Текст книги "Пожинатели плодов"

ДЕНЬ ПОЖИЛОГО ЧЕЛОВЕКА

посвящается В.

Жанна вспыхивала очередной влюбленностью, как пучок сухой травы, швырнутый в костер, и испепелялась в мгновение ока, умирая рассыпающимися в прах блеклыми стебельками.

Прежде она каждый год каталась на «юга» к теплому морю, теперь приходилось довольствоваться в лучшем случае Подмосковьем. Но и здесь желтели песочком пляжи, пусть и скромные, возле речек; стояли теплые звездные ночи; и тоже потом мускулистый сластолюбивый весельчак махал с перрона прощально рукой. Последним поцелуем курортного кавалера, до того пылкая, Жанна не одаривала – вдруг кто знакомый окажется рядом, только прикладывала пальчики к губам.

Дома, в Городке, спешила с вокзала вроде бы совсем другая женщина – в застегнутом на все пуговицы поношенном брючном костюме, со стянутыми резинкой на затылке в небрежный хвостик волосами, сгорбленная, сосредоточенная, с подпрыгивающей неровной походкой. «Восемнадцать лет» опять оставались где-то там, за горами и долами, а здесь упорно наваливался «тридцатник» с большим-большим прикидом. И только улыбка далеко не красавицы оставалась располагающей и доброй.

Как же иначе?! После окончания пединститута, Жанна долго работала в школе старшей пионервожатой, ныне же репортерствовала на местном радио, бегая с диктофоном по городу, как угорелая.

Она переживала о том, как ее встретит с поезда муж Василий, хотя встреча ни чем не отличалась от предыдущей в прошлом году. Василий терпеливо топтался возле своей потрепанной «копейки» с букетом цветов, срезанных на собственной дачке. Жанна сама выскальзывала к нему из вокзальной сутолоки, бросив наземь сумки и забрав букет, подпрыгивала и целовала в тщательно выбритую щеку. Василий, повертев в пальцах снятые очки с толстыми стеклами, смущенно и беспомощно улыбался.

Ночью в постели, когда Жанна, подвинувшись поближе к мужу и про себя виноватясь, прижимала голову к его плечу, Василий по-прежнему лежал неподвижно, скованный, лишь слабо проводил рукой по ее волосам.

«Соскучилась я…» – шептала Жанна и понимала, сожалея, что хотя бы чуточку страсти не сберегла для мужа, расплескала всю щедро на курорте. А притворяться не хотелось.

«Но и устала очень…» – тут же вздыхала, как бы извиняясь. Муж молчал в ответ.

«Он догадывается!» – пугливо екало сердечко у Жанны, и она старательно начинала сопеть носом. Проваливающейся по-настоящему в сон, ей было и обидно – приревновал бы, что ли, муж, сказал бы что-то резкое, все лучше, чем это ледяное его спокойствие…

Жанна выскочила замуж за Василия в семнадцать лет, не по любви, назло. Парень, первая любовь, «дембельнувшись» из ВДВ, при встрече грубо и нетерпеливо подмял Жанку под себя, а потом – нуль внимания; девок, покрасивей и погрудастей, вилось вокруг него немало. Жанка, страдая, случайно познакомилась на вечеринке у родственников со старым холостяком. Танцевали под музыку, болтали, преимущественно – Жанна, о всяких пустяках; Василий вызвался проводить ее до дому. Всю дорогу он промолчал, Жанна трещала и смеялась без умолку, но, проходя мимо дома, где жил прежний дролечка, затихла и, проглотив застрявшие в горле слезы обиды, спросила Василия:

– А вы бы взяли меня замуж?

Он, по-прежнему молчаливо, кивнул…

Бывшего зазнобу-солдатика Жанна повстречала, как говорится – по прошествии лет, у мусорного бака. Закопченного, грязного, скрюченного болезнями и напастями, бомжа она ни за что бы не узнала, коли б он не окликнул ее по имени и не назвался сам.

«Вернулся вот в родные края… – тряс он каким-то клочком бумаги.

