Текст книги "В концертном исполнении"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Действуя на расстоянии, Лукарий приподнял его и с силой встряхнул.

– Ну?

– Оставь его, Лука! – Голос исходил из угла, где набравшее силу мерцание начало приобретать человеческие формы. – Я же вижу, ты мучаешь его специально, чтобы меня подразнить! – Стряхивая с себя искорки, Серпина выступил из красно-коричневого свечения. – А ты, Шепетуха, должен знать – служба неотделима от страданий!

Следуя примеру Лукария, тайный советник был облачен в свой традиционный человеческий облик. Одетый в современный костюм, с платочком в кармане, подобранным в тон яркого галстука, он был свеж и элегантен. Длинная стрижка крупно вьющихся волос придавала его круглому благообразному лицу нечто артистическое, вкрадчивая манера двигаться и говорить усиливала это впечатление.

– Тех, кто жалуется, никто не любит, и прежде всего начальство. – Серпина говорил почти нараспев, легкой, небрежной походкой продвигаясь к центру студии. – Тебе трудно, а ты служи!

– Патрон! Наконец-то! – Леший бросился к Серпине, не добегая нескольких шагов, остановился, в порыве восторга прижал к груди сложенные лапки. – Он меня пытал, он хотел меня Сикейросом! Но я как партизан!..

– Значит, плохо пытал. – Тайный советник брезгливо поморщился, отвернулся от своего агента.

– Я, как приказано, начал его «колоть», – не унимался Шепетуха, преданно глядя в отутюженную спину начальства, – а он меня по стене! А еще обещал превратить в шайку в женской бане для большего морального страдания!..

– Молчать! – тихо, но очень внятно приказал Серпина, и его лицо профессионального добряка исказила гримаса гадливости. Стерев ее, словно тряпкой, он повернулся, простер руки к наблюдавшему за сценой встречи Лукарию и, будто только что его заметил, патетически воскликнул: – Лука! Друг мой! Как я рад тебя видеть!

Однако хозяин студии не спешил принять Серпину в объятия. Скрестив руки на груди, он с саркастической улыбкой смотрел на приближавшегося друга детства. Наткнувшись на столь прохладный прием, тайный советник укоротил свой приветственный бег и не без обиды в голосе продолжал:

– Ты мне не рад? А ведь, помнится, были мы закадычными друзьями. Нет, положительно, с твоей стороны это чистопородное свинство!

Действительный тайный советник замер посреди студии, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство, не глядя опустился в услужливо поданное Шепетухой кресло. В наступившей тишине Лукарий услышал, как в нижнем мире пробили часы. Анна ждала, в то время как игра была лишь в самом начале, и правила ее от него не зависели. Повинуясь им, он холодно посмотрел на Серпину, сухо спросил:

– Чем обязан? Впрочем, я не сомневался, что Служба тайных операций нанесет мне визит, однако на посещение столь высокого гостя надеяться не смел. Для заурядного домового это великая честь!

– Брось, Лука, не уничижайся! – Серпина развалился в кресле, закинул ногу на ногу. – Опала пройдет, и ты займешь подобающее место в своем департаменте. Никто не ставит под сомнение твой высокий ранг в иерархии Светлых сил.

– Ты пришел вернуть меня из ссылки? – усмехнулся Лукарий.

– Не совсем. – Тайный советник поиграл золотой цепочкой своих часов. – Но посодействовать могу. Ты ведь знаешь, я не последняя спица в нашей колеснице. У нас хорошие связи, в том числе кое с кем из руководства Департамента Светлых сил. Повсюду есть трезвые, реально мыслящие политики. К примеру, то, что раньше считалось чуть ли не вероотступничеством, можно при желании выдать за инициативу. Подумай об этом, жизнь, как говорил классик, – это искусство компромиссов.

– Ну, Серпина, зачем же мне тебя беспокоить! Ты ведь и так для меня много сделал! – скривил в улыбке губы Лукарий. – Достаточно того, что в ссылку я попал по твоей милости.

