Текст книги "В концертном исполнении"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

2

В новом, построенном к Олимпиаде здании телецентра коридоры идут по периметру. Прямо посредине его разделенное на множество студий и подсобных помещений пространство разрезает помпезная лестница, заканчивающаяся подобием зимнего сада. Ею, впрочем, как и чудом отечественной ботанической мысли, никто не пользуется. На созерцание чахлой природы у обитателей телефилиала сумасшедшего дома просто нет времени, ну а что до парадных лестничных маршей, они освещены настолько искусно, что откровенно опасны для жизни: сломать на них только ногу можно считать крупным везением.

Миновав дверь студии новостей, у которой маялся от безделья дежурный милиционер, Анна завернула за угол и вошла в аппаратную. Часы на одном из составленных в «стенку» мониторов-телевизоров показывали без четверти восемь. До эфира оставалось пятнадцать минут. За толстым, отделявшим студию от аппаратной стеклом техники поправляли заставку новостей, телеоператор возился с одной из стационарных камер. Пройдя вдоль длинного ряда пультов, Анна села в кресло выпускающего режиссера, привычно обвела взглядом экраны телевизоров. Все было, как говорят космонавты, штатно. В любой другой день она пришла бы сюда вместе со всей бригадой, ввалились бы в аппаратную гурьбой за десять минут до эфира, но сегодня ей хотелось побыть одной. Немного, всего пять минут. Конечно, в круговерти дня никто не вспомнит о маленьком юбилее, и эти пять минут были единственной возможностью отметить скромное событие ее жизни. Анна положила перед собой рабочую папку с бумагами, откинулась на спинку вращающегося кресла. Десять лет в жизни женщины – большой срок. Все эти годы она прожила в этом нашпигованном электроникой здании, которое, и эта мысль удивила, стало ее вторым домом. Или первым?.. Усилием воли Анна заставила себя не думать ни о чем, кроме предстоящей передачи. Достав из папки монтажный лист программы новостей, она еще раз пробежала его глазами. Колонки цифр, последовательность сюжетов, их длительность в эфире. Все начнется с шапки новостей, потом – сессия парламента, за ней – включение комментатора, отбивка… Что ж, ничего необычного. Передача продумана и логически выстроена, правда, в прямом эфире никто не застрахован от накладок. Анна улыбнулась, вспомнила, как совсем недавно за несколько секунд до начала эфира прошел сбой Мосэнерго и «вылетела» камера телесуфлера. Это только кажется, что комментатор легко импровизирует, честно глядя в глаза телезрителям, на самом деле он в это время прилежно считывает заготовленный текст с бегущих перед ним строк телесуфлера. Смешно было видеть, как один из известных в стране тележурналистов открыл с готовностью рот, да так и остался: текста не последовало. Естественно, был средних размеров скандальчик.

Анна подняла глаза от монтажного листа, на экране центрального монитора светилась надпись: «АПБ-10», обозначавшая ответственный за выпуск аппаратно-программный блок. Появившиеся коллеги стали с шумом рассаживаться по местам. Редактор по титрам занял свое кресло перед панелью с клавиатурой, звукорежиссер и редактор по звуку встали за большой пульт с десятками кнопок и рычажков реостатов. Саша, ассистент режиссера, с ходу опустился в соседнее с Анной кресло, заметил в своей мальчишеской манере:

– Выглядишь классно! – и продолжил в том же темпе, но уже в микрофон: – Семеныч, что у нас там с бетакамом, такое впечатление, что не в фазе.

Анна нажала кнопку на пульте.

– Аллочка, в сюжете «Вокруг Европы», когда «уходит» картинка, выводи на свет и сразу же – отбивку. Миша, запиши: на шестой странице – дальше весна в Японии, Токио.

Появившийся в студии за стеклом комментатор поправил редеющую прическу, сев в свое кресло, проверил микрофон: «Раз, два, три!» По громкой связи передали, что четырнадцатый и пятнадцатый пункты пойдут с кассеты. Время вплотную приблизилось к восьми, на контрольном мониторе появилась заставка новостей.

– Внимание! – скомандовала Анна. – Часы не трогать!

