Текст книги "Паруса над волнами"
Автор книги: Николай Внуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Приключения русских на Аляске
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Русские начали исследовать Алеутские острова и Аляску с 1774 года, однако постоянных поселений ни на островах, ни на американском побережье не основывали.
Только в 1781 году, поняв, что разведанные земли очень богаты, купцы Григорий Шелехов и Иван Голиков надумали завести «компанию для промыслов и торговли». Собрав деньги у «капиталистых людей» Москвы и Петербурга, Шелехов закупил материалы для кораблей и привез их в Охотск. Здесь, на реке Урак, он заложил верфь. Вскоре четыре галиота с двумястами промышленных людей отправились к американскому берегу. Так в 1784 году началась славная история Русской Америки.
Компания занималась не только скупкой мехов у местного населения. Она начала вводить на Аляске хлебопашество и огородничество, создавала школы и библиотеки, поощряла путешествия с научной целью.
Русские исследователи – Хвостов, Давыдов, Литке, Хлебников – изучали жизнь местных индейцев – тлинкитов, или колюжей.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Тлинкиты были отважными охотниками и рыболовами. На лодках-долбленках они смело выходили в открытое море в поисках крупной рыбы и зверя.
Из самородной меди их мастера ковали наконечники стрел и копий и украшения. Резчики по дереву воздвигали у селений тотемные столбы высотою до двадцати метров. Из древесины тополя вырезали маски, которыми воины устрашали в бою врага.
Американцы всеми силами пытались поссорить русских с индейцами.
Спешно воздвигали военные форты, чтобы не дать продвинуться русским на юг. Потом началась дипломатическая игра. Она окончилась тем, что 3 мая 1867 года император Александр II продал русскую часть Аляски американцам за семь миллионов двести тысяч золотых долларов (это была бросовая цена – по два цента за акр!)
Русско-Американская компания прожила всего 83 года…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀
ряхлый журнал с плотными, пожелтевшими по краям страницами лежит на моем рабочем столе. Ему сто семьдесят пять лет. Неровные скорописные строчки покрывают листы старинной бумаги. Почерк тверд и округл. И все же некоторые слова разбираешь с трудом из-за торопливости написавшей их руки, из-за непривычности старой орфографии, из-за того, что некоторые строки так выцвели, что буквы не понимаешь, а угадываешь. Несколько раз я приходил в отчаянье, хотел бросить работу, но рассказ уже засосал меня, и не оторваться, не отойти от стола. Меня подстегивают вопросы: «Что дальше?», «Чем все это кончится?» И еще одно меня держит у этих листов: журнал написан рукою компанейского правителя Русской Америки коллежского советника Баранова. Самим Барановым! Его ладони лежали на этих страницах. Его голова склонялась над ними. Его мысли струйками слов стекали с пера на эту бумагу. Журнал дан мне архивом под целый десяток расписок и всего на десять дней. Разве можно остановиться, отказаться от невероятной удачи? И я упорно продираюсь через частоколы, завалы, дремучие дебри слов к последней точке.
Можно было пересказать написанное Барановым современным языком, просто и ясно. Но пропало бы время. Испарился бы аромат эпохи. Ушел бы сам Баранов. И остался бы голый пересказ, изуродованный современной стилистикой.
Вот почему я сохраняю строчки тех лет.
Только в самых неловких местах я осмеливаюсь литературно подправлять слог российско-американского правителя.
«Описано это кораблекрушение одним из прикащиков Компании, находившимся на погибшем судне. Прикащик сей, Тимофей Тараканов, разумел изрядно мореплавание и был, как говорится, мужик смышленый и прямой, но малограмотный, и потому для разумения его рассказа, я должен был несколько раз призывать бывших с ним промышленников, для изъяснения мест темных и непонятных. Повествование их весьма любопытно, и хотя при самом кораблекрушении не было показано никакого искусства или твердости, которые могли бы служить примером и были достойны подражания, но впоследствии русские показали свой дух и характер с самой выгодной стороны.
