Текст книги "Наши за границей"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Они двинулись къ станціоннымъ дверямъ. Въ окна виднѣлся буфетъ и снующіе кельнеры.
– Вокзалишка-то неважный, – говорилъ Николай Ивановичъ, переступая порогъ станціоннаго дома. – Я думалъ, что въ Берлинѣ ужъ и не вѣдь какой шикарный вокзалъ. Будешь что-нибудь ѣсть и пить на станціи?
– Какое теперь питье и ѣда! Только-бы скорѣе до постели. Поѣдемъ скорѣе въ гостинницу. Вонъ гостинничный швейцаръ стоитъ и у него на шапкѣ «Готель де-Берлинъ» написано. Поѣдемъ съ нимъ. Навѣрное, у нихъ карета. Онъ намъ и нашъ багажъ выправитъ. Дай ему квитанцію.
– Надо вѣдь еще про саквояжъ и подушки справиться, которые мы въ томъ прежнемъ поѣздѣ оставили. Вѣдь ужъ телеграмму нашу они навѣрное получили.
– Завтра справимся, завтра. Какая теперь справка! Поѣдемъ скорѣй въ гостинницу. Даже и насчетъ багажа можно завтра утромъ. Гдѣ теперь хлопотать! Завтра встанемъ и пошлемъ съ квитанціей. Швейцаръ и насчетъ подушекъ, саквояжей справится. Марья Ивановна говорила, что въ Берлинѣ въ гостинницахъ есть такіе лакеи, которые говорятъ по-русски. Вотъ такому и объяснимъ все основательно.
Николай Ивановичъ подошелъ къ гостинничному швейцару съ надписью на шапкѣ и крикнулъ:
– Готель-де-Берлинъ! Нумеръ? Есть нумера?
Тотъ удивленно посмотрѣлъ на него и спросилъ:
– Was für ein Nummer fragen Sie mein Herr?
– Комнату намъ нужно… Циммеръ, – пояснила Глафира Семеновна.
Швейцаръ встрепенулся.
– Ein Logement wünschen Sie? Ein Zimmer? O, ja, Madame, bitte… Haben Sie Koffer? Bagage?
– Багажъ моргенъ, моргенъ. Шнель инъ готель. Виръ воленъ шляфенъ.
– Bagage kann man bald kriegen. Geben Sie nur die Quittung.
– Нейнъ… Багажъ моргенъ…
– Also, bitte, Madame.
Швейцаръ пригласилъ ихъ слѣдовать за собой.
– Карета у васъ здѣсь, что-ли? – спрашивалъ его Николай Ивановичъ, но швейцаръ не понялъ и смотрѣлъ на него вопросительно. – Глаша! Какъ карета-то по-нѣмецки? Спроси, – обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.
– Вагенъ. Хабензи вагенъ? – задала она вопросъ швейцару.
– O, nein, Madame. Hier ist unweit. Nur zwanzig Schritte.
– Глаша! что онъ говоритъ?
– Говоритъ, что нѣтъ кареты, а про что остальное бормочетъ – кто-жъ его разберетъ.
Кондукторъ вывелъ супруговъ со станціи и повелъ по плохо освѣщенной улицѣ. Это удивило Николая Ивановича.
– Да въ Берлинъ-ли ужъ мы пріѣхали? Не перепутались-ли опять какъ? Чортъ его знаетъ, можетъ быть, кондукторъ и въ насмѣшку намъ навралъ, – говорилъ онъ. – Мнѣ разсказывали, что Берлинъ залитъ газомъ. Кромѣ того, электрическое освѣщеніе. А здѣсь смотри какая темень.
– Берлинъ? – спросила Глафира Семеновна швейцара.
– О, я, мадамъ. Готель де-Берлинъ, – отвѣчалъ швейцаръ, думая, что его спрашиваютъ, изъ какой онъ гостинницы.
– И этотъ отвѣчаетъ, что Берлинъ. Странно. А улица совсѣмъ темная. Только кой-гдѣ фонарикъ блеститъ. Да и народу-то на улицѣ не видать. Ни народу, ни извозчиковъ, – дивился Николай Ивановичъ.
Гостинница была, дѣйствительно, недалеко. Швейцаръ остановился около запертаго, однимъ фонаремъ освѣщеннаго подъѣзда и позвонился. Дверь распахнули. Вышелъ непрезентабельный человѣкъ съ заспаннымъ лицомъ и въ сѣромъ пиджакѣ и повелъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну во второй этажъ показывать комнату.
– Drei mark, – сказалъ онъ.
– Три марки. Это, стало быть, три нѣмецкія полтины, – соображалъ Николай Ивановичъ, оглядывая довольно чистенькую комнату о двухъ кроватяхъ, и отвѣтилъ непрезентабельному человѣку:– Ну, гутъ.
Черезъ полчаса Николай Ивановичъ и Глафстра Семеновна покоились уже крѣпчайшимъ сномъ въ номерѣ «Гостинницы Берлинъ», находящейся на главной улицѣ маленькаго нѣмецкаго городка Диршау. Засыпая, Николай Ивановичъ говорилъ женѣ:
– То-есть такъ радъ, что и сказать не умѣю, что я попалъ, наконецъ, въ Берлинъ.
– И я тоже, – отвѣчала жена.