Секундная стрелка последним прыжком достигла вертикального положения.

– Мотор, восьмая! Вышли. – Она увидела, как на экране мелькнул номер телеканала, предупредила комментатора: – В кадре.

Однако затем случилось нечто непонятное. Вместо знакомого миллионам телезрителей нагловато-уверенного лица журналиста на контрольном мониторе появился средних лет мужчина в отличном вечернем костюме с галстуком-бабочкой под стойкой белоснежного крахмального воротничка. Мужчина непринужденно провел рукой по волнистым седеющим волосам и дружески улыбнулся телезрителям.

– Добрый вечер, дамы и господа! – сказал он приятным глубоким баритоном. – Я хотел бы попросить вас о небольшом личном одолжении. Выключите ваши телевизоры на пару минут. Кстати, это даст вам время подумать, стоит ли их вообще включать.

Мужчина замолчал, выжидательно глядя в объектив непонятно где находившейся телекамеры. Анна сидела ни жива ни мертва. Она узнала его, но как он сумел выйти в российский эфир вместо программы новостей, было выше ее понимания. Она представила себе десятки миллионов телезрителей, увидела тысячи разъяренных пенсионеров, уже накручивающих диски телефонов, и поняла, что это ее последний день на телевидении. Скандал был неминуем, его размеры и последствия – труднопредсказуемы. Через десять секунд позвонит руководитель программы, через тридцать – президент телекомпании. Мужчина тем временем достал из жилетного кармана часы-луковицу, щелкнул крышкой и убрал их обратно.

– Добрый вечер, Анна! – Его голос и улыбка изменились, стали теплее, она вдруг почувствовала скрываемую им усталость. – Вы сегодня удивительно красивы! Я заметил: синее вам очень к лицу. К сожалению, в этом городе нет любимых вами фиалок…

Следуя за его взглядом, Анна скосила глаза. На столе в углу аппаратной в хрустальной вазе стоял огромный букет свежих роз. Лица сидевших рядом коллег были напряжены, все неотрывно следили за тем, что происходило на экране. Анна несколько раз с усилием моргнула, но от этого ровным счетом ничего не изменилось.

– Извините, Анна, я никогда бы не осмелился потревожить вас, но меня вынуждают к этому обстоятельства. – К своему удивлению, Анна услышала в его голосе нотки обеспокоенности и вдруг занервничала сама. – Я прошу вас о свидании. Конечно, я мог бы подождать вас у дома, но так получилось, что у меня накопились неотложные дела. От вашего решения зависит очень многое, в общем-то вся моя жизнь!

Анна с трудом сглотнула, сделала движение рукой, как если бы прогоняла с клумбы зарвавшихся соседских кур. Попросила:

– Уйдите…

– Не раньше, чем вы согласитесь. Вы еще не знаете этого, но, возможно, чувствуете, что судьбы наши переплелись… и жизнь моя целиком в ваших руках.

– Хорошо, я согласна, – прошептала Анна, косясь на сидевшего рядом ассистента режиссера, но Саша ничего не слышал. – Только, ради бога, уходите!

– Смотрите, вы обещали! – Мужчина улыбнулся. – Я буду ждать вас завтра вечером после работы. Впрочем, слово «завтра» вряд ли будет иметь какой-либо смысл…

Не спуская с нее глаз, он поклонился, и в то же мгновение на экране возник из небытия телекомментатор. Нагловато ухмыльнувшись, он с методичной последовательностью принялся выливать на головы мазохиствующих телезрителей скопившиеся в стране к этому часу неприятности. Анна посмотрела на часы: с момента начала передачи тоненькая, как волосок, стрелка сдвинулась на три секунды. Неужели галлюцинация? Она с трудом взяла себя в руки и к началу следующего сюжета уже полностью контролировала ситуацию. Последним по традиции в новостях шел прогноз погоды. Дав команду на его запуск, Анна повернулась, окинула взглядом аппаратную: коллеги за пультами собирали бумаги, оживленно переговаривались.

– Аня, что с тобой? Тебе нехорошо? – Саша привстал со своего кресла, заглянул ей в лицо. – Что-то ты бледная.