Вот что поведал о сем деле Тимофей Тараканов:
Компанейский бриг «Святой Николай», на коем я находился в звании суперкарга, состоял под начальством флотского штурмана офицерского чина Булыгина и был назначен с особыми поручениями от Главного Правителя Колоний к берегам Нового Альбиона.
29 сентября 1808 года отправились мы в путь, а около 10 октября подошли к мысу Жуан-де-Фука, лежащему в широте 48°22′. Тут безветрие продержало нас четверо суток. Потом повеял легкий западный ветерок, с которым шли мы по близости берегов к югу, и описывая оные, Клали на карту и делали о них наши замечания. На ночь обыкновенно мы от берега несколько удалялись, а днем подходили к нему весьма близко, и в это время приезжало к нам много жителей на своих лодках, так, что иногда число лодок у борта простиралось до нескольких десятков и даже до ста. Впрочем оне были не очень велики: редкие могли вместить человек десять, а в большей части в них находилось три – четыре человека. Совсем тем однако ж мы остерегались, и никак не впускали на бриг в одно время более трех были вооружены. Многие из них имели даже ружья, а у других были стрелы, сделанные из оленьего рога, железные копья и костяные рогатины, на длинных шестах насаженные; последние походили на наши сенные вилы.
Жители привозили к нам на продажу морских бобров, оленьи кожи и рыбу. За большого палтуса я им платил по нитке в четверть аршина голубых корольков и по пяти и по шести вершков такого же бисера. Но за бобров не только корольков или бисера не хотели они брать, но даже отвергали с презрением китайку и разные железные инструменты, а требовали сукна, какое они видели на камзолах наших промышленных. Но так как мы сукна не имели, то и торговля наша не состоялась.
Тихие ветры и благоприятная погода продолжались несколько дней. Наконец, не припомню которого числа, около полуночи стал дуть ровный ветер от Зюйд-Оста, который к рассвету усилился до степени жестокой бури. Капитан брига приказал закрепить все паруса, кроме совсем зарифленного грота, под которым мы лежали в дрейфе. Буря с одинаковою силою свирепствовала трое суток, из коих в последние дула от Зюйда. Потом перед рассветом вдруг утихла, и наступила тишина. Но зыбь была чрезвычайная и туман покрыл нас совершенно. Вскоре по восхождении солнца туман исчез и тогда показался нам берег не далее трех миль от нас. Мы бросили лот: глубина пятнадцать сажен. Тишина не позволяла удалиться от опасности под парусами, а зыбь мешала употребить буксир или весла. Она же прижимала нас ближе к берегу, к которому, наконец, подвинуло нас так близко, что мы простыми глазами весьма явственно могли видеть птиц, сидевших на каменьях.
Мы в это время находились, по нашему счислению, против бухты, именуемой жителями Клоукоты, южный мыс коей лежит в широте 49° и несколько минут. Американские корабли в тихие ветры часто заходят в сию бухту, но в бурю или при большом волнении такое покушение было бы сопряжено с крайнею опасностью.
Гибель брига казалась нам неизбежною, и мы ежеминутно ожидали смерти, доколе божиим милосердием не повеял северо-западный ветер, пособивший нам удалиться от берегов. Но ветер сей благоприятствовал нам шесть часов, затем превратился в ужасную бурю и заставил лечь в дрейф, убрав все паруса. После того, как буря укротилась, ветры дули с разных сторон, а мы, пользуясь оными, подавались к югу.
29 октября, при умеренном западном ветре, приблизились мы к берегу и зашли на остров Дистракшн, лежавший в широте 47°33’, обойдя по южную его сторону. Но к несчастию нашему, за островом не было удобного якорного места, и мы нашлись принужденными выйти в море. Едва успели мы удалиться от берега мили на три, вдруг сделалось тихо, и во всю ночь не было никакого ветра, отчего зыбью валило нас к берегу. А 31-го числа в два часа пополудни протащило мимо острова по северную его сторону, и приблизило к каменной гряде, находившейся не далее одной мили от твердой земли.