Заметив, что растерянное выражение на лице Жанны сменилось брезгливой гримаской, старый знакомый торопливо попросил мелочи, якобы на лекарство. Жанна не стала рыться в кошельке, выщипнула наугад из тощей пачечки банкнот (зарплату накануне получила) несколько, сунула, не глядя, в протянутую грязную ладонь и побежала прочь без оглядки.

Больше она той короткой дорогой мимо баков не ходила; вынести мусор из квартиры и то отправляла мужа или сына. После нежданной-негаданной встречи не чувствовалось ничего похожего на жалость или сострадание. Так, взгрустнулось немного о минувшей юности. Жанне нравились самостоятельные, уверенные в себе, обязательно рослые мужчины. Хотя бы муж дражайший Василий, дорожный инженер. Пусть, ровно ледышка, в постели, но зато всегда аккуратен, внимателен, грубого слова не услышишь, и вдобавок – высокий блондин, недаром его работяги Эстонцем прозвали. И, как за каменной стеной, за ним.

Да вот плохо: нынешней весной, вскоре после нечаянной встречи Жанны с первой любовью, в этой «стене» брешь проломилась – для Василия протренькал первый «звоночек»-инфаркт. Ни на какие курорты Жанна не поехала, все лето, в том числе и законный отпуск, провела, ухаживая за мужем, и колупаясь попутно на дачке, на «шести сотках».

К осени Василий оклемался: и так все страдал – на строительстве дорог самый сезон, а он, как колода, лежит недвижен. Умчался, не дожидаясь разрешения врачей, на работу. Объездную дорогу возле Городка строят, как же без него там обойдутся?!

Жанне тут же другая забота сыскалась…

Бывшие ее пионеры давно выросли, некоторые и в приличные люди выбились; Жанна, случалось, интервью бегала у них брать. Но ближе всех были для нее ребята из первого ее совета пионерской дружины школы, и особенно – Саша и Маша, всегдашние бескорыстные помощники. Правда, став взрослыми и поженившись, они звезд с неба не нахватали, даже мелких звездочек: Маша торговала в продуктовом магазинчике, Саша работал на тракторе в какой-то шаражке. Свадьбу они играли перед самой Сашиной отправкой на службу в армию.

Маша верно ждала молодого мужа, друг дружке посылали они трогательные письма. Маша даже Жанне – по-прежнему не было от нее секретов – некоторые из них показывала. И Жанна, читая чужие бесхитростные строчки, ощущала, как сердечко ее карябает чем-то вроде хорошей зависти.

Вернулся Саша из армии; с Машей своей под ручку в городском саду прогуливается – одно заглядение: всякий раз вздыхала при встрече с ними Жанна. В свое время у пары ребеночек родился; похаживали теперь, опять-таки напару, молодые супруги по аллейкам сада, впереди себя колясочку подталкивая.

Но не ускользнуло от профессионально-пытливого взгляда Жанны – Саша рядом с румяной цветущей женой стал выглядеть болезненным заморышем: кожа да кости, виноватая вымученная улыбка на сером лице. Что случилось, Жанна от том спросить напрямик то ли просто стеснялась или вечно торопилась куда по своим делам, при встречах лишь кивала на ходу.

Однажды услышала она молву и не поверила. Будто бы ребеночка у молодой четы Бог прибрал, с горя и от неведомой своей болезни Саша вовсе зачах, одна тень от парня осталась. Маша же, погоревав, свихнулась, что ли – загуляла по-страшному. То у одного «кавалера» на неделю «зависнет», то у другого на сеновале кувыркается, кобылка здоровенная. А когда домой вернется, помятая и с «бодуна», мужу рта открыть не дает: уйду, мол, насовсем, брошу тебя, «чаходирого»!