– Нет-нет, ничего, все в порядке. Немного кружится голова. Ты ничего не заметил?

– Да вроде ничего криминального, – пожал плечами ассистент режиссера. – Ну, если только секунд двадцать перебрали по времени. – Он на мгновение задумался и тут же продолжил: – Так это – дело обычное… А что, прошел сбой? Когда?

Анна с облегчением вздохнула:

– Да нет, возможно, мне показалось. Скорее всего, легкий брачок с новостями Си-эн-эн…

– Ребята, смотрите – розы-то какие! – Светочка, редактор на телесуфлере, склонилась над букетом, продолжая сматывать в рулон отпечатанный столбиком текст подсказки.

– Сегодня у нашей Анны Александровны юбилей! – Появившийся в аппаратной руководитель программы подошел к режиссерскому пульту, поцеловал Анне руку. – А теперь прошу всех вниз, – продолжил он тоном массовика-затейника, – где нас ждут шампанское и торты!

Как всегда и случается в компании сослуживцев, разговоры после первого тоста скатились на профессиональные темы. Наперебой пошли воспоминания о всевозможных накладках, курьезах и следовавших за ними нагоняях начальства. Анна смеялась и вспоминала вместе со всеми, но где-то в глубине души у нее жило знание, что никакая это была не галлюцинация, и знание это ее удивительно согревало.

Лукарий огляделся по сторонам.

– Мир – театр, и люди в нем актеры; душевнобольные – актеры театра теней…

Высокий белый забор психиатрической больницы тянулся вдоль тихой, засаженной старыми липами деревенской улицы, спускался вместе с ней под горку, где в лучах солнца блестела река. За рекой, омытые свежим весенним воздухом, открывались прозрачные, всех оттенков зеленого дали. На припеке было уже почти по-летнему жарко, легкий ветерок перебирал нежную листву, нашептывал что-то незамысловатое и ласковое. От земли шел острый запах пробуждавшихся к жизни трав, и в высоком, бесконечно голубом небе стояли картинными громадами белые, ватные облака. Все вокруг дышало легкостью и покоем: казалось, сама природа взялась лечить растревоженные человеческие души.

Жмурясь от яркого солнца, Лукарий поднялся вверх по склону, остановился напротив железной, выкрашенной белой краской двери. Кнопка звонка единственной черной точкой выделялась на побелке кирпичной стены. Лукарий нажал ее несколько раз и принялся ждать. Текли минуты, текла мимо неторопливая деревенская жизнь, за стеной не раздавалось ни звука, и только ветерок шумел в верхушках старых лип. Убедившись, что его деликатные звонки не достигают цели, он подобрал с дороги спичку и заклинил ею кнопку. На этот раз эксперимент удался. Не прошло и пяти минут, как за железной дверью забухали тяжелые шаги, маленькое, забранное решеткой окошечко открылось, и Лукарий увидел перед собой кирпичного цвета харю, заросшую густой рыжей бородой. Глаза с набрякшими под ними тяжелыми, опойными мешками смотрели колюче и не слишком дружелюбно.

– Чего надо? – спросил мужик голосом, охрипшим от табака и пьянки. – Ноне принимать не велено!

– Отчего же так? Я ведь, любезный, прежде чем приехать, осведомился – сегодня у вас самый что ни на есть приемный день. – Лукарий дружелюбно улыбнулся, всем своим видом показывая всяческое расположение к собеседнику.

Мужик с подозрением оглядел его с ног до головы, от тяжелого взгляда не ускользнули ни хороший городской костюм, ни вызывающе свежая выбритость подозрительного незнакомца. Запах французского одеколона он учуять не мог по причине собственной избыточной пахучести: кроме стойкого многодневного перегара, от него несло свежим чесноком и еще черт-те чем, чего и в природе-то вряд ли сыщешь. Если мужик и мылся, то, должно быть, этот исторический факт мог быть отнесен к лучшим воспоминаниям его солнечного детства. При желании гамму достигших ноздрей Лукария ароматов можно было квалифицировать как газовую атаку. Однако он выстоял.