Командир брига штурман Булыгин, не зная, что предпринять, прибегнул к общему совету, вследствие коего стали мы держать мимо каменьев к самому берегу, с намерением зайти за оные, и пройдя их, очутились в середине надводных и скрытых под водой рифов. Тогда командир приказал положить якорь, а вскоре потом и другой. Но якоря не могли задержать судна, которое, беспрестанно дрейфуя, приближалось к берегу. Но когда брошены были остальные два якоря, оно остановилось, однако же не надолго; ибо вечером, когда стемнело, подорвало у нас два перетертые о каменья каната, а около полуночи с третьим случилось то же, и вскоре потом поднялся свежий ветер от Зюйд-Ост, которым подорвало последний канат. Теперь нам не оставалось другого средства спасти бриг и себя, как отважиться на выход в море между каменьями, Тем путем, которым мы вошли, ветер не позволял идти, и мы пустились, как говорится, куда глаза глядят. Под руководством Всемощного Провидения, к общему нашему удивлению, не взирая на чрезвычайную темноту, прошли мы столь узким проходом, что наверное ни один мореплаватель и днем не осмелился бы идти оным. Но лишь успели мы миновать опасность, как переломился у нас фока-рей. Положение наше не позволяло убрать паруса для починки рея, и мы принуждены были нести оный доколе было можно.
На рассвете ветер, дувший до сего от Зюйд-Оста, перешел к Зюйду, а вскоре потом к Зюйд-Весту – прямо на берег. Фока-рея исправить мы не смогли, и запасного не имели, а без него не было никакой возможности отлавировать от берега, к которому нас приближало весьма скоро, и наконец, в десятом часу утра 1-го ноября бросило валом на буруны, а потом на берег в широте 47°56′. И так участь брига решилась: надлежало помышлять о нашей собственной. Мало того, что мы сами могли спастись, нам должно было также спасти оружие, без которого не имели мы никаких средств сохранить свободу, а сделавшись пленными, должны были влачить в рабстве у диких жизнь, стократ ужаснейшую самой смерти. Судно наше валяло бурунами с боку на бок страшным образом, и оно в пол-трюма наполнилось уже водою. Мы с оружием в руках выжидали время. Когда находил большой вал, ударял в судно и, рассыпавшись, опять сливался с берегов, тогда мы бросались с борта и выбегали на берег за пределы воды. Там принимали от своих товарищей, оставшихся на бриге, ружья и амуницию.
К великому нашему счастию случилось, что мы стали на мель при отливе и на мягком грунте, ибо хотя все члены судна расшатало и оно наполнилось водою, но уцелело, и по сбытии воды осталось на суше.
Мы тотчас сняли с него пушки, порох и разные другие, нужные нам вещи. Потом перечистили огнестрельное оружие и приготовили заряды, чтобы быть в состоянии отразить нападение диких, которых теперь страшились более всего на свете. Наконец поставили из парусов две палатки в расстоянии сажен семи одна от другой. Меньшую из них Николай Исакович Булыгин и я назначили для себя. Сделав это, развели большой огонь, обогрелись и обсушились.
Едва успели мы кончить эти первые наши занятия, как появилось множество здешних жителей, которые, усмотрев нас, тотчас к нам приблизились.
Между тем штурман, взяв с собою четырех промышленников, отправился на бриг, с намерением спустить стеньги и реи и снять с него верхнюю оснастку, чтоб при большой воде менее его валяло.
В предосторожность они взяли с собой горящий фитиль, ибо на судне оставалось еще несколько пушек. Сам командир, стоя подле брига, распоряжал работами, а мне приказал наблюдать за движениями и поступками диких. Около нашего табора поставили мы в приличных местах караул и часовых.
