Текст книги "Наши за границей"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Мадамъ, мы за подъемную машину ничего беремъ.

– А не берете, такъ съ васъ нужно брать безпокойство и испугъ. А вдругъ со мной сдѣлались-бы нервы, и я упала-бы въ обморокъ?

– Пардонъ, мадамъ… Мы не хотѣли…

– Намъ, братъ, изъ вашего пардона не шубу шить, – огрызнулся Николай Ивановичъ. – Успокойся, Глаша, успокойся.

– Все-ли еще у меня цѣло? Здѣсь-ли брошка-то брилліантовая? – ощупывала Глафира Семеновна брошку.

– Да что вы, мадамъ… Кромѣ меня и вашъ супругъ, никого въ подъемной каретъ не было, – конфузился швейцаръ, повелъ супруговъ по корридору и отворилъ номеръ.

– Вотъ… Изъ вашихъ оконъ будетъ самый лучшій видъ на Паризерплацъ.

– Цѣны-то архаровскія, – сказалъ Николай Ивановичъ, заглядывая въ комнату, которую швейцаръ освѣтилъ газовымъ рожкомъ. – Войдемъ, Глаша.

Глафира Семеновна медлила входить.

– А вдругъ и эта комната потемнѣетъ и куда-нибудь подниматься начнетъ? – сказала она. – Я, Николай Иванычъ, рѣшительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчасъ-же нервы сдѣлаются и тогда смотрите, вамъ-же будетъ хуже.

– Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ужъ обыкновенная комната.

– Кто ихъ знаетъ! Въ ихъ нѣмецкой землѣ все наоборотъ. Безъ машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? – спрашивала она швейцара.

– О, нѣтъ, мадамъ! Это самый обыкновенный комната.

Глафира Семеновна робко переступила порогъ.

– О, Господи! Только-бы переночевать, да вонъ скорѣй изъ этой земли! – бормотала она.

– Ну, такъ и быть, останемся здѣсь, – сказалъ Николай Ивановичъ, садясь въ кресло. – Велите принести наши вещи. А какъ васъ звать? – обратился онъ съ швейцару.

– Францъ.

– Ну, херъ Францъ, такъ ужъ вы такъ при насъ и будете съ вашимъ русскимъ языкомъ. Три полтины обѣщалъ дать на чай за выручку нашихъ вещей на желѣзной дорогѣ, а ежели при насъ сегодня вечеромъ состоять будете и завтра насъ въ какой слѣдуетъ настоящій вагонъ посадите, чтобы намъ, не перепутавшись, въ Парижъ ѣхать, шесть полтинъ дамъ. Согласенъ?

– Съ удовольствіемъ, ваше превосходительство. Теперь не прикажете-ли что-нибудь изъ буфета.

– Чайку прежде всего.

– Даже русскій самоваръ можемъ дать.

Швейцаръ позвонилъ, вызвалъ кельнера и сказалъ ему что-то по-нѣмецки.

– Глаша! Слышишь! Даже русскій самоваръ подадутъ, – сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, которая сидѣла насупившись. – Да что ты, дурочка, не бойся. Вѣдь ужъ эта комната неподвижна. Никуда насъ въ ней не потянутъ.

– Пожалуйста, за нѣмцевъ не ручайся. Озорники для проѣзжающихъ. Ужъ ежели здѣсь заставляютъ по телеграммамъ обѣдать, то чего-же тебѣ?..

– Ахъ, да… Поужинать-то все-таки сегодня горячимъ будетъ можно?

– О, да… У насъ лучшій кухня.

– И никакой телеграммы посылать сюда надо? – спросила швейцара Глафира Семеновна.

Швейцаръ посмотрѣлъ на нее удивленно и отвѣчалъ:

– Зачѣмъ телеграмма? Никакой телеграмма.

XIV

Послѣ того, какъ швейцаръ удалился, кельнеръ подалъ чай и тотъ русскій самоваръ, которымъ похвастался швейцаръ. Глафира Семеновна хоть и была еще все въ тревогѣ отъ испуга на подъемной машинѣ, но при видѣ самовара тотчасъ-же расхохоталась.

– Смотри, смотри… И это они называютъ русскій самоваръ! Ни трубы, ни поддувала, – обратилась она къ мужу. – Какое-то большое мельхіоровое яйцо съ краномъ, а внизу спиртовая лампа – вотъ и все.

– Брось ужъ. Не видишь развѣ, что здѣсь люди безъ понятія къ русской жизни, – отвѣчалъ презрительно Николай Ивановичъ. – Нѣмцы, хоть ты колъ имъ на головѣ теши, такъ ничего не подѣлаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусимъ, а ужь на ночь поужинаемъ вплотную.

– Геензи, кельнеръ… ничего больше. Нихтсъ, – кивнула Глафира Семеновна кельнеру.

Напившись чаю, Николай Ивановичъ опять позвонилъ швейцара.

– Ну, херъ Францъ, надо намъ будетъ немножко Берлинъ посмотрѣть. Веди, – сказалъ Николай Ивановичъ.

– Нѣтъ, нѣтъ… Ни за что я никуда не пойду! – воскликнула Глафира Семеновна. – Еще опять въ какую-нибудь машину въ родѣ подъемной попадешь и перепугаешься.

– Да что ты, глупая! Херъ Францъ теперь предупредитъ, коли ежели что.