– Закрыто на учет, – небрежно буркнул рыжий, намереваясь захлопнуть окошечко, чему Лукарий воспрепятствовал, выставив указательный палец. Рыжий навалился обеими руками, но без явного результата.

– Скажите, – поинтересовался Лукарий, – у вас в семье мужиков много?

– Ну, есть!.. – уклончиво ответил санитар, не совсем понимая, к чему клонит свалившийся на его голову городской пижон.

– Это хорошо! – одобрил Лукарий. – Ты вон пудов на семь разожрался, а до кладбища нести и нести…

В этот критический момент санитар проявил удивительную для него сообразительность. Он не только оставил попытки закрыть окошечко перед носом наглеца, но и пошел на попятную.

– Ждите, пойду доложу! Как фамилия?

– Лукин, – с готовностью ответил Лукарий. – Так главному и скажите: мол, приехал некто Лукин, по личному вопросу.

– Ладно, скажу, – проворчал санитар. – Только палец-то отпустите, а то не положено.

Какое-то время он отсутствовал, потом за дверью заскрежетали многочисленные засовы, и Лукарий наконец смог убедиться, что не ошибся в определении веса мужика – тот был квадратен. В сопровождении санитара он проследовал через аккуратно прибранный, английской планировки парк. Судя по звонким упругим ударам, где-то совсем близко находился теннисный корт, между деревьями блестела голубая гладь плавательного бассейна. Какие-то люди в хорошо сшитых, однако из стандартной синей материи костюмах степенно прогуливались по выстриженным газонам, ведя неторопливую беседу. Завернув за павильон, в открытой двери которого мелькнуло зеленое сукно бильярда, они миновали оранжерею и вошли в усадебного типа особнячок с колоннами и высокими блесткими окнами.

– Вам сюда, – сказал санитар, и это в его устах прозвучало почти любезно. Они стояли перед дубовой дверью с табличкой «Главный врач», над которой висел загадочный транспарант «Сошел с ума сам, помоги товарищу!». Лукарий совсем было собрался спросить сопровождающего о значении такой наглядной агитации, но в это время дверь открылась, и на пороге возник невысокий энергичный человек с удивительно жизнерадостными, смеющимися глазами.

– А я-то вас жду! – воскликнул он почти игриво. – Ведь верно, что именно вас зовут Лукин? Очень, просто очень хорошее имя! Вам, батенька, можно позавидовать. К примеру, профессор Лукин! Звучит!

Он поправил на груди белый халат, взяв Лукария под локоток, препроводил в кабинет.

– Очень приятно! Вдвойне приятно, что в наших черных списках вы не значитесь! – Весьма всем довольный, главный врач потер пухлые ручки.

– А есть черные списки? – удивился Лукарий. Взяв из протянутой ему коробки леденец, он, следуя приглашению, опустился в кресло.

– А как же может быть иначе? – в свою очередь удивился главный врач. – В наше-то суматошное время!

Устроившись напротив гостя, он засунул в рот несколько конфет и, мешая звуки в кашу, осведомился:

– Так чем же все-таки обязан?

– Понимаете, доктор, – Лукарий внимательно посмотрел на своего визави, – мне бы хотелось поговорить с одним из ваших пациентов.

– С кем же, если не секрет? – поднял брови главный врач.

– Его имя Евсевий!

– Евсевий… Евсевий… – Хозяин кабинета задумался. – Да, конечно, вы можете с ним поговорить, но должен предупредить, выбор весьма неудачный! У нас есть такие блестящие собеседники, слушать их чистое наслаждение! Полномочный посол в Париже – умница, ценитель высокого искусства! – Доктор даже зажмурился от удовольствия говорить о таком человеке. – Или, хотите, конферансье! Такие, бестия, пикантные анекдоты рассказывает – даже дамы не обижаются! Злой ум, острый язык! А Евсевий?.. Молчун, бука, слова иной раз не выжмешь и совершенно не разбирается в скаковых лошадях! Тоска, батенька, одна глухая тоска!

– И все-таки я хотел бы поговорить именно с ним.