– Прошу тебя! – взмолился Серпина, картинно заламывая руки. – Не надо путать дружбу со служебными обязанностями. Тот, кто допустил неверие в правильность действий вышестоящих, в любой иерархии просто обязан понести наказание. Это такой же естественный закон, как закон всемирного тяготения. И потом, как я вижу, ты считаешь, что я тебя спровоцировал. Ты считаешь, что я на это способен? – Тайный советник приложил руки к тому месту на груди, где у людей бывает сердце. – Да, способен. Да, спровоцировал! – продолжал он уже совсем деловым тоном. – Но исключительно в рамках служебных обязанностей! Ничего личного и, между прочим, для твоего же блага. Помнишь: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не простится. – Он хохотнул, обращая все в шутку. – Стоит ли, Лука, об этом вспоминать? Весь мир играет по единым правилам. Поверь, старина, был бы ты на моем месте, ты сделал бы совершенно то же самое, потому что это диктует природа власти. Власть не может быть моральна или аморальна, она либо себя укрепляет, либо разрушает. Ну же, давай поговорим, как старые друзья! Ты все прекрасно понимаешь, а понять – значит наполовину простить.

– Вы с ним поосторожней, он опасный! – бросая косые взгляды на Лукария, горячо зашептал в ухо тайного советника Шепетуха. – Я про него все своевременно докладывал, все как есть, так и писал! И про выходки его, и про своевольство, и про то, что шкурой домового манкирует! А в последнее время он еще повадился ходить в народ, как этот… как пролетарский писатель. Я про то специальный рапорт по службе посылал! А еще, – леший даже задохнулся от служебного рвения, – он в ту, что в старухиной квартире, по уши втрескался! Правду говорю – чтоб мне до Судного дня тлеть головешкой в болоте! – поклялся Шепетуха. – Ладно бы завел шашни с Люськой-привидением, она все-таки своя, загробная, – так нет, он в живую бабу втрескался! Нарушеньице! Мезальянс!..

Серпина брезгливо отодвинулся от лешего, процедил сквозь зубы:

– Пшел вон!

Не успел Шепетуха и глазом моргнуть, как все его тело пошло серой плесенью, и, оставляя после себя хорошо различимый запах тления, он истаял в тихом воздухе студии.

– Трудности с кадрами, вот и приходится работать со всякой швалью. – Тайный советник повернулся к Лукарию, одарил его ясной белозубой улыбкой. – Ни выучки, ни школы, подлость одна, да и только.

– Послушай, зачем вы подсунули Телятникову нашу старую академическую формулу? – Лукарий опустился в свое любимое рабочее кресло.

– Ну, во всяком случае, к тебе это отношения не имеет. Можешь считать, что совпадение. – Серпина закурил, пару раз пыхнул короткой козлиной трубочкой. – Я ведь при вашей прошлой встрече с Шепетухой тоже присутствовал, впрочем, ты это заметил. Всегда был чертовски способным! Теперь я понимаю, именно это и заставило тебя действовать столь быстро и активно…

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, Лука… – Как бы извиняясь за непонятливость собеседника, Серпина развел руками. – Мы так давно друг друга знаем! В последнее время я вообще частенько думал о тебе. Если абстрагироваться от некоторых деталей, наши с тобой судьбы похожи как две капли воды. Ты не находишь, что это символично – после стольких жизней и лет встретиться в том же месте, где прошло наше первое детство? Должно быть, завершился какой-то космический цикл, и мы стоим на пороге нового и неизведанного… Да, это была варварская, дремучая страна… впрочем, такой она и осталась: если что и начинают строить, то норовят поставить на крови…

– Ты, я вижу, меланхолически настроен, – с усмешкой заметил Лукарий. – Тянет на воспоминания?

– А почему бы и нет? – пожал плечами Серпина. – Не так часто удается посидеть с другом, вспомнить былое. То наше первое детство: в нем было что-то простое и чистое, что уже никогда не повторилось. И эта встреча с Хроносом, которая так много предопределила в жизни каждого из нас троих…

– Не утруждай себя, Серпина, не надо! Ты почти дословно повторяешь наш разговор с Евсевием, и я не сомневаюсь, что, идя по моим следам, ты повидался с ним и узнал то, что интересовало меня.

