Текст книги "Наши за границей"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глафира Семеновна высунулась изъ окна и крикнула проходившей французской бородкѣ:
– Мосье… Кель статіонъ? Пари? Эсе Пари?
– Oh, non, madame. Paris est encore loin. А Paris nous serons le matin, – послышался учтивый отвѣтъ.
– Что онъ говоритъ? – освѣдомился Николай Ивановичъ.
– Нѣтъ, нѣтъ, не Парижъ. Въ Парижъ мы пріѣдемъ еще утромъ.
– Однако, ты все понимаешь.
– Еще-бы! По-французски я сколько угодно. У насъ въ пансіонѣ француженка была настоящая, – похвасталась Глафира Семеновна. – Вотъ написано – пуръ ле дамъ; вонъ – пуръ ле месье… Вонъ – бюветъ. Тутъ можно выпить желающимъ.
– Такъ я, Глаша, съ удовольствіемъ-бы выпилъ. Спроси, сколько минутъ стоимъ.
– Нѣтъ, нѣтъ. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдругъ опять разбойникъ?
– Да разбойникъ, должно быть, въ нѣмецкой землѣ остался. Неужели-же его черезъ границу пропустили? Наконецъ, ты можешь со мной вмѣстѣ выйти.
– Кондюктеръ! – опять закричала Глафира Семеновна. – Комбьенъ минютъ иси?
– Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.
– Me ну вулонъ буаръ…
– Да, буаръ… Буаръ венъ ружъ, а то такъ бьеръ, – прибавилъ Николай Ивановичъ и тутъ-же похвастался передъ женой: – всѣ хмельныя слова я отлично знаю.
Кондукторъ протянулъ руку и сказалъ:
– Vous voulez prendre du vin rouge? Donnezmoi de l’argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite.
– Что онъ говоритъ, Глаша?
– Самъ принести хочетъ намъ вина. Комбьянъ пуръ бутель?
– Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous [6].
– Какъ, тоже депешу надо? – спросилъ Николай Ивановичъ.– B здѣсь по телеграфной депешѣ?
– Да нѣтъ-же, нѣтъ. Давай ему скорѣй денегъ. Давай два французскихъ серебряныхъ четвертака. Скорѣй, скорѣй.
– Вотъ! – и Николай Ивановичъ, сунувъ кондуктору деньги, прибавилъ:– Тутъ труа четвертакъ. Пусть на труа франкъ. А я думалъ, что и здѣсь, какъ въ Нѣметчинѣ, все надо по телеграфу, когда кондукторъ упомянулъ про депешу-то, – отнесся онъ къ женѣ по уходѣ кондуктора.
– Да нѣтъ, нѣтъ. Онъ не про депешу упомянулъ, а сказалъ – депеше ну, то-есть поторопитесь. Здѣсь французская земля, здѣсь этого нѣтъ.
– Ну, то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: тамъ только обѣды по телеграфическимъ депешамъ, а здѣсь ужъ и выпивка. Нѣтъ, какова учтивость у французовъ! Только заикнулись насчетъ выпивки – сейчасъ: пожалуйте, я вамъ принесу.
– Еще-бы… Французы удивительно учтивый народъ. Развѣ можно ихъ сравнить съ нѣмцами.
– Я, Глаша, страсть какъ радъ, что мы попали во французскую землю.
– А я-то какъ рада!
Поѣздъ однако не стоялъ и двухъ минутъ, и тронулся, минуя станціонныя освѣщенныя вывѣски – Глаша! А выпивка-то? Гдѣ-же венъ ружъ-то? Надулъ кондукторъ… Вотъ тебѣ и французская учтивость! – воскликнулъ Николай Ивановичъ, но въ это время дверь купэ отворилась и въ купэ влѣзъ кондукторъ, держащій въ рукѣ бутылку вина, горлышко которой было прикрыто стаканомъ.
– Voyons, monsieur… Servez-vous… – протянулъ онъ Николаю Ивановичу бутылку.
– Вотъ за это, мусье, спасибо, вотъ за это мерси. Гранъ мерси, рюссъ мерси! – заговорилъ Николай Ивановичъ, принимая бутылку.
– Monsieur est un Russe? – спросилъ французъ и прибавилъ:– Oh, nous aimons la Russie et les Russes. Vivent les Russes!
Отъ него такъ и пахнуло виномъ. Очевидно, онъ и самъ сейчасъ только выпилъ, да и раньше не отказывался отъ вина. Николай Ивановичъ замѣтилъ это и сказалъ женѣ:
– Парень-то, кажется, изрядно хвативши?
– Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсѣмъ особый народъ.
– Vos billets, monsieur… – между тѣмъ сказалъ кондукторъ.
– Билеты требуетъ, – пояснила Глафира Семеновна.
– Да понялъ, понялъ я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вотъ, мосье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюве венъ ружъ? – вдругъ предложилъ Николай Ивановичъ кондуктору.
– Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après, – отвѣчалъ тотъ, простригая билеты.
