Текст книги "Пустышка. Что Интернет делает с нашими мозгами"

Автор книги: Николас Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Важнее всего, что нынешние споры позволяют нам чётко понять, что все книги в мире определённо будут оцифрованы и что, скорее всего, это произойдёт достаточно быстро. Споры относительно Google Book Search не имеют ничего общего с тем, нужно ли сканировать напечатанные книги и формировать из них единую базу данных. Основной спор идёт вокруг контроля над этой базой данных и её коммерческого использования. Вне зависимости от того, станет ли Google единственным владельцем того, что Дарнтон называет «крупнейшей библиотекой в мире», эта библиотека, несомненно, будет создана. А её цифровые книги, поступающие через Интернет в любую библиотеку мира, в какой-то момент заменят многие из физических книг, хранящихся на полках. Практические преимущества того, что книги можно находить в Сети и осуществлять поиск по их содержимому, столь велики, что против этой идеи сложно подобрать хоть какие-то весомые аргументы. Оцифровка старых книг, равно как и древних свитков или других документов, уже открывает широкие пути для исследования прошлого. Некоторые даже говорят о «втором Ренессансе» исторических открытий. Дарнтон полагает, что «оцифровка – это необходимость и долг».

Но даже неизбежность превращения процесса перелистывания книг в процесс изучения онлайн не должна мешать нам оценивать побочные эффекты. Для того чтобы книгу можно было обнаружить или найти в Сети, она должна перестать существовать как единое целое. Мы приносим в жертву связность текста, линейность аргументации или повествования на протяжении многих страниц. Мы отказываемся от того, что делали римские ремесленники, сшивая страницы первых кодексов.

Мы также жертвуем и тишиной как «частью смысла» этого кодекса. Страница или отрывок текста в Google Book Search окружены ссылками, инструментами, указателями и рекламой, и читатели, и без того страдающие от фрагментированного внимания, легко отвлекаются на все эти элементы.

Google, верящая в эффективность как абсолютное благо и старающаяся «максимально быстро впустить и выпустить потребителей», полагает, что подобная «расшивка» книги является благом и отнюдь не злом. Менеджер проекта Google Book Search Адам Мэтс соглашается с тем, что «книги часто живут своей трепещущей жизнью вне онлайн-пространства», но при этом полагает, что они способны «жить ещё более восхитительной жизнью в онлайне» . Что значит для книги жить более восхитительной жизнью? Возможность быстрого поиска – лишь начало. По словам Google, компания хочет обрести возможность «нарезать и перемешивать» содержание цифровых книг, «заниматься расстановкой ссылок, агрегацией и обменом,

вполне привычными для веб-контента, но «практически невозможными в отношении физических книг». Компания уже представила инструмент для разрезания и склейки контента, который «позволяет легко вырезать отрывки из книг, не защищённых авторским правом, а затем размещать их в блоге или на веб-сайте». Она также запустила сервис под названием Popular Passages, способный выделять краткие выдержки из книг, которые цитируются наиболее часто, а для некоторых книг позволяет сделать «словесное облако», позволяющее читателю, по словам компании, «изучить книгу за то секунд». Было бы глупо жаловаться на такие инструменты. Они, безусловно, полезны. Однако их наличие также показывает, что для Google истинной ценностью книги является не её целостность как литературного труда, а наличие массива информации для обработки. Великую библиотеку, которую так торопится создать Google, не стоит путать с библиотеками, известными нам до настоящего времени. Это не библиотека книг. Это библиотека фрагментов.

Проблема состоит в том, что усилия, прилагаемые Google к тому, чтобы сделать процесс чтения максимально эффективным, подрывают основные принципы эффективности, ставшие нам доступными благодаря книгам. Освободив нас от борьбы с декодированием текста, письменность (на папирусе или бумаге) позволила нам стать глубокими читателями, концентрировать внимание, а наш мозг научиться интерпретировать смысл читаемого. Что касается текста на экране, то мы, как и прежде, способны быстро декодировать текст (сегодня мы умеем читать быстрее, чем когда-либо), однако не способны давать глубокую и личную оценку тексту или улавливать все его нюансы. Вместо этого мы стремимся к следующему кусочку информации, затем к другому и так далее. Вместо поиска истинного смысла мы начинаем заниматься поисками «релевантного контента».