Действительный тайный советник промолчал.

Какое-то время Лукарий колебался, но все-таки спросил:

– Ты нарушил его равновесие?

– Нет! Зачем? Такие никакие, как он, вроде бы живущие на Земле, весьма и весьма нам полезны. Помнишь слова великого пролетарского писателя: «Кто не с нами – тот против нас»? С тех пор мир стал совсем другим, теперь мы стараемся работать мягче, без экстремизма. Будь классик в живых сегодня, он мог бы написать: «Кто не против нас, тот с нами». – Серпина выбил трубку о каблук лакированного башмака, почти грустно продолжал: – Время, старина, изменилось само время. Это всего лишь доставшаяся в наследство иллюзия, будто можно сохранять нейтралитет между Добром и Злом, на самом деле есть всего две разновидности людей: те, кто творит Добро, и все остальные. Так вот, все остальные – это наши люди. От неделания Добра до делания недобра – только маленький шажок: не задавай себе вопроса, кто ты и зачем ты пришел на эту Землю.

– Сегодня ты удивительно томен и грустен, пожалуй, таким я тебя никогда и не видел. – Лукарий изучающе разглядывал Серпину.

– Ты прав, мне сегодня грустно, – согласился тайный советник. – Знаешь почему? Я прощаюсь… Я прощаюсь с тобой, и навсегда!

– Не рано ли, Серпина?

– Нет! Честно скажу, мне нравилась твоя горячность, когда ты узнал о существовании секретного протокола между нашими департаментами. Я и сам был не в восторге от соглашения поддерживать в мире равновесие между Добром и Злом. Это лишило нас соревновательности, но, в отличие от тебя, я смирился. Есть вещи, которые превосходят твои возможности, и их надо принимать как данность. Ты этого не понял, как не понимаешь и сейчас. До тебя почему-то не доходит, что если Он дважды не пожелал заметить твой протест, значит, с тобой самим что-то не в порядке! Да и кому какое дело до этой маленькой планетки на задворках галактики! Не я, не ты, а Он создал мир таким, каков он есть, и, значит, все, что происходит, происходит с Его ведома и в соответствии с Его замыслом! Низвергнув Денницу с небес и превратив падшего ангела в Люцифера, Он, тем не менее, не отнял у него могущества и власти. Ты не задумывался – почему? Да потому, что павший серафим был нужен Ему в этом новом качестве! Тогда, спрашивается, против кого ты восстаешь? Неужели ты думаешь, что мелким, ничтожным людишкам нужна твоя жертва? У них есть надежда, и этого вполне достаточно, чтобы дотянуть до могилы, – Серпина мелко засмеялся. – В первый раз, не знаю уж почему, но тебя приговорили только к ссылке. Теперь на такую мягкую кару ты рассчитывать не можешь.

– И ты пришел, чтобы, как и в прошлый раз, дать предлог суду?

– О нет, – махнул рукой Серпина. – В прошлый раз тебя не могли судить за ересь, потому что это было связано с тайной соглашения, теперь же ты уже так накуролесил, что никакого предлога не требуется. Ты ведь не станешь отрицать, что остановил Циссоид времени?

– Хорошо, – ушел от прямого ответа Лукарий, – если твой приход не провокация, тогда зачем ты здесь?

– Не торопи меня! – попросил Серпина, вновь разжигая трубку. – Все не так просто, как может тебе показаться. Мы прекрасно понимаем, в какое трудное положение ты себя поставил, и, хотя это тебе покажется странным, готовы протянуть руку помощи.

– Мне? – Лукарий удивленно поднял брови. – Вашу руку, вашей помощи?

– Не спеши ее отталкивать! – усмехнулся Серпина. – Помнишь, в разговоре с Хроносом я сказал, что он глупец? Так вот, я просто оказался честнее вас с Евсевием.

– Ты так думаешь?