X
Глафира Семеновна утромъ проснулась первой, открыла глаза, потянулась подъ жиденькимъ пуховикомъ, замѣняющимъ въ Германіи теплое одѣяло, и проговорила:
– Николай Иванычъ, ты не спишь?
Въ отвѣтъ на это послышался легкій всхрапъ и скрипнула кровать. Николай Ивановичъ перевернулся на другой бокъ.
– Коля, вставай. Пора вставать. Смотри, какъ мы проспали: одиннадцатый часъ. Когда-же мы будемъ осматривать городъ? Вѣдь надо умыться, одѣться, чаю напиться, послать за нашимъ багажемъ и отыскать наши саквояжи и подушки. Вѣдь здѣсь, въ Берлинѣ, мы рѣшили пробыть только одинъ день.
Николай Ивановичъ что-то промычалъ, но не пошевелился. Жена продолжала его будить:
– Вставай! Проспишь полъ-дня, такъ много-ли тогда намъ останется сегодня на осмотръ города.
– Сегодня не осмотримъ, такъ завтра осмотримъ. Куда торопиться? Надъ нами не каплетъ, – пробормоталъ мужъ.
– Нѣтъ, нѣтъ, ужъ какъ ты тамъ хочешь, а въ нѣмецкой землѣ я больше одного дня не останусь! Поѣдемъ скорѣй въ Парижъ. Что это за земля, помилуйте! Ни позавтракать, ни пообѣдать нельзя настоящимъ манеромъ безъ телеграммы. Питайся одними бутербродами. Къ сухоѣденію я не привыкла.
Глафира Семеновна быстро встала съ постели и принялась одѣваться. Николай Ивановичъ протянулъ руку къ ночному столику, вынулъ изъ портсигара папиросу, закурилъ ее и продолжалъ лежать, потягиваясь и покрякивая.
– Да и сегодня прошу тебя сдѣлать какъ-нибудь такъ, чтобы намъ здѣсь можно было пообѣдать настоящимъ манеромъ съ говяжьимъ супомъ и горячими бифштексами или котлетами, – просила Глафира Семеновна мужа. – Здѣсь такой обычай, чтобъ обѣдать проѣзжающимъ по телеграммѣ,– ну, пошли имъ въ гостинницу откуда-нибудь телеграмму, закажи обѣдъ – ну, ихъ, пусть подавятся.
– Въ гостинницѣ-то, я думаю, можно обѣдать и безъ телеграммъ. Телеграммы только для станцій на желѣзныхъ дорогахъ, – отвѣчалъ мужъ.
– Все-таки пошли телеграмму. Расходъ не великъ, а по крайней мѣрѣ, тогда пообѣдаемъ навѣрное… Телеграмму я тебѣ сама напишу. Я знаю какъ… «Готель Берлинъ… Дине инъ фиръ уръ» – и потомъ нашу фамилію. Даже и не дине, – поправилась Глафира Семеповна. – Дине – это по-французски, а по-нѣмецки – митагъ. «Митагъ инъ фиръ уръ» – вотъ и все.
– Лучше-же прежде спросить кельнера. Я увѣренъ, что для Берлина телеграммы не надо, – стоялъ на своемъ Николай Ивановичъ.
– Ну, ужъ это спрашивать, такъ навѣрное перепутаешься. Скажутъ – да, а потомъ окажется, что нѣтъ, – и сиди голодомъ. Бѣда заграницей безъ языка. Вотъ ежели-бы мы говорили по-нѣмецки настоящимъ манеромъ…
– Вдвоемъ-то какъ-нибудь понатужимся.
– Намъ и такъ придется много натуживаться. Багажъ надо добывать, саквояжи и подушки разыскать. Да что-жъ ты валяешься-то! Вставай… Смотри, ужъ одиннадцать часовъ!
Глафира Семеновна возвысила голосъ и сдернула съ мужа пуховикъ. Мужъ принялся одѣваться.
Черезъ нѣсколько минутъ супруги умылись, были одѣты и звонили кельнера. Тотъ явился, поклонился и всталъ въ почтительной позѣ.
– Самоваръ, – обратился къ нему Николай Ивановичъ. – А тэ не надо. Тэ у насъ есть. Цукеръ также есть.
Кельнеръ глядѣлъ на него во всѣ глаза и наконецъ спросилъ:
– Thee wünschen Sie, mein Herr?
– Не тэ, а просто самоваръ безъ цукеръ и безъ тэ. Глаша, какъ самоваръ по-нѣмецки.
– Постой… Пусть ужъ просто чай несетъ. Можетъ быть, самоваръ принесетъ?
– Да зачѣмъ-же, ежели у насъ есть свой чай?
– Ничего. Гдѣ тутъ съ нимъ объясняться! Видишь, онъ ничего не понимаетъ изъ нашего разговора. Брингензи тэ на двоихъ. Тэ фюръ цвей.
– Sünschen Sie auch Brod und Butter, Madame? – спросилъ кельнеръ.
Глафира Семеновна поняла и отвѣчала:
– Я… я… Бродъ и бутеръ. Да брингензи цитронъ, брингензи кезе… И бродъ побольше… филь бродъ… Я, Николай Иванычъ, ужасно ѣсть хочу.
Кельнеръ поклонился и сталъ уходить.
– Постойте… Вартензи, – остановила его Глафира Семеновна. – Флейшъ можно брингенъ? Я говядины, Николай Иванычъ, заказываю. Можетъ быть, и принесутъ. Флейшъ брингензи, кальтъ флейшъ.