– Ну, вотъ и отлично. Бюве…
Николай Ивановичъ налилъ стаканъ и протянулъ кондуктору. Тотъ поклонился и отстранилъ стаканъ.
– A présent vous-même, monsieur, et moi-je prendrai après vous.
– Глаша! Что онъ такое? – недоумѣвалъ Николай Ивановичъ.
– Хочетъ, чтобы ты прежде выпилъ.
– Я? Же?.. Отлично. Тре бьенъ… Вотъ… За здоровье Франсъ!
Николай Ивановичъ залпомъ выпилъ стаканъ и продолжалъ:
– Мы любимъ вашу Франсъ, очень любимъ. Глаша, переведи.
– Ву рюссъ – ву земонъ ли Франсъ.
– Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie [7].
Кондукторъ взялъ поданный ему стаканъ съ краснымъ виномъ, поднялъ его и, воскликнувъ: «Vive la Russie!» – тоже выпилъ его залпомъ.
– Другъ! Ами… Франсе и рюссъ – ами, – протянулъ ему руку Николай Ивановичъ.
Кондукторъ потрясъ руку.
– Анкоръ… – предложилъ Николай Ивановичъ, указывая на стаканъ.
– Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les Russes…
– Что онъ говоритъ, Глаша?
– Принесетъ еще бутылку и тогда опять съ тобой выпьетъ.
– Душа-человѣкъ! – воскликнулъ Николай Ивановичъ, ударяя кондуктора по плечу. – Ну, бьенъ, бьенъ… Принеси – опять выпьемъ.
– Au revoir, monsieur… Au revoir, madame, – раскланялся кондукторъ, повернулъ ручку двери купэ и исчезъ во мракѣ.
При такихъ обстоятельствахъ Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна въѣзжали во французскую землю.
XXIII
Съ французскимъ кондукторомъ Николай Ивановичъ все-таки выпилъ двѣ бутылки краснаго вина. Со второй бутылкой кондукторъ принесъ ему и бѣлаго хлѣба съ сыромъ на закуску, а Глафирѣ Семеновнѣ грушу, и предложилъ ее съ галантностью совсѣмъ ловкаго кавалера. Появленіе такого человѣка, рѣзко отдѣляющагося отъ угрюмыхъ нѣмецкихъ кондукторовъ, значительно ободрило супруговъ въ ихъ путешествіи, и когда на зарѣ багажъ ихъ въ Вервье былъ слегка осмотрѣнъ заглянувшимъ въ купэ таможеннымъ чиновникомъ, они начали дремать, совершенно забывъ о разбойникахъ, которыхъ такъ опасались въ началѣ. Къ тому-же и начало свѣтать, а дневной свѣтъ, какъ извѣстно, парализуетъ многіе страхи. Подъѣзжая къ Намюру, они уже крѣпкимъ сномъ. Кондукторъ, хоть и заглядывалъ въ купэ для провѣрки билетовъ, но, видя супруговъ спящими, не тревожилъ ихъ.
Когда супруги проснулись, было ясное солнечное утро. Солнце свѣтило ярко и привѣтливо озаряло мелькавшіе мимо оконъ вагона каменные деревенскіе домики, сплошь застланные вьющимися растеніями, играло на зеленыхъ еще лугахъ, на стоящихъ въ одиночку дубахъ съ пожелтѣвшей листвой, на синей лентѣ рѣчки, идущей вдоль дороги.
Глафира Семеновна сидѣла у окна купэ и любовалась видами. Вскорѣ маленькіе каменные домики стали смѣняться болѣе крупными домами. Появились вывѣски на домахъ, мелькнула желѣзная рѣшетка какого-то сада, стали появляться высокія фабричныя трубы, курящіяся легкимъ дымомъ, и вдругъ Глафира Семеновна воскликнула:
– Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчасъ по картинѣ узнала. Николай Иванычъ! Радуйся, мы подъѣзжаемъ къ Парижу.
– Да что-ты! – подскочилъ къ окну Николай Ивановичъ.
– Вонъ, вонъ… Видишь? – указала Глафира Семеновна.
– Да, да… Эйфелева башня… Она и есть… «Конченъ, конченъ дальній путь. Вижу край родимый», – запѣлъ онъ.
Стали попадаться по дорогѣ уже улицы. Дома – все выростали и выростали. Виднѣлась церковь съ готическимъ куполомъ. Движеніе на улицахъ все оживлялось. Поѣздъ умѣрялъ ходъ, скрежетали тормаза. Еще нѣсколько минутъ, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники въ кэпи и съ бляхами на груди.
– Пріѣхали… Въ Парижъ пріѣхали!.. – радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондукторъ отворилъ передъ ними дверь купэ.
Въ дверь рванулся блузникъ, предлагая свои услуги.
– Вуй, вуй… Прене но саквояжъ, – сказала Глафира Семеновна. – Э шерше коше пуръ партиръ а готелъ. Николай Иванычъ! Бери подушки. Что ты стоишь истуканомъ.
– Une voiture, madame? – спросилъ блузникъ.