– Да, да, мадамъ. Будьте покойны. Больше ничего не случится, – отвѣчалъ швейцаръ.

– Пойдемъ, Глаша, – упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.

– Ну, хорошо. Только ужъ спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машинѣ.

– Вы гдѣ это, херъ Францъ, русской-то образованности обучались, въ какой-такой академіи наукъ? – задалъ Николай Ивановичъ вопросъ швейцару.

– Я, мосье, въ Варшаву одинъ большой готель управлялъ, тамъ и научился.

– А самъ-то вы нѣмецъ?

– Я больше полякъ, чѣмъ нѣмецъ.

– О, не жидъ-ли?

– Что вы, ваше превосходительство! Я полякъ, но родился въ Кенигсбергъ…

– Въ Кенигсбергѣ? Ну, проку не будетъ! – воскликнула Глафира Семеновна. – Я умирать буду, такъ и то этотъ городъ вспомню. Въ этомъ городѣ намъ обѣдать не дали и потребовали какую-то телеграмму, въ этомъ городѣ мы перепутались и попали вмѣсто берлинскаго поѣзда въ какой-то гамбургскій поѣздъ, и пріѣхали туда, куда совсѣмъ не слѣдуетъ.

– Да вѣдь гамбургскій поѣздъ тотъ-же, что и берлинскій поѣздъ. Отъ Кенигсбергъ оба поѣздъ идутъ до Диршау…

– Диршау? Охъ, про этотъ городъ и не говорите. Этотъ городъ просто ужасный городъ! – воскликнулъ въ свою очередь Николай Ивановичъ. – Тамъ живутъ просто какіе-то разбойники. Они обманнымъ образомъ заманили насъ туда, сказавъ, что это Берлинъ, и продержали цѣлую ночь въ гостинницѣ, чтобы содрать за постой.

Швейцаръ пожалъ плечами.

– Удивительно, какъ это случилось, что вы говорите про Кенигсбергъ. Отъ Кенигсберга до Диршау одинъ поѣздъ и на Гамбургъ, и на Берлинъ. Вамъ нужно было только слѣзть въ Диршау и пересѣсть въ другой поѣздъ.

– Ну, а намъ сказали, что надо поѣхать обратно въ Кенигсбергъ, и мы, не доѣзжая Диршау, вышли изъ вагона на какой-то станціи и поѣхали обратно въ Кенигсбергъ, чтобъ изъ Кенигсберга сѣсть въ берлинскій поѣздъ.

– Это шутка. Это кто-нибудь шутки съ вами сдѣлалъ.

– Какъ шутки! Намъ кондукторъ сказалъ и даже высадилъ насъ чуть не силой. Намъ начальникъ станціи сказалъ и даже штрафъ хотѣлъ взять.

– Васъ надули, господинъ, или вы не поняли чего-нибудь. Поѣздъ отъ Кенигсберга какъ на Берлинъ, такъ и на Гамбургъ – одинъ, и только въ Диршау онъ дѣлится, – стоялъ на своемъ швейцаръ.

– Да нѣтъ-же, нѣтъ! – воскликнулъ Николай Ивановичъ.

– Ну, что ты споришь, Коля!.. – остановила его жена. – Конечно-же, насъ могли и надуть въ насмѣшку; конечно-же, мы могли и не понять, что намъ говорили по-нѣмецки. Толкуютъ, а кто ихъ разберетъ – что толкуютъ. Я по-нѣмецки только комнатныя слова знаю, а ты хмельныя, такъ развѣ мудрено понять все шиворотъ на выворотъ и вышло.

– Увѣряю васъ, господинъ, что вамъ не слѣдовало ѣхать обратно въ Кенигсбергъ, чтобы садиться въ берлинскій поѣздъ. Дорога до Диршау одна. Я это очень хорошо знаю, – увѣрялъ швейцаръ. – Я служилъ на эта дорога.

Николай Ивановичъ досадливо чесалъ затылокъ и повторялъ:,

– Безъ языка, безъ языка… Бѣда безъ языка. Ну, однако, что-жъ у васъ въ Берлинѣ сегодня вечеромъ посмотрѣть? – обратился онъ къ швейцару.

– Въ театры теперь уже поздно, не поспѣемъ къ началу; но можно побывать въ нашемъ акваріумѣ.

– Ахъ, и у васъ такъ-же, какъ и въ Петербургѣ, есть акваріумъ? Глаша! слышишь, и у нихъ Берлинѣ есть акваріумъ.

– Нашъ берлинскій акваріумъ – знаменитый акваріумъ. Первый въ Европа.

– Браво. А кто у васъ тамъ играетъ?

Швейцаръ посмотрѣлъ на него удивленными глазами и отвѣчалъ:

– Рыбы… Рыбы… Рыбы тамъ и амфибіенъ.

– Да неужели рыбы?

– О, господинъ, тамъ рыбъ много. Есть рыбы съ моря, есть рыбы съ океанъ.

– И играютъ?

– Да, да… играютъ.

– Глаша, слышишь! Въ акваріумѣ-то ихнемъ рыбы играютъ. Надо непремѣнно пойти и послушать.

– Да что ты?.. – удивилась Глафира Семеновла.

– Вотъ разсказываетъ. Вѣдь этого въ другой разъ ни за что не услышишь. А кто у нихъ дирижируетъ? Какъ вы сказали? – допытывался Николай Ивановичъ.

– То-есть какъ это? Я ничего не сказалъ, – удивился швейцаръ.