Саша на работу еще кое-как бродил, и стал он вечерами возвращаться не один, прихватывал с собой кого-нибудь из Машкиных хахалей. Городок-то невелик, вычислить очередного «друга семьи» нетрудно, всяк пальцем укажет. Мужички поначалу упирались, отводя блудливые глаза в сторону и дивясь Сашиному дружелюбию, но скоро разнюхали выгодный для себя оборот в ситуации. Саша, сидя за столом на кухоньке, после рюмки-другой беспомощно утыкался носом в тарелку с остатками закуски и засыпал. А, может, притворялся.

Из проема двери в соседнюю комнату выглядывала из-под занавески Машка и нетерпеливо манила пальчиком к себе гостя. Тот все-таки остерегался спящего хозяина, но потом ничего, входил в раж…

Будто бы целая очередь желающих вскоре образовалась, хотя трепаться-то мужики еще те мастаки.

Тем более, Саша неизменно всегда просыпался, когда уже гость благополучно исчезал из его жилища. Растрепанная, раскрасневшаяся, в кое-как запахнутом халате, Машка, зачерпнув из ведра холоденки и жадно хлебнув, выжидающе насмешливо косилась на мужа. Саша, пьяно всхлипнув, сползал со стула на пол и обхватывал руками Машкины колени:

– Машенька, не бросай меня, не уходи! Все для тебя сделаю, на все готов! Люблю тебя!..

Жанне не хотелось верить этим сплетням, добровольными любителями старательно разносимыми по городку, она уж собиралась пойти навестить Сашу с Машей, чтобы разузнать толком – что да как.

И удержалась, не смогла. Да и не того стало…

На литературный праздник, посвященный памяти поэта-земляка, из областной столицы в Городок нагрянула делегация писателей. Среди сыплющих песочком старичков Жанна сразу приметила бородатого, в самом цвету, мужичка. Он и песни под гитару пел и стихи читал, поблескивая в широкой улыбке чередой белых крепких зубов. Жанна, любуясь его поджарой, мускулистой фигурой, тут же нежно окрестила его «белозубиком» и, разумеется, положила глаз.

В перерыве она шустро подлезла к барду с диктофоном, а когда официальная часть праздника продолжилась застольем на «задах» клуба, оказалась с «белозубиком» рядом. Жанна втихую пробовала пописывать стишки, никому никогда их не показывала, а тут появилась возможность в этом признаться. Бард понимающе кивнул и оценивающе взглянул на свою соседку.

Разгоряченные питьем и пляской под гармошку гости вывалились из клуба в прохладу августовской ночи. Жанна и «белозубик», взявшись за руки, убрели за околицу и там жадно, взахлеб, целовались, тиская в объятиях друг друга…

«Белозубик» появился внезапно, все так же неотразимо сияя улыбкой и встряхивая смоляной, с проседью, копной кудрявых волос: «Творческая командировка!». Постоял на пороге редакционного клетушки-кабинета, любуясь, довольный, стушевавшейся Жанной. Робкий девчоночий румянец закрасил ее щеки; она, будто пытаясь спрятаться, плотнее вжалась в задрипанное кресло.

«Это дроля мой кудрявый,

В черных кольцах голова.

Он налево и направо

Сыплет золото-слова!»

Скоро Жанна пышкаться перестала, защебетала радостной весенней птичкой. И начала лихорадочно соображать, где бы приискать надежное пристанище себе и кавалеру. У нее было немало приятельниц и просто знакомых, но ведь не каждой доверишься: еще какие сплетни по городку потом расползутся!

«К Ритке Качаловой! Только к ней! – твердо решила Жанна. – Не проболтается бывшая одноклассница и старая подруга, не должна.»

Только получалась закавыка: Ритка жила в соседней пятиэтажке. Но и тут выход обозначился: Ритка до позднего вечера была на работе, а в темноте следом за подружкой нетрудно будет и с кавалером проскочить. Да и Эстонец с сыном ремонтировали домик на даче и вроде бы собирались там ночевать.

И еще одно преимущество – Ритка заведовала клубом для слепых. Предприятие, где бедолаг прежде приобщали к общественно-полезному труду, благополучно «загибалось», но клубик – деревянный барак еще функционировал, благодаря своей бойкой заведующей.