– Да, да…Вуатюръ… И анкоръ нашъ багажъ… – совала она ему квитанцію.
– Oui, oui, madame.
Багажъ былъ взятъ и блузникъ потащилъ его на спинѣ на подъѣздъ вокзала. Супруги слѣдовали сзади. Вотъ и улица съ суетящейся на ней публикой. Николай Ивановичъ поражалъ всѣхъ своей громадной охапкой подушекъ. Какой-то уличный мальчишка, продававшій съ рукъ билеты для входа на выставку, даже крикнулъ:
– Voyons, ce sont les Russes!
Французскій городовой въ синей пелеринкѣ кэпи, съ закрученными усами и съ клинистой бородкой махнулъ по направленію къ стоящимъ къ шеренгу извозчикамъ. Отъ шеренги отдѣлилась маленькая карета съ сидящимъ на козлахъ краснорожимъ, гладко-бритымъ, жирнымъ извозчикомъ въ бѣлой лакированной шляпѣ-цилиндрѣ, и подъѣхала къ супругамъ. Багажъ уложенъ на крышу каретки, блузнику вручена цѣлая стопка французскихъ пятаковъ, какъ называлъ Николай Ивановичъ мѣдныя десятисантимныя монеты, и супруги сѣли въ каретку, заслонившись подушками. Извозчикъ обернулся и спросилъ, куда ѣхать.
– Готель какой-нибудь. Данъ готель… – сказала Глафира Семеновна.
– Quel hôtel, madame?
– Ахъ ты, Боже мой! Да я не знаю – кель. Же не се па. Николай Иванычъ, кель?
– Да почемъ-же я-то знаю!
– Все равно, коше. Се тегаль, кель. Онъ готель, намъ нужно шамбръ… шамбръ и де ли…
– Je comprends, madame. Mais quel quartier désirez-vous?
– Глаша! Что онъ говоритъ?
– Рѣшительно не понимаю. Онъ шамбръ данъ готель. Ну вояжеръ, ну де Рюсси…
Стоящій тутъ-же городовой сказалъ что-то извозчику. Тотъ покачалъ головой и поѣхалъ легкой трусцой, помахивая бичомъ не на лошадь, а на подскакивающихъ къ окнамъ кареты мальчишекъ-блузниковъ съ какими-то объявленіями, съ букетами цвѣтовъ. Минутъ черезъ десять онъ остановился около подъѣзда и крикнулъ:
– Voyons!..
Выскочилъ лакей съ капулемъ на лбу, въ черной курткѣ и передникѣ чуть не до земли.
– Une chambre pour les voyageurs! – сказалъ извозчикъ лакею.
Тотъ отрицательно покачалъ головой и отвѣчалъ, что все занято.
– Онъ шамбръ авекъ де ли… – сказала Глафира Семеновна лакею.
– Point, madame… – развелъ тотъ руками. Извозчикъ потащился далѣе. Во второй гостинницѣ тотъ-же отвѣтъ, въ третьей то-же самое, въ четвертой даже и не разговаривали. Выглянувшій на подъѣздъ портье прямо махнулъ рукой, увидавъ подъѣхавшую съ багажемъ на крышкѣ карету. Супруги уже странствовали болѣе получаса.
– Нигдѣ нѣтъ комнаты! Что намъ дѣлать? – спросилъ жену Николай Ивановичъ.
– Нужно искать. Нельзя-же намъ жить въ каретѣ.
Извозчикъ обернулся на козлахъ, заглянулъ въ переднее стекло кареты и что-то бормоталъ.
– Алле, алле… – махала ему Глафира Cеменовна. – Онъ шамбръ… Ну не пувонъ санъ шамбръ… Надо шерше анкоръ отель.
Въ пятой гостинницѣ опять то-же самое. Портье выглянулъ и молча махнулъ рукой.
– Что за незадача! – воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Глаша! Вѣдь просто хоть караулъ кричи. Ну, Парижъ! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье! – махнулъ онъ торчащей въ стеклѣ двери фигурѣ портье и показалъ полуфранковую монету. Тотъ отворилъ дверь.
– Вотъ на чай… Прене… – протянулъ Николай Ивановичъ портье монету.
– Се пуръ буаръ… – поправила мужа Глафира Семеновна. – Прене и доне ну зенъ шамбръ.
– Nous n’avons point, madame… – отвѣчалъ портье, но деньги все-таки взялъ.
– Же компранъ, же компранъ. А гдѣ есть шамбръ? У шерше?
Портье сталъ говорить что-то извозчику и показывалъ руками. Снова поѣхали.
– Великое дѣло даваніе на чай! – воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Оно развязываетъ языки… И помяни мое слово – сейчасъ комната найдется.
Извозчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ изъ одной улицы въ другую, въѣхали въ какой-то мрачный переулокъ съ грязненькими лавочками въ громадныхъ сѣрыхъ шестиэтажныхъ домахъ, упирающихся крышами въ небо, и остановились около неказистаго подъѣзда. Извозчикъ слѣзъ съ козелъ, направился въ подъѣздъ и вышелъ оттуда съ худенькой старушкой въ бѣломъ чепцѣ.
