Текст книги "Смертельный розыгрыш. Конец главы"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

4. ЗЛОБНЫЕ ПИСЬМА

На следующий день была страшная жарища. Как все английские деревни по воскресеньям, Нетерплаш Канторум погрузился после обеда в мертвый сон. Только у нас во дворе слышался легкий хруст: это, вооружась кривым садовым ножом, Сэм вырезал заросли крапивы и подравнивал разросшуюся живую изгородь в дальнем конце сада. Я подозревал, что в основе его кипучей деятельности лежит не просто естественное для молодого человека желание поиграть мускулами, а нечто другое. Дженни наслаждалась сиестой, не выходя во двор. Коринна, покачиваясь в гамаке, натянутом между яблонями, пыталась одолеть книгу, а Бастер так и норовил отгрызть уголок от ее переплета. Я тоже пробовал читать, но вскоре вернулся в тень веранды, пристроенной Джорджем Миллзом к моему кабинету в западной части дома, и стал любоваться клумбой, густо засаженной колумбинами, в самом центре лужайки.

Дженни и я – одно целое. Какое-то телепатическое наитие заставило меня войти в дом и подняться в нашу спальню. Дженни металась на постели, громко всхлипывая. Вдруг она села, глядя на меня сонными глазами, и вскрикнула. Я подбежал к ней и стал ее успокаивать.

– Я проглотила его,– сказала она, все еще в дремоте. Отвращение смешивалось в ее голосе с недоумением.– Я проглотила его,– повторила она.

– Что проглотила, любимая?

Только тогда она окончательно пробудилась.

– Не помню.– Наконец-то она узнала меня.– Я что-то говорила во сне?

– Да. Ты выкрикнула: «Я проглотила его». Что это было?

– В самом деле? Не помню.

– Может, тебе приснилось, что ты проглотила снотворное или что-нибудь в этом роде?

Дженни была вся в поту. Я тоже.

– Не помню, что мне привиделось,– повторила она с легкой дрожью в голосе.– Странно… Который час? Не выпить ли нам холодного чая?

Вот и все. После ужина Сэм укатил на своей колымаге в Бристоль – свободен он каждый третий уик-энд и приедет теперь лишь в июле, когда у него будет двухнедельный отпуск. Тогда-то мы вдоволь пообщаемся.

Если не считать кошмара, который приснился Дженни, день прошел спокойно. Но, как оказалось, это было затишье перед бурей. На другой день вечером, когда Дженни с Коринной готовили ужин, я отправился в таверну. Обычно она заполняется посетителями после восьми вечера. Но в шесть часов она была совершенно пуста.

– Слыхали вы последние деревенские сплетни? – спросил Фред Киндерсли, наливая мне пинту вина.

– Нет. Но догадываюсь, о чем люди судачат.

– Да?

– О будущем председателе Толлертонского охотничьего клуба?

– Попали в самую точку.– Он слегка улыбнулся.– Вы просто читаете чужие мысли.

– В субботу мы ужинали в Замке. Мистер Пейстон оповестил всех, что комитет предложил ему занять место председателя. Это была настоящая сенсация.

– Сегодня была еще более сногсшибательная сенсация.

– Выяснилось, что все это розыгрыш?

– Мистер Уотерсон читает чужие мысли,– повторил Фред только что вошедшей в бар Доротее. Она была такая же спокойная и красивая, как всегда.– Может, вы скажете нам, и кто его устроил?

Я колебался недолго. Фред и Доротея – люди вполне здравомыслящие, не злые. В Нетерплаше я человек новый, и прежде чем решить, как мне поступать, надо посоветоваться с такими вот беспристрастными людьми, как Фред и Доротея.

– Есть ли в охотничьем клубе специальные бланки для писем – с официальным его названием?

– Да.

Отец Элвина Карта в свое время был председателем клуба, вполне возможно, что у них сохранилась кипа старых бланков: всего-то и дела отстучать текст на машинке и поставить поддельную подпись. Но самое подозрительное заключается в том, что перед званым ужином Элвин выяснял список приглашенных. Окажись среди них хоть один член комитета, вся затея была бы обречена на провал. Прошлый уик-энд секретарь клуба отсутствовал, и можно не сомневаться, что Пейстон с ним созвонится.