В нашей палатке сидела супруга Булыгина Анна Петровна, один кадьякский алеут, женщина того же народа, я и двое здешних жителей, вошедших к нам без приглашения. Один из них, молодой человек, называвший себя тоёном (вождем), приглашал меня посмотреть его жилище, отстоявшее недалеко от нас. Я согласился было идти, но товарищи мои, подозревая вероломство, меня удержали. Я старался всеми способами внушить вождю миролюбие, и уговаривал его нас не обижать и не выводить из терпения. Он обещался поступать с нами по-дружески и вселить то же расположение к нам в своих единоземцев.
Меж тем два раза уже приходили мне сказывать, что колюжи, как мы звали здешних, растаскивают вещи. Я уговаривал своих людей сколько возможно стараться не начинать ссоры. В то же время сказал я вождю о неблагонамеренных поступках его подчиненных и просил его приказать им оставить нас в покое. Но как мы не очень хорошо понимали друг друга, то разговоры наши были весьма продолжительны, и пока я с ним рассуждал и вел переговоры, дело уже дошло до расправы.
Наши стали гнать диких прочь от табора, а они начали бросать в наших каменьями. Промышленные открыли огонь по колюжам. Я бросился из палатки, но меня встретили копьем и ранили в грудь. Воротясь, я схватил ружье, и выбежав, увидел ранившего меня. Он стоял за палаткой и держал в левой руке копье, а в правой камень, который так сильно бросил мне в голову, что я не мог на ногах устоять, и присел на колоду. Потом выстрелил поверх врага моего мертвого на землю. Вскоре после того колюжи ударились в бегство. При сем случае успели они и командира нашего ранить копьем в спину, а камнем в ухо. Впрочем, кроме четверых, бывших на судне, все до одного человека потерпели от каменьев более или менее. Из неприятелей убито было трое, из коих одного они утащили, а сколько раненых, не знаю.
В добычу нам досталось много оставленных на месте сражения копий, плащей, шляп и прочего.
На ночь одна смена заняла кругом табора караул, а другие, собравшись в палатку, оплакивали горькую свою участь. Поутру ходили мы осматривать окрестность и выбирали место, где можно было бы нам расположиться зимовать и обезопасить себя укреплениями. Но нашли, что берег здесь был неблагоприятный, весь покрыт дремучим лесом и столь низок, что большими водами его заливало.
Начальник, собрав всех нас, открыл нам свое намерение следую щей речью: «Господа! По предписаниям, данным мне от Главного Правителя, я знаю, что в непродолжительном времени должен прийти к здешним берегам компанейский корабль «Кадьяк» и именно в гавань, отстоящую не далее шестидесяти пяти миль от места, где мы находимся теперь. Между сими двумя местами на карте не означено ни бухт, ни заливов, ни одной реки, а потому мы весьма скоро можем достигнуть помянутой гавани. Вы сами видите, что здесь, не подвергая себя очевидной и почти верной гибели, нам оставаться нет никакой возможности: колюжи весьма легко могут истребить всех нас. Если же мы немедленно тронемся с места, то они останутся здесь грабить судно и делить наживу, и верно за нами не погонятся, потому что не будут иметь в том никакой нужды». На это мы все единогласно отвечали: «В воле вашей, мы из повиновения не выходим».
Итак, взяв с собою на каждого человека по два ружья и по одному пистолету, полные сумы патронов, три бочонка пороху и небольшое число съестных припасов, выступили мы в поход. Что принадлежит до оставшегося оружия, то пушки мы заклепали, у ружей и пистолетов переломав замки, побросали их в воду, остальной порох копья, топоры и все железные вещи также бросили в море.
Поход наш начался переездом через реку на своем ялике; потом прошли мы лесом три мили, и вечером за темнотою, расположились ночевать. Ночь провели покойно под охранением четырех часовых.