– Raltsleisch, Madame?
– Кальтъ, кальтъ. Только побольше. Филь…
Явился чай, но безъ самовара. Кипятокъ или, лучше сказать, теплую воду подали въ большомъ молочномъ кувшинѣ.
– А самоваръ? Ферштеензи: самоваръ, – спрашивала Глафира Семеновна. – Самоваръ митъ угли… съ угольями… съ огнемъ… митъ фейеръ, – старалась она пояснить и даже издала губами звуки – пуфъ, пуфъ, пуфъ, изображая вылетающій изъ-подъ крышки самовара паръ.
Кельнеръ улыбнулся.
– Sie wünschen Theemaschine.
– Да, да… Я, я… Тамашине, – подхватила Глафира Семеновна. – Вотъ поди-жъ ты, какое слово забыла. А вѣдь прежде знала. Тэмашине.
– Theemaschine haben wir nicht, Madame. Das wird selten gefragt bei uns.
– Нейнъ?
– Nein, – отрицательно потрясъ головой кельнеръ.
– Извольте видѣть, нѣтъ у нихъ самовара! Ну, Берлинъ! Въ хорошей гостинницѣ даже самовара нѣтъ, тогда какъ у насъ на каждомъ постояломъ дворѣ. Ну, а кипятокъ откуда-же мы возьмемъ? Хейсъ вассеръ?
– Hier, – указалъ кельнеръ на кувшинъ.
– Здѣсь? Да это какой-же кипятокъ! Это просто чуть тепленькая водица. Даже и паръ отъ него не идетъ. Намъ нуженъ кипятокъ, ферштеензи – кипятокъ, хейсъ вассеръ. И наконецъ, тутъ мало. Тутъ и на двѣ чашки для двоихъ не хватитъ, а мы хотимъ филь, много, мы будемъ пить по пяти, по шести чашекъ. Ферштеензи – фюнфъ, зехсъ тассе.
– Брось, Глаша. Ну, ихъ къ лѣшему. Какъ-нибудь и такъ напьемся. Видишь, здѣсь въ Нѣметчинѣ все наоборотъ, все шиворотъ на выворотъ: на перинахъ не спятъ, а перинами покрываются, кипятокъ подаютъ не въ чайникахъ-арбузахъ, а въ молочникахъ, – перебилъ жену Николай Ивановичъ.
– И обѣдаютъ по телеграммамъ, – прибавила та. – Геензи, – кивнула она кельнеру, давая знать, чтобы онъ удалился, но вдругъ вспомнила и остановила его. – Или нѣтъ, постойте. Намъ нужно получить нашъ багажъ со станціи. Багаже бекоменъ. Вотъ квитанція… Хиръ квитанцъ, – подала она кельнеру бумажку. – Манъ какъ?
– O, ja, Madame, – отвѣчалъ кельнеръ, принимая квитанцію.
– Ну, такъ брингензи… Да вотъ еще квитанцъ отъ телеграмма… Виръ хабенъ… – начала Глафира Семеновна, но сейчасъ-же остановилась и, обратясь къ мужу, сказала:– Вотъ тутъ-то я и не знаю, какъ мнѣ съ нимъ объясниться насчетъ нашихъ саквояжей и подушекъ, что мы оставили въ поѣздѣ. Ты ужъ помогай какъ-нибудь. Хиръ телеграмма. Виръ хабенъ въ вагонѣ наши саквояжи и подушки ферлоренъ. То-есть не ферлоренъ, а геляссенъ въ Кенигсбергъ, а саквояжи и подушки фаренъ имъ Берлинъ.
Кельнеръ стоялъ, слушалъ и таращилъ глаза.
– Саквояжи и подушки. Ферштейнъ? – старался пояснить Николай Ивановичъ, снялъ съ постели подушку и показалъ кельнеру.
– Rissen? – спросилъ кельнеръ.
– Вотъ, вотъ… Киссенъ… Въ вагонѣ геляссенъ. Виръ хабенъ геляссенъ и телеграфиренъ.
Кельнеръ взялъ квитанціи отъ багажа и на отправленную телеграмму и удалился.
– Бьюсь объ закладъ, что ничего не понялъ! – воскликнулъ ему вслѣдъ Николай Ивановичъ.
– Какъ не понять! Навѣрное понялъ, – отвѣчала Глафира Семеновна. – Я ему все обстоятельно сказала. Я теперь ужъ многія нѣмецкія слова вспомнила, и говорю лучше, чѣмъ вчера. Да и вообще научилась въ дорогѣ. Это ты только ничему не можешь выучиться.
Она принялась пить чай и истреблять бутерброды съ сыромъ и телятиной. Послышался стукъ въ дверь и кельнеръ вернулся. Въ рукѣ онъ держалъ квитанціи и улыбался.
– Мы сейчасъ разглядѣли въ конторѣ квитанціи. По этимъ квитанціямъ вы можете получить вашъ багажъ и вещи только въ Берлинѣ, а не здѣсь, – сказалъ онъ по-нѣмецки, кладя квитанціи на столъ.
Супруги въ недоумѣніи глядѣли на него и не понимали, что онъ говоритъ.
– Коля, ты не понялъ, что онъ говоритъ? – спросила мужа Глафира Семеновна. – Я рѣшительно ничего не понимаю.
– А мнѣ-то откуда-же понимать, ежели я нѣмецкимъ словамъ въ лавкѣ отъ чухонъ учился.