– Онъ шамбръ авекъ де ли… – обратилась къ ней Глафира Семеновна.
– Ah, oui, madame… Ayez la bonté de voir seulement, – отвѣчала старушка и отворила дверцу кареты.
– Есть комната! – воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Ну, что я говорилъ!
Супруги вышли изъ кареты и направились въ подъѣздъ.
ХXIV
Въ подъѣздѣ на площадкѣ висѣли карты съ расклеенными афишами цирка, театровъ, о «Petit Journal». Пахло чѣмъ-то жаренымъ. Налѣво отъ площадки была видна маленькая комната. Тамъ за конторкой стоялъ старикъ въ сѣромъ потертомъ пиджакѣ, съ сѣрой щетиной на головѣ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и въ вышитыхъ гарусомъ туфляхъ. Старушка въ бѣломъ чепцѣ предложила супругамъ подняться по деревянной, узкой, чуть не винтовой лѣстницѣ.
– Кель этажъ? – спросила ее Глафира Семеновна.
– Troisième, madame, – отвѣчала старушка и бойко пошла впередъ.
– Въ третьемъ этажѣ? – переспросилъ Николай Ивановичъ жену.
– Въ третьемъ. Что-жъ, это не очень высоко.
– Разъ этажъ, два этажъ, три этажъ, четыре этажъ, – считалъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ:– Позвольте, мадамъ! Да ужъ это въ четвертомъ. Зачѣмъ-же говорить, что въ третьемъ! Глаша, скажи ей… Куда-же она насъ ведетъ?
– Ну заве ли – труазьемъ… – начала Глафира Семеновна, еле переводя духъ. – А вѣдь это…
– Oui, oui, madame, le troisième… Encore un peu plus haut.
– Еще выше? Фу, ты пропасть! Да она насъ на каланчу ведетъ. Вѣдь это ужъ пятый!.. Глаша. – Сянкъ, мадамъ, сянкъ… – старалась пояснить старушкѣ Глафира Семеновна.
– Mais, non, madame, c’est le troisième….– стояла на своемъ старуха и ввела въ корридоръ. – Фу, чортъ! Да неужто мы этажей считать не умѣемъ?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.
– Да вѣдь что-жъ говорить-то? Увѣряетъ, что третій.
Старушка распахнула дверь изъ корридора въ комнату и сказала:
– Voilа, monsieur…
Николай Ивановичъ заглянулъ и воскликнулъ:
– Да вѣдь это клѣтушка! Тутъ и одному-то не помѣститься. И наконецъ, всего одна кровать. Намъ нужно двѣ кровати.
– Де ли… де… – пояснила старушкѣ Глафира Семеновна.
– Oui, madame… Je vous mettrai…
– Говоритъ, что поставитъ вторую кровать.
Супруги обозрѣвали комнату. Старая, стариннаго фасона, краснаго дерева кровать подъ драпировкой, какой-то диванчикъ, три стула, круглый столъ и шкафъ съ зеркаломъ – вотъ все убранство комнаты. Два большія окна были на половину загорожены чугунной рѣшеткой и въ нихъ виднѣлись на противоположной сторонѣ узенькой улицы другія такія-же окна, на рѣшеткѣ одного изъ которыхъ висѣло для просушки дѣтское одѣяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила рѣшетки, подолъ какого-то платья, держа корсажъ платья у себя на плечѣ.
– Ну, Парижъ..– сказалъ Николай Ивановичъ. – Не стоило въ Парижъ ѣхать, чтобы въ такомъ хлѣву помѣщаться.
– А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо-же гдѣ-нибудь помѣститься. Не ѣздить-же намъ по городу до ночи. И такъ ужъ часа два мотались, Богъ знаетъ сколько гостинницъ отъѣздили, – отвѣчала Глафира Семеновна и, обратясь къ старухѣ, спросила о цѣнѣ:– Э ле при? комбьянъ?
– Dix francs, madame… – спокойно отвѣчала старуха.
– Что такое? Десять франковъ! – Николай Ивановичъ. – Да вѣдь это разбой! Десять четвертаковъ по сорока копѣекъ – четыре рубля… Совсѣмъ разбой!
Хотя восклицаніе было сдѣлано по-русски, по старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла въ отвѣтъ:
– C’est l’exposition, monsieur.
– Она говоритъ, что изъ-за выставки такъ дорого, – пояснила Глафира Семеновна.
– Все равно, разбой… Вѣдь такія каморки на такой каланчѣ у насъ въ Петербургѣ по полтинѣ въ сутки ходятъ и ужъ много-много, что по семьдесятъ пять копѣекъ. А то четыре рубля. Да я дамъ четыре рубля, дамъ и пять, но и ты дай мнѣ настоящую комнату.
– Се шеръ, мадамъ, – попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.
– Лучше нѣтъ? – спрашивалъ Николай Ивановичъ. – Глаша! Спроси.