Эти свои соображения я изложил Фреду и Доротее, они выслушали меня достаточно спокойно, но мне не удалось убедить их полностью.

– Надеюсь, все это останется между нами. Мне бы не хотелось, чтобы против меня возбудили дело о клевете.

– Не беспокойтесь, мистер Уотерсон,– успокоил меня Фред.– При нашей работе надо держать язык за зубами. Но как-то не верится, что это правда. Мистер Карт – человек пожилой, в здешних краях уважаемый. Зачем бы ему пускаться на такие авантюры?

– Вы слышали, что в двадцатые годы он был знаменит своими розыгрышами?

Это оказалось для них обоих полной неожиданностью.

– Он такой милый старикан,– вступила Доротея за Элвина.– По-моему, он просто неспособен на такую злую шутку. Вот если бы это был его брат… – Она слегка покраснела. Наступило недолгое молчание, затем Фред сказал:

– Вскоре после того, как мы здесь поселились, Берти Карт причинил нам уйму неприятностей.– Он повернулся ко мне спиной и стал аккуратно укладывать блоки сигарет за стойкой.

– Расскажи мистеру Уотерсону, я не возражаю,– сказала Доротея.

– Зовите меня оба Джоном.

– Так вот, Джон,– медленно произнес Фред,– Берти начал приставать к моей жене, прямо здесь, в баре. И однажды вечером мне пришлось сказать ему пару ласковых слов и выставить вон. После этого он стал добиваться, чтобы меня лишили лицензии: приводил сюда своих дружков, закатывал скандалы, сидел допоздна, когда положено уже закрывать, ну, и в таком духе. Мстительный тип. Однажды он с моего же телефона позвонил в толлертонскую полицию и донес им, что если они приедут в течение десяти минут, то поймают меня на продаже спиртных напитков в неположенные часы. Это уже совсем подлость.

– И все потому что…

– Не потому что Фред его выставил,– сказала Доротея.– Он считает себя неотразимым мужчиной. И когда я сказала ему, что он не вызывает у меня ничего, кроме отвращения, его самолюбие было сильно задето.– Некоторое простодушие, свойственное Доротее, составляет приятный контраст с изысканностью вкуса, проявляющегося и в одежде, и во всем облике.

Мы поговорили о последнем розыгрыше. Местные жители обсудили уже это в баре за обедом. Фред удивлялся, с какой быстротой распространяются новости. Он, кстати, сказал мне, что кое-кто радуется унижению Пейстона: в здешних местах его недолюбливают.

Доротея отправилась готовить ужин на несколько персон, заказанный на семь тридцать, а мы с Фредом возобновили конфиденциальный разговор.

– Как вы думаете, руки у Берти Карта искусные?

– Так, вероятно, считают его любовницы.

– Я имею в виду другое: умеет ли он делать всякие механические штуковины?

– Никогда не слышал. А что?

– А вот Элвин умеет. Я думаю, это он смастерил кукушку, которая не давала нам всем спать тогда, в мае.

– Продолжайте.

– В этом нет ничего невозможного. Бывают же часы с кукушкой, работающие на батарейках. Будь это настоящая птица, она улетела бы после первого выстрела. В то утро я пошел искать убитую кукушку, но опоздал: Элвин уже шарил тростью в траве. Мы так ничего и не нашли. Но в сумке у Элвина что-то подозрительно позвякивало. Уже после его ухода я нашел шестеренку с припаянной к ней стальной проволокой – на них не было никаких следов ржавчины. Эту-то часть механизма он, по-моему, и разыскивал. Фред медленно обмозговал мои слова.

– М-да. Не слишком ли это заковыристый способ, чтобы насолить мистеру Пейстону?

– Элвин Карт всегда славился хитроумными розыгрышами.

– Хитроумными и злыми?

– В том-то и штука. В молодости, как я слышал, они не были злыми. Но с тех пор много воды утекло.