– Нѣтъ, нѣтъ… Вы сказали. Такая нѣмецкая фамилія. Анти… Антиби…

– Я сказалъ, что тамъ есть рыбы и амфибіенъ. – повторилъ швейцарг.

– Послушаемъ, братъ, херъ Францъ, этого Амфибіена, послушаемъ. Веди насъ. Глаша, одѣвайся! Это недалеко?

– Да почти рядомъ, Unter den Linden, – отвѣчалъ швейцаръ.

– Это что-же такое? Я по-нѣмецки не понимаю.

– Нашъ бульваръ Подъ Липами. Я давеча вамъ показывалъ.

– Ахъ, помню, помню. Ну, Глаша, поворачивайся, а то будетъ поздно. Да вотъ что, херъ Францъ, закажи, братъ, намъ здѣсь въ гостинницѣ ужинъ къ двѣнадцати часамъ, а то я боюсь, какъ-бы намъ голоднымъ не остаться.

– Зачѣмъ здѣсь? – подмигнулъ Николаю Николаевичу швейцаръ, ободренный его фамильярностію. – Мы найдемъ и получше здѣшняго ресторанъ, веселый ресторанъ.

– Ну, вали! Жарь! Вотъ это отлично. Люблю, кто мнѣ потрафляетъ. Глаша!

– Я готова.

Изъ-за алькова вышла Глафира Семеновна въ ватерпруфѣ и шляпкѣ, и супруги стали выходить изъ номера. Сзади ихъ шелъ швейцаръ.

XV

Глафира Семеновна и Николай Ивановичъ въ сопровожденіи швейцара, сошли по лѣстницѣ гостинницы и вышли на улицу, прилегающую къ бульвару Unter den Linben, и вскорѣ свернули на него. Былъ уже девятый часъ вечера, нѣкоторые магазины запирались, потушивъ газъ окнахъ, но уличное движеніе не утихало. Громыхали колесами экипажи, омнибусы, пронзительно щелкали бичи, вереницами тянулись ломовые извозчики съ громадными фурами, нагруженными поклажей, чуть не до третьяго этажа домовъ и везомыми парой, тройкой и даже четверкой лошадей въ рядъ и цугомъ. Легкіе экипажи сторонились и давали дорогу этимъ чудовищамъ.

– Вотъ эта наша знаменитая улица Подъ Липами, – похвастался швейцаръ. – Нашъ Невскій перспективъ.

– А ежели это у васъ на манеръ нашего Невскаго проспекта, то зачѣмъ-же у васъ ломовыхъ-то пускаютъ загромождать дорогу? – спросилъ Николай Ивановичъ. – Смотри-ка, какія фуры! Чуть не съ домъ.

– А куда-же дѣваться? Вѣдь это улица. Онѣ ѣдутъ по свой дѣло.

– Объѣзжай по заднимъ улицамъ. Тутъ прогулка чистой публики, и вдругъ лѣзетъ ломовой. Да еще какой ломовой! На саженныхъ колесахъ и въ тройку лошадей! Нѣтъ, у насъ, въ Петербургѣ, по главнымъ улицамъ этимъ дубинамъ ѣздить не позволяютъ. Колеси по закоулкамъ. Нехороши, братъ Францъ, у васъ насчетъ этого порядки, нехороши, хоть и Берлинъ.

– Но ежели ему нужно. Вѣдь онъ по дѣлу, – опять повторилъ швейцаръ.

– Мало-ли, что нужно! Мало-ли, что по дѣлу! Объѣзжай. Куда ему торопиться! Надъ нимъ не каплетъ. Вѣдь не въ театръ къ началу представленія спѣшитъ.

– Но вѣдь черезъ это доставка товара должна быть дороже.

– То-есть какъ это?

– Да такъ. Ѣхать по прямой путь – онъ сдѣлаетъ больше рейсовъ и можетъ за провозъ взять дешевле! Тутъ экономи, большой экономи.

– Глаша! Слышишь, какъ разсуждаютъ! Вотъ на обухѣ-то рожь молотятъ! – отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ.

– Да ужъ извѣстно, нѣмцы. Какъ-же имъ иначе-то разсуждать! – отвѣчала та.

– И зачѣмъ у васъ такія телѣги громадныя, чтобы ихъ въ три и четыре лошади таскать? – дивился Николай Ивановичъ. – У насъ телѣги въ одну лошадь.

– Большія телѣги тоже экономи, – отвѣчая швейцаръ. – Каждой маленькой телѣга въ одна лошадь нужно одинъ извозчикъ, и къ большая телѣга въ три лошадь тоже нужно одинъ человѣкъ. Большая телѣга везетъ столько, сколько везетъ три телѣга, – и вотъ два человѣкъ, два извозчикъ экономи. Эти извозчикъ могутъ работать другое дѣло.

– Ой, ой, ой, какъ разсуждаютъ! Глаша, слышишь?

– Да ужъ слышу, слышу. Дай шляпки-то дамскія мнѣ посмотрѣть.

Глафира Семеновна въ это время остановила около моднаго магазина.

– Вотъ нашъ знаменитый акваріумъ, – указалъ, наконецъ, швейцаръ на подъѣздъ, освѣщенный электричествомъ. – Пожалуйте наверхъ.

– Какъ наверхъ? Да развѣ у васъ акваріумъ-то не садъ? – удивился Нкколай Ивановичъ. – У насъ въ саду.