В городе Конкорде, штат Массачусетс, стояло тёплое летнее утро. На дворе был 1844 год. Начинающий писатель по имени Натаниэль Готорн сидел на небольшой поляне в лесу, в тихом месте, известном в городке под названием Сонная Лощина. Погрузившись в свои мысли, он впитывал в себя происходившее вокруг. Он находился в состоянии, которое Эмерсон, лидер движения трансценденталистов Конкорда, восемью годами раньше называл «состоянием прозрачных глаз». Позднее он записал в своём дневнике, что видел, как «солнце пробивается сквозь тени, а тени скрывали солнечные лучи, а приятные размышления сочетали в себе и задумчивость, и веселье». Он чувствовал дуновение ветра «как нежнейший вздох, наполненный духовной силой. Казалось, он со всей своей мягкой и эфирной прохладой проходит сквозь все препятствия и хранит в себе извечный дух, дрожащий и колеблющийся в состоянии вечного восторга». Готорн почувствовал в ветерке привкус «аромата белой сосны». Он слышал «бой часов в деревне» и «косарей, где-то далеко точащих свои косы», но и эти «звуки труда, слышные издалека, лишь подчёркивали тишину и спокойствие, окружавшие человека, погружённого в спокойствие своих размышлений».

Внезапно его задумчивость прервалась:

Но, слушай! Раздался свисток локомотива – долгий и невыносимо резкий крик, нарушающий гармонию на многие километры вокруг. Он рассказывал историю о занятых жителях больших городов, обычно проводивших время на залитых солнцем улицах, которые вдруг решили провести день в деревне, короче, о беспокойстве как оно есть. Так что в этом поразительном крике не было ничего удивительного – ведь с ним в дремоту вторгался весь шумный мир.

Лео Маркс открывает свою классическую книгу «Машина в саду: техника и идеал сельской жизни в Америке», написанную в 1964 году и посвящённую изучению влияния технологии на американскую культуру, с рассказа об утре Готорна в Сонной Лощине. По словам Маркса, истинным объектом писателя является «ландшафт души» и, в частности, «контраст между двумя состояниями сознания». Тихая поляна в лесу обеспечивает одинокому мыслителю «изоляцию от какого-либо вторжения», защищённое место для размышлений. Шумное прибытие поезда, наполненного занятыми людьми, создаёт «психический диссонанс, связанный с началом индустриализации»45. Созерцательное мышление подавляется шумом и суетой механистического мира.

В том внимании, которое Google и другие интернет-компании уделяют эффективности информационного обмена как ключевого условия интеллектуального прогресса, нет ничего нового. Эта тема активно обсуждалась и обдумывалась ещё со времён Промышленной революции. Точка зрения интернет-компаний отражает твёрдое и последовательное противостояние точке зрения американских трансценденталистов, а ранее, и европейских романтиков, считавших, что истинное просветление приходит только через самосозерцание и самоанализ. Напряжённые отношения между двумя

точками зрения представляют собой, по мнению Маркса, выражение более широкого конфликта между «машиной» и «садом» – индустриальным и пасторальным идеалами, – который играл столь важную роль в формировании современного общества.

Готорн понимал, что когда речь заходит об интеллекте, то индустриальный идеал эффективности может представлять смертельную угрозу для пасторальной идеи созерцательной мысли. Это не означает, что стремление к быстрому поиску и получению информации является чем-то плохим. Отнюдь нет. Развитие всестороннего мышления требует как способности найти и быстро обработать большие объёмы информации, так и способности к размышлениям. Человеку нужно время и для эффективного сбора данных, и для неэффективного созерцания, и для управления машиной, и для того, чтобы просто сидеть в саду, сложа руки. Нам необходимо работать в развиваемом Google «мире цифр», но при этом у нас должна быть возможность возвращаться в Сонную Лощину. Основная проблема нашего времени состоит в том, что мы теряем способность сохранять баланс между этими двумя не похожими друг на друга состояниями мышления. Наш ум находится в процессе бесконечного движения.

