Текст книги "Пустышка. Что Интернет делает с нашими мозгами"

Автор книги: Николас Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Николас Карр

ПУСТЫШКА

Что Интернет делает с нашими мозгами

Пролог ВОР И СТОРОЖЕВОЙ ПЕС

В 1964 году, в то самое время, когда The Beatles готовили вторжение на волны американских радиостанций, Маршалл Маклюэн опубликовал работу «Понимание медиа. Внешние расширения человека» и мгновенно превратился из никому не известного учёного в звезду. Эта книга – пророческая, афористичная и сногсшибательная – была истинным продуктом 1960-х, десятилетия, ушедшего в прошлое, которое мы вспоминаем по «кислотным трипам»[1], запускам ракет на Луну, путешествиям внутрь самого себя и по всему миру. «Понимание медиа» представляло собой, в сущности, пророчество, говорившее об исчезновении линейного мышления. Маклюэн заявил, что «электрические медиа» XX века – телефон, радио, кино и телевидение – позволили преодолеть тиранию печатного текста над нашими мыслями и чувствами. Наша изолированная, фрагментированная личность, на протяжении столетий вынужденная ограничиваться частным чтением напечатанных страниц, вновь обретала полноту, соединяясь с другими в глобальном эквиваленте родоплеменной деревни. Мы приближались к «стадии технологической симуляции сознания, когда творческий процесс познания коллективно и корпоративно расширен до масштабов всего человеческого общества».

Но даже на вершине своей славы «Понимание медиа» оставалось книгой, которую обсуждали чаще, чем читали. В наши дни она превратилась в культурную реликвию, а круг её читателей часто ограничен студентами университетов, изучающими вопросы медиа. Однако Маклюэн, шоумен ничуть не меньше, чем учёный, был мастером ярких фраз, и одна из них, возникшая из контекста всей книги, продолжает жить как самостоятельное высказывание: «Средство коммуникации есть сообщение». Однако, повторяя этот парадоксальный афоризм, мы часто забываем, что Маклюэн не просто признавал и приветствовал преобразующую силу новых коммуникационных технологий. Он озвучил предупреждение об угрозе, создаваемой этой силой, и о риске, связанном с нашей забывчивостью об этой угрозе. «Электрическая технология хозяйничает у нас дома, – писал он, – а мы немы, глухи, слепы и бесчувственны перед лицом её столкновения с технологией Гутенберга, на основе и по принципу которой сформирован весь американский образ жизни». Маклюэн понимал, что какое бы новое средство коммуникации ни появилось, люди естественным образом обращают внимание на содержание информации (контент), которое она в себе несёт. Они обращают внимание на новости, услышанные по телевизору, музыку на радиоволнах или слова, произнесённые собеседником при разговоре по телефону. Технология коммуникации, даже самая потрясающая, становится незаметной на фоне передаваемой с её помощью информации – фактов, развлекательного содержимого, инструкций и общения. Когда люди начинают спорить (как всегда) о том, хорош или плох эффект того или иного средства коммуникации, то предметом спора чаще всего служит его содержание. Энтузиасты восторгаются, а скептики его осуждают. Подобные споры возникали в отношении практически любого нового средства коммуникации, начиная с книг, выходивших из-под печатного пресса Гутенберга. Энтузиасты, по вполне уважительной причине, восхваляют потоки контента, доступного благодаря новой технологии. Для них это символ «демократизации» культуры. Скептики же, по не менее веским причинам, обсуждают грубость содержания, воспринимая его как сигнал «оболванивания». Рай для одной стороны – безжизненная пустыня для другой.