– Знаю точно! Я сказал то, что вы подумали и не могли не подумать. Потому что в каждом человеке сидит этакая червоточинка, источник грязных мыслей. В нем вечно живет искушение, и это не его вина, потому что таким он был создан. Господь, что касается людишек, оказался большим мистификатором. Они не знают, откуда пришли, и понятия не имеют, когда и куда уйдут. Если кто и доходит до чего-нибудь стоящего своим умом, ему как раз время умирать. Ну, скажи честно, разве это не издевательство – заставлять их жить в мире сменяющих друг друга надежд и отчаяния? – Глаза Серпины были печальны, Лукарию даже показалось, что он разглядел в них нечто человеческое. – А теперь подумай, – продолжал тайный советник, – если Господь искушает человека в мыслях его, дурачит, держа в неведении каждую минуту муторной, полной страданий жизни, тогда, может статься, Он и создал людей ради собственной забавы? Что с них взять – юродивые, фиглярствующие шуты!

Но если это так, то все твои жертвы и борения просто смешны, ты играешь не в той команде. Подумай, у тебя есть прекрасная возможность сменить сторону, присоединиться к тем, кто понял Его замысел и, подыгрывая Ему, подливает масла в костер человеческой глупости. Примкнув к нам, ты станешь действительно посвященным в великую тайну человеческого предназначения. Мы сделаем так, что тебе вернут твой высокий ранг и место в иерархии Светлых сил. Какое наслаждение – знать истинный порядок вещей, чувствовать себя колоссом среди пигмеев! С твоим талантом ты легко войдешь в элиту, в узкий круг тех, кому доступны кулисы этого театра абсурда, кто в деталях знает механизм, вращающий мир… Знает – и молчит.

Серпина поднялся из кресла, небрежной походкой прошелся по опустевшей студии.

– От тебя даже не требуется немедленного решения, – тайный советник улыбнулся, подмигнул со значением. – «Нет времени»… как часто мы повторяем эти слова, не задумываясь над их глубинным смыслом… А ведь та женщина в нижнем мире – она ждет, она надеется! Кстати, ее судьба тоже будет зависеть от твоего ответа. Как счастлива будет она вновь увидеть тебя – сильного, уверенного! И как расстроится, узнав, что по собственной глупости ты упустил ваше счастье! И надо-то всего ничего: скажи, как именно ты остановил Циссоид времени, и это тебе зачтется. Можешь не сомневаться, в нашем департаменте умеют ценить готовность сотрудничать…

– Значит, все-таки удалось расшевелить осиное гнездо? – Лукарий с усмешкой посмотрел на Серпину. – Забеспокоились! Такое от Него скрыть не удастся!

– Ты слишком все драматизируешь. Конечно, твоя бездумная выходка причинила некоторые хлопоты, но над генератором уже трудится объединенная команда обоих департаментов. – Тайный советник устало махнул рукой. – Ну а те, кто мог бы обратить Его внимание на случившееся, не захотят беспокоить Создателя такой мелочью. Тебе самому должно быть понятно – никто в этом мире не готов к Судному часу!

– А если все же Он узнает?

– Полно, Лука, полно! Может быть, это и было бы страшно, но уж больно много запачкавшихся… Тут, мой дорогой, начинает действовать другая логика. Когда все кругом чисты, грязному хочется отмыться, когда же все по шею в грязи, гораздо проще это не замечать. Таков универсальный закон человеческого бытия, приложимый и ко всем другим мирам. Честно тебе скажу, я плохо понимаю, зачем ты все это сделал? И потом, что значат эти голые стены и уничтожение бумаг? Романтика, пустая романтика! Бежать тебе некуда, да этого никто и не допустит. Суета все это, Лука, одна суета! Ты не хуже меня знаешь, какими возможностями обладает Департамент Темных сил…

– Думаешь, настало время пугать? – поинтересовался Лукарий.