– Какъ возможно въ саду! Тутъ есть такія рыбы и амфибіенъ, что имъ нужно теплый цонне… теплый климатъ… Вы пальто снимите и отдайте. Будетъ жарко.

– Снимемъ, снимемъ. Ну, поднимайся. Глаша. А я думалъ, Францъ, что у васъ въ акваріумѣ этотъ… какъ его?.. Вотъ что къ намъ-то пріѣзжалъ… Штраусъ, вотъ кто, – вспомнилъ Николай Ивановичъ. – Я думалъ, что у васъ въ акваріумѣ Штраусъ, – продолжалъ онъ.

– Штраусъ на Зоологическій садъ… Тамъ и штраусъ, тамъ и жирафе, тамъ и гиппопотамъ, тамъ и вашъ русскій ейсберъ – ледяной медвѣдь.

Супруги взяли билеты и въ сопровожденіи швейцара вошли въ акваріумъ. Направо и налѣво стеклянные резервуары съ плавающей въ водѣ рыбой. Николай Ивановичъ взглянулъ мелькомъ и сказалъ швейцару:

– Ну, мимо! Чего тутъ простыхъ-то рыбъ разсматривать! Этого добра у насъ въ Петербургѣ въ каждомъ трактирѣ въ садкѣ много плаваетъ. А ты веди къ ученымъ рыбамъ, которыя вотъ музыку-то играютъ.

Швейцаръ покосился на него и повелъ дальше. Показался терраріумъ съ черепахами.

– Вотъ тутъ шильдкрете, – указалъ онъ.

– Черепахи? – заглянула Глафира Семеновна, сморщилась и проговорила:– Фу, какая гадость. Ведите скорѣй насъ къ эстрадѣ-то.

Швейцаръ опять покосился. Онъ недоумѣвалъ, отчего это путешественники пришли въ акваріумъ и ни на что смотрѣть не хотятъ.

– Сейчасъ будутъ знаменитый орангутангъ и горилла, – сказалъ онъ.

– Это, то-есть, обезьяны? – спросила Глафира Семеновна. – Не надо, не надо намъ обезьянъ. Ну, что на нихъ смотрѣть! Эка невидаль! Вы ведите насъ скорѣй къ этому… Какъ вы его назвали-то? Да… Амфибіенъ… Ведите туда, гдѣ этотъ Амфибіенъ играетъ. А здѣсь и публики-то нѣтъ.

– Мадамъ хочетъ амфибіенъ смотрѣть? – улыбнулся швейцаръ. – А вотъ многія дамы не любятъ на амфибіенъ смотрѣть. Вы храбрый дама… Вотъ начинаются амфибіенъ, – указалъ онъ на бассейнъ. – Тутъ крокодиленъ…

Глафира Семеновна такъ и шарахнулась въ сторону, увидавъ выставившуюся изъ воды голову крокодила.

– Тьфу, тьфу, тьфу! – заплевалась она. – И какъ вамъ не стыдно на такую гадость указывать. Мы васъ просимъ, чтобы вы насъ къ Амфибіену вашему вели, а вы, какъ на зло…

– Да вѣдь это амфибіенъ и есть… – началъ было швейцаръ.

– Дальше, дальше, Францъ! Что это въ само дѣлѣ! Тебѣ русскимъ языкомъ говорятъ, что мы не желаемъ этой дряни смотрѣть! – крикнулъ Николай Ивановичъ.

Швейцаръ недоумѣвалъ.

– Мадамъ проситъ амфибіенъ…

– Ну, такъ и веди къ нему! А ты какихъ-то ящерицъ да лягушекъ показываешь.

Сдѣлали еще поворотъ.

– Вотъ, – указалъ швейцаръ.

За стекломъ изъ-подъ камня выставилась громадная змѣя, обвила сукъ дерева и, поднимая голову, открывала пасть. Увидавъ ее, Глафира Семеновна пронзительно взвизгнула и бросилась къ мужу.

– Коля! Голубчикъ! Уведи меня скорѣй!.. Не могу, не могу… Ты знаешь, я змѣй до страсти боюсь… У меня руки, ноги трясутся. Мнѣ дурно можетъ сдѣлаться.

Она вся нервно тряслась. На глазахъ ея показались слезы.

– Херъ Францъ! Да будетъ-ли этому конецъ! Что это за безобразіе! – закричалъ Николай Ивановичъ на швейцара. – Тебѣ русскимъ языкомъ сказано, что не хотимъ мы смотрѣть этой дряни! Тысячу разъ тебя просятъ, чтобы ты насъ на музыку велъ, а ты, чортъ тебя знаетъ, къ чему насъ подводишь!

– На какую музыку? – удивленно спросилъ швейцаръ. – Здѣсь никакой музыки нѣтъ.

– Какъ нѣтъ? Да вѣдь это акваріумъ?!

– Да, акваріумъ, но музыки нѣтъ.

– Какъ-же можетъ быть акваріумъ безъ музыки. Что ты насъ морочишь-то! Вездѣ акваріумъ съ музыкой… Будто мы не понимаемъ! У насъ въ Петербургѣ тоже акваріумъ съ музыкой.

– А у насъ въ Берлинъ безъ музикъ…

– Какъ-же ты раньше говорилъ намъ, что здѣсь музыка, что здѣсь даже ученыя рыбы играютъ, что здѣсь какой-то вашъ нѣмецъ Амфибіенъ оркестромъ дирижируетъ. е

– Никогда я этого, ваше превосходительство, не говорилъ.