Превратив наше литературное мышление в основной тип мышления, пресс Гутенберга запустил процесс, который в наши дни может сделать литературное мышление ненужным. Когда книги и периодические издания заполонили рынок, люди впервые почувствовали информационную перегрузку. Роберт Бертон в своём шедевре 1628 года под названием «Анатомия меланхолии» описывал «хаос и неразбериху в книгах», с которой сталкивался читатель XVII века: «Книги подавляют нас, наши глаза устают от чтения, а пальцы – от перелистывания страниц». За несколько лет до него, в 1600 году другой британский писатель, Барнаби Рич жаловался, что «одной из величайших болезней нашего времени является огромное количество книг, которые настолько переполняют мир, что мы не в состоянии переварить обилие праздной информации, окружающей нас и возникающей ежедневно».

С тех пор проблема стала ещё острее – мы неустанно ищем всё новые пути для того, чтобы навести порядок в информационной путанице, в которой оказываемся каждый день. На протяжении столетий основные методы личного управления информацией были простыми, механическими и идиосинкразическими: информация раскладывалась по папкам, расставлялась по полкам в алфавитном порядке. Мы создавали аннотации и комментарии, списки и каталоги, а также эмпирические правила. Существовали более сложные, но всё равно, в основном, ручные механизмы для сортировки информации, которые можно было найти в библиотеках, университетах, а также в коммерческих и государственных организациях. В течение XX века по мере нарастания информационного потока и развития технологий обработки данных методы и инструменты как личного, так и корпоративного управления информацией стали значительно более сложными, систематичными и подверглись автоматизации. Мы начали поиски машины, способной избавить нас от информационной перегрузки и решить связанные с ней проблемы.

Ванневар Буш в своей широко обсуждавшейся статье «Как мы можем мыслить», опубликованной в журнале Atlantic Monthly в 1945 году, указал на основной признак современного подхода к управлению информацией, буш, инженер-электрик, работавший в годы Второй мировой войны научным советником Франклина Рузвельта, был обеспокоен тем, что прогресс идёт рука об руку с неспособностью учёных находиться в курсе информации, связанной с их работой. Объём новых публикаций, по его словам, «значительно превосходил способность человека ими пользоваться. Человечество с огромной скоростью обретает новый опыт, а средства, которые мы используем для того, чтобы пройти через нескончаемый лабиринт в направлении важной информации, остаются примерно теми же, что и во времена парусных кораблей».

Однако технологическое решение проблемы информационной перегрузки было, по мнению Буша, не за горами: «В нашем мире уже появились недорогие и надёжные комплексные устройства, и одно из них наверняка решит эту проблему». Он выступил с идеей персональной машины для каталогизации информации, которую назвал термином тетех и которая могла оказаться полезной не только для учёных, но и для всех, «использующих логические процессы мышления». По словам Буша, тетех, стоящий на рабочем столе, «будет представлять собой устройство, в котором человек хранит [в сжатом виде] все свои книги, записи и результаты общения. Это устройство является механическим, поэтому получение информации из него будет быстрым и гибким». В верхней части устройства должны были находиться «полупрозрачные экраны», на которые могли проецироваться изображения, хранящиеся в памяти устройства. Для навигации по базе данных должны были использоваться «клавиатура и набор кнопок и рычагов». «Основным свойством» этого механизма должно было стать «создание ассоциативных индексов» для связи между собой различных элементов информации: «каждый из них можно будет автоматически и по усмотрению владельца связывать с другими». Буш подчёркивал, что этот процесс «связывания двух вещей воедино» является крайне важным.

Придумав mеmех, Буш фактически предвосхитил появление и персонального компьютера, и гипермедийной системы Всемирной паутины. Его статья послужила источником вдохновения для множества разработчиков первых персональных компьютеров и программного обеспечения, в том числе для таких новаторов в области гипертекста, как знаменитый компьютерный инженер Дуглас Энгельбарт и изобретатель HyperCard's Билл Аткинсон. Но несмотря на то, что фантазии Буша нашли своё реальное воплощение, причём в размерах, недоступных пониманию его современников (в сущности, мы все окружены потомками тетех), проблема, которую было призвано решить его изобретение, то есть информационная перегрузка, никуда не исчезла. Более того, она значительно усугубилась. По наблюдению Дэвида Леви, «развитие персональных цифровых информационных систем и повсеместное использование гипертекста привело не к решению проблемы, выявленной Бушем, а к её усложнению»48.