– Ну заве бонъ шамбръ? Ну вулонъ бонъ шамбръ.
– A présent non, madame, – поначала головой старуха.
– Что тутъ дѣлать? – взглянулъ Николай Ивановичъ на жену.
– Надо брать. Не мотаться-же намъ еще полдня по Парижу!
– Да вѣдь вышь-то какая! Это на манеръ думской каланчи.
– Потомъ поищемъ что-нибудь получше, а теперь нужно-же гдѣ-нибудь пріютиться.
– Анаѳемы! Грабители! Русскимъ ура кричатъ и съ нихъ-же семь шкуръ дерутъ!
– Да вѣдь за это-то и кричатъ, что семь шкуръ дерутъ.
– Eh bien, madame? – вопросительно взглянула на супруговъ старуха.
– Вуй… Ну пренонъ… Дѣлать нечего… Нотръ багажъ.
Глафира Семеновна стала снимать съ себя ватерпруфъ. Старуха позвонила, чтобы послать за багажемъ. Николай Ивановичъ пошелъ внизъ разсчитываться съ извозчикомъ. По дорогѣ онъ сосчиталъ число ступеней на лѣстницѣ. Оказалось восемьдесятъ три.
– Восемьдесятъ три ступени, десять поворотовъ на лѣстницѣ, пять площадокъ, – и это они называютъ въ третьемъ этажѣ! – горячился онъ. – Черти. Право, черти! Комбьянъ? – обратился онъ къ извозчику, вынимая изъ кармана на ладонь горсть серебра.
– Huit francs, monsieur… – произнесъ онъ наконецъ.
– Какъ витъ франкъ? То-есть восемь франковъ? Да, ты, почтенный, никакъ бѣлены объѣлся. Восемь четвертаковъ по сорокъ копѣекъ – вѣдь это три двадцать! – восклицалъ Николай Ивановичъ. – Мосье, – обратился онъ въ старику, стоявшему при ихъ пріѣздѣ за конторкой и теперь вышедшему на подъѣздъ. – Витъ франкъ хочетъ… Вѣдь у васъ такса… Не можетъ-же быть, чтобы это было по таксѣ…
Старикъ заговорилъ что-то съ извозчикомъ, потомъ обратился къ Николаю Ивановичу на французскомъ языкѣ, что-то очертилъ ему пальцемъ на своей ладони, но Николай Ивановичъ ничего не понялъ, плюнулъ, досталъ двѣ пятифранковыя монеты и, подавая ихъ извозчику, сказалъ по-русски:
– Трехъ рублей ни за что не дамъ, хоть ты разорвись. Вотъ тебѣ два цѣлковыхъ и проваливай… Алле… Вонъ… Алле… – махалъ онъ рукою, отгоняя извозчика.
Извозчикъ просилъ всего только восемь франковъ и, получивъ десять и видя, что его гонятъ прочь, не желая взять сдачи, просто недоумѣвалъ. Наконецъ онъ улыбнулся, наскоро снялъ шляпу, сказалъ: «merci, monsieur» – и, стегнувъ лошадь, отъѣхалъ отъ подъѣзда. Старикъ дивился щедрости путешественника, пожималъ плечами и бормоталъ по-французски:
– О, русскіе! Я знаю этихъ русскихъ! Они любятъ горячиться, но это самый щедрый народъ!
Николай Ивановичъ, принимая пяти франковыя монеты за серебряные рубли и въ простотѣ душевной думая, что онъ выторговалъ у извозчика рубль двадцать копѣекъ, поднимался въ свою комнату наверхъ, слѣдуя за прислугой, несшей его багажъ, уже въ нѣсколько успокоившемся состояніи и говорилъ самъ съ собой:
– Два рубля… И два-то рубля ужасти какъ дорого за такую ѣзду. Вѣдь въ сущности все по одному и тому-же мѣсту путались, а большихъ концовъ не дѣлали.
Глафиру Семеновну онъ засталъ заказывающею кофе. Передъ ней стоялъ въ рваномъ пиджакѣ, въ войлочныхъ туфляхъ и въ четырехъугольномъ колпакѣ изъ бѣлой писчей бумаги какой-то молодой малый съ эспаньолкой на глупомъ лицѣ и говорилъ:
– Madame veut café au lait… Oui, oui…
– Я кофэ заказываю, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Надо-же чего-нибудь выпить.
– Да, да… Кофей отлично… – отвѣчалъ Николай Ивановичъ. – Ты, братъ, и масла приволоки, и булокъ, – обратился онъ къ слугѣ. – Глаша! переведи ему.
– Пянъ и бёръ… – сказала Глафира Сеневовна. – И побольше. Боку…
– Пянъ-беръ… – повторилъ Николай Ивановичъ.
– Oui, oui, monsieur… Un déjeuner…
– Да, да… Мнѣ и женѣ… Ну, живо…
Слуга побѣжалъ исполнять требуемое.
