистали между зубьями, и многие защитники крепости уже поплатились жизнями, когда высовывались, чтобы вылить на головы татар кипяток, горячую смолу или пытались отпихнуть рогачами приставленные к стенам лестницы. Оттолкнуть их удавалось не всегда: лестницы прижимали к стене канаты железными кошками, что цеплялись за настил. И вот уже на стену вскарабкался первый десяток, второй крымчаков, озлобленных сопротивлением русичей. На стенах закипала рукопашная схватка. Крики, визг, звон сабель нарастали.

Федор нетерпеливо выхватил саблю и хотел ринуться в гущу схватки, но Темкин удержал его:

– Стой тут, Федя, не спеши. Пойдешь туда, где будет труднее, и не один, а со стрельцами.

Воевода стоял на площадке верхнего настила, рядом – два стрельца с бердышами. За ним на спуске в пушечный ярус виднелось еще с десяток стрельцов. Они в сече участия не принимали, относили раненых к стене и тут же бегом возвращались.

Рядом на краю помоста знахарка стояла на коленях перед распростертым окровавленным воином. Она только что из груди его вынула наконечник стрелы и, сжав края раны, пыталась остановить кровь, шепча слова заговора.

Воин застонал, открыл глаза и вздрогнул от испуга, увидав над собой крючковатый нос и огромную лохматую родинку. Знахарка же ворковала:

Вот и ладно, Ванюша! Испугался меня, а у тебя руда остановилась. Лепо, лепо, парень. Раз меня испугался, значит, смерти бояться не будешь. – Раненый закрыл глаза и что-то прошептал. – Помолчи, помолчи, тебе говорить нельзя. Сейчас перевяжу чистой тряпицей, а ты усни, усни. Пить потом дам. Глядишь, к завтрему и полегчает. Спи, спи...

Княжич Федор оглядел стену. Татары упорно лезли между зубцами, гуляки встречали их саблями, копьями, вилами, рогатинами. Бабы лили на врагов смолу, кипяток. Иногда наступало затишье, но потом сеча разгоралась с новой силой. Кое-где защитников оттесняли. К таким прорывам спешили с горсткой воинов десятники, происходили жестокие стычки, живые и мертвые валились с помоста. Сюда нередко первым поспевал Вася-юродивый, старичок юркий, как подросток. Обвешанный гулкими веригами, он с топором и ухватом в руках рубил канаты, с удивительной силой для такого тщедушного тела отталкивал от стен лестницы с гроздьями татар. Стрелы со звоном отскакивали от его вериг. Бабы крестились и шептали: «Вася – то, Вася наш – святой! Стрелы вражьи его не берут!»

Спокойнее было на речной стене. Молодые бойцы оттуда бегали помогать Ивановской и Пятницкой стенам. Башенные пушки стреляли редко и только вдоль стен, где особенно много скапливалось крымчаков: пороховое зелье надо было беречь.

Зато татары непрерывно вели огонь. Их пушки теперь били по кремлю, над стенами с шипением проносились каленые ядра. Огненными шарами они прыгали по улицам, закатывались под сараи, под избы, и оттуда сразу начинал валить дым.

Катапульты швыряли горшки с горящей смолой, оставлявшие в небе следы черного дыма. На месте падения горшка мгновенно вырастало дерево дымного огня. Возникали все новые и новые пожары, а тушить было некому.