Если оглянуться назад, то причина этой неудачи кажется вполне очевидной. За счёт значительного снижения затрат на создание, хранение и обмен информацией компьютерные сети предоставили нам доступ к значительно большим объёмам информации, чем когда-либо раньше. А мощные инструменты поиска, фильтрации и распределения информации, созданные компаниями типа Google, навсегда обеспечили нас информацией, представляющей немедленный интерес, причём в объёмах куда больших, чем может выдержать наш мозг. По мере улучшения технологий обработки данных и повышения точности наших инструментов поиска и фильтрации поток важной для нас информации лишь усиливается. Мы получаем доступ к значительно большему объёму интересующих нас данных. Информационная перегрузка превратилась в постоянную составляющую нашей жизни, а наши попытки справиться с ней лишь усугубляют ситуацию. Единственный способ решить эту проблему состоит в том, чтобы начать сканировать информацию и «скользить по верхам» – и ещё больше полагаться на эти прекрасные и быстро откликающиеся машины, которые и являются источником проблемы. Сегодня нам доступно «больше информации, чем когда-либо раньше, – пишет Леви, – но у нас остаётся всё меньше времени на то, чтобы ею воспользоваться, а в особенности,

хорошенько подумать о том, как воспользоваться ею наилучшим для нас образом». Завтра дела окажутся ещё хуже.

Когда-то все понимали, что лучший фильтр человеческой мысли – это время. «Лучшие правила чтения подсказывает нам природа, а не механика», – писал Эмерсон в своём эссе «Книги» в 1858 году. Каждый писатель был обязан представлять «свои труды внимательному уху Времени, сидящего на троне и оценивающего их, а затем через десять лет оставляющего нам всего одну страницу из десятка миллионов. А затем Время вновь начинает оценивать труды, просеивая их с помощью ветров времени и вновь делая свой потрясающий выбор того, что можно будет вновь опубликовать через двадцать или сто лет!»50 У нас больше нет терпения, чтобы ждать, пока время медленно и терпеливо отделит зёрна от плевел. В каждый момент времени мы тонем в информации, представляющей для нас немедленный интерес, и просто вынуждены полагаться на автоматические фильтры, отдающие предпочтение самому новому и популярному. В Сети ветры различных мнений, дующие со всех сторон, превращаются в водоворот.

После того как поезд изрыгнул свой груз деловых людей и покинул станцию Конкорд, окутанный клубами дыма Готорн безуспешно попытался вернуться к своему состоянию глубокой концентрации. Заметив под ногами муравейник, он, «подобно злому гению», насыпал на него несколько песчинок, заблокировав вход. Он заметил, как «один из обитателей», закончив «личное или общее дело», пытался осознать, что произошло с его домом: «Что за удивление, что за спешка, что за смятение были заметны в каждом его движении! Сколь необъяснимым должно было казаться ему зло, совершившее этот поступок!» Однако вскоре Готорн отвлёкся от мучений муравья. Заметив изменения в мерцании солнечного света и тени, он посмотрел на облака, «разбросанные по небу», и подумал, что смещение их форм напоминает «руины Утопии, нарисованной мечтателем».

* * *

В 2007 году Американская ассоциация содействия развитию науки пригласила Ларри Пейджа выступить на ежегодной конференции, представлявшей собой одну из наиболее престижных встреч учёных. Речь Пейджа оказалась не совсем связной, однако позволила отлично понять, что творится в мозге молодого предпринимателя. Воспользовавшись своим любимым методом аналогий, он поделился с аудиторией собственным пониманием человеческой жизни и человеческого интеллекта. «Моя теория состоит в следующем: если посмотреть на внутреннюю программу каждого человека – его ДНК, – то её объём в сжатом виде составит около боо мегабайт, – сказал он, – и это меньше, чем любая современная операционная система, меньше, чем Linux или Windows... И в этот объём, само собой, включена система загрузки вашего мозга. Соответственно, наши внутренние программные алгоритмы кажутся не особенно сложными – интеллект, скорее, связан со способностями к вычислению».