Вот и сейчас в крохотном зальце за длинным столом заседала компания слегка подвыпивших незрячих старичков и старушек. Под звуки гармошки они увлеченно напевали про «златые горы». На Жанну и ее спутника никто внимания не обратил, быть узнанной не стоило и опасаться.

– День пожилого человека! Гуляем вот! – крашеная под густой «каштан», в водолазке и джинсах, заманчиво обтягивающих еще стройную подбористую фигуру, вывернулась навстречу из-за стола Ритка.

Испытующе стрельнула глазами в сторону «белозубика» и, натолкнувшись на просящий взгляд Жанны, с пониманием дернула уголком подкрашенного рта. Запоздалые, искуственно-бодрые слова: «Рита, а мы к тебе в гости собрались!» были уже ни к чему. Все с той же усмешечкой на тонких губах Ритка, знакомясь, крепко сжала, а потом пощекотала внутри «белозубику» ладонь.

– Мальчики и девочки! – обращаясь к старичкам как к детям в детсаде, возвысила она голос. – Заканчиваем! Пьем на «посошок»!..

Ритка прежде долго сожительствовала с одним милицейским чином, из замполитов, соблазнив застарелого холостяка своими незатасканными прелестями. Детей у них не завелось, но, видно, по причине нещадной эксплуатации молодой подругой подполковник закончил карьеру досрочной пенсией и домом инвалидов, куда Ритка сплавила его без особой жалости. А кое-кто утверждал, что бывший замполит, отчаявшись втолковать сожительнице о ведущей и направляющей роли КПСС, сам сбежал от ее назойливых ласк в глухую деревню к престарелой матери.

Ритка одна в немаленькой квартире унывать не стала, пожила-пожила да и пригрела молоденького парнишку. От него и дочку родила. Только доморощенного «жиголо» ей пришлось выставить за двери и – с треском: в отличие от первого мужа, который все, что можно и нельзя, волок в дом, этот гаденыш потащил из дома.

Больше постоянных и долговременных связей Ритка ни с кем не заводила и от осторожных вопросов Жанны на эту тему отшучивалась грубовато: зацепила, мол, для здоровья кого-нито раз в месяцок – и довольно, ни о чем голова не болит…

На улице стемнело. По дороге домой Ритка забрала из садика дочку и повела гостей кратким путем, безлюдными закоулками, не боясь закупаться в грязи – подмерзло. Жанна с молчаливой благодарностью думала о подруге.

И дома, в квартире, Ритка долго не рассусоливала, быстренько улеглась спать с дочкой в детской комнате, щедрым жестом предоставив гостям свою спальню с широченной скрипучей кроватью и огромным ящиком старого телевизора.

При голубоватом мерцающем свете экрана Жанна разделась и, зябко вздрагивая и по-девичьи стыдливо прикрывая ладонями маленькие невзрачные свои грудки, потянулась к «белозубику», подставляя губы для поцелуя. Но тут в кармане джинсов зажужжал, а потом залился резко трелью «мобильник». Жанна испуганно отпрянула: «Вот, дура, забыла отключить!». Звонил сын. Слушать телефонные трели, стоя в замешательстве с прижатой к груди, смятой в комок одеждой, ей скоро стало невмоготу, да и Ритка, показалось, беспокойно завозилась за стенкой. Жанна ответила.

«Мама, ты где?! Мы с папой с дачи вернулись, замерзли».

– Я задерживаюсь… по делам. Приду, приду!

Она почувствовала, как от стыда кровь прихлынула к лицу.

Недавний пыл тут же угас; «белозубик» это уловил и разочарованно, обиженно отвернулся к стене, кутаясь в одеяло.

– Я вернусь утречком рано. Ты подожди, не обижайся, милый. Поспи тут…

И она привычно торопливо поцеловала его в лысеющую макушку, точь-в-точь как мужа Василия.

Прибежав домой, Жанна принялась печь блины, впопыхах обожглась не раз, но, похоже, мужская «половина» ничего не заметила и уплетала их за обе щеки.