– Вот вы уже и обиделись! По выражению лица вижу, что обиделись! – почти засмеялся главный врач, но вдруг оборвал себя. – А собственно, кем вы ему доводитесь? О чем будете говорить? Мы, медицинский персонал клиники, обязаны стоять на страже интересов наших пациентов! – Он поднялся на ноги, со значением, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. – И вообще, Евсевий никогда не упоминал, что у него есть родственники или знакомые!..

– Видите ли, Евсевий друг моего детства, и, узнав, что его постигла такая… неприятность, я счел своим долгом…

– Что ж, хорошо, – вынужденно согласился главный врач, – но помните, что в нашей клинике лечение ведется исключительно покоем!

Доктор вдруг резко повернулся и остро и подозрительно уставился Лукарию в лицо.

– Лукин?.. А не встречались ли мы в Минздраве? Конечно, в четвертом главке! Не отпирайтесь – вы ведь медик?

– О нет, бог миловал! – улыбнулся Лукарий.

– Ну, ну. – Главный врач опустился в свое кресло за письменным столом, всем видом показывая, что до конца не убежден в правдивости незваного гостя. Какое-то время он молчал, бросая исподлобья настороженные взгляды и еще больше хмурясь. – Не сочтите за труд ответить, – сказал наконец хозяин кабинета, нервически вращая в пальцах толстый деловой карандаш, – справочка из психдиспансера у вас при себе? Только не пытайтесь подсунуть с треугольной печатью, это у нас не проходит! – Доктор резко поднялся, подошел к Лукарию. – Смотреть в глаза! Шизофреник? Боитесь замкнутых пространств и женщин в черных колготках? – Он поводил перед носом посетителя карандашом и вдруг дружески хлопнул его по плечу. – Не обижайтесь, Лукин, пошутил! Такая работа! Вот, возьмите авторучечку, заполните и разборчиво подпишите! И дату – цифрами и прописью…

Главный врач достал из кармана халата отпечатанный типографским способом бланк и протянул Лукарию. Текст гласил: «Я, – дальше шел пропуск, – настоящим обязуюсь ни при каких обстоятельствах и ни под каким видом не пытаться получить место в психиатрической больнице».

Лукарий подписал. Главный врач долго и с видимым удовольствием изучал поставленную подпись, потом аккуратно сложил листок пополам, убрал в стоявший тут же сейф.

– Вот и чудесненько! Вот и прекрасненько! Я расцениваю ваш шаг как исключительно дружественный – взял и без всяких мер воздействия подписал. – Он побарабанил пальцами по железной крышке ящика. – Только учтите, ни под видом медперсонала, ни в качестве больного! А то знаю я вас, потом будете ссылаться, что не предупредил.

– А что, к вам многие хотят попасть? – несколько удивился Лукарий.

– Многие? Да все поголовно! – всплеснул руками доктор. – Отбою нет. Сами знаете, времена на дворе суровые, а у нас покой, достаток, отношения человеческие, короче, коммунизм в границах одного отдельно взятого сумасшедшего дома. Да и общество подобралось утонченное, можно сказать высшее, оно кого-нибудь с улицы не примет.

– Вы хотите сказать, что вопрос приема пациентов решают сами больные?

– Естественно! Ведь им же с новичками жить. К нам попасть – все одно что в академию бессмертных: членство пожизненное. Сами понимаете: три рекомендации плюс испытательный срок. Последнее время все как с ума сошли – так и лезут по нахалке! Министерство вконец обнаглело – их разгоняют, так они к нам, если не врачами, так пациентами. На днях два начальника управлений хотели втереться эпилептиками, а один настоящий шизик перебежал из Союза писателей и попросил политического убежища. Чуть всех наших не перекусал. Ну да на такой случай мы двух буйных держим. Перебежчик ночку с ними переночевал и запросился обратно, говорит, у них там тоже буйные, но не настолько.

– Выходит, вы своих больных вовсе не лечите?