Поутру вышли мы из леса на морской берег, отдохнули и, перечистив оружие, пошли далее. Часу во втором пополудни догнали нас двое колюжей. Один из них был тот самый вождь, который видел нас в палатке при начале ссоры. На вопрос, что им надобно, отвечали они, что пришли нарочно показать нам дорогу, ибо идучи берегом мы встретим много излучин и непроходимые утесы, но лесом есть хорошая, прямая дорога, которую они нам показали и советовали идти по ней, а сами хотели удалиться. Тогда я просил их подождать и посмотреть действие нашего оружия. Сделав кружок на доске, я выстрелил в нее из винтовки в расстоянии сажен тридцати и пробил доску насквозь. Сим способом я желал им показать опасность, какой они подвергнутся, если вздумают нападать на нас. Колюжи, осмотрев пробоину и измерив расстояние, оставили нас, а мы пошли далее своим путем и расположились ночевать в лесу под утесом, где случайно попалась нам на глаза пещера.
Ночью свирепствовала жестокая буря с дождем и снегом. Поутру ветер утих, но дурная погода продолжалась и заставила нас передневать в пещере. В течение дня падали с утеса подле нас каменья. Сначала мы никак не могли постигнуть сему причины, но после узнали, что неприятели наши, колюжи, скатывали их на нас. Мы видели, как из них три человека пробежали мимо нас вперед по тому пути, по которому нам идти надлежало.
Следующего утра, при ясной, весьма хорошей погоде отправились мы в дорогу и около полудня достигли небольшой, довольно глубокой речки, вдоль коей вверх была пробита тропинка, по которой пошли мы в надежде сыскать брод, и вечером подошли к одному большому шалашу. В нем не было ни одного человека, но висело много вяленой рыбы кижуч (сим именем в Камчатке и Америке называется особый род лососей). Подле разведен был костер, а в реке против шалаша находился для рыбной ловли закол. Мы взяли тут двадцать пять сушеных рыб и повесили на дверях сажени три бисеру и несколько корольков, зная, что вещи эти у здешних людей в большом уважении. Учинив таким образом заочную плату за рыбу, отошли мы от шалаша в леб сажен на сто и расположились ночевать.
Когда поутру мы готовы были выступить, тогда увидели, что нас окружили колюжи, вооруженные копьями, рогатинами и стрелами. Я пошел вперед, и не желая никого из них убить, ни ранить, выстрелил из ружья вверх. Гром выстрела и свист пули произвели желанное действие: колюжи, рассеявшись, спрятались между деревьями, а мы пошли в путь. Боже мой! Кто поверит, чтоб на лице земли мог существовать такой лютый, варварский народ, как тот, между которым мы теперь находились! Не взирая на то, что кроме небольшого числа оружия, мы оставили сим колюжам наше судно со всем грузом, они ограбили его и сожгли, и не быв еще сим довольны, преследовали нас, чтобы лишить жизни, которая для них не могла быть ни вредна, ни опасна..
Таким образом до 7-го ноября, мы, можно сказать, отступали от диких, которые, преследуя нас, выжидали благоприятного случая сделать на нас решительное нападение; между тем временно производили над нами поиски. Но поутру сего числа встретили мы трех мужчин и одну женщину, которые, снабдив нас вяленою рыбою, начали поносить то поколение, от которого мы столько потерпели, и хвалить свое собственное. Люди сии последовали за нами, и мы все вместе, уже поздно вечером, пришли к устью небольшой реки, на другой стороне коей находилось их жилище, состоявшее из шести больших хижин. Мы просили у них лодок для переправы за реку, а они советовали нам подождать прилива, говоря, что в малую воду переезжать через реку неудобно, и что с прибылою водою они перевезут нас ночью. Но мы в темноте ехать с ними не согласились, а потому, отойдя назад около версты, переночевали.