– Глаша! И онъ еще мнѣ смѣетъ врать въ глаза!

– Говорили вы, говорили. Мы даже сейчасъ васъ спросили про Штрауса, а вы сказали, что Штраусъ дирижируетъ въ Зоологическомъ саду, здѣсь Амфибіенъ, – подхватила Глафира Семеновна.

– Мадамъ, вы меня не такъ поняли. Никогда я про музыку не говорилъ. Амфибіенъ – звѣри: крокодиленъ, змѣи; штраусъ тоже звѣри – птица.

– Что вы мнѣ про Штрауса-то зубы заговариваете? Штраусъ дирижеръ, капельмейстеръ-музыкантъ, композиторъ. Я сама его вальсы на фортепьянахъ играю.

– Ахъ, да, да… Но тотъ Штраусъ не въ Берлинъ, а въ Вѣнѣ. А я вамъ говорилъ про штраусъ-птица.

– Ну, переплетъ! Нѣтъ, Нѣметчина намъ не ко двору! – прошепталъ Николай Ивановичъ. – Даже и по русски-то говоримъ, такъ другъ друга понять не можемъ. Такъ нѣтъ въ здѣшнемъ акваріумѣ музыки? – спросилъ онъ швейцара.

– Нѣтъ, нѣтъ. Здѣсь звѣри. Амфибіенъ тоже звѣри.

– Никакой музыки нѣтъ?

– Никакой.

– Такъ на кой-же шутъ ты насъ, спрашивается, привелъ сюда? На кой-же шутъ я зря три нѣмецкихъ полтинника въ кассѣ отдалъ, да еще за храненіе платья заплатилъ! Веди назадъ!

Швейцаръ пожалъ плечами и поплелся къ выходу. Сзади слѣдовали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна.

– Вѣдь ты знаешь, что я не могу смотрѣть на змѣй… Когда я увижу змѣю, у меня дѣлается даже какое-то внутреннее нервное трясеніе и я становлюсь больна, совсѣмъ больна, – говорила она мужу.

XVI

– Куда-жъ теперь? – спрашивалъ Николай Ивановичъ Глафиру Семеновну, выходя изъ акваріума на улицу.

Сопровождавшій ихъ швейцаръ хотѣлъ что-то сказать, но Глафира Семеновна раздраженно воскликнула:

– Никуда! Рѣшительно никуда! Съ меня и этого удовольствія довольно. Прямо домой, прямо въ гостинницу, и завтра съ первымъ поѣздомъ въ Парижъ. Не желаю больше по Берлину ходить. A то опять вмѣсто музыки на какую-нибудь змѣю наскочишь. Достаточно. Будетъ съ меня… Угостили въ акваріумѣ… Ну, что-жъ вы стали! Ведите насъ обратно въ гостинницу! – обратилась она къ швейцару.

– Я хотѣлъ предложить для мадамъ…

– Ничего мнѣ предлагать не нужно… Прямо въ гостинницу…

– Глаша! Но зайдемъ хоть въ какую-нибудь биргале пива выпить, – началъ Николай Ивановичъ.

– Пива въ гостинницѣ можете выпить.

И Глафира Семеновна пошла одна впередъ.

– Не туда, мадамъ. Не въ ту сторону… Въ гостинницу направо, – сказалъ швейцаръ.

Она обернулась и перемѣнила направленіе. Николай Ивановичъ и швейцаръ шли сзади.

– A какое веселое мѣсто-то я вамъ хотѣлъ указать, – шепнулъ швейцаръ Николаю Ивановичу. – Тамъ поютъ и играютъ, тамъ можно и поужинать.

– Глаша! Вотъ Францъ хочетъ какое-то мѣсто показать, гдѣ поютъ и играютъ. Тамъ-бы и поужинали, и пива выпили.

– Опять съ змѣей? Нѣтъ, ужъ благодарю покорно.

– Никакой тамъ змѣи нѣтъ. Тамъ поютъ и играютъ. Тамъ шансонетенъ и оперштюке… Тамъ танцы… Тамъ хорошій кухня и можно хорошій ужинъ получить, – продолжалъ швейцаръ.

– Чтобы змѣи наѣсться? Давеча живую преподнесли, a теперь хотите жареную… Спасибо!

– Уговорите ее, монсье, вашу супругу… Мѣсто очень веселое… Красивыя женщины есть, – шепнулъ швейцаръ.

– Нѣтъ, ужъ теперь закусила удила, такъ ее не только уговорить, a и въ ступѣ не утолочь, – отвѣчалъ Николай Ивановичъ. – Веди домой и заказывай ужинъ для насъ.

Черезъ четверть часа они были дома. Глафира Семеновна съ сердцемъ сбросила съ себя ватерпруфъ, шляпку, сѣла въ уголъ и надулась. Николай Ивановичъ взглянулъ на нее и покачалъ головой. Швейцаръ подалъ ему карту кушаній и отошелъ къ сторонѣ. Николай Ивановичъ повертѣлъ ее въ рукахъ и сказалъ:

– Я, братъ, по-нѣмецки ежели написано, то гляжу въ книгу и вижу фигу, такъ ужъ лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего-бы хотѣла поѣсть? – обратился онъ къ женѣ.

– Ничего. У меня голова болитъ.