– Ну зачем же пугать? Давай я просто расскажу, что тебя ждет, если ты не примешь мое предложение. – Серпина остановился за спинкой кресла, почти сочувственно посмотрел на друга своего давнего детства. Голос его звучал ровно и безразлично, но Лукарий без труда расслышал в нем нотки триумфа и превосходства. – Прямо из этой студии ты предстанешь перед объединенным высшим судом двух департаментов, и судить тебя будут за богоборство и преступления против системы. Ты замахнулся на основы основ, на то, что было даровано Господом всем и каждому – на время! В приступе гордыни ты захотел отнять высшую Его милость и должен за это поплатиться. Не улыбайся, я знаю, что ты сейчас думаешь! По незнанию тебе кажется, что ты можешь воспользоваться этим процессом для раскрытия сговора. Ничего не получится – извини, я забыл тебе сказать о предварительной обработке, которой подвергнут твою сущность непосредственно перед доставкой в суд. О, в нашем Департаменте есть большие мастера, из их нежных рук ты выйдешь ягненком! Ты забудешь о своей навязчивой идее с секретным соглашением и признаешься, что пошел на преступление из-за любви к земной женщине – ты хотел быть с ней вечно! Что ж, не ты первый, не ты последний. Такое уже случалось кое с кем из иерархии Светлых сил и, если помнишь, даже описано в Библии. Приговор? – Тайный советник картинно вскинул брови, выдержал паузу. – Приговор будет стандартным: высшая мера – полная дезинтеграция сущности с последующим стиранием из мировой памяти всякого указания на твое существование. Богоборцев нет и физически быть не может – это один из основных постулатов системы, и тут уж она не отступит от буквы закона! Любая структура ставит первой своей задачей собственное сохранение. Лукарий?.. Какой Лукарий? Да нет, вы что-то путаете, такого никогда не было!

– И кто же доставит меня в суд? Уж не ты ли? – усмехнулся Лукарий.

– Представь себе. Я прекрасно знаю твою сверхъестественную мощь и не забыл своих поражений, но на этот раз я справлюсь. – Серпина был совершенно спокоен и уверен в себе.

Лукарий поднялся из кресла, расправил плечи. Веселая злость искрилась в его живых блестящих глазах.

– А что, если как в детстве – один на один! Помнишь, как, бывало, дрались до первой крови?.. – Он начал стаскивать с себя пиджак…

Колька Буров знал о белой горячке не понаслышке. «Пасти общественное стадо, – объяснял он своим корешам, – это такая штука!.. – Тут он кривил лицо, тянул в сторону жилистую шею. – В любом доме стакан нальют. Я им заместо отца родного!»

То, что было недобрано за день, Колька допивал вечером, сидя со своей старухой в прирубе за столом под большой, еще дедовской, иконой. Когда мелкие фигурки святых по ее краям начинали сами собой суетиться, Колька знал, что хватит, знал, что принял как раз в аккурат, и, дергая по привычке загорелой щекой, шел перед сном до ветра. В такие минуты он долго стоял, вдыхая свежий воздух с реки, смотрел на звезды и думал о жизни. Это Буров страсть как любил. Все шло кругом – и изба, и сарай, а звезды, если лечь в траву, стояли как вкопанные и очень этим Кольке помогали. Нет, не в части поддержания равновесия, а вообще – по жизни! Была в них какая-то надега, прочность, какой нет на земле. В своих скитаниях по окрестностям особенно он полагался на Полярную звезду. «Малюсенькая, затрапезная звездочка, – думал Колька, – а вот поди ты, без нее никуда – по месту приспособлена!» И думать так ему было приятно, поскольку каким-то боком подмешивались к этим звездным размышлениям мысли о себе.