– Вообще-то говоря, проделка с кукушкой довольно безобидная. Ребяческая шалость. Но вот этот последний розыгрыш не такой уж безобидный. В нем чувствуется злоба.– Фред впился в меня своими голубыми глазами викинга.– Что вы намерены сделать? Сказать Элвину Карту, что вы его раскусили?

– За ужином я завел разговор о кукушке. Он посмотрел на меня как смышленый школьник: отнеситесь, мол, к этому как к шутке.

– Насколько мне известно, мистер Пейстон не видит в этом розыгрыше ничего забавного. Не хотел бы я оказаться на месте Элвина. Если это и впрямь его проделка. За Пейстоном – важные шишки, вы знаете. Пару лет назад его крепко приложили, так он потом сполна расквитался со своим обидчиком…

В эту минуту в бар вошли два местных жителя, и мы вынуждены были прервать разговор.

Не знаю, что происходило в Замке; идя домой, я тщетно пытался представить себе реакцию Веры Пейстон на розыгрыш, но все это было пока лишь слабым предвестием грозы, которая грянула в девять пятнадцать на следующее утро.

Спускаясь к завтраку, я вынул из почтового ящика всю корреспонденцию: несколько счетов, каталог редких книг, два письма на мое имя и одно, адресованное Дженни: адрес на нем выведен большими неуклюжими буквами, так пишут обычно люди безграмотные,– очевидно, это ответ на объявление о найме прислуги, которое она поместила в здешней газетенке.

За завтраком – кофе с тостами – я пролистывал каталог (газеты у нас приходят позже) и вдруг заметил, что Дженни, обычно такая разговорчивая по утрам, вот уже несколько минут молчит. Я поднял глаза.

Она сидела, уставясь в одну точку, странно неподвижная, точно с ней случился удар, и только рука ее сильно дрожала; мне показалось, что она держит игральную карту.

– Дженни, родная, что с тобой?

Она посмотрела на меня тем же пустым взглядом, что и в воскресенье, когда ей приснился кошмар. Затем в ее глазах появилось странное выражение. Она протянула ко мне руку с зажатым в ней листком плотной глянцевитой бумаги и с душераздирающим отчаянием проговорила:

– Опять началось!

Это и впрямь была игральная карта – джокер[17]. С лицевой стороны, с самого краешка, был приклеен клочок писчей бумаги, и на нем такими же крупными буквами, как и на конверте, выведено:

НЕМУДРЕНО ЧТО ТЫ БОЛЬНА СУКА

СО СТАРЫМ ХРЫЧОМ НЕ ЖИЗНЬ А МУКА.

Слава Богу, хоть нет Коринны: она у нас была на положении больной, и мы подавали ей завтрак прямо в постель. Руки бедной Дженни бились как раненые птицы, зубы стучали. В этот момент я готов был убить сочинителя этой пакости, кто бы он ни был.

Не сразу удалось мне привести ее в чувство. Наконец она расслабилась и горько зарыдала в моих руках. Я плеснул бренди ей в кофе и поднес чашку к ее губам. Она поглядела на меня с такой тоскою, что мое сердце едва не разорвалось от жалости и гнева.

– Успокойся, любимая. Не надо расстраиваться. Уверяю тебя, это не имеет никакого отношения к твоей болезни, просто какая-то мразь…

– Я не хочу говорить об этом,– воскликнула она страдальчески.

Я уложил ее в постель в спальне наверху и дал успокоительное. Как только лекарство подействовало, я поспешил в комнату Коринны. Она делила свой завтрак с Бастером.

– Дженни было плохо. Надень халат и посиди с ней. Если она проснется до моего возвращения, постарайся ее успокоить. И не задавай никаких вопросов.

– Что случилось, отец? С Сэмом все в порядке?

– Сэм тут ни при чем. Ничего серьезного. Потом все расскажу.

Коринна у меня умница. Она тут же отправилась к Дженни.

Через две минуты я уже стучался в дверь Картов.

Если Элвин и заметил, что я в сильном волнении, он ничем не показал этого: с несколько витиеватым, в обычном его стиле приветствием он повел меня в свое святилище – неопрятную солнечную комнату, которая, по всей видимости, служила для утреннего туалета, когда «Пайдал» был флигелем Замка.

– Вы получили сегодня утром анонимное письмо?– спросил я резко, обрывая его любезности.

– Мой дорогой Уотерсон,– ответил он, и в его певучем голосе прорезались надменные нотки,– приличия приличиями, но какое, собственно, вам дело, получил ли я анонимное письмо или нет?

– На имя моей жены пришла омерзительная анонимка. Она просто убита.

– В самом деле? Какой ужас! Очень вам сочувствую, но…

– Авторы анонимок редко ограничиваются одной жертвой.

– Ах, вот оно что. Вы опасаетесь повального бедствия. Нет, пока я не получил никакой анонимки. Не сомневаюсь, она еще придет позднее. Я был бы оскорблен, если бы меня обошли,– добавил он легкомысленным тоном. И тут на его лицо – лицо великовозрастного мальца из церковного хора – пала тень задумчивости.– А ведь это было бы подозрительно, если бы мне не прислали анонимки.

За его нарочитой беззаботностью я – или это мне показалось?– уловил болезненное любопытство. Однако проникнуть в глубь этих младенческих синих глаз было невозможно.

– А ваш брат? – спокойно спросил я.– Не получил ли и он анонимку?

– Понятия не имею. Берти – довольно скрытный человек в некоторых отношениях. Сейчас мы его спросим.

Берти все еще завтракал, просматривая расписание очередных бегов. Он небрежно кивнул мне в знак приветствия, и Элвин изложил ему причину моего прихода.

– Не знаю,– ответил он на мой вопрос.– Может, в одном из этих надорванных конвертов и лежит анонимка. Я думал, это все счета.

Среди конвертов оказался один с адресом, написанным крупными буквами. Я вытащил из него разорванную пополам игральную карту и передал ее Берти. Почему он не ощутил, что в конверте лежит что-то твердое? Странно. Или у него необыкновенно сильные пальцы, или же он начисто лишен любопытства, а может быть, и то и другое вместе.

– Так, так,– сказал он, складывая половинки.– Посмотри-ка, старина Элвин. Джокер.

Румяное лицо Элвина пошло белыми пятнами. Ярче обозначились красные жилки.

– Ну и дела!– проговорил он.

– Куры возвращаются на свой насест, а?– Во взгляде, которым Берти вперился в брата, я прочитал неприятно поразившее меня злорадство.

– Что же там сказано?

– Читай сам.

Элвин и я одновременно заглянули через его плечо. Записка, прикрепленная к карте, гласила:

ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПЛАТИШЬ ПО СЧЕТАМ

БЕЗМОЗГЛЫЙ БЛЯДУН?

– Впервые сталкиваюсь с таким способом выколачивать деньги из своих должников,– холодно заметил Берти.

Я с ужасом ждал продолжения. И оно не замедлило:

– За последние недели меня уже второй раз обзывают безмозглым. Если так пойдет дальше, у меня может возникнуть комплекс неполноценности.

– Вы получили… такую же… записку?-спросил Элвин в явном замешательстве.

– Письмо было адресовано моей жене… Да, тоже джокер с запиской.

– Теперь остается только сыскать этого гада,– позевывая, сказал Берти.– И тогда его карта бита.

– Советую тебе отнестись ко всей этой истории серьезно,– сказал Элвин.

– Ну, конечно, конечно.

– Почему бы тебе и правда не оплатить эти чертовы счета, как рекомендует анонимщик? Не хватит ли жить за…

– Положил я с прибором на все твои советы. И на его тоже!

Беспокойство Элвина сменилось яростью. Его просто трясло. С моей стороны было бы неблагородно воспользоваться в своих целях разладом между братьями, к тому же я изо всех сил старался скрыть собственную тревогу.

– Я считаю, это тот случай, когда надо обратиться в полицию,– вымолвил Элвин после долгого молчания.– Мы должны показать им все эти гнусные писульки вместе с конвертами.

– И вместе с картами, к которым они присобачены,– буркнул Берти из-за своей газеты.

– Естественно,– согласился Элвин.

– Не лучше ли выяснить сперва,– вмешался я,– кто еще в нашей деревне получил анонимки?

– Зачем?– спросил Берти.

– Чем больше вещественных доказательств, тем лучше. Получатели таких писем обычно рвут их на клочки. Поэтому надо действовать быстро.

– Великолепная мысль, мой дорогой Уотерсон. Что значит первоклассный интеллект!– К Элвину возвращалась его обычная живость.– А как ее осуществить?

– Вот телефон. Чего проще,– сказал Берти.

Я обернулся к Элвину.

– Согласен. Но я здесь человек новый. Думаю, позвонить следует именно вам.

Элвин не возражал, только попросил меня, чтобы я сам навел справки в Замке.

– Вы же знаете, мы не в ладах с Пейстоном.– Развивать эту тему он не стал, и я счел несвоевременным высказывать какие-либо подозрения по поводу недавнего розыгрыша. Я позвонил Коринне, она сказала, что Дженни еще спит. Я предупредил дочь, что иду в Замок; если будет необходимость, пусть позвонит туда.

Дворецкий провел меня в библиотеку; Роналд Пейстон сидел в дальнем ее конце, за большим письменным столом. Мне предстояло пройти довольно приличное расстояние. Я вспомнил, что такому же испытанию подвергал Муссолини всех, кому жаловал аудиенцию. Когда я наконец добрался до стола, Пейстон встал и вежливо приветствовал меня. Но в его глазах тлели зловещие искры, и эти искры разгорелись жгучим пламенем, когда я сообщил ему о цели своего прихода и упомянул о том, что поговорить с ним меня просил Элвин Карт.

– Ничего удивительного. Скорей всего, этот музейный экспонат, старый плейбой сам же и накатал письма.

– Вы тоже получили анонимку?

– Да.

– Надеюсь, вы ее не порвали? Чем больше таких улик, тем легче полиции будет установить…

– Разумеется, не порвал,– перебил он.– Люди моего положения часто получают анонимные письма. Многие не обращают на них внимания. Я считаю, это неразумно: по одной из ста анонимок можно догадаться, откуда дует ветер. Мой личный секретарь подшивает их в специальное досье.

Я просто оторопел, услышав это странное признание.

– Сдается мне, по характеру этих писем можно определить, кто их сочинитель,– сказал я.

– Очевидно.– По выражению лица Пейстона я понял, что он не терпит трюизмов.

– В тех двух письмах, что я видел,– на имя моей жены и Берти Карта,– нет никаких интимных или секретных сведений, ничего такого, что их автор не мог бы почерпнуть из разговоров со знакомыми, близкими и дальними, или же из местных сплетен.

– Тем труднее его разоблачить. Так получается?

Я пожал плечами.

– Надо было бы глянуть на другие письма. Это может навести на след. Или хотя бы снять подозрение кое с кого.

– Вы хотели бы прочитать полученную мною анонимку?

– Нет, конечно,– отозвался я, уязвленный скрытым намеком на то, что вмешиваюсь в чужие дела.– У меня нет ни малейшего желания…

Он снова не дал мне договорить – бросил передо мной игральную карту.

– Вот эта анонимка. Достаточно мерзкая. Но писал, безусловно, какой-то идиот.

Я прочитал:

СМОТРИ ЗА СВОЕЙ ШЛЮХОЙ СТАРЬЕВЩИК

УЖ БОЛЬНО ОНА СЛАБА НА ПЕРЕДОК

– Мой отец нажил состояние на скупке товарных излишков у правительства,– вдруг сказал Пейстон.

Я был чрезвычайно смущен – тем более что он, видимо, хотел бы знать мое мнение, голову мне сверлила одна-единственная мысль: «Правда ли то, что написано?» Наконец я взял себя в руки.

– Видела ли это… миссис Пейстон?

– Нет, разумеется.

Снова молчание.

– Может, и ей прислали такое письмо?

– Не знаю. Никогда не вижу ее по утрам.– В его голосе сквозило раздражение. Он стал не спеша наводить порядок на столе, руки его ничуть не дрожали.– Ну что, поможет вам это письмо?

– Поможет? В чем?

– Установить личность писаки.