XXV
Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна умылись, поспѣлъ и кофе. Тотъ-же слуга въ потертомъ пиджакѣ и четырехъ угольномъ бумажномъ колпакѣ внесъ подносъ съ кофейникомъ, молочникомъ и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадныя чашки для кофе, превосходящія по своимъ размѣрамъ даже суповыя чашки. При нихъ находились такъ-называемыя дессертныя ложки. Николай Ивановичъ, какъ увидѣлъ чашки и ложки, такъ а воскликнулъ:
– Батюшки! Чашки-то какія! Да ты-бы еще, молодецъ, ведра съ уполовниками принесъ! Кто-же въ такихъ чашкахъ кофей пьетъ! Ужъ прачки на что до кофеища охотницы, а такую чашку кофею, я полагаю, ни одна прачка не вытянетъ.
Слуга стоялъ, кланялся и глупо улыбался.
– Глаша! Переведи ему, – обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.
– Да какъ-же я переведу-то? – отвѣчала Глафира Семеновна въ замѣшательствѣ. – Ты такія слова говоришь, которыхъ я по-французски и не знаю. Ле тасъ тре гранъ, – указала она слугѣ на чашки. – Пуркуа гранъ?
– Oh, madame, c’est toujours comme èa. Vous avez demandé cate au lait.
– Говоритъ, что такія чашки нужно, – перевела Глафира Семеновна. – Вѣрно, ужъ у нихъ такой обычай, вѣрно, ужъ кофейная страна.
– Ты ему про прачку-то скажи.
– Я не знаю, какъ прачка по-французски.
– Какъ не знаешь? Вѣдь комнатныя слова ты всѣ знаешь, а прачка комнатное слово.
– Ну, вотъ поди-жъ ты– забыла.
– Такъ какъ-же мы стирать-то будемъ? Вѣдь бѣлье придется въ стирку отдавать.
– Ну, тогда я въ словарѣ посмотрю. Наливай же себѣ кофею и пей. Чего ты надъ чашкой-то сидишь!
– Какъ тутъ пить! Тутъ надо ложками хлебать, а не пить. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что они нарочно такія купели вмѣсто чашекъ намъ подали, чтобы потомъ за три порціи кофею взять, а то такъ и за четыре. Вотъ помяни мое слово, за четыре порціи въ счетъ наворотятъ. Грабежъ, чисто грабежъ.
– Да пей ужъ, пей. Вѣдь на грабежъ и заграницу поѣхали.
Слуга все стоялъ и глупо улыбался.
– Voulez-vous encore quelque chose, monsieur? – спросилъ онъ, наконецъ, собираясь уходить.
Николай Ивановичъ понялъ слово «анкоръ» и воскликнулъ: – Какъ: анкоръ? Какъ: еще? Ведра съ кофеемъ принесъ, да еще спрашиваетъ-не подать-ли анкоръ. Сорокаведерную бочку съ кофеемъ намъ еще приволочь хочешь, что-ли! Иди, иди съ Богомъ! Вишь, какъ разлакомился! Анкоръ! Правду купецъ-то въ Кельнѣ на станціи говорилъ, что здѣсь семь шкуръ дерутъ, – отнесся Николай Ивановичъ въ женѣ.
Слуга все еще стоялъ, глупо улыбался и наконецъ сказалъ:
– J’aime la langue russe… Oh, que j aime, quand on parle russe!
– Глаша! Что онъ торчитъ? Что ему еще надо?
– Говоритъ, что очень любитъ слушать, когда говорятъ по-русски, – перевела Глафира Семеновна и кивнула слугѣ, сказавъ:– Але…
Тотъ переминался съ ноги на ногу и не шелъ.
– Votre nom, monsieur, votre carte… – сказалъ онъ.– Il faut noter chez nous en das…
– Что онъ говоритъ? Чего еще ему надо, Глаша?
– Спрашиваетъ, какъ насъ зовутъ.
– А! Паспортъ? Сейчасъ, сейчасъ… – засуетился Николай Ивановичъ.
– Oh, non, monsieur… Le passeport ее n’es pas nécessaire. Seulement votre nom, votre carte.
– Говоритъ, что паспортъ не надо. Проситъ только твою карточку.
– Какъ не надо! Вздоръ… Пускай ужъ заодно беретъ. Вѣдь прописаться-же въ участкѣ надо. Вѣдь не на одинъ день пріѣхали. Вотъ паспортъ… – выложилъ Николай Ивановичъ на столъ свою паспортную книжку.
Слуга отстранилъ ее рукой и стоялъ на своемъ, что паспорта не надо, а надо только карточку.
– Seulement une carte… une carte de visite… – пояснилъ онъ.
– Дай ему свою визитную карточку. Говоритъ, что паспорта не надо. Вѣрно, здѣсь не прописываются.
– Какъ возможно, чтобы не прописывались. Гдѣ-же это видано, чтобы не прописываться въ чужомъ мѣстѣ! Почемъ они насъ знаютъ! А вдругъ мы безпаспортные! Вотъ, братъ, бери паспортъ… – протянулъ слугѣ Николай Ивановичъ книжку.
– Pas passeport… Seulement la carte… – упрямился слуга.