В ту ночь он уже и надышался, и пуговицы на ширинке застегнул, и совсем было собрался в избу, как что-то необычное в природе заставило его насторожиться. Белая, вылинявшая, как рубаха, луна висела высоко над краем леса, ее холодный свет играл в мелких каплях разлитого по-над рекой тумана. Большая черная птица беззвучно чертила линию над полосой дальнего леса, но не от этой привычной картины затрепетало и вдруг болезненно сжалось его сердце. То, что он увидел, поразило Бурова до крайности, однако, как он впоследствии ни клялся, как ни божился, никто ему не верил. Да и кто поверит, когда прямо в небо, по невидимой, устремленной к звездам дороге две огромные лошади мчат зеленую кибитку, а потом, описав круг, возвращаются уже собаками, чтобы раствориться на ходу в белом тумане. Кулаками протерев глаза, Колька широко и проникновенно перекрестился. Хмель разом вылетел из проспиртованной головы, он и припомнить не мог, когда она работала так же ясно и четко. Но настоящее зрелище только еще предстояло! Над темной полоской леса, на фоне глубокого звездного неба Буров вдруг увидел петуха. Устремляясь ввысь, он летел – застывший, без малейшего движения крыльев, летел, играя богатством оперения, как выпущенная из лука стрела. Прямо за ним, двигаясь по пятам, уходило в небо нечто бесконечно могучее, имевшее в головах форму рыцарского шлема, переходившего в длинное сигарообразное тело. Вдоль него – Буров разглядел – вытянулись две забранные в броню руки. Остальное пропадало в бушевавшем шквале огня. Так мог бы идти на бой демиург в сиянии собственной славы, но Колька таких слов не знал. Зато прямо на его глазах петух оказался на макушке рыцарского шлема и тут же исчез, обернувшись его боевым оперением. В следующий миг видение пропало. Какое-то время Буров еще стоял, глядя в небо, потом тихо охнул и опустился на мокрую траву…

Белый свет заливал пустынный мир, играл в мельчайших капельках тумана. Лукарий все дальше уходил от Земли, и наслаждение свободным полетом переполняло его, радость собственной мощи пьянила. Он жаждал сражения, ставшие броней мышцы напряглись в предчувствии смертельной схватки, и он стремил свой полет в пространство, в открытый силам Добра и Зла холодный мир звезд. Свобода! Где-то далеко исчезающей белой точкой растаяла Луна. Солнце из мирового светила превратилось в маленькую звездочку, а он все летел, с жадностью пожирая пространство, нанизывая его на невидимую нить своего стремительного движения. Вот сейчас где-то там, на окраине галактики, он увидит яркую вспышку, и, набирая скорость, черный, как сама космическая ночь, на него устремится тот, кто продал душу дьяволу, тот, с кем он схлестнется в своей последней схватке, – Серпина! То будет открытый бой, дуэль, когда все сомнения отринуты и лишь холод ума и холод поднимающегося пистолета!.. «Господи! – взмолился Лукарий. – Не отнимай у меня радость сражения!» Он ждал, и соленый вкус пота и крови уже коснулся его губ, уже грудь вздымалась в предвкушении сечи… но лишь чернота галактической ночи и космическое одиночество обступали его. Он метался, он изнемогал… противник медлил. Незаметно, нежным касанием кисеи, мельчайшая сеть покрыла все его затянутое вороненой сталью тело. Сперва легко, потом все сильнее и сильнее она обнимала его, давила, сжимая прессом, начала крушить. Он понял все. Объятия ада смыкались на нем, он уже видел разверзшиеся глубины готовой поглотить его черной дыры, с каждым мгновением все яснее чувствовал ее страшное, неотвратимое притяжение. Тонким осенним ледком хрустела сталь, стонал, не выдерживая напряжения, бронированный панцирь… Что оставалось сил Лукарий рванулся. Огибая ненасытную пасть черной дыры, устремился к Земле. Он знал, что лишь припав к ней, раскинувшись на шелковистых ее лугах, найдет спасение!

В ту ночь все обсерватории мира зафиксировали появление летевшей на невероятной скорости к Земле неизвестной дотоле кометы. Столкновение было неизбежно, его последствия апокалиптичны. Увидев ее, старик академик бросился звонить домой, предупредить… О чем? Он усмехнулся, закурил после тридцатилетнего перерыва, подошел к окну. В саду обсерватории цвела вишня, весенняя ночь была тиха и нежна. Академик поднял глаза к небу, комету уже было видно невооруженным глазом, скорость ее приближения была чудовищна. Старик перекрестился, закрыл глаза: раз! два! три!.. Он досчитал до десяти, бросился к телескопу: вид звездного неба удручал своей привычностью. Как громом пораженный стоял он у самого мощного в мире аппарата, совершенно ясно сознавая, что ничего не понимает не только в жизни, но и в своей науке. Единственное, что старик знал наверняка, – он был счастлив! И впоследствии, на специально созванном международном конгрессе, крупнейшие ученые лишь разводили руками. Нашлись экстремисты из молодых, предлагавшие принять резолюцию, что такого явления не было в природе, но их пристыдили, и ученые ни с чем разъехались по домам. Журналисты, естественно, изгалялись как могли, но и они не знали правды о случившемся. Ее знал один Колька Буров.