Вскоре уставшие домочадцы залегли спать; Жанна, тоже прикорнула на краю кровати, но сон не шел долго…

Утром двери открыла Ритка – с взлохмаченной головой и в небрежно запахнутом халатике, накинутом на голое тело.

– А-а, подруга… – она с ехидцей ухмыльнулась. – Хочешь успеть на два фронта? И тут и там? Вон он, голубчик, лежит и дожидается. Иди, может, и для тебя что-нибудь да осталось!

«Стерва!» – чуть не крикнула ей в лицо, догадавшись обо всем, Жанна и стремглав, едва не потеряв каблуки, сбежала по лестничным ступенькам обратно на улицу.

Она помчалась куда-то, не разбирая дороги, натыкаясь на встречных прохожих; впрочем мало кто из них этому и удивлялся: опять понеслась репортерочка за хорошей или худой вестью, по радио узнаем.

Выбившись, наконец, из сил Жанна уединилась на старой скамье в зарослях кустов на речном берегу.

«И он-то как мог?! – подумала про «белозубика» зло. – Хотя Ритка оторва еще та, любому башку в два счета закрутит, потом проглотит и выплюнет. Да и мужики все, кобели, одинаковые».

Жанна начала мысленно представлять себе одного за другим всех бывших своих курортных красавцев, сбилась, запуталась. И верно: все – на одно лицо, даже забыла, как иных и звать. Вспомнила, почти вновь ощутила тепло мужниного плеча, когда под самое утро, положив на него голову, забылась ненадолго после бессонной беспокойной ночи…

Здесь, на речном берегу, было тихо, городской шум отдалился: слышно даже, как при порыве ветра мелодично позвякивает отвязавшимся «языком» колокол на звоннице церквушки над речной излучиной.

В этом недавно открывшемся храме Жанна буквально на днях брала интервью у настоятеля. Он был молод, скупо отвечая на вопросы, смущенно щипал пальцами реденькую свою бородку и для пущей солидности старался говорить басом, срываясь на тенорок. И, видимо, куда-то спешил.

Жанна поняла причину, увидев вошедшую в храм новобрачную пару; совсем юная невеста была в немыслимо пышном, в оборках и кружевах, подвенечном платье, вызывающе роскошном для унылых, с обсыпавшейся штукатуркой, кирпично-голых стен пустынного нутра храма. Галдя, вытаскивая на ходу видеокамеры и фотоаппараты, ввалилась толпа родственников и гостей.

– Венчание сейчас будет, понимаете? – замялся батюшка.

– Ничего, я подожду, потом договорим. – Жанна выключила диктофон и осведомилась, кивнув на стоявших перед аналоем новобрачных. – Надолго это?

– Дай Бог, на всю жизнь!..

«Вряд ли! – пытаясь разглядеть кукольно-безучастное личико юной невесты, усомнилась Жанна. – И разве не дань моде, это все?..»

Она усмехнулась, морщась от слепящих бликов фотовспышек.

Где-то в глубине храма запел хор, гости притихли, и, когда облаченный в белые ризы торжественно-важный священник стал обводить молодую пару с сияющими венцами на головах вокруг аналоя, Жанну укололо что-то вроде зависти. Вроде той, полузабытой – над строчками писем бывших подопечных – Саши и Маши…

– Вы обвенчайтесь с мужем-то! – предложил Жанне, прощаясь, священник, опять в своем черном одеянии ставший похожим на жердь в балахоне.

– Мы уж прожили почти двадцать лет! – ответила с горьким смешком Жанна. – Поздно!

– Это никогда не поздно… Была бы любовь!..

Во всем, что касалось мужа Василия, и в большом и в мелочах, она привыкла действовать решительно и бесповоротно. Вот и сейчас Жанна резко поднялась со скамьи, где еще минуту назад вытирала мокрые глаза и втихомолку кляла супостаточку-подругу и всеядного «белозубика». Василий с утра собирался на прием к врачу: после работы на даче опять зашалило сердце – да и разве усидел бы он там, чтобы хотя бы гвоздь во что-нибудь не заколотить.