Цифровые компьютеры уже давно заменили и часы, и фонтан, и фабричные машины в качестве метафоры, объясняющей и устройство, и работу нашего мозга. Мы так часто используем компьютерные термины для описания деятельности мозга, что уже перестали понимать, что говорим метафорами. (Я уже несколько раз упомянул в этой книге термины «цепи» и «программирование».) Однако даже в этих условиях точка зрения Пейджа представлялась достаточно экстремальной. С его точки зрения мозг не напоминает компьютер – он и есть компьютер. Его предположение позволяет достаточно чётко понять, почему Google приравнивает интеллект к эффективности обработки данных. Если наш мозг представляет собой компьютер, то интеллект можно сократить до понятия производительности – то есть обработки большего количества битов информации в чипе, содержащемся внутри нашего черепа. Таким образом, между человеческим и машинным интеллектом нет никакой разницы.

Пейдж с самого начала рассматривал Google как своего рода эмбрион искусственного интеллекта. «Искусственный интеллект можно считать совершенной версией Google, – заявил он в интервью 2000 года, ещё задолго до того, как название его компании стало известно почти каждому. – Пока мы находимся достаточно далеко от идеального состояния. Однако мы постепенно приближаемся к нему, и можно сказать, что в этом заключается основная цель нашей работы». В своей речи в Стэнфорде в 2003 году он дал чуть более детальное объяснение стремлений своей компании: «Идеальная поисковая машина должна быть так же умна, как человек, – или даже чуть умнее». Сергей Брин, начавший (по его собственным словам) заниматься программированием искусственного интеллекта ещё в средней школе, полностью разделяет энтузиазм своего партнёра в отношении создания думающей машины. «Вне всякого сомнения, если бы вся информация, имеющаяся в мире, была

перенесена напрямую в ваш мозг или искусственный мозг, работающий лучше, чем ваш собственный, ваши дела были бы куда лучше», – сказал он репортёру Newsweek в 2004 году. В телевизионном интервью примерно того же времени Брин пошёл дальше и предположил, что «идеальная поисковая машина» будет во многом напоминать компьютер ЭАЛ из фильма Стэнли Кубрика. «Можем надеяться, – сказал он, – что в нашей машине не обнаружится багов, которые были в ЭАЛе и которые заставили его разделаться с обитателями космического корабля. Однако наша цель состоит именно в создании этой машины, и думается, что мы уже преодолели часть пути»56.

Желание создать искусственный интеллект, похожий на интеллект компьютера ЭАЛ, может показаться множеству людей странным. Однако это вполне естественное и даже замечательное стремление для пары молодых компьютерных учёных, имеющих в своём распоряжении достаточное количество денег и небольшую являющийся научным предприятием, мотивируется желанием, выраженным в словах Эрика Шмидта, – «использовать технологии для решения проблем, которые никогда прежде не были решены», и самой сложной из них является проблема искусственного интеллекта. Почему бы Пейджу и Брину и не оказаться теми счастливчиками, которым удастся разрешить эту загадку?

Тем не менее их предположение о том, что всем нам будет лучше, если наши мозги будут дополнены или даже замещены искусственным интеллектом, выглядит не только смелым, но и тревожным. Оно подчёркивает твёрдость и уверенность, с которыми Google придерживается своего тей– лористского убеждения в том, что интеллект представляет собой результат механического процесса, набор отдельных шагов, каждый из которых можно изолировать от других, измерить и оптимизировать. Как заметил философ XX века Гюнтер Андерс, «люди стыдятся того факта, что рождаются, а не изготавливаются». В высказываниях основателей Google мы слышим и отзвуки этого стыда, и порождённые им амбиции. В мире Google, в который мы попадаем, выходя в Сеть, почти нет места для задумчивой тишины, свойственной углублённому чтению, или нечеткости, присущей созерцанию. Неопределён– ность здесь – это не возможность открытия, а ошибка, которую нужно исправить. Человеческий мозг – всего лишь устаревший компьютер, нуждающийся в более быстром процессоре, в более объёмном жёстком диске и в более совершенных алгоритмах, направляющих поток мышления.