Рано поутру, возвратясь к устью реки, требовали мы перевоза. Колюжей тогда сидело подле своих хижин около двухсот человек. Они не отвечали нам ни слова. Подождав несколько минут, пошли мы вверх по реке, чтобы сыскать удобное место для переправы. Колюжи, увидев наше намерение, тотчас отправили к нам лодку с двумя нагими гребцами. Лодка эта могла поднять человек десять и потому просили мы их прислать другую, чтобы нам всем можно было переехать вдруг. Они исполнили наше желание: прислали другую лодку, но такую, в которую никак не могло поместиться более четырех человек: в ней приехала та самая женщина, которая вместе с тремя мужчинами встретила нас на дороге. В ее лодку сели госпожа Булыгина, одна кадьякская островитянка, малолетний ученик Котельников и один алеут, а в большую поместилось десять человек самых отважных и проворных промышленников. Все же прочие остались на берегу.
Когда большая лодка достигла середины реки, бывшие в ней колюжи, выдернув пробки, на дне ее воткнутые в нарочно сделанные дыры, бросились в воду и поплыли к берегу, а лодку понесло мимо хижин, откуда колюжи, закричав страшным образом, начали бросать в наших копья и стрелы. К счастию, скоро подхватило ее отраженное течение и принесло к берегу на нашу сторону, прежде нежели успела она наполниться водою и потонуть. Таким образом, по благости Божьей, спаслись они чудесным образом, однако ж все были переранены и двое – Собачников и Петухов – весьма опасно. Находившиеся же в малой лодке взяты были в плен.
Колюжи, заключив, что бывшие в лодке ружья должны быть подмочены и к действию не годятся, немедленно переехали на нашу сторону, будучи вооружены копьями, стрелами и даже ружьями. Мы же, видя злодейский их умысел, укрепились наскоро, как смогли. Дикие, став в строй от занятого нами места в расстоянии около сорока сажен, начали бросать в нас стрелы и один раз сделали ружейный выстрел. Мы имели еще несколько сухих ружей, которыми отражали неприятеля в продолжение около часа, и не прежде обратили его в бегство, как переранив многих из его ратников и положив двоих на месте. С нашей стороны один Собачников был смертельно ранен стрелою, которой обломок остался у него в животе. Он никак не в силах был идти с нами, а мы ни под каким видом не хотели его оставить на жертву варварам, и потому понесли с собою на руках.
Когда мы прошли с версту от места сражения, раненый наш товарищ, чувствуя нестерпимую боль и скорое приближение смерти, просил нас оставить его умереть в тишине лесов, и советовал скорее удалиться от диких, которые конечно соберут новые силы и будут нас преследовать. Простившись с несчастным нашим другом и оплакав горькую его участь, мы оставили его уже при последних минутах жизни, и пошли в путь, а для ночлега избрали удобное место в горах, покрытых лесом.
Опасность, в коей мы находились в продолжение дня, страх и беспрестанная забота о сохранении жизни не оставляли нам времени на размышление. Но теперь ночью, на досуге, первая наша мысль обратилась на чрезвычайное многолюдство диких. Мы не могли понять, как помещалось более двухсот человек в шести хижинах.
После мы уже узнали, что они из разных мест собрались нарочно для нападения на нас. Более пятидесяти человек в числе их находилось из того народа, который нападал на нас при кораблекрушении, и многие были даже с мыса Гревиля.
Гибельное наше положение приводило нас в ужас и отчаянье. Но более всех страдал наш несчастный командир, лишившись супруги, которую он любил более самого себя и не зная ничего о ее участи в руках варваров.
9-го, 10-го и 11-го чисел шел проливной дождь. Не зная сами, куда шли, мы бродили по лесу и по горам, стараясь только укрыться от колюжей, которых мы страшились встретить в такую ненастную погоду, когда ружья наши были бесполезны. Голод изнурил нас совершенно. Мы не находили ни грибов, ни других диких произведений и принуждены были питаться древесными губками. Но губок было весьма немного. Тогда мы решились опять подойти к прежней реке, на берегу коей увидели две хижины. Но как погода тогда была чрезвычайно мокрая, то мы, опасаясь встретить тут большое число диких, отошли от берега в лес верст на пять, поставили шалаши и ночевали.