Муж уже вернулся домой, поднял с ожиданием близоруко – беспомощные глаза на влетевшую с улицы жену.

– Вася, нам надо обвенчаться! – Жанна, как обычно, сообщая о безоговорочно ею решенном, не давала мужу опамятоваться. Она успела по дороге домой забежать в храм и договориться обо всем с долговязым батюшкой. – Завтра же идем!

– А мне вот в больницу предложили лечь… Только для профилактики! – поспешно, словно успокаивая капризного ребенка, добавил Василий, заметив, что Жанна начала хмуриться.

– Малыш, но я к нужному времени обязательно подойду куда надо…

Жанна, собрав кое-какие вещички, проводила Василия до здания больницы и потом, ночью, долго не могла заснуть. То вспоминалось что-то из совместной с Василием жизни, причем больше – хорошее, а не размолвки по пустякам, то Жанне хотелось забежать мыслями вперед и представить себе завтрешнее венчание в церкви. Она не была верующей, впитанный с младых «пионерских» ногтей атеизм бессознательно обитал в ней и заставлял стыдливо сторониться «всего этого» – церковного, ей непонятного. Но и было в предстоящем венчании пугающе-сладостное, заманчивое: вот так вот, с Василием, с одним-единственным на всю жизнь, что еще оставалась. Только с ним, самым близким…

Чередой стали проплывать ухмыляющиеся, самодовольные мужские физиономии; Жанна, брезгливо морщась, поспешила отогнать неприятное, не к месту, видение, опять вспомнила о том, как задремала успокоено прошлой ночью на мужнином плече, и с тем ускользнула, наконец, в сон…

Таинство венчания начиналось буднично, без помпы и торжественности, может потому что не толклась тут толпа зевак. Жанна с Василием, священник, за полотняной загородкой в углу пробовавший голоса хор, да приглашенный коллега из телерадиокомпании с видеокамерой в руках – вот и все. И то он оказался лишним: Жанна, теша свое репортерское тщеславие и желая увековечить событие, раскаялась потом, услышав снисходительно-насмешливый его шепот: «Ты для моды, старушка, все это затеяла или чтоб муженька удержать?!»

Перебарывая досаду, Жанна попыталась вслушаться в малопонятные ей тексты молитвословий, которые нараспев произносил священник, уловила и все-таки поняла изречение из «Апостола»: …оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину. «И еще: «…а жена да боится своего мужа».

Она с улыбкой посмотрела на стоявшего рядом с ней Василия, кажущегося, как обычно, совершенно безучастным ко всему происходящему, и заметила вдруг, что пламя высокой, с позументом, венчальной свечи, зажатой в руке мужа, лихорадочно колеблется, готовое вот-вот затухнуть. Рука Василия дрожала да и еще как! Он в ответ Жанне тоже заулыбался, виновато, растерянно, может быть так в первый раз за всю прожитую совместно жизнь.

До ехидных ли тут ухмылок и колких словечек коллеги-репортера с видеокамерой! Жанна, счастливая, напрочь забыла обо всем на свете, когда рука об руку с Василием, с венцами на головах, под песнопения хора они следом за священником пошли вокруг аналоя с книгой святого Евангелия на нем…

Поздний вечер того же дня помнился потом Жанне жутким кошмарным сном. И был горькой явью…

Надо было уговорить Василия идти ночевать в больницу, но разве до этого тогда было, да и сам бы он вряд ли бы туда отправился!

После выпитого шампанского, поцелуев и ласк, между прочим, давно и основательно подзабытых супругами, Василий в объятиях Жанны вдруг вздрогнул и сник, располосованный болью изнутри.

– Плохо мне… Ты не беспокойся!