– Дуракъ! – выбранилась жена и, обратясь и кельнеру, сказала:
– Брингензи, брингензи багаже. Мы заплатимъ.
– Das kann man nient, Madame. Das werden Sie in Berlin kriegen.
– Ну, да, инъ Берлинъ. Вѣдь мы въ Берлинѣ. Биръ инъ Берлинъ, виръ зиценъ инъ Берлинъ. Хиръ Берлинъ?
– Hier îst Dirschau, Madame… Stadt Dirschau…
Глафира Семеновна начала соображать и вспыхнула.
– Какъ Диршау? Какой штатъ Диршау?! – воскликнула она. – Берлинъ!
– Nein, Madame..
Кельнеръ снялъ со стѣны карту гостинницы, поднесъ къ Глафирѣ Семеновнѣ и указалъ на заголовокъ, гдѣ было напечатано по-нѣмецки: Hotel de Berlin in Dirschau. Читать по-нѣмецки Глафира Семеновна умѣла, она прочла и вскрикнула:
– Николай Иванычъ! Да знаешь-ли ты, что мы пріѣхали не въ Берлинъ, а въ какой-то городъ Диршау?
– Да что ты… Неужели?.. – пробормоталъ Николай Ивановичъ, разинулъ ротъ отъ удивленія и сталъ скоблить затылокъ.
XI
– Ну, что-жъ это такое! Вѣдь ужъ это совсѣмъ изъ рукъ вонъ! Вѣдь это ни на что не похоже! – сердилась Глафира Семеновна, всплескивая руками и бѣгая по комнатѣ. – Вотъ ужъ сколько времени ѣдемъ въ Берлинъ, колесимъ, колесимъ и все въ него попасть не можемъ. Второй разъ не въ то мѣсто попадаемъ. Диршау… Какой это такой Диршау? Гдѣ онъ? – остановилась она въ вопросительной позѣ передъ Николаемъ Ивановичемъ.
Тотъ по прежнему сидѣлъ, досадливо кряхтѣлъ и чесалъ затылокъ.
– Николай Иванычъ, я васъ спрашиваю! Что вы идоломъ-то сидите! Гдѣ это такой Диршау? Въ какой онъ такой мѣстности? Можетъ быть, мы опять не по той желѣзной дорогѣ поѣхали?
– Да почемъ-же я-то знаю, матушка! – отвѣчалъ мужъ.
– Однако вы все-таки въ Коммерческомъ училищѣ учились.
– Всего только полтора года пробылъ, да и то тамъ всей моей науки только и было, что я на клиросѣ дискантомъ пѣлъ, да въ классѣ въ стальныя перья игралъ. А ты вотъ четыре года въ пансіонѣ у мадамы по стульямъ елозила, да и то ничего не знаешь.
– Наша наука была дамская: мы танцовать учились, да кошельки бисерные вязать и поздравленія въ Рождество, въ день ангела папенькѣ и маменькѣ писать; такъ откуда-же мнѣ о какомъ-то Диршау знать! Справьтесь-же, наконецъ, какъ намъ отсюда въ Берлинъ попасть! Навѣрное, мы въ какое-нибудь нѣмецкое захолустье заѣхали, потому что здѣсь въ гостинницѣ даже самовара нѣтъ.
– Какъ я справлюсь? Какъ?.. Начнешь справляться – и опять перепутаешься. Вѣдь я ѣхалъ заграницу, такъ на тебя понадѣялся. Ты стрекотала какъ сорока, что и по-французски, и по-нѣмецки въ пансіонѣ училась.
– И въ самомъ дѣлѣ училась, да что-же подѣлаешь, ежели всѣ слова перезабыла. Расчитывайтесь-же скорѣе здѣсь въ гостинницѣ и пойдемъ на желѣзную дорогу, чтобъ въ Берлинъ ѣхать. Съ какой стати намъ здѣсь-то сидѣть.
– Я въ Берлинъ не поѣду, ни за что не поѣду. Чтобъ ей сдохнуть, этой Нѣметчинѣ! Провались она совсѣмъ! Прямо въ Парижъ. Такъ и будемъ спрашивать – гдѣ тутъ дорога въ Парижъ.
– А багажъ-то нашъ? А чемоданы-то наши? А саквояжи съ подушками? Вѣдь они въ Берлинъ поѣхали, такъ надо-же за ними заѣхать. Вѣдь у насъ всѣ вещи тамъ, мнѣ даже сморкнуться не во что.
– Ахъ, чортъ возьми! Вотъ закуска-то! – спохватился Николай Ивановичъ за голову. – Ну, переплетъ! Господи Боже мой, да скоро-ли-же кончатся всѣ эти нѣмецкія мученія! Я увѣренъ, что во французской землѣ лучше и тамъ люди по-человѣчески живутъ. А все-таки надо ѣхать въ Берлинъ, – сказалъ онъ и прибавилъ: – Ну, вотъ что… До Берлина мы только доѣдемъ, возьмемъ тамъ на станціи нашъ багажъ и сейчасъ-же въ Парижъ. Согласна?
– Да какъ-же не согласна-то! Мы только ѣдемъ по Нѣметчинѣ и нигдѣ въ ней настоящимъ манеромъ не останавливаемся, а ужъ и то она мнѣ успѣла надоѣсть хуже горькой рѣдьки. Скорѣй въ Парижъ, скорѣй! По-французски я все-таки лучше знаю.