Прибежав к месту падения звезды, он увидел распластавшегося на земле мужика. Весь израненный и истерзанный, он всем телом вжимался в суглинок и то ли плакал, то ли смеялся.

– Э… как тебя отделали! – Николай снял с плеча ватник, переложил на него несчастного. – Потерпи, браток, я за водкой сбегаю, тебе и полегчает!

Буров рысью понесся к избе, а когда вернулся, на примятой земле лежала лишь его одежка.

– Дела-а… – сказал Николай, и это было все, что он мог сказать.

– Детство кончилось, Лука, мы теперь играем совсем по другим правилам! – Серпина с прищуром смотрел на стоявшего перед ним Лукария, чей истерзанный вид мог вызвать сострадание даже у профессионального палача. Живописные лохмотья, бывшие когда-то отменного качества костюмом, прикрывали все в ссадинах и кровоподтеках тело. На залитом кровью лице угольками горели глаза. – Ты так и не понял, что изменилось время, и все эти дуэли и прочие донкихотские штучки давно уже вышли из моды. Холодный расчет и прагматизм – на сантименты не остается сил. Теперь весь мир живет по этим законам. Человек, отойдя от звериного, приблизился не к божескому, а к состоянию программируемой машинности. Ты просто дышишь пылью ушедших столетий. Мы с тобой живем в жестоком мире, и хочешь ты того или нет, а к нему надо приспосабливаться. Тебе, мой друг, – Серпина покровительственно улыбнулся, – удалось восстановить против себя все силы ада, и то, что ты вырвался из его объятий, можно отнести лишь к разряду чудес. Ладно, хватит, – оборвал он себя, – будем считать, что урок тобой усвоен! Говори, что ты сделал с Циссоидом Хроноса, и можешь идти к Анне, она ждет!

– Ты ведь меня обманешь, Серпина! – Каждое произнесенное слово давалось Лукарию с трудом, разбитые губы кровоточили.

– Нет, Лука, на этот раз нет! Я знаю тебя – однажды вступив на этот путь, ты уже не свернешь. Это только слабые духом думают, что никогда не поздно выйти из игры, ты же прекрасно понимаешь – это невозможно. Дорогу вниз придется пройти до конца. У тебя нет выбора, даже светлый дух, обладающий твоими возможностями, не способен вырваться из силовых сетей преисподней. Ты слишком много всего натворил…

– И я вернусь на свое место в Департаменте Светлых сил?

– Обещаю!

– И вы ее не тронете? – Покачиваясь на неверных ногах, Лукарий шагнул вперед. Действительный тайный советник поджидал его, стоя у кресла, с улыбкой наблюдал за побежденным противником. Тяжело ступая, тот подошел, остановился напротив. Взгляд его был пуст и печален.

– Значит, по рукам? – Серпина не мог сдержать выплывшую на его круглое лицо довольную улыбку.

– И по рукам тоже! – Легким движением Лукарий отстранил протянутую ему для пожатия руку, коротко, без размаха ударил тайного советника в солнечное сплетение. Глаза сотрудника Службы тайных операций полезли из орбит. Согнувшись пополам, он начал хватать ртом воздух. Второй удар отправил подчиненного Черного кардинала в нокаут.

– Ну вот, совсем другое дело! – Лукарий обтер кровь с лица. – А то: «силы ада, силы ада»… В этом мире, старина, действуют совсем другие законы. Есть все-таки преимущества работы в человеческом облике!

Он посмотрел на лежавшее на полу тело и, все еще неверно держась на ногах, выступил из астрала.