12– го числа мы не имели уже ни куска пищи и решились заколоть постоянного нашего друга, неизменного стража, верную собаку, и мясо разделили на всех поровну. В это злополучное время Булыгин, собрав нас всех, сказал:
– Братцы! Мне в таких бедствиях прежде быть не случалось, и теперь почти ума своего лишаюсь, и управлять вами более не в силах. Я теперь препоручаю Тараканову, чтоб он управлял всеми вами, и сам из послушания его выходить не буду. Сверх того, если вам угодно, выбирайте из товарищей кого хотите!
Однако ж все единодушно изъявили свое согласие на предложение Николая Исаковича. Тогда он, написав карандашом о возведении меня на степень начальника бумагу, сам первый скрепил ее своею рукою, а ему последовали и все другие, кто умел писать.
13– го ноября шел сильный дождь, заставивший нас целый день пробыть на месте. Мы съели остаток собачьего мяса и не имея более пищи, согласились на другой день напасть на две виденные нами хижины. 14-го числа погода нам благоприятствовала: день был ясный. Подкравшись к хижинам и окружив оные, мы закричали, чтоб все находившиеся вышли вон, но нашли только одного мальчишку лет тринадцати, который знаками показал нам, что люди все, испугавшись наших следов, переправились за реку. Взяв здесь на каждого из нас по двадцати пяти рыб в связках, пошли мы на прежний свой стан. Но едва успели отойти с версту от хижин, как увидели бегущего за нами дикого, который кричал что-то для нас непонятное. Боясь, чтоб он не открыл места нашего убежища, мы прицелились в него ружьями и тем заставили его от нас удалиться.
На пути нашем в овраге находилась речка, у которой товарищи мои с моего согласия расположились отдыхать и завтракать, а я с промышленником Овчинниковым и с одним алеутом в это время вздумал подняться на близлежащую гору, чтобы осмотреть окружные места. Овчинников поднялся первый, и лишь ступил на самую вершину горы, как я увидел, что он был поражен стрелою в спину. Я тотчас закричал следовавшему за ним алеуту выдернуть у него из спины стрелу, но в эту самую минуту и его ранили. Тогда я, оборотись, увидел на горе против нас за речкою множество колюжей, а сверх того человек двадцать бежавших, чтоб отрезать нас троих от наших товарищей. Между тем стрелы сыпались на нас, как град. Я тотчас выстрелил по ним из винтовки и ранил одного в ногу. Тогда дикие, подхватив его на плечи, ударились бежать, а мы, соединившись с товарищами своими, достигли благополучно ночлега, где осмотрели раненых и нашли, что раны их были не опасны. На сем месте, для восстановления сил своих пищею и для отдохновения раненых, пробыли мы двое суток.
Здесь мы изобрели и утвердили новый план нашим действиям. Время года не позволяло нам уже достичь гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно, ибо неизвестно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку, и для того мы решились идти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепясь, зимовать, а весною уже действовать, смотря по обстоятельствам. После сего достигнув реки, шли мы беспрестанно вверх по ней, а удалялись в горы тогда только, когда встречали непроходимую чащу или утесы, но вскоре опять выходили к ее берегам.
Ненастные погоды, почти беспрерывно продолжавшиеся, много препятствовали успеху нашего путешествия. Мы подавались вперед весьма медленно. К счастию, нередко попадались нам жители, ездившие по реке на лодках. Некоторые из них по приглашению нашему приставали к берегу и продавали нам рыбу за бисер, пуговицы и другие мелочи.
В несколько дней мы прошли довольно большое расстояние по излучинам реки, но взяв оное по прямой черте, не более, как верст двадцать, и наконец вдруг очутились подле самых дверей двух хижин. Мы спросили продажной рыбы и получили весьма малое количество: жители отзывались, что более не имеют, и этот недостаток приписывали большой воде, покрывавшей заколы, через кои рыба уходит.