– Нельзя-же, милый другъ, не ѣвши. Завтра рано утромъ поѣдемъ въ Парижъ, такъ ужъ не успѣемъ до отправленія поѣсть. Въ которомъ часу, Францъ, идетъ поѣздъ въ Парижъ?

– Въ восемь часовъ утра. Вамъ придется на Кельнъ ѣхать и тамъ будетъ пересадка въ другіе вагоны. Въ Кельнъ пріѣдете вечеромъ и только въ Кельнѣ можете покушать, a до Кельна поѣздъ нигдѣ не останавливается больше двухъ-трехъ минутъ.

– Ну, вотъ видишь, Глаша; стало быть, тебѣ необходимо поклевать съ вечера, – уговаривалъ Николай Ивановичъ жену. – Скажи, чего ты хочешь – вотъ Францъ и закажетъ.

– Спасибо. Не желаю змѣй ѣсть по его заказу.

– Ахъ, мадамъ, мадамъ! И какъ это вы эту змѣю забыть не можете! – началъ швейцаръ. – Развѣ я хотѣлъ сдѣлать вамъ непріятное? Я не хотѣлъ. A что змѣя, такъ это акваріумъ. Акваріумъ не можетъ быть безъ крокодилъ и змѣя, рыбы и амфибіенъ.

– Врете вы, можетъ. У насъ въ Петербургѣ есть Акваріумъ безъ крокодила и безъ змѣи. Даже и рыбы-то нѣтъ. Плаваетъ какой-то карась съ обгрызаннымъ хвостомъ, да двѣ корюшки – вотъ и все.

– Ну, это не настоящій акваріумъ.

– Врете. Самый настоящій. Вашъ-же нѣмецъ тамъ оркестромъ дирижируетъ.

– Поѣшь что-нибудь. Полно козыриться-то, – сказалъ Николай Ивановичъ.

– Да вѣдь гадостью какой-нибудь нѣмецкой кормятъ. Вотъ ежели-бы щи были.

– Есть щи, Францъ?

– Нѣтъ, щей здѣсь не бываетъ. Щи – это то въ Россіи.,

– Ну, тогда нельзя-ли дутый пирогъ съ рисомъ и съ яйцами и съ подливкой? Здѣсь я, по крайней мѣрѣ, буду видѣть, что я ѣмъ.

– Пирогъ, мадамъ, русскій кушанье. Здѣсь въ Берлинъ это нельзя.

– Все нельзя, ничего нельзя. Ну, такъ что-же y васъ можно?

– Хочешь, Глаша, сосиски съ кислой капустой? Сосисокъ и я поѣлъ-бы… A ужъ въ Берлинѣ сосиски должно быть хорошія – нѣмецкая ѣда.

– A почемъ вы знаете, чѣмъ онѣ здѣсь начинены? Можетъ быть собачиной.

– Я, мадамъ, могу вамъ сдѣлать предложеніе маіонезъ изъ рыба.

– Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Ничего рубленаго. Вмѣсто рыбы змѣю подсунете.

– Опять змѣю? Нѣтъ, мадамъ, здѣсь змѣя не ѣдятъ.

– Ну, такъ угря подсунете. Та-же змѣя.

– Она и стерлядь не ѣстъ. Говоритъ, что змѣя, – сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ швейцара:– Ну, можно хоть селянку-то на сковородѣ сдѣлать?

– И селянки я ѣсть не стану, – откликнулась жена. – Что они тутъ въ селянку наворотятъ? Почемъ я знаю! Можетъ быть, мышь какую-нибудь. Въ крошеномъ-то незамѣтно.

– Ну, поросенка заливного подъ сметаннымъ хрѣномъ. Можно, Францъ?

– Селянка и поросенокъ, монсье, опять русскій кушанье, – далъ отвѣтъ швейцаръ.

– Тьфу ты пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Вѣдь поросенокъ-то свинина, a вы здѣсь, нѣмцы, на свининѣ и свиныхъ колбасахъ и сосискахъ даже помѣшались. Прозвище вамъ даже дано – нѣмецкая колбаса.

– Вѣрно. Я знаю. Я жилъ въ Россіи. Но поросенки здѣсь не кушаютъ. То-есть кушаютъ, но очень мало.

– Отчего?

– Экономи. Поросенокъ можетъ вырости въ большая свинья. Свинья большая кушаютъ.

– Глаша! Слышишь? Опять экономія! – воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Ну, нѣмцы! Слышишь, Францъ, зачѣмъ вы умираете-то? Вамъ и умирать не надо изъ экономіи. Вѣдь хоронить-то денегъ стоитъ.

Швейцаръ улыбнулся.

– Можно, по крайней мѣрѣ, у васъ хоть ветчины съ горошкомъ достать? – спросила, наконецъ, Глафира Семеновна швейцара.

– Это можно, мадамъ. Ветчина съ горохомъ и съ картофель и съ русскій зауэрколь, съ кислая капуста.

– Ну, такъ вотъ ветчины. Ветчины и бульонъ. Бульонъ можно.

– Можно, мадамъ.

– Да вали еще двѣ порціи телячьихъ котлетъ да бифштексъ, – прибавилъ Николай Ивановичъ. Надѣюсь, что это можно?

– Можно, можно, но только бараній котлетъ, а не телячій. Телячій нѣтъ въ карта.

– Тоже экономи? – спросилъ Николай Ивановичъ.