– Можетъ быть, тоже только «пермете муа сортиръ» говоришь? Такъ эти-то слова и я знаю.
– Что ты, что ты… У насъ въ пансіонѣ даже гувернантка была француженка. Она не изъ настоящихъ француженокъ, но все-таки всегда съ нами по-французски говорила.
Николай Ивановичъ позвонилъ кельнера.
– Сколько гельдъ за все происшествіе? Ви филъ? – спросилъ онъ, указывая на комнату и на сервировку чая. – Мы ѣдемъ въ Берлинъ. Скорѣй счетъ.
Кельнеръ побѣжалъ за счетомъ и принесъ его. Николай Ивановичъ подалъ золотой. Ему сдали сдачи.
– Сколько взяли? – спрашивала Глафира Семеновна мужа.
– Да кто-жъ ихъ знаетъ! Развѣ у нихъ разберешь? Сколько хотѣли, столько и взяли. Вонъ счетъ-то, бери его съ собой. Въ вагонѣ на досугѣ разберешь, ежели сможешь. Скорѣй, Глафира Семеновна! Скорѣй! Надѣвай пальто и идемъ.
Супруги одѣлись и вышли изъ комнаты. Кельнеръ стоялъ и ждалъ подачки на чай.
– Дай ему два-три гривенника. Видишь, онъ на чай ждетъ, – сказала Глафира Семеновна.
– За что? За то, что вмѣсто Берлина облыжно въ какой-то паршивый Диршау заманилъ? Вотъ ему вмѣсто чая!
И Николай Ивановичъ показалъ кельнеру кулакъ.
– Mein Herr! Was machen Sie! – попятился кельнеръ.
– Нечего: мейнъ херъ! Не заманивай. Мы явственно спрашивали. Берлинъ-ли это или не Берлинъ.
– Да вѣдь не у него, а у швейцара.
– Одна шайка. Проѣзжающихъ тутъ у нихъ нѣтъ – вотъ они и давай надувать народъ.
Глафира Семеновна однако сжалилась надъ кельнеромъ, обернулась и сунула ему въ руку два «гривенника».
Вышли на подъѣздъ. Кланялся швейцаръ, ожидая подачки.
– Я тебя, мерзавецъ! – кивнулъ ему Николай Ивановичъ. – Ты благодари Бога, что я тебѣ бока не обломалъ.
– Да брось. Ну, чего тутъ? Вѣдь нужно будетъ у него спросить, гдѣ тутъ желѣзная дорога, по которой въ Берлинъ надо ѣхать, – остановила мужа Глафира Семеновна, сунула швейцару два «гривенника» и спросила: – Во истъ ейзенбанъ инъ Берлинъ?
– Это здѣсь, мадамъ. Это недалеко. Дорога въ Берлинъ та-же самая, по которой вы къ намъ пріѣхали, – отвѣчалъ швейцаръ по-нѣмецки, указывая на виднѣющееся въ концѣ улицы сѣренькое зданіе.
– На ту-же самую станцію указываетъ! – воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Вретъ, вретъ, Глаша, не слушай. А то опять захороводимся.
– Да вѣдь мы на станціи-то опять спросимъ. Спросимъ и провѣримъ. Языкъ до Кіева доведетъ.
– Насъ-то онъ что-то не больно-то доводитъ. Ну, двигайся.
Они шли по улицѣ по направленію къ станціонному дому.
– Ахъ, кабы по дорогѣ какого-нибудь бродячаго торговца-татарина встрѣтить и у него носовой платокъ купить, а то мнѣ даже утереться нечѣмъ.
– Утрешься и бумажкой.
По дорогѣ однако былъ магазинъ, гдѣ на окнѣ лежали носовые платки. Супруги зашли въ него и купили полдюжины платковъ. Пользуясь случаемъ, Глафира Семеновна и у приказчика въ магазинѣ спросила, гдѣ желѣзная дорога, по которой можно ѣхать въ Берлинъ. Приказчикъ, очень учтивый молодой человѣкъ, вывелъ супруговъ изъ магазина на улицу и указалъ на то-же зданіе, на которое указывалъ и швейцаръ.
– Видишь, стало-быть, швейцаръ не совралъ, – отнеслась къ мужу Глафира Семеновна.
На станціи опять разспросы словами и пантомимами. Кой-какъ добились, что поѣздъ идетъ черезъ полтора часа.
– Ой, врутъ! Ой, надуваютъ! Ужъ такое это нѣмецкое сословіе надувательное! – говорилъ Николай Ивановичъ. – Ты, Глаша, спроси еще.
И опять разспросы. Отвѣтъ былъ тотъ-же самый.
– Да поняла-ли ты настоящимъ манеромъ? – все сомнѣвался Николай Ивановичъ.
– Да какъ-же не понять-то. Три человѣка часы вынимали и прямо на цифры указывали, когда поѣздъ въ Берлинъ идетъ. Вѣдь я цифры-то знаю.
– Да въ Берлинъ-ли? Не заѣхать-бы опять въ какой-нибудь новый Диршау…
– Въ вагонѣ будемъ спрашивать.
Промаячивъ на станціи полтора часа и все еще разспрашивая у каждаго встрѣчнаго о поѣздѣ въ Берлинъ, супруги, наконецъ, очутились въ вагонѣ. Ихъ усадилъ какой-то сердобольный желѣзнодорожный сторожъ, видя ихъ замѣшательство и безпокойное бѣганье по вокзалу.