– Лечим, еще как лечим! – возмутился главный врач. – Наши лекарства – глубокий покой и качество жизни. Это вам не по ту сторону забора: нет причин сходить с ума. А еще обязательно спорт, светские рауты и любовные интриги для поддержания тонуса. Кстати, на днях попробовали шоковую терапию, но, признаюсь, неудачно, передозировочка вышла. С утра раздали свежие газеты, а вечером без предупреждения показали программу новостей. Думали, многие запросятся на волю, будут рваться из клиники – куда там! – Врач безнадежно махнул рукой. – Ночь никто не спал, а утром на экстренном собрании постановили шоковую терапию запретить как факт издевательства над личностью. Самые буйные хотели даже писать в ООН о нарушении Декларации прав человека. Постановили отказаться от ежегодного бала-маскарада и на сэкономленные деньги надстроить забор и нанять охрану с собаками… – Он замолчал, подошел к окну и долго стоял так, заложив руки за спину. – А все-таки странно, что Евсевий никогда о вас ничего не говорил!

Главный врач повернулся, коротко и проницательно посмотрел на посетителя и, кивнув, вышел из кабинета. Лукарий приготовился ждать, но буквально в следующую минуту в дверь робко постучали, одна из ее створок открылась, впустив все того же главного врача, но уже без халата, одетого в стандартный синий костюм. Однако происшедшая с ним перемена затронула не только одежду – лицо вошедшего было насуплено и угрюмо, в только что веселых глазах читалось опасливое недоброжелательство. Даже походка и манера держаться претерпели изменения: мужчина шаркал по полу ногами, в изгибе фигуры чувствовалась неуверенность.

– Вы хотели меня видеть? – спросил он тихо. – Я Евсевий!

– Но?.. – Лукарий в недоумении поднялся с кресла.

– Сегодня моя очередь дежурить, – пояснил Евсевий, глядя на гостя исподлобья. – Бюджет клиники невелик, приходится экономить на медперсонале. Может быть, вы слышали, есть такая концепция Чу-Чхе – опора на собственные силы. Да и кто, честно говоря, знает наши болячки лучше, чем мы сами? – Он скромно присел на край обтянутого клеенкой топчана, вопросительно посмотрел на Лукария.

– Ты меня не узнаешь? А ведь в детстве мы были большими друзьями! Ты, я и Серпина… – Лукарий улыбался, будто приглашая разделить с ним радость долгожданной встречи.

Евсевий все так же внимательно и угрюмо рассматривал стоящего перед ним человека.

– Нет, – сказал он наконец, – не припоминаю. И вообще, зря вы сюда пришли, – продолжил он, отворачиваясь и равнодушно глядя в окно. – Все эти уловки нам давно известны. Клиника не резиновая, и рекомендации на поступление сюда я вам не дам. Хотите, называйте это эгоизмом, только такое нам досталось время – каждый за себя!

– Ты меня не понял? Мы же были друзьями не в этой жизни…

– Вот видите, теперь вы будете разыгрывать из себя душевнобольного, – пожал плечами Евсевий. – Сценарий известный! Уходите сами, мне не хотелось бы звать санитаров, поскольку эта служба комплектуется у нас исключительно из буйных.

Он потянулся к вмонтированному в стену звонку. Лукарий понял свою ошибку: Евсевий не мог его вспомнить потому, что у него отсутствовала сквозная память предыдущих жизней, спонтанные проявления которой люди так часто принимают за память предков. Он улыбнулся, сфокусировал силу воли на сидевшем перед ним человеке в больничном костюме. Выражение лица Евсевия стало меняться; так и не донеся палец до звонка, он приподнялся с места, вгляделся в Лукария.

– Лука?.. Постой, постой!.. Ну, конечно же, Лука! Что же ты сразу-то не сказал!

Лицо Евсевия из напряженного стало почти что радостным. По каким-то незаметным признакам Лукарий узнал в этом пришибленном жизнью человеке того веселого и изобретательного мальчишку, в дружбе с которым прошло его самое первое на Земле детство.

– Как же я тебя не узнал? – удивлялся тем временем Евсевий. – Ты и изменился-то мало. Сколько с тех пор прошло жизней, сколько лет!..