«Всё, что человеческие существа делают для упрощения работы в компьютерных сетях, в то же самое время и по совершенно иным причинам

позволяет самим компьютерным системам проще управлять человеческими существами», – писал Джордж Дайсон в своей книге 1997 года «Дарвин среди машин. Эволюция земного интеллекта», рассказывающей об истории развития искусственного интеллекта. Спустя восемь лет после издания этой

книги Дайсон был приглашён в Googleplex для чтения лекции о деятельности Джона фон Неймана, физика из Принстона, который в 1945 году, основываясь на работах Алана Тьюринга, создал первый детальный план современного компьютера. Для Дайсона, который провёл основную часть своей жизни в размышлениях о внутренней жизни машин, визит в Google мог показаться крайне волнующим. В конце концов, это была компания, готовая посвящать все свои огромные ресурсы (в том числе умы множества прекрасных компьютерных специалистов со всего мира) созданию искусственного мозга.

Однако в ходе визита Дайсон испытал немалое беспокойство. В финальной части своей работы он писал о важном предупреждении, которое Тьюринг сделал в работе «Вычислительные машины и разум». Великий математик писал, что в попытках создать интеллектуальные машины «мы не должны безответственно узурпировать власть Бога, создающего души, кроме как для рождения детей».

Затем Дайсон упомянул один комментарий, сделанный его «необычайно проницательным другом» во время визита в Googleplex: «Мне показалось, что это место было наполнено уютом. Счастливые золотистые ретриверы медленно бегут между разбрызгивателями воды на лужайке. Люди машут руками и улыбаются, повсюду можно увидеть игрушки. Я сразу же заподозрил, что где-то в тёмном углу таится невероятное зло. Если бы дьявол пришёл на Землю, мог бы он найти лучшее убежище?» Разумеется, подобная реакция может показаться слишком экстремальной, однако она вполне объяснима. Google, обладающая нереальными амбициями, огромными деньгами и империалистической точкой зрения на устройство мира, представляет собой естественное отражение и наших страхов, и наших надежд. «Кто-то говорит, что Google – это Бог, – признал Сергей Брин. – Другие полагают, что Google – это сатана».

Так что же таится в тёмных углах Googleplex? Стоим ли мы на пороге появления искусственного интеллекта? Стучатся ли наши кремниевые повелители в нашу дверь? Возможно, нет. Первая научная конференция по вопросам искусственного интеллекта прошла в Дартмуте летом 1956 года. В то время всем казалось очевидным, что в самом скором времени компьютеры будут способны воспроизводить человеческую мысль. По завершении месячного конклава математики и инженеры поделились своими мыслями в итоговом заявлении: «Каждый аспект обучения или другого проявления интеллекта может быть, в принципе, описан настолько точно, что возможно создание машин, его имитирующих». Вопрос заключался лишь в написании правильных программ или в преобразовании сознательных процессов, происходящих в человеческом мозге, в алгоритмы из ряда последовательных шагов.

Однако, несмотря на годы последующих усилий, работа человеческого мозга, как и прежде, ускользала от точного описания. В течение пятидесяти лет, прошедших с Дартмутской конференции, компьютеры начали работать со скоростью молнии, однако с точки зрения интеллекта, они остаются тупыми как пни. Наши мыслительные машины до сих пор не представляют себе, о чём именно они думают. Замечание Льюиса Мамфорда о том, что «ни один компьютер не может придумать никакой новый символ, основываясь на своих внутренних ресурсах», остаётся сегодня справедливым ничуть не меньше, чем в 1967 году, когда оно впервые было произнесено.

Однако защитники искусственного интеллекта не сдаются. Они просто переключают фокус своих усилий. Для этого им пришлось отказаться от написания программного кода, имитирующего процесс человеческого обучения и другие сложные функции интеллекта. Вместо этого они пытаются копировать в компьютерной схемотехнике электрические сигналы, движущиеся внутри миллиардов нейронов человеческого мозга. Они верят, что интеллект может «всплыть» в машине точно так же, как всплывает мышление в мозге человека. По словам Пейджа, если вы можете правильно произвести «общие расчёты», то алгоритмы интеллекта будут писаться сами собой. В эссе, написанном в 1996 году и посвящённом наследию фильма Кубрика, изобретатель и футуролог Рей Курцвейл утверждал, что как только мы сможем сканировать человеческий мозг с должной степенью детализации «и разобраться с архитектурой межнейронных связей в различных его областях», то сможем «смоделировать нейронные сети, действующие сходным образом». И хотя «мы пока не можем создать мозг, подобный устройству ЗАЛ, – заключил Курцвейл, – мы можем прямо сейчас описать, каким образом возможно решить эту задачу».