– Да инъ Берлинъ-ли? – снова спросилъ Николай Ивановичъ, суя ему въ руку два «гривенника». – Виръ Берлинъ?
– Berlin, Berlin. Direct nach Berlin, – отвѣтилъ сторожъ.
Поѣздъ тронулся.
– Доѣдемъ до Берлина, никуда не попадая, – свѣчку въ рубль поставлю, – произнесъ Николай Ивановичъ.
– Ахъ, дай-то Богъ! – пробормотала Глафира Семеновна и украдкой перекрестилась.
XII
Путь отъ Диршау до Берлина Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна проѣхали безъ особенныхъ приключеній. Они ѣхали въ вагонѣ прямого сообщенія, и пересаживаться имъ уже нигдѣ не пришлось. Поѣздъ летѣлъ стрѣлой, останавливаясь на станціяхъ, какъ и до Диршау, не болѣе одной-двухъ минутъ, но голодать имъ не пришлось. Станціонные мальчики-кельнеры разносили по платформѣ подносы съ бутербродами и стаканы пива и совали ихъ въ окна вагоновъ желающимъ. Глафира Семеновна, отличающаяся вообще хорошимъ аппетитомъ, набрасывалась на бутерброды и набивала ими ротъ во все время пути. Николай Ивановичъ пилъ пиво, гдѣ только можно, залпомъ проглатывая по большому стакану, а иногда и по два, и значительно повеселѣлъ и даже разъ вступилъ въ разговоръ съ какимъ-то нѣмцемъ о солдатахъ. Разговоръ начался съ того, что Николай Ивановичъ кивнулъ женѣ на партію прусскихъ солдатъ, стоящихъ группою на какой-то станціи, и сказалъ:
– Глаша, смотри, какіе нѣмецкіе-то солдаты маленькіе, худенькіе, совсѣмъ въ родѣ какъ-бы лимонскій скотъ. Нашъ казакъ такихъ солдатъ пятокъ штукъ одной рукой уберетъ.
Сидѣвшій противъ Николая Ивановича угрюмый нѣмецъ, усердно посасывающій сигару, услыхавъ въ русскомъ разговорѣ слова «солдатъ» и «казакъ», тотчасъ-же отъ нечего дѣлать спросилъ его но-нѣмецки:
– А у васъ въ Россіи много солдатъ и казаковъ?
Николай Ивановичъ, тоже понявшій изъ нѣмецкой фразы только слова «Russland, Soldaten и Hosaten», воскликнулъ:
– У насъ-то? Въ Руссландъ? Филь, филь… Такъ филь, что просто ужастя. И солдатъ филь, и казаковъ филь. И нашъ казакъ нешто такой, какъ ваши солдаты? У васъ солдаты тоненькіе, клейнъ, ихъ плевкомъ перешибить, а нашъ казакъ – во!.. – сказалъ онъ, поднялся съ дивана и показалъ руку до потолка. – Кулачище у него – во, въ три пуда вѣсомъ.
Николай Ивановичъ сложилъ руку въ кулакъ и поднесъ его нѣмцу чуть не подъ носъ. Нѣмецъ, понявъ такъ, что этимъ кулакомъ Николай Ивановичъ хочетъ показать, что въ случаѣ войны русскіе такъ сожмутъ въ кулакъ нѣмцевъ, пожалъ плечами и, пробормотавъ: «Ну, это еще Богъ знаетъ», умолкъ и прекратилъ разговоръ. Николай-же Ивановичъ, воспламенившись разговоромъ, не унимался и продолжалъ доказывать силу казака.
– Вашъ солдатъ нешто можетъ столько шнапсъ тринкенъ, сколько нашъ казакъ будетъ тринкенъ? Вы, нѣмцы, биръ тринкенъ можете филь, а чтобъ шнапсъ тринкенъ васъ на это нѣтъ. Что русскому здорово, то нѣмцу смерть. Нашъ казакъ вотъ такой глясъ шнапсъ тринкенъ можетъ, изъ котораго дейчъ меншъ биръ тринкенъ, и нашъ руссишъ меншъ будетъ ни въ одномъ глазѣ… А вашъ дейчъ меншъ подъ лавку свалится, у него подмикитки ослабнутъ. У насъ щи да кашу ѣдятъ, а у васъ супъ брандахлыстъ да колбасу; нашъ солдатъ чернымъ-то хлѣбомъ напрется, такъ двоихъ-троихъ дейчъ меншъ свалитъ, а вашъ дейчъ солдатъ на бѣлой булкѣ сидитъ. Оттого нашъ руссишъ солдатъ и силенъ. Ферштейнъ?
Нѣмецъ молчалъ и улыбался. Николай Ивановичъ продолжалъ:
– Съ вашей ѣды силы не нагуляешь. Мы вотъ въ вашемъ Кенигсбергѣ вздумали поѣсть, эссенъ, и намъ подали котлеты меньше куринаго носа; а у насъ коммензи въ трактиръ Тѣстова въ Москвѣ, такъ тебѣ котлету-то словно отъ слона выворотятъ. Ваши котлеты клейнъ, а наши котлеты гросъ.
Въ довершеніе всего, Николай Ивановичъ сталъ разсказывать нѣмцу о казацкой ловкости на конѣ и даже сталъ показывать въ вагонѣ нѣкоторые пріемы казацкой джигитовки.