Последний раз подобные споры возникали в связи с Интернетом. Столкновения между энтузиастами и скептиками в отношении Всемирной сети продолжаются уже два десятка лет и происходят в десятках книг, статей, тысячах постов в блогах, видеоклипах и подкастах. Расхождение позиций достигло своего максимума: энтузиасты предвещают появление нового золотого века в области доступа к информации и сотрудничества, а скептики оплакивают наступление нового Средневековья, времени посредственности и самолюбования. Разумеется, споры были важны всегда (и в данном случае предмет спора не так важен). Но так как в данном случае спор затрагивает

вопросы личной идеологии и вкуса, они зашли в тупик. Точки зрения стали всё более экстремальными, а нападки участников спора друг на друга приобрели личный характер. «Луддиты!» – смеётся энтузиаст. «Филистимляне!» – отвечает ему скептик. «Кассандра!» – «Поллианна!»[2]

И энтузиаст, и скептик упускают из виду одну важную вещь, замеченную Маклюэном: в долгосрочной перспективе содержание того или иного сообщения начинает определять наши мысли и действия значительно меньше, чем само сообщение. То или иное популярное средство коммуникации представляет собой наше окно наружу, в окружающий мир, и вовнутрь, в самих себя. Оно формирует то, что мы видим, и то, как мы это видим. Со временем, если мы пользуемся этим средством достаточно часто, оно меняет нас самих – как личности и как общество в целом. «Воздействие технологии происходит не на уровне мнений или понятий», – писал Макпюэн. Скорее, оно меняет «способы восприятия, последовательно, не встречая сопротивления»3. Конечно, эта фраза содержит в себе преувеличение, однако её основная мысль неизменна. Медиа творят чудеса или злые шутки с нашей нервной системой.

Наша чрезмерная концентрация на содержании сообщения часто не позволяет увидеть глубинные эффекты, связанные с ним. Мы так увлечены технологиями, что не замечаем происходящего внутри собственных голов. В конце концов, мы начинаем притворяться, что сама по себе технология ничего не значит. Мы убеждаем себя, что важно лишь то, «как мы её используем». В результате, успокоив себя, мы начинаем высокомерно считать, что всё под контролем. Технология представляет лишь инструмент, никак не используемый до тех пор, пока мы не возьмём его в руки, и перестающий работать, стоит отложить его в сторону.

Маклюэн цитировал достаточно циничное заявление, сделанное Дэвидом Сарноффом, медиа– магнатом, инициатором радиопрограмм на RCA и основателем телевизионного канала NBC. В своей речи в Университете Нотр-Дам в 1955 году Сарнофф отверг критику СМИ (благодаря которым он создал собственную империю и сколотил немалое состояние). По его мнению, все вредные последствия технологий, являются проблемой слушателей и зрителей: «Мы слишком предрасположены делать технологические инструменты козлами отпущения за грехи тех, кто ими орудует. Продукты современной науки сами по себе ни хороши, ни плохи; их ценность определяется тем, как они используются». Маклюэн высмеял эту идею и нелицеприятно отозвался о Сарноффе как о «гласе современного сомнабулизма». Маклюэн понимал, что каждое новое средство коммуникации изменяет нас. «Наша обычная реакция на все средства коммуникации, состоящая в том, что значение имеет только то, как они используются, – это оцепенелая позиция технологического идиота», – писал он. Содержание, переносимое средством коммуникации, «подобно сочному куску мяса, который приносит с собою вор, чтобы усыпить бдительность сторожевого пса нашего разума».

Но даже Маклюэн не мог представить себе масштаб пиршества, что накроет нам Интернет: блюдо за блюдом, одно сочнее другого, и ни минуты на то, чтобы перевести дух между ними. После того как компьютеры, завязанные в Сеть, уменьшились до размеров iPhone или BlackBerry, пир стал мобильным, доступным в любое время и в любом месте. И дома, и в офисе, и в машине, и в классе, и в кошельке, и в кармане. Даже те, кто настороженно относятся к росту проникновения и влияния Интернета, обычно не позволяют своему беспокойству мешать им пользоваться и наслаждаться новыми технологиями. Кинокритик Дэвид Томсон как-то раз заметил, что «когда мы уверены в средстве коммуникации, наши сомнения можно считать несущественными»6. Сам он говорил о кино и о том, каким образом кино может проецировать ощущения и чувства не только на экране, но и на нас самих – лояльную и поглощённую просмотром аудиторию. Его комментарий применим и к Интернету, причём даже в большей степени. Экран компьютера щедро делится с нами информацией и делает это удобным для нас образом, отметая все сомнения. Он верно служит нам, и мы отказываемся замечать, что одновременно он становится нашим хозяином.