– Если в формуле разделить переменные и вынести за скобки гравитационную постоянную, – шептал Сергей Сергеевич, прикусив от усердия язык, радуясь и одновременно негодуя на необходимость промежуточных преобразований, – а потом… – От возбуждения он грыз кончик карандаша. – А потом умножить обе части на скорость света в квадрате!..

Какое-то движение случилось у него за спиной, и, моментально раздражаясь, Телятников резко обернулся, с разом вспыхнувшей злобой посмотрел в сторону двери. Там, держась рукой за косяк, бледная как полотно, стояла Анна.

– Сережа, – сказала она еле слышно, – мне плохо!

– Как плохо? Почему плохо? – испугался Сергей Сергеевич. «Но ведь „плохо“ нельзя подставить в формулу из-за неправильной размерности!» – пронеслось в растревоженном, воспаленном мозгу доцента. Он хотел было уже сказать об этом жене, спросить, нет ли чего другого, более подходящего для замены переменных, но она вдруг отпустила косяк, шагнула в комнату и как подкошенная повалилась на застилавший пол ковер. Слабо понимая, что происходит, Телятников в полной растерянности поднялся из-за стола и широко раскрытыми глазами уставился на лежавшую в беспамятстве жену. Порыв ветра распахнул окно, белая занавеска тревожно и страшно взметнулась, повалив на пол вазу с давно уже засохшими цветами. Сергей Сергеевич испуганно обвел взглядом комнату. Ему вдруг показалось, что прямо из стены, морщась и припадая на одну ногу, вышел весь в крови и лохмотьях мужчина и, взяв Анну на руки, тут же исчез. Однако, странным образом, жена оставалась лежать на ковре, а сам он, Сергей Сергеевич, какой-то неведомой силой был возвращен на свое место за столом. Потом из угла комнаты выскочил на свет давешний его знакомец Шепетуха, но почему-то голый, поросший по серой коже редким, в зелень, волосом. Высоко подбрасывая колени и дрожа лапками, профессор приблизился к Анне, заглянул ей в лицо и вдруг, жутко заверещав, бросился назад.

– Скорую! – закричал пришедший в себя Телятников. – Ско… – Но звуки сами собой застряли у него в горле. Взявшийся неизвестно откуда врач уже хлопотал над Анной. То и дело хватаясь то за челюсть, то за живот, он в возбуждении ходил вокруг распростертого тела, отчаянно жестикулируя и ругаясь по-латыни. Глаза женщины закатились, дыхания не было, и только тоненькая ниточка пульса говорила о том, что где-то внутри тлеющей лучинкой теплилась жизнь. Семенивший за доктором Шепетуха норовил заглянуть ему через плечо и жалобно причитал:

– Померла! Как есть померла!

Сергей Сергеевич теперь видел, что никакой он не профессор, а, скорее всего, фельдшер или, что более вероятно, санитар. «Что-то у меня сегодня с головой!» – подумал Телятников, вставая и бочком приближаясь к телу жены. Отдельные фрагменты формулы все еще падали хлопьями с потолка, кружились в воздухе, не мешая, однако, ему наблюдать за действиями медперсонала. Тем временем врач скорой помощи выпрямился и, откинув назад длинные вьющиеся волосы, повернулся к Сергею Сергеевичу.

– Ну что, доцент, доигрался? – спросил он раздраженно, не отнимая ладони от изрядно посиневшей и распухшей челюсти. – Жену-то увели! У, лопух! – не сдерживая негодования, доктор толкнул несчастного Телятникова в грудь так, что тот отлетел к стене, после чего, повернувшись к санитару и выплюнув пару оказавшихся, по-видимому, лишними зубов, продолжал: – Упустил, мразь ушастая! Урою! Не видишь, что ли, дамочка в летаргическом сне! Ушли, оба ушли, теперь ищи их!..

Тяжело ступая, преследуемый суетившимся Шепетухой, врач покинул комнату через окно и на глазах потерявшего дар речи Телятникова растаял в тихом воздухе. Двойник профессора тоже начал было исчезать, но вдруг вернулся и показал Сергею Сергеевичу маленький костлявый кулак.