– Да что ты его задерживаешь-то! Ну, дай ему свою карточку. Вѣдь для чего-же нибудь ты велѣлъ сдѣлать свои карточки на французскомъ языкѣ.
Николай Ивановичъ пожалъ плечами и подалъ карточку. Слуга удалился.
– Глаша, знаешь, что я полагаю? – сказалъ Николай Ивановичъ по уходѣ слуги. – Я полагаю, что тутъ какая-нибудь штука. Гдѣ-же это видано, чтобы въ гостинницѣ паспорта не брать въ прописку!
– Какая штука?
– А вотъ какая. Не хотятъ-ли они отжилить нашъ багажъ, наши вещи? Мы уйдемъ изъ номера, вещи наши оставимъ, вернемся, а они намъ скажутъ: да вы у насъ въ гостинницѣ не прописаны, стало быть, вовсе и не останавливались, и никакихъ вашихъ вещей у насъ нѣтъ.
– Да что ты! Выдумаешь тоже…
– Отчего-же они паспортъ не взяли въ прописку? Паспортъ въ гостинницахъ прежде всего. Нѣтъ, я внизу во что-бы ни стало всучу его хозяйкѣ. Паспортъ прописанъ, такъ всякому спокойнѣе. И сейчасъ и въ полицію жаловаться можешь, и всякая штука…
Глафира Семеновна, между тѣмъ, напилась уже кофею и переодѣвалась.
– Ты смотри, Глаша, все самое лучшее на себя надѣвай, – говорилъ Николай Ивановичъ женѣ. – Здѣсь, братъ, Парижъ, здѣсь первыя модницы, первыя франтихи, отсюда моды-то къ намъ идутъ, такъ ужъ надо не ударить въ грязь лицомъ. А то что за радость, за кухарку какую-нибудь примутъ! Паспорта нашего не взяли, стало быть, не знаютъ, что мы купцы. Да здѣсь, я думаю, и кухарки-то по послѣдней модѣ одѣты ходятъ.
– Да вѣдь мы на выставку сейчасъ поѣдемъ… Вотъ ежели-бы въ театръ… – пробовала возразить Глафира Семеновна.
– Такъ на выставкѣ-то, по всѣмъ вѣроятіямъ, всѣ какъ разряжены! Вѣдь выставка, а ни что другое. Нѣтъ, ужъ ты новое шелковое платье надѣнь, бархатное пальто, визитную шляпку и брилліантовую брошку и брилліантовыя браслетки.
– Зачѣмъ-же это?
– Надѣвай, тебѣ говорятъ, а то за кухарку примутъ. Въ модный городъ, откуда всякіе наряды идутъ, пріѣхали, да вдругъ въ тряпки одѣться! Все лучшее надѣнь. А главное, брилліанты. Да и спокойнѣе оно будетъ, ежели брилліанты-то на себѣ. А то вонъ видишь, паспорта даже въ прописку не взяли, такъ какъ тутъ брилліанты-то въ номерѣ оставлять! У тебя брилліантовъ съ собой больше чѣмъ на четыре тысячи.
– Вотъ развѣ только изъ-за этого…
– Надѣвай, надѣвай… Я дѣло говорю.
Черезъ четверть часа Глафира Семеновна одѣлась.
– Ну, вотъ такъ хорошо. Теперь никто не скажетъ, что кухарка, – сказалъ Николай Ивановичъ. – Вотъ и я брилліантовый перстень на палецъ надѣну. Совсѣмъ готова?
– Совсѣмъ. На выставку поѣдемъ?
– Конечно-же, прямо на выставку. Какъ выставка-то по-французски? Какъ извозчика-то нанимать?
– Алекспозиціовъ.
– Алекспозиціонъ, алекспозиціонъ… Ну, тронемся…
Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна сошли съ лѣстницы. Внизу Николай Ивановичъ опять всячески старался всучить свой паспортъ въ прописку, обращаясь уже на этотъ разъ къ хозяину и хозяйкѣ гостинницы, но тѣ также наотрѣзъ отказались взять:– «се n’est pas nécessaire, monsieur».
– Нѣтъ, ужъ ты что ни говори, а тутъ какая-нибудь штука да есть, что они паспорта отъ насъ не берутъ! – сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, выходя изъ подъѣзда на улицу, и прибавилъ:– Нужно держать ухо востро.
XXVI
– Батюшки! Да тутъ и извозчиковъ нѣтъ. Вотъ въ какую улицу мы заѣхали, – сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, когда они вшли изъ подъѣзда гостинницы. – Какъ теперь выставку-то попасть?
– Языкъ до Кіева доведетъ, – отвѣчала храбро Глафира Семеновна.
– Ты по-французски-то тоже одни комнатныя слова знаешь, или и другія?
– По-французски я и другія слова знаю.
– Да знаешь-ли уличныя-то слова? Вотъ мы теперь на улицѣ, такъ вѣдь уличныя слова понадобятся.
– Еще-бы не знать! По-французски насъ настоящая француженка учила.