Глава 1. ЭАЛ и Я

«Дейв, остановись. Ты можешь остановиться? Остановись, Дейв. Ты остановишься или нет?» Именно такими словами суперкомпьютер ЭАЛ* умоляет непримиримого астронавта Дейва Боумена в знаменитой и напряжённой сцене в финале фильма Стэнли Кубрика «Космическая Одиссея 2001 года». Боумен, чуть не улетевший на верную смерть в открытый космос из-за ошибочных действий сломавшейся машины, спокойно и без эмоций отключает одну за другой схемы памяти, контролирующие её искусственный мозг. «Дейв, мой разум гибнет, – обречённо говорит ЭАЛ. – Я чувствую это. Я чувствую это».

Это же могу почувствовать и я. На протяжении нескольких последних лет у меня постоянно возникает неприятное ощущение, что кто-то (или что-то) постоянно влезает в мой мозг, перестраивает нервную систему и перепрограммирует мою память. Конечно, мой разум не гибнет, но, насколько я понимаю, он меняется. Я больше не думаю привычным для себя образом. Особенно сильно это ощущается в процессе чтения. Раньше мне не составляло труда погрузиться в книгу или длинную статью. Мой мозг увлекался поворотами сюжета или интересными аргументами, и я мог проводить часы за чтением сотен страниц текста. Теперь это случается крайне редко. В условиях сегодняшнего дня моё мышление начинает блуждать после одной-двух страниц. Я верчусь, теряю нить повествования или начинаю искать себе какое-то другое занятие. Я чувствую, что постоянно заставляю свой капризный мозг возвращаться к тексту. Увлечённое чтение, прежде бывшее естественным навыком, превратилось для меня в борьбу.

Думаю, я знаю, что со мной происходит. На протяжении более чем десяти лет я проводил кучу времени в Интернете в поисках информации и пополнения огромных баз данных, содержащихся в нём. Для меня, как для писателя, Сеть стала настоящим подарком с небес. Исследование, которое прежде вынуждало меня проводить долгие часы в библиотеках, теперь можно завершить за несколько минут. Пара запросов в Google, нажатие нескольких гиперссылок – и я получаю нужный мне факт или цитату, за которыми охотился.

Не могу даже сосчитать, сколько часов работы или литров бензина сэкономила мне Сеть. С её помощью я могу заниматься покупками и проводить большинство важных банковских операций. Посредством браузера я могу оплачивать счета, составлять графики встреч, бронировать места в самолёте или в гостинице, продлевать действие водительского удостоверения, рассылать приглашения и поздравления. Я пользуюсь Сетью, даже когда не работаю: читаю и пишу электронные письма, просматриваю заголовки или сообщения в блогах и обновления в Faсеbooк, загружаю музыку и знакомлюсь с новыми видеоматериалами либо просто блуждаю от одной ссылки к другой.

Сеть стала для меня универсальным средством коммуникации, своего рода трубопроводом для большей части информации, проникающей через глаза и уши в мой мозг. Многочисленные преимущества немедленного доступа к легко обнаруживаемым и обширным массивам данных широко описаны и уже получили достойную оценку. По словам Хизер Прингл, автора

журнала Archaeology, «Google представляет собой удивительное благо для всего человечества, так как собирает и обогащает информацию и идеи, которые прежде были столь широко рассеяны по всему миру, что вряд ли кто-либо мог получить от этого пользу».