– Экономи, – улыбнулся швейцаръ.

– Ахъ, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленкомъ нельзя-ли, кромѣ того, позабавиться?

– Можно, монсье.

– Такъ пару цыплятъ. Да пива, пива побольше. Нельзя-ли въ какой-нибудь большой кувшинъ его налить?

– Можно, можно, – кивалъ головой швейцаръ и спросилъ:– Все?

– Чего-же еще больше? И этого довольно. Или нѣтъ. Закажи, братъ, мнѣ порцію сосисокъ нѣмецкихъ. Хоть онѣ, можетъ быть, у васъ и собачиной копченой набиты, а все-таки хочется попробовать… Жена ѣсть не будетъ, а я съѣмъ. Нельзя быть въ Нѣметчинѣ и нѣмецкихъ сосисокъ не попробовать. Вотъ жаль, что у васъ тутъ простой русской водки нѣтъ.

– Кюмель есть, – отвѣчалъ швейцаръ.

– Сладость нѣмецкая. Какая это водка! Ну, да ужъ вели подать, дѣлать нечего.

Ужинъ былъ заказанъ. Черезъ часъ его подали въ номеръ. Николай Ивановичъ былъ голоденъ и принялся его ѣсть такъ, что у него только за ушами трещало, а потомъ навалился на пиво. Ѣла съ большимъ аппетитомъ и Глафира Семеновна.

Часа черезъ два Николай Ивановичъ, изрядно пьяный, лежалъ на постели и бормоталъ:

– Слава Богу, завтра въ Парижъ. Ужасти, какъ надоѣла Нѣметчина.

XVII

Утромъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свѣтъ брезжился. Тотчасъ-же появился кофе, тотчасъ-же швейцаръ Францъ принесъ счетъ за пребываніе въ гостинницѣ и сказалъ Николаю Ивановичу:

– Ежели, ваше превосходительство, хотите къ первому поѣзду попасть, то торопитесь: безъ семи минутъ въ восемь отходитъ.

– Скорѣй, Глаша, скорѣй!.. – засуетился Николай Ивановичъ и принялся расплачиваться. – Ой, ой, какой счетъ-то наворотили! – воскликнулъ онъ, увидавъ въ итогѣ счета цифру 38.

– Да вѣдь это, господинъ, тридцать восемь марокъ, а не рублей, – замѣтилъ швейцаръ.

– Еще-бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянствомъ и буянствомъ не занимались, вина не пили, сидѣли только на пивѣ, да вашей нѣмецкой стряпни поѣли. Бифштексъ-то, братъ, былъ навѣрное изъ лошадки. Имъ можно было гвозди въ стѣну вколачивать.

– Что вы, господинъ… У насъ кухня хорошая, провизія первый сортъ.

– Какой-бы сортъ ни былъ, а 33 полтинника за ѣду и за пиво ужасъ какъ дорого. Вѣдь комната-то всего пять полтинъ стоитъ.

– Нѣтъ, монсье, за кушанье меньше. Тутъ въ тридцати восьми маркахъ пять марокъ за комнату, двѣ марки за сервизъ…

– Какъ, и за сервизъ у васъ берутъ.

– Вездѣ берутъ.

– Глаша! Смотри-ка, за сервизъ, на которомъ мы ѣли, взяли. Ну, нѣмцы!

– Это значитъ-за прислугу, – пояснилъ швейцаръ и продолжалъ:– Четыре марки за меня, что я вчера вечеромъ вашимъ проводникомъ былъ, это значитъ одиннадцать марокъ, марку за свѣчи, марку за лишнюю кровать для вашей супруга…

– Какъ за лишнюю? Да развѣ моя супруга лишняя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считаютъ! – воскликнулъ Николай Ивановичъ.

– Позвольте, господинъ, позвольте. Комната считается всегда съ одной кроватью, а ежели вторая кровать, то и лишняя марка. И такъ, вотъ вамъ тринадцать марокъ! Да за омнибусъ со станціи и на станцію четыре марки – семнадцать, стало быть, за супэ всего двадцать одинъ маркъ, – сосчиталъ швейцаръ.

– Фю-ф-фю! – просвисталъ Николай Ивановичъ. – Тридцать восемь полтинъ за одну ночь. Глаша! Вѣдь этакъ тысячи-то рублей далеко не хватитъ, на которую мы хотѣли въ Парижъ выставку съѣздить и обратно домой пріѣхать.

– Да ужъ разсчитывайся, разсчитывайся! Чего тутъ торговаться-то! Все равно не уступятъ. Самъ меня торопилъ, а теперь бобы разводишь, – сказала Глафира Семеновна.

– Дай поругаться-то за свои деньги. Ахъ, вы грабители, грабители! А еще говорятъ, что нѣмецкая жизнь дешовая. Нѣтъ, вѣрно, вы объ вашей «экономи»-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Францъ. Ну, на, получай тридцать восемь полтинъ и вези на желѣзную дорогу.

Николай Ивановичъ звякнулъ по столу золотыми монетами.

– Шесть марокъ вы еще мнѣ на чай обѣщали, ваше превосходительство, такъ прикажете тоже получить? – замѣтилъ швейцаръ.

– За что? Вѣдь самъ-же ты говоришь, что за тебя четыре марки въ счетъ поставлено.

– Четыре марки нашъ готель поставилъ, а вы мнѣ обѣщали, чтобъ я васъ въ поѣздъ посадилъ, чтобъ вамъ не перепутаться. Сначала вы три обѣщали, а потомъ опять три.