У нас крайне мало оснований считать, что этот новый подход к развитию интеллектуальной машины окажется более продуктивным, чем прошлый. Кроме того, он основан на редуктивных предположениях. Он принимает как данное, что мозг действует по тем же математическим правилам, что и компьютер, – иными словами, что мозг и компьютер говорят на одном языке. Однако в этом кроется значительная ошибка: мы пытаемся объяснить явление, которое не понимаем, понятными нам терминами. Фон Нейман предупреждал о том, что мы можем пасть жертвой этой ошибки. «Говоря о математике, – писал он в конце жизни, – мы обсуждаем некий вторичный язык, выстроенный на базе первичного языка, используемого нашей центральной нервной системой». И каким бы ни был язык нервной системы, «он наверняка будет значительно отличаться от того, что мы сознательно и явно подразумеваем под математикой».

Ошибочным также будет думать, что физический мозг и мозг мыслящий существуют как два независимых друг от друга слоя в рамках точно спроектированной «архитектуры». Как показали первые исследователи нейропластичности, мозг и мышление изысканным образом переплетаются между собой, формируя друг друга. Как писал Ари Шульман в статье 2009 года под названием «Почему наш мозг не похож на компьютер» в журнале NewAtlantis, «есть все основания считать, что наш мозг представляет собой не аккуратно отделимую иерархию, как у компьютера, а скорее, запутанную иерархию организации и причинно-следственных связей. Изменения в мышлении приводят к изменениям в мозге, и наоборот». Для того чтобы создать компьютерную модель мозга, в точности имитирующую процесс мышления, нам потребовалось бы произвести репликацию «каждого уровня мозга, на который влияет процесс мышления». Но так как мы находимся достаточно далеко от полного распутывания иерархии мозга и крайне мало понимаем, каким образом взаимодействуют между собой его уровни, создание искусственного мозга станет, в лучшем случае, уделом будущих поколений.

Google – не Бог и не сатана, и если в Googleplex и есть какие-нибудь тени того или другого, то это не более чем отражение мании величия. Многих раздражает в этой компании не мальчишеское желание создать крутую машину, способную думать лучше, чем её создатели, а ущербное представление о человеческом мозге, лежащее в основе этого желания.

Глава 9 ПОИСК И ВОСПОМИНАНИЯ

Сократ был прав. По мере того как люди всё больше привыкали записывать свои мысли и читать мысли, записанные другими, они стали куда меньше зависеть от содержимого собственной памяти. То, что прежде хранилось в голове, теперь могло храниться на табличках, свитках или между обложками кодексов. Как и предсказывал великий оратор, люди начали запоминать вещи не из-за внутренней потребности, а руководствуясь внешними знаками. С появлением печатного пресса и последовавшими за ним бурным развитием издательского дела и ростом грамотности важность личной памяти человека снизилась ещё сильнее. Книги и журналы в библиотеках и домашних коллекциях стали полноценным дополнением к биологическому хранилищу в нашем мозге. Отныне людям уже не нужно было запоминать всё подряд. Они могли просто обратиться к внешнему источнику.

Но на этом история не заканчивалась. Развитие печатных текстов привело к возникновению ещё одного эффекта, который Сократ не мог предвидеть, но наверняка приветствовал бы. Книги обеспечивали людей куда более широким и разнообразным набором фактов, мнений, идей и историй, чем когда-либо прежде. Метод и культура углублённого чтения помогали людям сделать выбор в пользу печатной информации, а не собственной памяти. Ещё в VII веке Исидор, епископ Севильский, заметил, что чтение «высказываний» мыслителей в книгах приводило к более быстрому их вымыванию из памяти. Так как каждый человек был волен выбирать свой собственный способ чтения и определять, что именно читать, социальный контекст перестал обуславливать индивидуальную память, и она стала, скорее, основой для развития личных перспектив и личности как таковой. Под воздействием книг люди начали воспринимать себя авторами собственных мемуаров. Шекспировский Гамлет называл свою память «книгой мозга».