И все же – и Лукарий видел это отчетливо – напряжение и чувство неудобства не покидали друга его детства. Что-то сдерживало открывшееся было в нем дружелюбие, он и хотел бы радоваться их встрече, и почему-то боялся. В его скованной позе, в выражении глаз сквозила неуверенность.

– Я рад тебя видеть, я действительно рад, – говорил Евсевий, не зная, куда девать руки, и явно тяготясь двойственностью своих чувств. – Знаешь что, – обрадовался он вдруг, будто найдя выход из затруднительного положения, – давай выпьем! Здесь это даже поощряется как разновидность терапии…

Он засуетился, достал из медицинского шкафа длинную темного стекла бутылку и два высоких бокала.

– Шардоне! – Евсевий разлил вино. – У нас прекрасные связи с Испанией. А на днях приезжала делегация из Америки, ходили, все расспрашивали – хотят перенять наш опыт. Оказывается, даже в обществе изобилия есть потребность в оазисах ненормальной жизни. И, знаешь, их особенно удивило то, что мы полностью обходимся без наемного медперсонала. Они в своих Америках об этом и помыслить не могут, а у нас уже в ходу! Нет, есть еще чему поучиться у матушки-России, не оскудела земля талантами!

Он поднял бокал, показал жестом, что пьет за Лукария. Вино оказалось отменным, с приятной, едва различимой горчинкой.

– Между прочим, – продолжал Евсевий, явно чувствуя себя лучше и свободнее, – договорились об обмене сумасшедшими. Я-то тихий, мне в первую группу не пробиться, но, думаю, со временем дойдет очередь и до меня. Если повезет, поеду к немцам или шведам, а к американцам не хочу, больно уж они шумные…

Он поднял глаза на Лукария, тяжелой ртутью в них стояла настороженность.

– Как тебе удалось меня найти? Ах да, – спохватился он, – я совсем забыл, мне говорили, что в своем восхождении ты достиг больших высот! Сказали даже, что светлый дух по силе не уступает ангелам!

Лукарий улыбнулся.

– Природа человеческой силы иная, да и на пути просветления высот не бывает, одна лишь работа…

Он решил не рассказывать Евсевию о ссылке, как не сказал, каких трудов ему, опальному, стоило найти его самого в этой клинике. Досконально зная природу человека, Лукарий понимал, что эта новость не опечалит друга его детства, а выслушивать фальшивые утешения ему не хотелось. Кроме того, это могло нарушить его планы, и он поспешил изменить тему разговора.

– Ну, а ты почему здесь оказался?

Евсевий не спешил отвечать. Долив себе вина, он поднял бокал на уровень глаз, посмотрел сквозь стекло на Лукария.

– Прячусь.

– От кого?

– От самого себя, – Евсевий с видимым удовольствием сделал большой глоток, – да, да, от себя! Это не так просто объяснить… Видишь ли, ты идешь своим путем, Серпина сделал карьеру, служа темным силам, а я, грешный, решил, что мое место в психушке, и это вовсе не лишено логики.

Евсевий допил вино, поставил бокал на стол. Лицо его было печально, глаза задумчивы. Лукарий вдруг вспомнил то их далекое детство, и волна теплых чувств захлестнула его, наполнила сердце жалостью к другу. В туманной дали веков он разглядел маленького белобрысого мальчишку, вечно босого и грязного, но счастливого простым счастьем принадлежности к миру. Он увидел высокий берег реки, изваяние бога Перуна и открывавшийся вид на бескрайние лесные просторы. Крутоносые ладьи шли под белыми парусами к далекому морю, а они, трое сорванцов, смотрели с косогора им вслед и мечтали о будущей жизни.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Евсевий покачал головой:

– Я знаю, ты меня жалеешь. Не жалей! Я сам выбрал свою дорогу. Ты всегда был добр и силен, и сейчас многое тебе подвластно, но для меня ты сделать ничего не можешь.

– Я хотел бы попробовать… – Лукарий положил руку на плечо друга, но тот лишь улыбнулся.

– Ты ведь не можешь изменить великий закон причины и следствия, закон кармы? – спросил он. – Вот видишь, никто не может, даже Он.

– Но почему сумасшедший дом?