Но Жанна, уже вскочив с кровати, металась по комнате: то искала таблетки, то хваталась за трубку телефона, пытаясь дозвониться до «скорой». «Карета» долго не ехала, Василию становилось хуже и хуже; Жанна, в кое-как накинутом на тело халате, выскочила на лестничную площадку и в истерике принялась звонить к соседям, моля о помощи…

«Скорая», наконец, приехала; молодой детина-фельдшер грубовато сказал Василию в ее тесном салоне:

– Чего разлегся, папаша? Подвинься-ка!

И это последнее, через силу, движение Василия – до сих пор мнилось Жанне! – оборвало ниточку ко спасению.

Боль утраты стала понемногу запрятываться куда-то вглубь: Жанна перестала вечерними часами сидеть в одиночестве на кухне и, не отрываясь, смотреть на портрет мужа или же через день приходить к свежему холмику на погосте и, положив к подножию памятника цветы, молча глотать слезы. Непоседливая репортерская работа по-прежнему увлекала ее, давая возможность на какое-то время забыться.

Но вот забрали сына в армию, и Жанна осталась совсем одна, прежняя утрата стала еще горше. Не хотелось возвращаться в пустую квартиру, где никто не ждал. Лицо Жанны осунулось, постарело; она усохла, одна тень, даже знакомые не всегда сразу узнавали. Стала Жанна заходить и в храм, тот самый, на берегу, а до недавнего времени даже проходить мимо избегала: не хотелось будоражить воспоминания. И все же пересилила себя, теперь уже с робостью, а не праздного любопытства или ротозейства ради, шагнула в его тихий полумрак. Постояла у иконы Богородицы, затеплила свечу, не зная слов молитвы, просто искренне попросила за сына – может быть, служит он где-то в «горячей точке», а не напишет, промолчит – весь в отца.

Зажгла свечу и на панихидном столике; поглядывая на поблескивающее металлическое распятие, помянула Василия…

На работу и обратно она по-прежнему ходила по тропинке вдоль речного берега; минуя то место, где в прогале между зарослями деревьев и кустов виднелся храм на другом берегу, поозиравшись, торопливо крестилась на него, но вниз, к воде, где все еще чернел полуразломанный остов старой скамьи, никогда не спускалась.

Однажды, припозднившись, Жанна бежала домой в июньских светлых сумерках и там, возле скамьи, заметила странно копошившихся людей. Впрочем, там все время кто-то терся: то пьянчужки, то мальчишки, то и парочка влюбленная. Ясно было, что компашка тут обретается отнюдь не трезвая, через слово – мать-перемать, и Жанна, ежась от омерзения и страха, прибавила уже шагу, но что-то заставило ее остановиться. Может, показавшийся знакомым, женский голос, правда, пьяный и противно визгливый. Она присмотрелась и обомлела.

Двое бомжеватого вида мужиков тормошили молодую женщину; она, пьянущая вдрызг, развалясь на скамье, мычала только невнятно и слабо отбрыкивалась от них. Потом тяжело, грузно плюхнулась на землю. Мужички еще постояли над ней недолго, мотаясь из стороны в сторону и не решаясь, видать, к ней склониться, чтоб самим не рухнуть рядышком, и побрели, чертыхаясь, прочь: «Толку-то от нее?!» Жанну они не заметили, поскольку сами едва не ползли на брюхе.

Жанна, переждав их, осторожно спустилась к скамье и несмело попыталась хотя бы пошевелить дебелое располневшее тело бесчувственной Машки. Поднять ее и поставить на ноги не хватало сил. Жанна вскоре выдохлась и опустилась беспомощно на траву рядом с Машкой, положив ее голову себе на колени. Машка бессмысленно таращила зенки и, кто весть, сколько еще надо было времени, чтобы она мало-мальски пришла в себя?

Оставалось оборонять от редких еще комаров себя и свою бывшую подопечную, про которую в горе своем было совершенно забыто. И такая вот встреча…

Жанна поначалу вздрагивала от каждого шороха в кустах: вдруг те алкаши возвращаются или еще какая напасть жалует, но потом, прислушиваясь к тихому журчанию речной воды на стремнине, посвисту ночных птах, глядя на белеющий над излучиной реки храм, она поуспокоилась и стала ждать рассвета.