Николай Ивановичъ остановился и сказалъ:
– Послушай Глаша, можетъ быть, мы на выставку-то вовсе не въ ту сторону идемъ. Мы вышли направо изъ подъѣзда, а, можетъ быть, надо налѣво.
– Да вѣдь мы только до извозчика идемъ, а ужъ тотъ довезетъ.
– Все-таки лучше спросить. Вонъ надъ лавкой красная желѣзная перчатка виситъ, и у дверей, должно быть, хозяинъ-перчаточникъ съ трубкой въ зубахъ стоитъ – его и спроси.
Напротивъ черезъ узенькую улицу, около дверей въ невзрачную перчаточную лавку, стоялъ въ одной жилеткѣ, въ гарусныхъ туфляхъ и въ синей ермолкѣ съ кисточкой пожилой человѣкъ съ усами и бакенбардами и курилъ трубку. Супруги перешли улицу и подошли къ нему.
– Пардонъ, монсье… – обратилась къ немъ Глафира Семеновна. – Алекспозисіонъ – а друа у а гошъ?
Французъ очень любезно сталъ объяснять дорогу, сопровождая свои объясненія жестами. Оказалось, что супруги не въ ту сторону шли, и пришлось обернуться назадъ. Вышли на перекрестокъ улицъ и опять остановились.
– Кажется, что перчаточникъ сказалъ, что направо, – пробормотала Глафира Семеновна.
– Богъ его вѣдаетъ. Я ничего не понялъ. Стрекоталъ, какъ сорока, – отвѣчалъ мужъ. – Спроси.
На углу была посудная лавка. Въ окнахъ виднѣлись стеклянные стаканы, рюмки. На стулѣ около лавки сидѣла старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ и вязала чулокъ. Опять разспросы. Старуха показала налѣво и прибавила:
– C’est bien loin d’ici, madame. Il faut prendre l’omnibus [8]…
Взяли налѣво, прошли улицу и очутились опять на перекресткѣ другой улицы. Эта улица была уже многолюдная; сновало множество народа, ѣхали экипажи, ломовыя телѣги, запряженныя парой, тащились громадные омнибусы, переполненные пестрой публикой, хлопали, какъ хлопушки, бичи кучеровъ. Магазины уже блистали большими зеркальными стеклами.
– Rue La Fayette… – прочла надпись на углу Глафира Семеновна и прибавила:– Эта улица зовется Рю Лафаетъ. Я помню, что я что-то читала въ одномъ романѣ про Рю Лафаетъ. Эта улица мнѣ знакома. Однако, надо-же взять извозчика. Вонъ порожній извозчикъ въ бѣлой шляпѣ и красномъ жилетѣ ѣдетъ. Николай Иванычъ, крикни его! Мнѣ неловко кричать. Я дама.
– Извозчикъ! – закричалъ Николай Ивановичъ.
– Да что-жъ ты по-русски-то. Надо по-французски.
– Тьфу ты пропасть! Совсѣмъ забылъ, что здѣсь по-русски не понимаютъ. Какъ извозчикъ-то по-французски?
– Коше.
– Да такъ-ли? Кажется, это ругательное слово? Кажется, коше – свинья.
– Свинья – кошонъ, а извозчикъ – коше.
– Вотъ языкъ-то… Коше – извозчикъ, кошонъ – свинья!.. Долго-ли тутъ перепутаться!
– Да кричи-же, Николай Иванычъ!
– Эй, коше! Мусье коше!
– Ну, вотъ, пока ты собирался, его уже взяли. Вонъ какой-то мужчина садится въ коляску. Такъ здѣсь нельзя… И что это у тебя за разсужденія! Еще ѣдетъ, еще ѣдетъ извозчикъ. Кричи.
– Коше! – крикнулъ опять Николай Ивановичъ и махнулъ ему зонтикомъ, но извозчикъ самъ махнулъ ему бичемъ и отвернулся. – Не ѣдетъ. Должно быть, занятъ.
Опять перекрестокъ.
– Рю Лафитъ… – прочитала Глафира Семеновна и прибавила:– Рю, Лафитъ мнѣ по роману знакома. Рю Лафитъ я отлично помню. Батюшки! Да вѣдь въ Рю Лафитъ Анжелика приходила на свиданіе къ Гастону и здѣсь Гастонъ ранилъ Жерома кинжаломъ, – воскликнула она.
– Какая Анжелика? Какой такой Гастонъ? – спросилъ Николай Ивановичъ.
– Ты не знаешь… Это въ романѣ… Но я-то очень хорошо помню. Такъ, такъ… Еще угольщикъ Жакъ Видаль устроилъ ему послѣ этого засаду на лѣстницѣ. Ну, вотъ извозчикъ! Кричи! Кричи!
– Коше! Коше!..
Извозчикъ, котораго кричали, отрицательно покачалъ головой и поѣхалъ далѣе.
– Что за чортъ! Не везутъ! Вѣдь эдакъ, пожалуй, пѣхтурой придется идти, – сказалъ Николай Ивановичъ.