– Сейчас объясню. – У Евсевия был вид человека, смирившегося с обстоятельствами собственной жизни. – Понимаешь, каждый из нас носит в душе семена рая и ада. Ты прекрасно знаешь, что своими земными поступками, своими мыслями и желаниями человек лишь определяет, какой дорогой пойдет в послесмертии: продолжит ли восхождение к свету или ему предстоит спуститься в преисподнюю. Движимые законом кармы, люди возвращаются на Землю до тех пор, пока однозначно не выяснится, к какому из двух миров они принадлежат. Когда же это становится ясным и все сомнения отброшены, прекращается цепь реинкарнаций. – Евсевий облизал пересохшие губы. – Все это я понял очень рано, потому что с младых ногтей читал древние книги, и, честно скажу, перспектива выбора меня не обрадовала. Я слишком люблю земную жизнь, чтобы уйти в послесмертие, люблю видеть этот пусть несовершенный, но такой радостный и красочный мир. Ведь нет же ничего дурного в наслаждении лежать в густой траве и смотреть, как высоко над головой плывут медленные, величавые облака.

Я знаю, ты поймешь меня, если я просто скажу, что люблю жить человеком на Земле. – Евсевий мельком посмотрел в окно, где под теплым ветерком шелестел свежей листвой парк. – И вот тогда я задумался: как же жить, чтобы сам неумолимый закон кармы раз за разом заставлял тебя вновь рождаться человеком. И я нашел ответ! Если не совершать никаких поступков, не допускать ни мыслей, ни желаний, то это означает, что ты не готов к выбору послесмертного пути. Не сделав же этот выбор, ты никогда не будешь допущен в потусторонний мир и, значит, будешь жить человеком до дня Его Страшного суда. Ты понимаешь, самое главное – удерживать равновесие между добром и злом! Поэтому и психушка: здесь никто от тебя не ожидает поступков, а отсутствие мыслей считается абсолютно нормальным. Здесь я не хороший и не плохой, не добрый и не злой – я никакой.

– Отказаться от жизни, чтобы жить?

– Именно, Лука, именно! И это не так просто. Рождаясь в очередной раз, мы приходим в этот мир, ничего о нем не зная, мы даже не подозреваем о существовании закона кармы и реинкарнациях. Поэтому, чтобы избежать решительных поступков, мне пришлось поработать над собственным подсознанием. И я добился успеха! С самых первых шагов в очередной жизни оно твердит мне: будь никаким, ничто в этой жизни не должно тебя касаться. Если хочешь, можешь назвать это роком или судьбой… Единственное, что меня удивляет, – и я понял это только сейчас, в разговоре с тобой, – каждый раз, без исключения, я рождаюсь русским. Тебе это не кажется странным?

– Отнюдь! – Лукарий достал из кармана трубку, не спеша набил ее табаком. – Более того, это представляется мне закономерным. Дело в том, что тебе лишь кажется, что ты живешь так один, а на самом деле довольно много людей, называющих себя русскими интеллигентами, давно уже исповедуют ту же философию существования. Ни во что не вмешиваться, ничего не хотеть, жить, чтобы жить… В свое время они с удивительной легкостью дали разграбить и осквернить свой дом, потом десятки лет жили, не поднимая головы. Да и теперь, как тараканы, все больше по своим углам. Так что, дорогой мой друг, ты далеко не одинок! Бесспорно, тебе принадлежит открытие убежища в психиатрической клинике, но, поверь, очень скоро и они придут к тому же выводу, в сущности, эти люди уже на пути в дурдом!

Лукарий поднес к трубке спичку, потянул в себя воздух. По кабинету расползся аромат хорошего табака. Краем глаза он наблюдал за Евсевием и не мог не видеть, что тот насупился и, как в начале разговора, уставился в пол. Каждый любит думать о себе как о чем-то исключительном, и разрушать этот миф всегда болезненно и опасно для дружбы. Никому неохота стоять в бесконечной шеренге усталых и безликих… Лукарий понял, что совершил ошибку, и готов уже был загладить свою вину, но Евсевий вдруг резко вскинул голову и спросил: