Текст книги "Наши за границей"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Пѣшкомъ невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко, – отвѣчала Глафира Семеновна. – Вотъ еще извозчикъ на углу стоитъ. Коше! – обратилась она къ нему сама. – Алекспозиціонъ?
Извозчикъ сдѣлалъ пригласительный жестъ, указывая на коляску.
– Не садись такъ, не садись безъ ряды… – остановилъ Николай Ивановичъ жену, влѣзавшую уже было въ экипажъ. – Надо поторговаться. А то опять чортъ знаетъ, сколько сдерутъ. Коше! Комбіенъ алекспозиціонъ? – спросилъ онъ.
Извозчикъ улыбнулся, полѣзъ въ жилетный карманъ, вынулъ оттуда печатный листъ и протянулъ его Николаю Ивановичу, прибавивъ, кивая на экипажъ:
– Prenez place seulement.
– Что ты мнѣ бумагу-то суешь! Ты мнѣ скажи: комбьенъ алекспозиціонъ?
– Vous verrez là, monsieur, c’est écrit.
– Глаша! Что онъ говоритъ?
– Онъ говоритъ, что на листѣ написано, сколько стоитъ до выставки. Садись-же… Должно быть, и листкѣ такса.
– Не желаю я такъ садиться. Отчего-жъ, когда извозчикъ везъ насъ въ гостинницу, то не совалъ никакой таксы? Алекспозиціонъ – онъ франкъ. Четвертакъ…
– Oh, non, monsieur, – отрицательно покачалъ головой извозчикъ и отвернулся.
– Да садись-же, Николай Иванычъ, а то безъ извозчика останемся, – протестовала Глафира Семеновна и вскочила въ экипажъ.
– Глаша! Нельзя-же не торговавшись. Сдерутъ.
– Садись, садись.
Николай Ивановичъ, все еще ворча, помѣстился тоже въ экипажѣ. Извозчикъ не ѣхалъ. Онъ обернулся къ нимъ и сказалъ:
– Un franc et cinquante centimes et encore pour boire…
– Алле, алле… – махнула ему Глафира Семеновна. – Франкъ и пятьдесятъ сантимовъ проситъ и чтобъ ему на чай дать, – объяснила она мужу. – Алле, алле, коше… Алекспозиціонъ.
– Quelle porte, madame [9]? – спрашивалъ извозчикъ, все еще не трогаясь.
– Вотъ ужъ теперь рѣшительно ничего не понимаю. Алле, алле! Алекспозиціонъ. Пуръ буаръ – вуй… Алле.
Извозчикъ улыбнулся, слегка тронулъ лошадь бичомъ и экипажъ поплелся.
XXVII
Черезъ пять минутъ извозчикъ обернулся къ сидѣвшимъ въ экипажѣ супругамъ и сказалъ:
– Vous êtes etrangers, monsieur? N’est ce pas [10]?
– Глаша! Что онъ говоритъ? – отнесся къ супругѣ Николай Ивановичъ.
– Да кто-жъ его знаетъ! Не понимаю.
– Да вѣдь это-же уличныя слова, а про уличныя слова ты хвасталась, что знаешь отлично.
– Уличныхъ словъ много. Да наконецъ, можетъ быть, это и не уличныя.
– Etes-vous Russe, monsieur, Anglais, Espagnol.
– Рюссъ, рюссъ, – отвѣчала Глафира Семеновна и перевела мужу:– Спрашиваетъ, русскіе мы или англичане.
– Рюссъ, братъ, рюссъ, – прибавилъ Николай Ивановичъ. – Да погоняй хорошенько. Что, братъ, словно по клювку ѣдешь. Погоняй. На тэ или, какъ тамъ у васъ, на кофе получить. Мы, рюссъ, любимъ только поторговаться, а когда насъ разуважатъ, за за деньгами не постоимъ.
– Ну, съ какой стати ты все это бормочешь? Вѣдь онъ все равно по-русски ничего не понимаетъ, – сказала Глафира Семеновна.
– А ты переведи.
– Алле… Алле витъ. Ву дононъ пуръ буаръ. Бьенъ дононъ.
– Oh, à présent je sais… je connais les Russes. Si vous êtes les Russes, vous donnez bien pour boire, – отвѣчалъ извозчикъ. – Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voilа… c’est. l’Opéra [11],– указалъ онъ бичомъ на громадное зданіе театра.
– Ахъ, вотъ Опера-то! Николай Иванычъ, это, Опера. Смотри, какой любезный извозчикъ… Мимо чего мы ѣдемъ, разсказываетъ, – толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: – Такъ вотъ она, Опера-то. Здѣсь, должно быть, недалеко и Кафе Ришъ, въ которомъ графъ Клермонъ познакомился съ Клементиной. Она была танцовщица изъ Оперы.
– Какой графъ? Какая Клементина? – удивленно спросилъ Николай Ивановичъ жену.
– Ты не знаешь. Это я изъ романа… Эта Клементина впослѣдствіи въ конецъ разорила графа, такъ что у него остался только золотой медальонъ его матери, и этотъ медальонъ…
– Что за вздоръ ты городишь!
– Это я про себя. Не слушай… Да… Какъ пріятно видѣть тѣ мѣста, которыя знаешь по книгамъ.
Извозчикъ, очевидно, уже ѣхалъ не прямо на выставку, а колесилъ по улицамъ, и все разсказывалъ, указывая бичомъ:
– Notre-Dame… Palais de Justice…
– И Нотръ-Дамъ знаю… – подхватывала Глафира Семеновна. – Про Нотръ-Дамъ я много читала. Смотри, Николай Иванычъ.
– Да что тутъ смотрѣть! Намъ-бы скорѣй на выставку… – отвѣчалъ тотъ.
Извозчикъ выѣхалъ на бульвары.
– Итальянскій бульваръ… – разсказывалъ онъ по-французски.
– Ахъ, вотъ онъ, Итальянскій-то бульваръ! – восклицала Глафира Семеновна. – Этотъ бульваръ почти въ каждомъ романѣ встрѣчаешь. Смотри, Коля, сколько здѣсь народу! Всѣ сидятъ за столиками за улицѣ, пьютъ, ѣдятъ и газеты читаютъ… Какъ-же это полиція-то позволяетъ? Прямо на улицѣ пьютъ. Батюшки! Да и извозчики газеты читаютъ. Сидятъ на козлахъ и читаютъ. Стало быть, все образованные люди. Николай Иванычъ, какъ ты думаешь?
– Да ужъ само собой, не нашимъ рязанскимъ олухамъ чета! А только, Глаша, ты вотъ что… не зови меня теперь Николаемъ Иванычемъ, а просто мусье Николя… Парижъ… ничего не подѣлаешь. Въѣхали въ такой знаменитый французскій городъ, такъ надо и самимъ французиться. Съ волками жить – по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю потомъ въ какомъ-нибудь ресторанѣ на французскій манеръ лягушку съѣсть.
– Тьфу! Тьфу! Да я тогда съ тобой и за столъ не сяду.
– Ау, братъ! Назвался груздемъ, такъ полѣзай въ кузовъ. Ужъ французиться, такъ французиться. Какъ лягушка-то по-французски?
– Ни за что не скажу.
– Да не знаешь, оттого и не скажешь.
– Нѣтъ, знаю, даже чудесно знаю, а не скажу.
– Ну, все равно, я самъ въ словарѣ посмотрю. Ты думаешь, что мнѣ пріятна будетъ эта лягушка? А я нарочно… Пускай претитъ, но я понатужусь и все-таки хоть лапку да съѣмъ, чтобы сказать, что ѣлъ лягушку.
– Пожалуйста, объ этомъ не разговаривай. Такъ вотъ они какіе бульвары-то! А я ихъ совсѣмъ не такими воображала. Бульваръ де-Капюсинъ. Вотъ на этомъ бульварѣ Гильомъ Безюше, переодѣтый блузникомъ, въ наклеенной бородѣ, скрывался, пилъ съ полицейскимъ коммисаромъ абсентъ, а тотъ никакъ не могъ его узнать.
– Ты все изъ романовъ? Да брось, говорятъ тебѣ!
– Ахъ, Николай Иванычъ…
– Николя, – перебилъ Николай Ивановичъ жену.
– Ну, Николя… Ахъ, Николя! да вѣдь это пріятно. Удивляюсь только, какъ Гильомъ могъ скрываться, когда столько публики! Вотъ давеча извозчикъ упоминалъ и про Нотръ-Дамъ де-Лоретъ… Тутъ жила въ своей мансардѣ Фаншетта.
– Фу, ты пропасть! Вотъ бредитъ-то!
Обвозивъ супруговъ по нѣсколькимъ улицамъ, извозчикъ повезъ ихъ на набережную Сены. Глафира Семеновна увидала издали Эйфелеву башню и воскликнула:
– Выставка!
Въ экипажъ на подножку начали впрыгивать уличные мальчишки, предлагая купить у нихъ билеты для входа на выставку.
– Тамъ купимъ. На мѣстѣ купимъ. Можетъ быть, у васъ еще какіе-нибудь фальшивые билеты, отмахивался отъ мальчишекъ Николай Ивановичъ.
Извозчикъ подвозилъ супруговъ къ выставкѣ со стороны Трокадеро.
XXVIII
Съ Трокадеро около входа на выставку было громадное стеченіе публики, подъѣзжавшей въ экипажахъ и омнибусахъ. Все это быстро бѣжало ко входу, стараясь поскорѣе встать въ хвостъ кассы. Въ кассѣ, однако, не продавались, а только отбиралась билеты; купить-же ихъ нужно было съ рукъ у барышниковъ, мальчишекъ или взрослыхъ, которые толпою осаждали каждаго изъ публики, суя ему билеты. Дѣло въ томъ, что послѣ выпуска выставочнаго займа, къ каждому листу котораго прилагалось по 25 даровыхъ билетовъ для входа на выставку, Парижъ наводнился входными выставочными билетами, цѣна на которые упада впослѣдствіи съ франка на тридцать сантимовъ и даже менѣе. Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна вышли изъ экипажа, ихъ также осадили барышники, суя билеты. Кто предлагалъ за сорокъ сантимовъ, кто за тридцать, кто за двадцать пять, наперерывъ сбивая другъ у друга цѣну.
– Не надо, не надо! – отмахивался отъ нихъ Николай Ивановичъ и сталъ разсчитываться съ извозчикомъ. – Сколько ему, Глаша, дать? Сторговались за полтора четвертака, – сказалъ онъ женѣ.
– Да ужъ дай три четвертака. Хоть и извозчикъ, а человѣкъ любезный, по разнымъ улицамъ насъ возилъ, мѣста показывалъ.
Николай Ивановичъ далъ три франка, извозчикъ оказался очень доволенъ, снялъ шляпу и проговорилъ:
– Oh, merci, monsieur… A présent je vois, que vous êtes les vrais Russes [12]…
– Батюшки! Хвостъ-то какой у входа! – воскликнула Глафира Семеновна. – Становись скорѣе, Николя, въ хвостъ, становись. Это ужасъ, сколько публики. А барышниковъ-то сколько, продающихъ билеты! И вѣдь то удивительно – на глазахъ полиціи. Сколько городовыхъ, и они ихъ не разгоняютъ. Вонъ городовой стоитъ.
Они встали въ хвостъ и проходили мимо городового. Городовой предостерегалъ публику насчетъ карманныхъ воришекъ и поминутно выкрикивалъ:
– Gardez vos poches, mesdames, gardez vos poches, messieurs [13]…
– Глаша! Что онъ говоритъ? – поинтересовался Николай Ивановичъ.
– Да кто-жъ его знаетъ!
– Ну, вотъ… А вѣдь это уличныя слова; хвасталась, что уличныя слова знаешь.
Минутъ черезъ пятнадцать супругамъ, стоявшимъ въ хвостѣ, удалось достигнуть кассы.
– Vos billets, monsieur, – возгласилъ контролеръ.
– Иль фо ашете. Ну навонъ па ле билье, – отвѣчала Глафира Семеновна за мужа. – Комбіенъ аржанъ?
– Мы не продаемъ билетовъ. Вы должны были купить на улицѣ. Вернитесь, – сказалъ контролеръ, пропустилъ супруговъ за рѣшетку во входную калитку и тотчасъ-же вывелъ ихъ обратно въ выходную калитку.
– Глаша! Что-же это значитъ? – воскликнулъ Николай Ивановичъ, очутившись опять на улицѣ.
– Не пускаютъ безъ билетовъ.
– Да ты-бы купила въ кассѣ.
– Не продаютъ.
– Какъ не продаютъ? Что мы за обсѣвки въ полѣ! За что-же такое стѣсненіе? Что-же это наши деньги хуже, что-ли!
– Не знаю, не знаю… Экуте! Что-же это такое! Ну вулонъ сюръ лекспозиціонъ! Ну вулонъ ашете билье – и намъ не продаютъ! – возмущалась Глафира Семеновна. – Билье, билье… Гдѣ-же кунить? У ашете?
Она размахивала даже зонтикомъ. Къ ней подошелъ городовой и сказалъ по-французски:
– Купите вотъ у этого мальчика билеты – и васъ сейчасъ впустятъ. Безъ билета нельзя.
Онъ подозвалъ мальчишку съ билетами и сказалъ:
– Deux billets pour monsieur et madame.
– Ну, скажите на милость! Даже сами городовые поощряютъ барышниковъ! У насъ барышниковъ городовые за шиворотъ хватаютъ, а здѣсь рекомендуютъ! – восклицала Глафира Семеновна.
Пришлось купить у мальчишки-барышника два входныхъ билета за шестьдесятъ сантимовъ и вторично встать въ хвостъ. Въ хвостѣ пришлось стоять опять съ четверть часа.
– Ну, порядки! – покачивалъ головой Николай Ивановичъ, когда наконецъ у нихъ были отобраны билеты и контролеръ пропустилъ ихъ за рѣшетку. За публикой супруги поднялись по каменной лѣстницѣ въ зданіе антропологическаго музея, прошли по корридору и очутились опять на крыльцѣ, выходящемъ въ паркъ. Зданіе помѣщалось на горѣ и отсюда открывался великолѣпный видъ на всю площадь, занимаемую выставкой по обѣ стороны Сены. Передъ глазами былъ раскинутъ роскошный цвѣтникъ, яркія цвѣточныя клумбы рѣзво отдѣлялись отъ изумруднаго газона, пестрѣли желтыя дорожки, масса кіосковъ самой причудливой формы, били фонтаны, вдали высились дворцы, среди нихъ, какъ гигантъ, возвышалась рыже-красная Эйфелева башня. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна невольно остановились разсматривать красивую панораму выставки.
– Хорошо… – проговорила Глафира Семеновна послѣ нѣкотораго молчанія.
– Долго ѣхали, много мученій вынесли по дорогѣ и наконецъ пріѣхали, – прибавилъ Николай Ивановичъ. – Ну, что-жъ, надо осматривать. Пойдемъ къ Эйфелевой башнѣ.
– Пойдемъ… Только я, Николай Иванычъ, вотъ что… Я на самую башню влѣзать боюсь.
– Дура! Да зачѣмъ-же мы пріѣхали-то? Для этого и пріѣхали на выставку, чтобы влѣзать на Эйфелеву башню.
– Пустяки. Мы пріѣхали на выставку, чтобы посмотрѣть выставку.
– А быть на выставкѣ и не влѣзать на Эйфелеву башню, все равно, что быть въ Римѣ и не видать папы. Помилуй, тамъ на башнѣ открытыя письма къ знакомымъ пишутъ и прямо съ башни посылаютъ. Иванъ Данилычъ прислалъ намъ съ башни письмо, должны и мы послать. Да и другимъ знакомымъ… Я обѣщалъ.
– Письмо можешь и внизу подъ башней написать.
– Не тотъ фасонъ. На башнѣ штемпель другой. На башнѣ такой штемпель, что сама башня изображена на открытомъ письмѣ, а ежели кто около башни напишетъ, не влѣзая на нее, – ничего этого нѣтъ.
– Да зачѣмъ тебѣ штемпель?
– Чтобы знали, что я на башню влѣзалъ. А то иначе никто не повѣритъ. Нѣтъ, ужъ ты какъ хочешь, а на башню взберемся и напишемъ оттуда нашимъ знакомымъ письма.
– Да вѣдь она, говорятъ, шатается.
– Такъ что-жъ изъ этого? Шатается, да не падаетъ. Ты ежели ужъ очень робѣть будешь, то за меня держись.
– Да вѣдь это все равно, ежели сверзится. Обоимъ намъ тогда не жить.
– Сколько времени стоитъ и не валится, и вдругъ тутъ повалится! Что ты, матушка!
– На грѣхъ мастера нѣтъ. А береженаго Богъ бережетъ.
– Нѣтъ, ужъ ты, Глаша. пожалуйста… Ты понатужься какъ-нибудь, и влѣземъ на башню. Съ башни непремѣнно надо письма знакомымъ послать. Знай нашихъ! Николай Иванычъ и Глафира Семеновна на высотѣ Эйфелевой башни на манеръ тумановъ мотаются! Не пошлемъ писемъ съ башни – никто не повѣритъ, что и на выставкѣ были. Голубушка, Глаша, ты ужъ не упрямься, – упрашивалъ жену Николай Ивановичъ. – Поднимемся.
– Ну, хорошо… А только не сегодня… Не могу я вдругъ… Дай мнѣ на выставкѣ-то немножко попривыкнуть и осмотрѣться. Вѣдь и завтра придется здѣсь быть и послѣзавтра – вотъ тогда какъ-нибудь и поднимемся, – отвѣчала Глафира Семеновна и стала сходить съ крыльца въ паркъ.
– Ну, вотъ за это спасибо, вотъ за это спасибо. Ты со мной на башню поднимешься, а я тебѣ хорошее шелковое платье куплю. Шестьсотъ французскихъ четвертаковъ жертвую, даже семьсотъ… Покупай такое платье, чтобы быкъ забодалъ, чтобы всѣ наши знакомыя дамы въ Петербургѣ въ кровь расчесались отъ зависти. Только ты, голубушка Глаша, не спяться, не спяться пожалуйста, – бормоталъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой.
XXIX
Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна бродили по парку выставки, любовались фонтанами, останавливались передъ кіосками и заходили въ нихъ, ничѣмъ особенно въ отдѣльности не поражаясь, зашли и въ антропологическій музей, посмотрѣли на манекены, представляющіе бытъ народностей, наконецъ Глафира
Семеновна сказала:
– А только и Парижъ-же! Говорятъ, парижскіе моды, наряды, а вотъ бродимъ, бродимъ и ничего особеннаго. Нарядовъ-то даже никакихъ не видать. Самыя простыя платья на дамахъ, самыя простыя шляпки, простые ватерпруфы. У насъ иная горничная лучше вырядится на гулянье, а вѣдь здѣсь выставка, стало быть, гулянье. Право, я даже лучше всѣхъ одѣта. Вотъ онъ, хваленый-то модный Парижъ!
– Правда, душечка, правда. И я то-же самое замѣтилъ; но не попали-ли мы съ какого-нибудь чернаго входа, гдѣ только такому народу допущеніе, который попроще? – отвѣчалъ Николай Ивановичъ. – Можетъ быть, тамъ настоящія-то модницы, указалъ онъ на Сену.
– А по улицамъ-то Парижа мы ѣхали, такъ развѣ видѣли какихъ-нибудь особенныхъ модницъ? Все рвань. Простенькія платья, грошевыя шляпки. Думала, что-нибудь эдакъ на бокъ, на сторону, съ перьями, съ цвѣтами, съ птицами, а рѣшительно ничего особеннаго. Даже и экипажей-то хорошихъ съ рысаками на улицахъ не видѣли. Нѣтъ, что это за парижскія модницы! Срамъ.
– А вотъ какъ-нибудь вечеромъ въ театръ поѣдемъ, такъ, можетъ быть, тамъ увидимъ. Но я увѣренъ, что тамъ, за рѣкой, публика наряднѣе. Просто мы не съ того подъѣзда, не съ аристократическаго на выставку попали.
– А насчетъ красоты-то французской… – продолжала Глафира Семеновна. – Вотъ у насъ въ Петербургѣ всѣ ахаютъ: «ахъ, француженка! Ахъ, шикъ! Ахъ, граціозность! Француженки пикантны! Француженки прелесть!» Гдѣ она, прелесть-то. Гдѣ она, пикантность-то? Вотъ ужъ часа два мы на выставкѣ бродимъ, и никакой я прелести не нахожу. Даже хорошенькихъ-то нѣтъ. Такъ себѣ обыкновенныя дамы и дѣвицы. Вонъ какая толстопятая тумба идетъ! Даже кособрюхая какая-то. Не старая женщина, a на видъ словно ступа.
– Да, можетъ быть, это нѣмка, – замѣтилъ Николай Ивановичъ.
– Зачѣмъ-же нѣмка-то въ Парижъ затесалась?
– A зачѣмъ мы, русскіе, затесались?
– Нѣтъ, ужъ ты только любишь спорить. Конечно-же, нѣтъ хорошенькихъ, даже миленькихъ нѣтъ. Ну, покажи мнѣ хоть одну какую-ни-будь миленькую и шикарную?
– Да, можетъ быть, миленькія-то и шикарныя француженки давно уже на выставку насмотрѣлись и она имъ хуже горькой рѣдьки надоѣла. Вѣдь выставка-то съ весны открылась, а теперь осень! Ну, да я увѣренъ, что мы на той сторонѣ рѣки и модницъ, и хорошенькихъ, и пикантныхъ увидимъ, – рѣшилъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:– Однако, Глаша, ужъ пятый часъ, и я ѣсть хочу. Надо поискать, гдѣ-бы пообѣдать. Мы читали въ газетахъ, что на выставкѣ множество ресторановъ, а пока я еще ни одного не видалъ. Должно быть, на той сторонѣ они. Пойдемъ на ту сторону. Вотъ мостъ. Кстати на той сторонѣ и Эйфелеву башню вокругъ обойдемъ. Нельзя-же, надо хоть снаружи-го ее сегодня вблизи осмотрѣть. Осмотримъ башню и сыщемъ ресторанъ.
Глафира Семеновна посмотрѣла на мужа и сказала:
– Не пойду я съ тобой въ ресторанъ.
– Это еще отчего? Да какъ-же голоднымъ-то быть? Вѣдь у меня ужъ и такъ брюхо начинаетъ подводить.
– Ну, и пусть подводитъ, а я не пойду.
– То-есть отчего-же это? Отчего? Вѣдь и ты-же проголодалась.
– А коли проголодалась, то вотъ какъ пріѣдемъ домой, то пошлю за булками и за ветчиной и наѣмся, а въ ресторанъ съ тобой не пойду.
– Да по какой причинѣ?
– Очень просто. Вспомни, что ты говорилъ давеча насчетъ ресторана? Какую такую ѣду ты хотѣлъ спрашивать въ ресторанѣ?.. Вотъ изъ-за этого и не пойду.
– Ахъ, это насчетъ жареной-то лягушки? Да я сегодня не буду ее требовать. Я передъ отъѣздомъ изъ Парижа ужъ какъ-нибудь понатужусь и съѣмъ жареную лягушиную лапу, и тогда я пойду въ ресторанъ одинъ, безъ тебя.
– Врешь, врешь. Выпьешь лишнее, такъ и сейчасъ спросишь. Я тебя знаю. Ты пьяный какую угодно гадость съѣшь. Видѣла я разъ, какъ ты пьяный въ Петербургѣ у татаръ въ ресторанѣ поспорился съ пріятелями на пари и у живого налима голову отгрызъ.
– Такъ вѣдь тогда всѣ чудили. Пентюковъ выпилъ водки съ уксусомъ, прованскимъ масломъ и съ горчицей, а я потребовалъ живого налима. Нѣтъ, Глаша, я пошутилъ, я не стану сегодня лягушки требовать. Это я когда-нибудь одинъ, безъ тебя.
– Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.
– Ну, вотъ ей-Богу, сегодня не стану требовать лягушку.
– Вѣрно?
– Вѣрно.
– Ну, смотри, ты побожился. Тогда пойдемъ.
И супруги направились къ мосту, дабы перйти на другой берегъ Сены.
Черезъ четверть часа они стояли противъ Эйфелевой башни и, закинувъ головы наверхъ смотрѣли какъ ползутъ подъемныя машины на башнѣ, поднимающія публику въ первый, во второй и третій этажи, какъ въ каждомъ этажѣ около перилъ бродятъ люди, кажущіеся такими маленькими, какъ мухи или муравьи.
– Неужто и намъ придется по этой машинѣ подниматься? – съ замираніемъ сердца спросила Глафира Семеновна и, уставъ стоять, сѣла на одинъ изъ стоявшихъ рядами передъ башней садовыхъ стульевъ.
– Да что-жъ тутъ страшнаго-то? Сядешь, какъ въ карету, машина свистнетъ – и пошелъ, – отвѣчалъ Николай Ивановичъ и тоже сѣлъ на стулъ рядомъ съ женой.
– Охъ, страшно на такую высоту! – вздыхала Глафира Семеновна.
– Зато письма съ башни напишемъ и похвастаемся передъ знакомыми, что взбирались въ поднебесье.
– Николя! Башня шатается. Вотъ я и теперь вижу, что она шатается.
– Да нѣтъ-же, нѣтъ.
– Я тебѣ говорю, что шатается. Видишь, видишь… Ты смотри вправо…
Супруги заспорили, но въ это время передъ ними остановилась пожилая женщина въ потертомъ шерстяномъ платьѣ, въ бархатной наколкѣ и съ сумочкой черезъ плечо. Она совала имъ въ руки два желтенькіе билета и бормотала:
– Pour les chaises, monsieur, vingt centimespour le repos.
Николай Ивановичъ вытаращилъ на нее глаза.
– Чего вамъ, мадамъ? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? – говорилъ онъ удивленно.
Женщина повторила свою фразу.
– Да что нужно то? Мы промежъ себя разговариваемъ. Се ма фамъ – и больше ничего, – указалъ Николай Ивановичъ на Глафиру Семеновну и прибавилъ, обращаясь къ женщинѣ:– Алле… А то я городового позову.
– Mais, monsieur, vous devez payer pour bs chaises, – совала женщина билеты.
– Билеты? Какіе такіе билеты? Никакихъ намъ билетовъ не нужно. Глаша! Да скажи-же ей по-французски и отгони прочь! Алле!
– Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… – настаивала женщина, указывая на стулья.
– Она говоритъ, что мы должны заплатить за стулья. – пояснила Глафира Семеновна.
– За какіе стулья?
– Да вотъ на которыхъ мы сидимъ.
– Въ первый разъ слышу. Что-же это за безобразіе! Гдѣ-же это видано, чтобъ за стулья въ саду брать! Вѣдь это-же выставка, вѣдь это не театръ, не представленіе. Скажи ей, чтобъ убиралась къ чорту. Какъ чортъ по-французски? Я самъ скажу.
– Vingt centimes, madame… Seulement vingt centimes. Ici il faut payer partout pour les chaises.
– Требуетъ двадцать сантимовъ. Говоритъ, что здѣсь вездѣ за стулья берутъ, – перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: – Да заплати ей. Ну, стоитъ-ли спорить!
– Это чортъ знаетъ что такое! – вскочилъ со стула Николай Ивановичъ, опуская руку въ карманъ за деньгами. – И какое несчастіе, что я по-французски ни одного ругательнаго слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! – бормоталъ онъ и сунулъ женщинѣ деньги.
XXX
– За посидѣнье на садовыхъ стульяхъ брать! Только этого и недоставало! – продолжалъ горячиться Николай Ивановичъ послѣ ухода женщины, взявшей съ него «за отдыхъ». – И не диво-бы, ежели представленіе какое было, а то – ничего. Сѣли люди отдохнуть и разговаривали.
– На Эйфелеву башню смотрѣли – вотъ тебѣ я представленіе, – отвѣчала Глафира Семеновна.
– Да вѣдь за посмотрѣніе Эйфелевой башни ужъ при входѣ взято.
– То взято за посмотрѣніе стоя, а это за посмотрѣніе сидя… Полѣзешь на самую башню опять возьмутъ. За каждый этажъ возьмутъ. Я читала въ газетахъ!
– Такъ тамъ берутъ за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катаніе, все-таки люди трудятся и поднимаютъ, а тутъ стоитъ стулъ на мѣстѣ,– вотъ и все… Просидѣли мы его, что-ли? Вставай… Не хочу я больше сидѣть, – сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, поднимаясь съ мѣста. – Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь; а вдругъ оглянешься и будешь вонъ на тотъ воздушный шаръ смотрѣть, что на веревкѣ мотается, такъ и за посмотрѣніе шара возьмутъ, зачѣмъ на шаръ, сидя на стулѣ, смотришь.
– Да чего ты сердишься-то? Вѣрно, ужъ здѣсь порядки такіе…
– Порядки! Вѣдь это-же безобразіе! Послѣ этого будутъ брать, зачѣмъ въ кіоски заглядываешь и входишь. А какъ тутъ не заглянуть? На то выставка.
– Да ужъ взяли, и за кіоскъ взяли. Давеча я въ уборную-то ходила… Ты думаешь, даромъ? Двадцать пять сантимовъ взяли.
– Да что ты!
– Вѣрно, вѣрно. По таксѣ взяли. Такса… Горничная мнѣ и на таксу указала.
– Возмутительно. У насъ ужъ ежели гдѣ устроена для дамъ уборная, то или въ нее даромъ, безъ всякой приплаты. Развѣ горничной на чай отъ щедротъ что дашь.
– И здѣсь я на чай дала, дала пуръ буаръ, а за входъ двадцать пять сантимовъ отдѣльно.
– Фу ты, пропасть! Послѣ этого, пожалуй, и за входъ въ ресторанъ возьмутъ. За входъ отдѣльно, за ѣду отдѣльно. Однако, пойдемъ ресторанъ искать. Ѣсть страхъ какъ хочется.
– Да вонъ ресторанъ, – проговорила Глафира Семеновна и указала на вывѣску на столбѣ съ надписью «Restaurant Duval». Стрѣлка показывала направленіе, куда идти.
Супруги отправились и вскорѣ остановились около зданія съ тою-же надписью, что и на столбѣ. У входа въ ресторанъ была толпа. Публика становилась въ хвостъ.
– Батюшки! что народу-то! Да ресторанъ-ли это? – усумнился Николай Ивановичъ.
– Видишь, написано, что ресторанъ, – отвѣчала Глафира Семеновна.
– Ну, торговля! Вотъ торговля, такъ торговля. Въ хвостъ становятся, по очереди ѣсть идутъ! Показать кому-нибудь изъ нашихъ питерскихъ трактирщиковъ такую торговлю, такъ въ кровь расцарапался-бы отъ зависти. Ну, встанемъ въ хвостъ, давай приближаться ко входу. Посмотримъ, какой-такой ресторанъ. Должно быть, на какой-нибудь знаменитый напали.
– Только ты пожалуйста, Николай Иванычъ, жареной лягушки не требуй.
– Да ужъ побожился, такъ чего-жъ тебѣ!
Постепенно приближаясь ко входу, супруги, наконецъ, вошли въ ресторанъ. Большая зала ресторана Дюваля была переполнена публикой. Въ нее впускали черезъ входную дверь только столько посѣтителей, сколько ихъ выходило изъ выходной двери. Въ залѣ сидящій у входныхъ дверей французъ съ эспаньолкой тотчасъ-же протянулъ супругамъ двѣ карточки.
– Какъ, и въ ресторанъ за входъ? И здѣсь билеты!? – воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Ну, что, Глаша, не говорилъ-ли я тебѣ?.. – отнесся онъ къ женѣ.
– Да ужъ бери, бери… Въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ.
– Комбьенъ? – спросилъ Николай Ивановичъ, вытаскивая изъ кармана на ладонь деньги.
Французъ съ эспаньолкой улыбнулся и отвѣчалъ:
– Vous payerez après, monsieur, après… Prenez seulement deux cartes.
– Послѣ заплатишь. Бери, что подаютъ, – перевела Глафира Семеновна.
– Ну, городъ! Ну, порядки! За входъ въ ресторанъ берутъ! У насъ по зимамъ въ ресторанѣ «Аркадія» музыка играетъ, горлопяты разные поютъ, да и то за входъ не берутъ.
Въ залѣ всѣ столы были заняты, такъ что пришлось отыскивать мѣсто, гдѣ-бы можно было помѣститься. Стучали вилки, ложки и ножи о тарелки. Отъ людского говора стоялъ какой то шумъ на подобіе пчелинаго жужжанія. Супругамъ долго-бы пришлось искать мѣста, если-бы ихъ не окликнулъ лакей въ курточкѣ и бѣломъ передникѣ чуть не до пола, въ свѣжихъ, упирающихся въ гладкобритый подбородокъ, воротничкахъ и съ карандашомъ за ухомъ.
– Vous cherchez une place, monsieur… Voilà la table… Allez avec moi… – обратился онъ къ Николаю Ивановичу, повелъ за собой и, подводя къ маленькому столу съ мраморной доской, указалъ на стулья,
Николай Ивамовичъ колебался, садиться или не садиться.
– A за стулья здѣсь не берется? – спросилъ онъ слугу. – Глаша, спроси.
– Да ужъ садись, садись… Нельзя-же стоя обѣдать.
– Бьюсь объ закладъ, что и здѣсь за стулья возьмутъ, – проговорилъ Николай Ивановичъ, опускаясь на стулъ, похлопалъ по стулу ладонью и задалъ вопросъ слугѣ: – Комбьянъ за эти вещи?
Слуга, разумѣется, не понялъ вопроса, взялъ отъ супруговъ карточки, полученныя имъ при входѣ, положилъ ихъ на столъ, отмѣтилъ что-то карандашомъ, подалъ карточку обѣда и остановился въ почтительномъ ожиданіи заказа.
– Глаша! Мы прямо обѣдъ спросимъ, – сказалъ Николай Ивановичъ женѣ и, обратясь къ слугѣ, сказалъ: – Дине… Де дине…
– Nous n’avons pas de diners, monsieur. Seulement à la carte… Il faut choisir… Prenez la carte.
– Нѣтъ здѣсь обѣдовъ. Надо по картѣ заказывать, говоритъ онъ, – перевела Глафира Семеновна.
– Какъ? Въ томъ ресторанѣ, гдѣ беругъ за входъ, да еще обѣловъ нѣть? Вотъ это штука!
– Да оно и лучше, Николай Иванычъ, – перебила Глафира Семеновна мужа. – A то Богъ знаетъ еще чѣмъ накормили бы… Пожалуй, вь обѣдѣ-то еще лягушку подсунутъ. Съѣшь, a потомъ…
– Что за вздоръ! Лягушку сейчасъ можно увидатъ. Неужто не можешь лягушку отъ чего-либо другого отличить?
– A рубленую подадутъ, такъ какъ ты ее отличишь? Давай выберемъ самыя обыкновенныя блюда.
– Ну, бьенъ… Итакъ, прежде всего водки и закуски. О де ви… О де ви рюссъ и закуска. Какъ закуска-то по-французски?
– Закуска-то? Я не знаю… Про закуску насъ не учили.
– Nous n’avons pas d’eau de vie russe, monsieur, – отвѣтилъ слуга. – Si vous voulez cognac…
– Нѣтъ здѣсь водки, – перевела Глафира Семеновна. – Какая же русская водка въ Парижѣ! Онъ коньяку предлагаетъ.
– Что коньякъ! Кто-же коньякъ пьетъ передъ обѣдомъ! Коньякъ послѣ обѣда… Идолы! За входъ въ ресторанъ берутъ, a не могутъ выписать изъ Россіи водки. Мы-же ихнее французское вино выписываемъ. Коньякъ нонъ… – покачалъ Николай Ивановичъ передъ слугой головой. – Глаша! Да переведи-же ему по-французски, что я сказалъ насчетъ водки…
– Ахъ, Николай Иванычъ, не стоитъ! Ну, что тутъ распространяться… Давай выберемъ скорѣй по картѣ, что заказать.
Она придвинула къ себѣ карту и принялась ее разсматривать. Слуга, соскучившись стоять, сказалъ наконецъ:
– Dites-donc, monsieur, seulement, quel vin désirez-vous: ordinaire, vin de pays?..
– Что онъ спрашиваетъ? – взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.
– Про вино спрашиваетъ. Какое вино…
– Ахъ, да… Венъ ружъ… Бутель венъ ружъ… Видишь, Глаша, какъ я по-французски…
– Quel vin rouge, monsieur? Un franc, deux francs, trois francs…
– Понялъ, понялъ… Нѣтъ, братъ, труа франкъ мало… Вѣдь это три четвертака… Дадите кислятину… Давай за рубль, за четыре четвертака… Катръ франкъ… Да и венъ бланъ онъ бутель. Тоже въ катръ франкъ…
Лакей бросился исполнять требуемое.
– Я выбрала, Николай Иванычъ, – сказала Глафира Семеновна. – Бульонъ, сомонъ, то-есть лососина, и бифштексъ. Тутъ ужъ видно, что подаютъ.
– Постой! Постой! Эй, ломъ! – крикнулъ Николай Ивановичъ слугѣ.
– Не ломъ, а гарсонъ. Здѣсь человѣкъ гарсономъ зовется.
– Ахъ, да… Я и забылъ! Гарсонъ!
Но слуги ужъ и слѣдъ простылъ.
XXXI
– Любопытно, что они съ насъ за входъ слупятъ, – говорилъ Николай Ивановичъ женѣ, сидя за столомъ въ ресторанѣ Дюваль и разсматривая врученныя ему при входѣ разсчетныя карты (addition), которыя онъ считалъ за входные билеты.
– Да вотъ ужъ лакей тутъ что-то на картахъ карандашомъ помѣтилъ, – отвѣтила Глафира Семеновна, указывая на карточку. – Палочку поставилъ, Даже двѣ палочки поставилъ. Противъ цифры 10 поставилъ палочку и противъ цифры 15 тоже палочку.
– Неужто по рублю возьмутъ?
– Да нѣтъ-же, нѣтъ. Вѣдь у нихъ счетъ на франки. Вотъ на каждомъ билетѣ двѣ палочки, стало быть, два франка. Не понимаю я только, что печатныя-то цифры обозначаютъ.
– А ничего около печатныхъ цифръ не написано?
– Видишь, что ничего.
– Странные порядки, – покачалъ головой Николай Ивановичъ и прибавилъ: – Но вѣдь и два франка за входъ это очень дорого. Это вѣдь съ каждаго… Съ двоихъ четыре франка, франкъ по четвертаку, за каждый французскій четвертакъ мы заплатили по два двугривенныхъ, стало быть. это составитъ рубль шесть гривенъ. Да на чай прислужающему… Ой, ой, ой! Почти два рубля не пито, не ѣдено отдай… Надсадишься, ежели каждый-то день по три раза – за завтракомъ, за обѣдомъ и за ужиномъ…
– Да вѣдь въ дорогой ресторанъ попали.
– Какой тутъ къ чорту дорогой, когда даже вонъ всѣ безъ скатертей ѣдятъ! Даже столы скатертями не покрыты. Мраморный столъ – и больше ничего.
– Вѣрно, ужъ такое здѣсь обыкновеніе, чтобы безъ скатертей.
Слуга принесъ два стакана и двѣ бутылки, водрузилъ ихъ на столъ и опять бросился бѣжать.
– Гарсонъ, гарсонъ!.. – остановилъ его Николай Ивановичъ и, обратясь къ женѣ, сказалъ:– Странно, что ты не знаешь, какъ по французски закуски потребовать. Передъ обѣдомъ солененькаго-бы отлично… Не знаешь-ли, какъ селедка по-французски?