– А у васъ, у дейчъ солдатъ – ничего этого нѣтъ, – закончилъ онъ и отеръ платкомъ выступившій на лбу потъ.
– Да что ты ему разсказываешь-то, – замѣтила мужу Глафира Семеновна. – Вѣдь онъ все равно по-русски не понимаеть.
– Да вѣдь я съ нѣмецкими словами, такъ какъ же не понять! Не бойся, понялъ, – подмигнулъ Николай Ивановичъ. – Понялъ и умолкъ, потому чувствуетъ, что я правду…
Вечеромъ пріѣхали въ Берлинъ. Поѣздъ, проходя надъ улицами и минуя громадные дома съ вывѣсками, въѣхалъ, наконецъ, въ блестяще освѣщенный электричествомъ вокзалъ и остановился.
– Вотъ онъ, Берлинъ-то! – воскликнулъ Никола Ивановичъ. – Тутъ ужъ, и не спрашивая, можно догадаться, что это Берлинъ. Смотри, въ вокзалѣ какая толкотня. Словно въ Нижнемъ во время ярмарки подъ главнымъ Домомъ, – обратился онъ къ женѣ. – Ну, выходи скорѣй изъ вагона, а то дальше куда-нибудь увезутъ.
Они вышли изъ вагона.
– Багаже гдѣ можно взять? Багаже? – сунулъ Николай Ивановичъ какому-то сторожу квитанцію.
– Weiter, mein Herr, – отмахнулся тотъ и указалъ куда-то рукой.
– Багаже… – сунулся Николай Ивановичъ другому сторожу, и опять тотъ-же отвѣтъ.
Пришлось выйти къ самому выходу изъ вокзала. Тамъ около дверей стояли швейцары гостинницъ съ мѣдными бляхами на фуражкахъ, и приглашали въ себѣ путешественниковъ, выкрикивая названіе своей гостинницы. Одинъ изъ такихъ швейцаровъ, заслыша русскій разговоръ Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, прямо обратился къ нимъ на ломаномъ русскомъ языкѣ:
– Въ нашъ готель говорятъ по-русски. Въ нашъ готель первая рангъ комната отъ два марка до двадцать марка!
– Глаша! слышишь! По-русски болтаетъ! – радостно воскликнулъ Николай Ивановичъ и чуть не бросился къ швейцару на шею:– Голубчикъ! Намъ багажъ надо получить. По-нѣмецки мы ни въ зубъ, и ужъ претерпѣли въ дорогѣ отъ этого, яко Іовъ многострадальный! Три нѣмецкихъ полтинника на чай, выручи только откуда-нибудь багажъ.
– Можно, можно, ваше превосходительство. Давайте вашъ квитунгъ и садитесь въ наша карета, – отвѣчалъ швейцаръ.
– Вотъ квитанція. Да, кромѣ того, надо саквояжи и подушки получить. Мы растерялись въ дорогѣ и забыли въ вагонѣ всѣ наши вещи.
Николай Ивановичъ передалъ швейцару происшествіе съ саквояжами.
– Все сдѣлаю. Садитесь прежде въ наша карета, – приглашалъ швейцаръ.
– Да намъ не нужно кареты, мы не останемся въ Берлинѣ; мы побудемъ на вокзалѣ и въ Парижъ поѣдемъ. Намъ не нужно вашей гостинницы, – отвѣчала Глафира Семеновна.
– Тогда я не могу дѣлать вашъ коминссіонъ. Я служу въ готель.
Швейцаръ сухо протянулъ квитанцію обратно.
– Да ужъ дѣлайте, дѣлайте! Выручайте багажъ и вещи! Мы поѣдемъ къ вамъ въ гостинницу воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Чортъ съ Глаша! Остановимся у нихъ въ гостинницѣ и переночуемъ ночку. Къ тому-же, теперь поздно. Куда ѣхать, на ночь глядя? Очень ужъ я радъ, что попался человѣкъ, который по-русски-то говоритъ, – уговаривалъ онъ супругу и прибавилъ швейцару. – Веди, веди, братъ, насъ въ твою карету!
Черезъ четверть часа супруги ѣхали по ярко освѣщеннымъ улицамъ Берлина въ гостинницу.
– Не поѣзжай къ нимъ въ гостинницу – ни подушекъ, ни саквояжей своихъ не выручили-бы и опять какъ нибудь перепутались-бы. Безъ языка бѣда, – говорилъ Николай Ивановичъ, сидя своихъ вещей.
XIII
– Ну, ужъ ты какъ хочешь, Николай Ивановичъ, а я здѣсь въ Берлинѣ больше одной ночи ни за что не останусь. Чтобъ завтра-же въ Парижъ ѣхать! Съ первымъ поѣздомъ ѣхать, – говорила Глафира Семеновна – Нѣмецкая земля положительно намъ не во двору. Помилуйте, что это за земля такая, гдѣ куда ни сунешься, навѣрное не въ то мѣсто попадешь.
– Да ужъ ладно, ладно, завтра поѣдемъ, – отвѣчалъ Николай Ивановичъ. – Пиво здѣсь хорошо. Только изъ-за пива и побывать стоитъ. Пива сегодня попьемъ въ волю, а завтра поѣдемъ.
– Я даже и теперь-то сомнѣваюсь, туда-ли мы попали, куда слѣдуетъ.
– То-есть какъ это?