Крайность заставила нас прибегнуть к насильственным мерам, которые, впрочем, совесть наша совершенно оправдывала: жители довели нас до последней степени человеческого злополучия, следовательно мы имели полное право не только силою взять необходимое для нашего существования от их единоземцев, но даже и мстить им, а потому с нашей стороны и то может почесться уже великодушием, что мы не хотели сделать им никакого вреда. И так грозными, повелительными голосами приказали мы обитателям немедленно вынести к нам всю рыбу, у них бывшую. Требование наше тотчас было исполнено, и мы взяли на каждого из нас рыбы по связке в подъем человека, да два мешка, сделанные из тюленьих кож, с икрою. За все это заплатили бисером и корольками, и как оказалось, к совершенному их удовольствию.
Потом выпросив у них двух человек пособить нам донести запас до первого ночлега, мы пошли в путь, и отойдя версты две, расположились ночевать. Колюжам за труды дали мы по бумажному платку и отпустили их.
На другой день поутру прибыли в нашу ставку двое колюжей и очень смело вошли в шалаш. Один из них был хозяином хижины, где мы взяли рыбу, а другой незнакомый. Они принесли на продажу пузырь китового жира. Потолковав с нами кое о чем, незнакомый спросил у нас, не хотим ли мы выкупить у его соотечественников нашу женщину Анну, разумея под сим именем госпожу Булыгину. Предложение это всех нас удивило и обрадовало, а Булыгин, услышав эти слова, вне себя был от радости. Мы тотчас открыли переговоры о выкупе. Булыгин предложил ему последнюю шинель за супругу. К шинели я прибавил свой новый китайчатый халат. Все прочие товарищи, не исключая даже алеутов, также прибавляли что-нибудь: кто камзол, а кто шаровары, и наконец из сих вещей составилась порядочная груда. Но дикий уверял, что землякам его этого мало и требовал в прибавок четырех ружей. Мы прямо ему не отказали, но объявили, что прежде заключения условия, хотим видеть Анну Петровну. Дикий обещал доставить нам это удовольствие и тотчас отправился. Вскоре соотечественники его привели ее на другой берег реки, прямо против нас. Мы просили привести на нашу сторону, тогда они, посадив ее в лодку с двумя человеками, и подвезя к нашему берегу на расстояние сажен пятнадцати или двадцати, остановились и начали с нами переговариваться. Я не в силах изобразить того положения, в каком находилась несчастная чета при сем свидании… Она старалась успокоить своего супруга и уверяла нас, что ее содержат хорошо, обходятся с нею человеколюбиво, что взятые вместе с нею люди живы и находятся теперь при устье реки. Поговорив с нею, мы стали рассуждать с дикими о выкупе и предлагали за нее все прежние вещи и в прибавок одно испорченное ружье. Но они стояли на своем и хотели непременно получить четыре ружья. Когда же увидели, что мы решительно на их требование ничего не отвечаем, то увезли ее немедленно за реку.
В это время Булыгин, приняв на себя вид начальника, приказывал, чтоб я велел отдать требуемый дикими выкуп, но я ему представил, что у нас осталось только по одному годному ружью на каждого человека, что мы не имеем никаких инструментов для починки оных, и что в ружьях состоит единственное наше спасение, следовательно лишиться такого значительного числа ружей крайне неблагоразумно, а если взять еще в рассуждение, что эти самые ружья будут тотчас употреблены против нас, то исполнение его приказания совершенно нас погубит, и потому я просил его извинить меня, что в сем случае осмеливаюсь его ослушаться. Но он не хотел уважать моих доводов, а старался убедить других согласиться на его желание. Тогда я сказал твердо и решительно моим товарищам, что если они согласятся отдать колюжам хоть одно годное ружье, то я им не товарищ и тотчас последую за дикими. На это все до одного человека в голос отвечали, что покуда живы, с ружьями ни за что не расстанутся., Что нам было делать? Жизнь и свобода человека ему милее всего на свете, и мы хотели сохранить их: в том суди нас бог…