Николай Ивановичъ вздохнулъ.

– Ну, получай, – сказалъ онъ. – А только, Бога ради, посади насъ въ такой поѣздъ, чтобъ ужъ намъ не путаться и прямо въ Парижъ ѣхать безъ пересадки.

– Такого поѣзда нѣтъ, монсье. Въ Кёльнѣ вамъ все-таки придется пересаживаться въ французскіе вагоны. Въ Кельнъ вы пріѣдете вечеромъ, два часа будете сидѣть на станціи.

– Ну, значитъ, пиши пропало. Опять перепутаемся! – иронически поклонился Николай Ивановичъ. – Глаша! Слышишь? Въ какомъ-то Кельнѣ придется еще пересаживаться.

– Въ французскіе вагоны, такъ ничего. По-французски я могу разговаривать, французскихъ словъ я больше знаю, чѣмъ нѣмецкихъ. Да, кромѣ того, у меня въ саквояжѣ французскій словарь есть, – сказала Глафира Семеновна.

Въ половинѣ восьмого часа утра супруги поднимались по лѣстницѣ въ желѣзнодорожный вокзалъ на Фридрихсштрассе. Швейцаръ сопровождалъ ихъ.

– Да тутъ-ли, Францъ, туда-ли ты насъ ведешь? – сомнѣвался Николай Ивановичъ. – Это, кажется, та-же самая дорога, по которой мы сюда пріѣхали. Смотри, какъ-бы не перепутаться. Вѣдь намъ нужно въ Парижъ, въ Парижъ.

– Та-же самая дорога, но вы не безпокойтесь, – отвѣчалъ швейцаръ. – Здѣсь, въ Берлинѣ, куда-бы вы ни ѣхали – все по одной дорогѣ и все съ одного вокзалъ.

Николай Ивановичъ толкнулъ жену въ бокъ и прошепталъ:

– Глаша! Слышишь, что онъ говоритъ? Кажется, онъ вретъ.

– Съ какой стати врать-то?

– Просто на смѣхъ путаетъ. Ну, смотри: тотъ-же самый вокзалъ, та-же самая мѣняльная будка, тѣ-же желѣзнодорожныя рожи, что и вчера. Я просто боюсь ѣхать. Вдругъ какъ опять въ Кенигсбергъ покатишь!! Херъ Францъ! ты не шути. Меня проведешь. Это тотъ самый вокзалъ, къ которому мы вчера изъ Кенигсберга пріѣхали! – возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.

– Да, да, господинъ, но въ Берлинѣ можно съ одного и того-же вокзала въ какой угодно городъ ѣхать. Здѣсь дороги кругомъ, вокругъ весь Берлинъ… Сюда всѣ поѣздъ приходятъ и всѣ поѣздъ отходятъ. Въ 7 часовъ 53 минутъ вы сядете въ поѣздъ на Кельнъ.

– Да вѣрно-ли? – опять спросилъ Николай Ивановичъ.

– Ахъ, Боже мой! Да зачѣмъ-же мнѣ врать? – пожалъ плечами швейцаръ.

– Что-то ужъ очень странное ты говоришь. Побожись, что не врешь.

– Ахъ, какой вы, господинъ! Да вѣрьте-же мнѣ, вѣдь каждый день гостей изъ гостинницы отправляю.

– Нѣтъ, ты все-таки побожись.

– Ну, вотъ ей-Богу… А только напрасно вы безпокоитесь! У васъ французскія деньги есть-ли на расходъ? Ночью вы переѣдете нѣмецкую границу, и вамъ сейчасъ французскія деньги понадобятся. Вотъ здѣсь у еврея вы можете размѣнять на франки, – указалъ швейцаръ на мѣняльную лавку.

– Нужно, нужно. Русскую сторублевую бумажку здѣсь размѣняютъ?

– Конечно, размѣняютъ. Давайте. А то въ Кельнѣ, такъ какъ вы не понимаете по-нѣмецки, васъ жиды надуть могутъ. А ужъ меня не надуютъ. Я сейчасъ для васъ и счетъ съ фирма спрошу.

Николай Ивановичъ далъ деньги. Швейцаръ подошелъ къ мѣняльной будкѣ и вернулся съ французскими золотыми и серебряными монетами и со счетомъ. Николай Ивановичъ взглянулъ въ счетъ проговорилъ:

– По тридцати девяти копѣекъ французскіе-то четвертаки купили! Ловко! Вотъ грабежъ-то! Вычистятъ намъ полушубокъ заграницей, ой, ой, какъ вычистятъ! – покрутилъ головой Николай Ивановичъ и прибавилъ:– ну, да ужъ только-бы благополучно до Парижа-то доѣхать, нигдѣ не путаясь.

Успокоился, впрочемъ, онъ только тогда, когда ему подали квитанцію за сданный багажъ и въ этой квитанціи онъ прочелъ слово «Paris». Квитанцію эту онъ тотчасъ-же показалъ женѣ и сказалъ:

– Ну, слава Богу, багажъ до Парижа взяли, стало быть, и намъ по этой-же дорогѣ до Парижа доѣхать можно. Фу, какъ гора съ плечъ! – вздыхалъ онъ, наталкиваясь на снующихъ по платформѣ пассажировъ, ожидающихъ своихъ поѣздовъ.