А Клайв Томпсон из Wired заметил: «Совершенство кремниевой памяти может оказаться для процесса мышления огромным благом»2. Разумеется, все эти блага реальны. Но за них приходится платить свою цену. По мнению Маклюэна, медиа это не просто информационные каналы. Они не только поставляют материал для наших мыслей, но и формируют процесс мышления. И, по всей видимости, Сеть отнимает у меня способность концентрироваться и созерцать. Вне зависимости от того, нахожусь я в Сети или нет, мой мозг рассчитывает получить информацию способом, привычным для Сети: с помощью быстро движущегося потока частиц. Когда-то я был умелым аквалангистом в море слов. Теперь же просто скольжу по поверхности как парень на гидроцикле.

Возможно, я представляю собой некую аномалию. Но мне так не кажется. Когда я рассказываю друзьям о своих проблемах с чтением, многие отвечают, что сталкиваются с аналогичными трудностями. Чем больше они пользуются Сетью, тем больше усилий им приходится прикладывать для того, чтобы сохранять концентрацию при чтении длинных пассажей текста. Некоторые беспокоятся из-за того, что испытывают хроническую умственную несобранность.

Об этом явлении говорят и несколько авторов, чьи блоги я регулярно читаю. Скотт Карп, ранее работавший в журнале, а теперь ведущий блог об онлайн– медиа, признаётся, что вообще перестал читать книги. «Я хорошо учился в колледже и был поистине ненасытным читателем книг, – пишет он. – Что же случилось?» Он полагает, что нашёл ответ: «Что, если я читаю материалы исключительно в Сети не потому, что изменился мой способ чтения, и не потому, что я стремлюсь к удобству, а потому, что изменился мой способ МЫШЛЕНИЯ?»

Брюс Фридман, ведущий блог о применении компьютеров в медицине, также говорит о том, как Интернет изменяет его мыслительные привычки. «Я практически утратил способность читать и воспринимать содержимое длинных статей – как на экране, так и в бумажной форме», – признаётся он4. Фридман, патологоанатом, работающий на медицинском факультете Университета штата Мичиган, более подробно обсудил свою мысль в телефонном разговоре со мной. По словам Брюса, его собственное мышление приобрело качества стаккато[3], отражая то, как он быстро просматривает короткие отрывки текста из множества онлайновых источников. «Я больше не могу читать "Войну и мир", – признался он,– Я утратил способность делать это. Мне сложно уловить даже содержание записи в блоге, объём которой превышает три-четыре абзаца. Я просто бегу по верхам».

Филипп Дэвис, докторант в области коммуникаций Корнельского университета и один из авторов блога Общества научных изданий, вспоминает, как в 1990-х годах учил свою подругу пользоваться веб-браузером. По его собственным словам, он «изумлялся» и «даже раздражался», когда девушка останавливалась для того, чтобы прочитать текст на каждой странице, на которой она оказывалась. «Ты не должна читать страницы полностью – просто кликни на гиперссылки!» – постоянно просил он. В наши дни, пишет Дэвис, «я много читаю или, по крайней мере, должен много читать, но это совсем не то чтение, что раньше. Я бегу по верхам. Я прокручиваю страницы до нужного места. Я стал недостаточно терпеливым для того, чтобы изучать длинные и полные нюансов документы, хотя частенько обвиняю других в том, что они рисуют излишне упрощённую картину мира».

И Карп, и Фридман, и Дэвис – все хорошо образованные люди, которые любят писать, – достаточно оптимистично относятся к потере своих способностей к чтению и концентрации. При прочих равных условиях, пишут они, преимущества Сети – быстрый доступ к огромным массивам информации, мощные инструменты для поиска и фильтрации содержимого, лёгкий способ обмена мнениями с небольшой, но заинтересованной аудиторией – вполне компенсируют утрату способности спокойно сидеть и переворачивать страницы книги или журнала. Фридман сообщил мне в электронном письме, что «никогда раньше не чувствовал себя настолько творчески обогащённым», как в последнее время. Он полагает, что это стало возможным благодаря «блогу и способности изучать/сканировать «тонны информации в Сети». Карп пришёл к убеждению, что чтение множества коротких и взаимосвязанных отрывков в Сети представляет собой более эффективный способ расширить мыслительные способности, чем чтение «книг объёмом в 250 страниц». Однако, говорит он, «пока мы ещё не в состоянии признать преимущества сетевого мыслительного процесса, потому что сравниваем его с нашим старым линейным мыслительным процессом»6. Дэвис признаётся: «Интернет превратил меня в куда менее терпеливого читателя, но думается, он же сделал меня более толковым во множестве других аспектов. Большее количество связей с документами, артефактами и людьми означает большую степень внешнего воздействия на моё мышление и, следовательно, на то, что я пишу». Трое моих собеседников знают, что пожертвовали чем-то важным, но ни один из них не хотел бы вернуться к прежнему порядку вещей.

Для некоторых людей сама идея чтения книги может показаться старомодной или даже глупой, как шитьё штанов для самого себя или самостоятельное разделывание туши животного. «Я не читаю книг, – говорит Джо О'Ши, бывший президент студенческого совета в Университете штата Флорида, получивший в 2008 году стипендию Родса. – Я обращаюсь к Google и могу достаточно быстро найти нужную мне информацию». О'Ши, изучавший в университете философию, не видит никаких причин для того, чтобы с трудом продираться сквозь главы текста, когда ему требуется минута или две для того, чтобы найти нужный пассаж с помощью сервиса Google Book Search. «В изучении книги от корки до корки нет никакого смысла, – говорит он. – Это напрасная трата времени, так как с помощью Сети я могу найти ту же информацию гораздо быстрее». О'Ши полагает, что как только вы станете «опытным онлайновым охотником», книги окажутся для вас излишними8.

Мнение О'Ши воспринимается скорее как правило, чем исключение. В 2оо8 году исследовательская и консультационная компания nGenera опубликовала результаты исследования воздействия Интернета на молодёжь. Компания опросила около бооо представителей так называемого Generation Net – детей, выросших во времена активного использования Сети. «Цифровое погружение, – писал ведущий исследователь, – повлияло даже на то, как они воспринимают информацию. Им необязательно читать страницы слева направо и сверху вниз. Они просто скользят взглядом по тексту в поисках интересной для себя информации». В ходе беседы на недавней встрече общества «Фи Бета Каппа» преподаватель Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Кэтрин Хэйлз призналась: «Я больше не могу заставить своих студентов прочитывать книги полностью»10. Хэйлз преподаёт английский язык. Студенты, о которых она говорит, изучают английскую литературу.

Люди используют Интернет множеством способов. Некоторые готовы, порой даже слишком активно, принимать на вооружение новейшие технологии. Они регистрируются в десятке онлайновых служб и подписываются на множество информационных лент. Они ведут блоги, расставляют теги, пишут текстовые сообщения, в том числе в «Твиттере». Другие же не столь сильно желают оказаться на переднем крае, но, тем не менее, проводят в Сети значительную часть времени, используя для этого десктопы, ноутбуки или даже мобильные телефоны. Сеть стала важной частью их работы, учёбы или социальной жизни, а иногда и всех трёх областей, вместе взятых. Некоторые входят в Сеть всего несколько раз в день для того, чтобы проверить почту, почитать новости, найти информацию по заинтересовавшей их теме или чтобы совершить покупки в онлайн-магазине. И разумеется, существует достаточно много людей, вообще не пользующихся Интернетом, – потому, что они либо не могут, либо просто не хотят себе этого позволить. Тем не менее понятно, что для общества в целом Сеть стала основным средством коммуникации и источником информации (за двадцать лет, прошедших с того момента, как программист Тим Бернерс-Ли написал первые строчки кода для Всемирной паутины – World Wide Web). Сфера его использования представляется беспрецедентной даже по стандартам массмедиа XX века. Не менее широка сфера его влияния. По собственному желанию или по необходимости, но мы выбрали эту скорострельную модель сбора и распространения информации.

И, судя по всему, мы попали, как верно предсказывал Маклюэн, в важный момент в нашей интеллектуальной и культурной истории – момент перехода от одной модели мышления к другой, совершенно на неё не похожей. В обмен на сокровища Сети (а только истинный скряга отказался бы увидеть их во всей красе) мы отдаём то, что Карп называет «старым линейным мыслительным процессом». Спокойное, целенаправленное и сосредоточенное линейное мышление уступает дорогу новому, желающему и способному принимать и раздавать информацию в виде коротких, не связанных между собой и иногда дублирующих друг друга кусочков – чем быстрее, тем лучше. Джон Баттелл, занимавший в своё время пост редактора онлайнового журнала и преподававший журналистику, а сейчас возглавляющий синдикат в области онлайновой рекламы, так описывает интеллектуальную «дрожь», которую испытывает при путешествии по веб-страницам: «Когда я занимаюсь брико– лажем[4] в реальном времени на протяжении нескольких часов, то чувствую, как мой мозг "зажигается", и мне "кажется", что я становлюсь умнее»11. С подобными ощущениями при работе в онлайне сталкивались большинство из нас. Эти чувства опьяняют нас – причём настолько, что могут отвлечь от понимания глубинных когнитивных[5] последствий, связанных с работой в Сети.

На протяжении последних пяти столетий, с того момента, когда благодаря печатному прессу Гутенберга чтение книг стало доступным и популярным, именно линейное, буквальное мышление находилось в сердцевине искусства, науки и общественной жизни. Именно такое мышление, гибкое и тонкое, лежало в основе творческого ума эпохи Возрождения, рационального ума эпохи Просвещения, изобретательного ума эпохи Промышленной революции и даже разрушительного мышления эпохи модернизма. Не исключено, что совсем скоро такой тип мышления станет преданием.

* * *

Компьютер ЭАЛ родился, или «начал деятельность», как скромно говорит о себе он сам, 12 января 1992 года на таинственном компьютерном заводе в городе Урбана, штат Иллинойс. Я родился ровно за тридцать три года до этого в январе 1959 года в другом городе на Среднем Западе – Цинциннати, штат Огайо. Моя жизнь, как и жизнь многих других представителей бэби-бума и поколения X[6], разворачивалась подобно пьесе из двух актов. Она началась с «аналоговой юности», а затем, после быстрых и активных выборов возможных вариантов развития, вошла в «цифровую взрослую жизнь».

Образы моей юности кажутся одновременно успокаивающими и немного чужими, подобно кадрам из фильма Дэвида Линча. Я вспоминаю громоздкий телефонный аппарат горчичного цвета, прилепленный к стене кухни, с крутящимся диском с цифрами и длинным проводом. Я вспоминаю, как отец пытается двигать усами антенны, стоящей на телевизоре, пытаясь избавиться от ряби, мешающей ему смотреть спортивные соревнования. Помню сложенную в трубку и смоченную утренней росой газету, лежащую на гравийной дорожке, ведущей к нашему дому. В гостиной стоит мощный проигрыватель, а вокруг него на ковре раскиданы конверты из-под виниловых пластинок (в том числе альбомов The Beatles, принадлежавших моим старшим братьям и сёстрам). А внизу, в затхлой подвальной комнате, на полках стоят книги – много книг с разноцветными обложками, на которых напечатаны название и имя автора.

В 1977 году (прославившемся выходом в свет первой серии «Звёздных войн» и основанием компании Apple) я поехал в Нью-Гемпшир для того, чтобы поступить в Дартмутский колледж. Подавая документы, я ещё не знал, что Дартмут на протяжении многих лет являлся одним из лидеров обучения программированию и играл важную роль в обеспечении доступности мощных устройств по переработке данных для студентов и преподавателей. Президент колледжа Джон Кемени, был уважаемым учёным в компьютерной отрасли и в 1972 году написал влиятельную книгу «Человек и компьютер». За десять лет до этого он стал одним из изобретателей бейсика, первого языка программирования, использовавшего общеупотребительные слова и привычный синтаксис. Почти в центре колледжа, прямо за зданием Бейке– ровской библиотеки, построенном в неогеоргианском стиле и заметном благодаря огромной колокольне, парившей в воздухе, притулилось серое здание вычислительного центра Kiewit. Снаружи оно имело несколько футуристический вид, а внутри размещалась пара принадлежавших учебному заведению мейнфреймов General Electric GE-635. Работа мейнфреймов организовывалась в соответствии с новаторской Дартмутской системой разделения времени[7], представлявшей собой прообраз Сети и позволявшей десяткам людей одновременно использовать компьютеры. Эта система разделения времени являлась первым проявлением того, что мы сегодня называем персональным компьютером. Благодаря ей, как писал в своей книге Кемени, «стал возможным настоящий симбиоз между человеком и компьютером».

Я специализировался на изучении английского языка и всеми силами пытался избежать занятий по математике и точным наукам. Однако вычислительный центр занимал стратегическое положение – как раз между общежитием и зданием нашего студенческого братства, поэтому вечерами в выходные (в ожидании начала вечеринки) я часто проводил час-два у терминала в общем зале. Обычно я просто убивал время, играя в примитивные многопользовательские игры, написанные группой студентов-программистов (называвших себя «сиспрогами»). Но, кроме этого, мне удалось научиться пользоваться громоздкими программами по работе с текстом и даже запомнить несколько команд бейсика.

В то время это было не что иное, как цифровое баловство. На каждый час, проведённый в вычислительном центре, я проводил два десятка часов в библиотеке, расположенной по соседству. Я готовился к экзаменам в огромном читальном зале библиотеки, выискивал нужные мне факты в громадных каталогах, а также немного подрабатывал, выдавая и принимая книги за библиотечной стойкой. Однако основную часть времени в библиотеке я посвящал прогулкам по длинным и узким коридорам между стеллажами. Несмотря на то что меня окружали сотни тысяч книг, не помню, чтобы я испытывал симптом, называемый в наши дни информационной перегрузкой. Было что-то успокаивающее в скрытности всех этих книг, их готовности ждать годами, а то и десятилетиями, что придёт правильный читатель и наконец вытащит их с привычного места на полке. «Не торопись, – будто бы шептали мне книги своими пыльными голосами. – Мы никуда не денемся».

По-настоящему компьютеры вошли в мою жизнь в 1986 году, спустя пять лет после окончания Дартмута. К ужасу моей жены, я потратил почти все наши сбережения (около 2000 долларов) на одну из первых моделей компьютера Macintosh производства Apple – MacPIus с одним мегабайтом RAM, жёстким диском на 20 мегабайт и маленьким чёрно-белым экраном. Я до сих пор помню, с каким волнением распаковывал это небольшое бежевое устройство, поставил его на стол, подключил клавиатуру, мышь и нажал кнопку включения. Экран загорелся, раздался приветственный сигнал, и появилась улыбка, сопровождавшая меня всё время, пока внутри компьютера происходили таинственные процессы, приводившие его к жизни. Я был поражён.

Компьютер работал на меня как дома, так и на работе. Каждый день я тащил его то в один, то в другой офис консалтинговой компании, в которой работал редактором. Я пользовался Microsoft Word для редактирования предложений, отчётов и презентаций, а иногда запускал программу Excel для внесения изменений в графики работы консультантов. По вечерам я уносил его домой, где отслеживал состояние семейных финансов, писал письма, играл в игры (бестолковые, но не примитивные) и – самое интересное – программировал простые базы данных с помощью гениального приложения HyperCard, которое тогда поставлялось с каждым Macintosh. Эта программа, созданная Биллом Аткинсоном, одним из самых изобретательных программистов Apple, включала в себя гипертекстовую систему, очень похожую на Всемирную паутину. Если в Сети нужно кликать на ссылки, расположенные на страницах, то в HyperCard требовалось нажимать на кнопки, расположенные на карточках, – но в любом случае сама идея, степень её соблазнительности, были теми же самыми.

Я начал чувствовать, что компьютер – это нечто большее, чем просто инструмент, слушающийся моих команд. Эта машина тихо, но безошибочно распространяла на меня своё влияние. Чем больше я пользовался компьютером, тем сильнее он менял методы моей работы. Для начала я никак не мог привыкнуть вносить изменения прямо в электронную версию документа. Я распечатывал его, делал пометки карандашом, а затем переносил исправления в электронную версию. Затем я снова распечатывал документ и ещё раз прочитывал его с карандашом в руке. Иногда этот цикл повторялся до десяти раз за день. Но в определённый момент – достаточно внезапно – мой стиль редактуры изменился. Я обнаружил, что больше не могу ни писать, ни править на бумаге, и чувствовал себя неловко без кнопки «Delete», панели прокрутки, кнопок копирования, вставки и отмены команды. Вся редакторская работа отныне происходила только на экране. Используя текстовый редактор, я и сам превратился в некое его подобие.

Ещё большие изменения произошли примерно в 1990 году, когда я купил модем. До тех пор мой компьютер представлял собой изолированную машину, а его функции ограничивались программами, установленными на жёстком диске. Однако как только я смог с помощью модема соединить его с другими компьютерами, он обрёл новую личность и принял на себя новую роль. Это больше не был высокотехнологичный швейцарский армейский нож. Он превратился в средство коммуникации, устройство для поиска, организации и обмена информацией. Я попытался использовать все онлайновые сервисы – CompuServe, Prodigy, даже недолго проживший iWorld, созданный Apple, – но в итоге остановился на America Online. Первоначальные условия подписки на AOL ограничивали меня пятью часами работы Сети в неделю, и я кропотливо планировал драгоценное время на то, чтобы успеть обменяться электронной почтой с небольшой группой друзей, также имевших контракт с AOL, проследить за общением на нескольких дискуссионных досках объявлений и прочитать несколько размещённых в Сети статей из журналов и газет. Мне даже начал нравиться звук, с которым мой модем соединялся через телефонную линию со службами AOL. Слушая электронные сигналы и щелчки, я представлял себе дружеское общение парочки роботов.

А к середине 1990-х годов я попал в ловушку «цикла обновлений» и не могу сказать, чтобы это сильно меня расстроило. В 1994 году, я отказался от устаревшего компьютера модели MacPIus, заменив его моделью Macintosh Performa 550 с цветным экраном, приводом для CD-ROM, 500-мегабайтным жёстким диском и фантастически быстрым на тот момент процессором с частотой 33 МГц. Новый компьютер требовал обновлённых версий большинства использовавшихся мною программ, но при этом позволял запускать всевозможные продвинутые приложения с новейшими возможностями в области мультимедиа. К тому времени как я установил все новые программы, мой жёсткий диск переполнился. Мне пришлось приобрести дополнительный внешний диск. Я купил привод Zip, а затем и устройство для прожигания компакт-дисков. Через пару лет я приобрёл новый настольный компьютер, с экраном большего размера и более мощным чипом, а также портативный компьютер, который мог использовать в поездках. В то же самое время мой работодатель сделал выбор в пользу компьютеров на базе Windows, поэтому мне пришлось пользоваться двумя разными системами – одной дома, а второй – на работе.