– Да въ Берлинъ-ли?
– Ну, вотъ! Какъ-же мы иначе багажъ-то нашъ получили-бы? Какъ-же забытые-то въ вагонѣ саквояжи и подушки выручили-бы? Вѣдь они до Берлина были отправлены.
– Все можетъ случиться.
– Однако, ты видишь, по какимъ мы богатымъ улицамъ ѣдемъ. Все газомъ и электричествомъ залито.
– А все-таки ты спроси у швейцара-то еще разъ – Берлинъ-ли это?
Николай Ивановичъ поднялъ стекло кареты и высунулся къ сидящему на козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, швейцару.
– Послушайте… Какъ васъ? Мы вотъ все сомнѣваемся, Берлинъ-ли это?
– Берлинъ, Берлинъ. Вотъ теперь мы ѣдемъ по знаменитая улица Unter ben Linden, Подъ Липами, – отвѣчалъ швейцаръ.
– Что-жъ тутъ знаменитаго, что она подъ липами? У насъ, братъ, въ Петербургѣ этихъ самыхъ липъ на бульварахъ хоть отбавляй, но мы знаменитыми ихъ не считаемъ. Вотъ Бисмарка вашего мы считаемъ знаменитымъ, потому въ какой журналъ или газету ни взгляни – вездѣ онъ торчитъ. Гдѣ онъ тутъ у васъ сидитъ-то, показывай. Въ натурѣ на него все-таки посмотрѣть любопытно.
– Fürst Бисмаркъ теперь нѣтъ въ Берлинѣ, господинъ.
– Самаго-то главнаго и нѣтъ. Ну, а гдѣ у васъ тутъ самое лучшее пиво?
– Пиво вездѣ хорошо. Лучше берлинскій пиво нѣтъ. Вотъ это знаменитый Бранденбургеръ-Торъ, – указывалъ швейцаръ.
– По-нашему, Тріумфальныя ворота. Такъ. Это, братъ, есть и у насъ. Этимъ насъ не удивишь. Вы вотъ ихъ за знаменитыя считаете, а мы ни за что не считаемъ, такъ что даже и стоятъ-то они у насъ въ Петербургѣ на краю города, и мимо ихъ только быковъ на бойню гоняють. Скоро пріѣдемъ въ гостинницу?
– Сейчасъ, сейчасъ, ваше превосходительство.
Карета остановилась около ярко освѣщеннаго подъѣзда гостинницы. Швейцаръ соскочилъ съ козелъ, сталъ высаживать изъ кареты Николая Ивановича и Глафиру Семеновну и ввелъ ихъ въ притворъ. Второй швейцаръ, находившійся въ притворѣ позвонилъ въ объемистый колоколъ. Гдѣ-то откликнулся колоколъ съ болѣе нѣжнымъ тономъ. Съ лѣстницы сбѣжалъ кельнеръ во фракѣ.
– Sie münschen ein Zimmer, mein Herr?
– Я, я… Только не грабить, а брать цѣну настоящую, – отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
– Der Herr spricht nicht deutsch, – кивнулъ швейцаръ кельнеру и, обратясь къ Николаю Ивановичу, сказалъ:– За пять марокъ мы вамъ дадимъ отличная комната съ двѣ кровати.
– Это, то-есть, за пять полтинниковъ, что-ли? Ваша нѣмецкая марка – полтинникъ?
– Немножко побольше. Пожалуйте, мадамъ… Прошу, господинъ.
Супруги вошли въ какую-то маленькую комнату. Швейцаръ захлопнулъ стеклянную дверь. Раздался электрическій звонокъ, потомъ легкій свистокъ и комната начала подниматься, уходя въ темноту.
– Ай, ай! – взвизгнула Глафира Семеновна. – Николай Иванычъ! Голубчикъ! Что это такое? – ухватилась она за мужа, трясясь какъ въ лихорадкѣ.
– Это, мадамъ, подъемный машинъ, – отвѣчалъ голосъ швейцара.
– Не надо намъ, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюся… Впотьмахъ еще. Богъ знаетъ что сдѣлается… Выпустите…
– Какъ можно, мадамъ… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.
– Николай Иванычъ! Да что-жъ ты молчишь, какъ истуканъ!
Николай Ивановичъ и самъ перепугался. Онъ тяжело отдувался и, наконецъ, проговорилъ:
– Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь доѣдемъ.
Черезъ минуту подъемная машина остановилась, и швейцаръ распахнулъ дверцу и сказалъ: «прошу, мадамъ»
– Тьфу ты, чтобъ вамъ сдохнуть съ вашей проклятой машиной! – плевался Николай Ивановичъ, выходя на площадку лѣстницы и выводя жену. – Сильно перепугалась?.
– Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и не вѣдь куда насъ тащатъ. Мѣсто чужое, незнакомое, вокругъ все нѣмцы… Думаю, вотъ-вотъ въ темнотѣ за горло схватятъ.
– Мадамъ, здѣсь отель первый рангъ, – вставилъ замѣчаніе швейцаръ, какъ-бы обидѣвшись.
– Плевать я хотѣла на вашъ рангъ! Вы прежде спросите, желаютъ-ли люди въ вашей чортовой люлькѣ качаться. Вамъ только-бы деньги съ проѣжающихъ за ваши фокусы сорвать. Не плати имъ, Николай Иванычъ, за эту анаѳемскую клѣтку, ни чего не плати…