– Пока трудно сказать. Но все три письма свидетельствуют, что это человек образованный.

– Почему вы так полагаете?

– Их лексика не похожа на, скажем, крестьянскую. А ваше письмо, при всей его непристойности, не лишено даже остроумия.

– Остроумия?– Голос Пейстона обрушился с тяжестью молота.– Вы находите в этой грязной писанине остроумие?– Его глаза метали гневные искры, как будто это я был анонимным автором.

– Я хочу сказать, что в нем чувствуется определенная живость ума. Богатая выдумка.

– Выдумка? Ну, чего-чего, а этого там пруд пруди. Намекать, что моя жена…– Он говорил захлебываясь, и я только сейчас осознал, какая ярость клокотала в нем все это время, и еще я подумал, что, будь он полностью уверен в жене, вряд ли он позволил бы себе взорваться.

– У меня есть еще одна причина предполагать, что анонимщик человек образованный.– Я рассказал о надписи, которую Дженни обнаружила на стене моего кабинета. Роналд Пейстон нетерпеливо махнул рукой, словно упрекая меня в многоречивости, а это и вправду мой недостаток.

– Что же вы советуете предпринять?– резко спросил он тоном начальника, обращающегося к подчиненному.

– Очевидно, следует заявить в полицию. Не знаю только, насколько местные полицейские…

– Бесполезно. Состаршим констеблем яужезнаком. Общаюсь с ним по другому поводу.– Пейстон что-то черкнул в своем блокноте, инкрустированном слоновой костью.– Что вы еще можете посоветовать?

– Надо попытаться собрать остальные письма, пока их еще не уничтожили. Элвин Карт обещал обзвонить всех знакомых…

– Элвин?– переспросил Пейстон, широко открыв свои карие глаза.– Ну что ж, как раз подходящая работенка для него. Этот старый болван обожает совать нос куда не надо. Не знаю, разумно ли вы поступили?…

– Почему?

– Между нами, я почти убежден: именно Элвин устроил тот розыгрыш.

– Об этом-то вы и вели речь со старшим констеблем?

– Да. Он отвергает мои предположения. Все эти местные заодно, вы знаете.

Особой симпатии к Роналду Пейстону я не испытывал, но унижение, которое ему пришлось претерпеть, вызвало у меня некоторое сочувствие.

– Это была глупейшая затея, кто бы ее ни придумал,– сказал я.– Однако с анонимками дело куда серьезнее. Я сильно сомневаюсь, что их автор и тот, кто устроил розыгрыш,– одно лицо.

– Поясните.

– Розыгрыш был шуткой – очень для вас, согласен, неприятной, но все же ребяческой шуткой. А вот эти письма – дело отнюдь не шуточное: они дышат злобой, их цель – причинить людям зло, а не просто публично посмеяться над ними.

– Может, вы и правы, хотя я не нахожу тут существенного различия. Если не Элвин, то кто же? Высокообразованных соседей у нас тут можно по пальцам перечесть, а согласно вашей теории…– Пейстон вонзил в меня острый взгляд.– Что у вас на уме, Уотерсон?

Его проницательность, будь она неладна, смутила меня. От необходимости отвечать меня избавило появление Веры Пейстон -она вплыла в комнату, как ярко расцвеченное облачко.

– Что-то ты сегодня с утра на ногах, дорогая,– сказал ей муж, прикрывая анонимное письмо листком промокательной бумаги.– Что-нибудь случилось?

– Я вспомнила, что записала в свою тетрадь любопытную мысль. Я нашла ее и…

– И что это за любопытная мысль?– весело спросил Роналд.– Дорогая, у нас мистер Уотерсон.

– Доброе утро, Джон… Конечно, о розыгрышах.

– В такую рань Вера у нас неуправляема.– Роналд говорил с явной гордостью, словно показывал мне чудо-ребенка. До сих пор я не замечал у него таких проявлений нежности.

Вера озарила меня сияющей улыбкой.

– Мы, индийцы, неутомимые искатели мудрости, Джон. Еще со школьной скамьи я держу толстую тетрадь, куда записываю поразившие меня мысли. Кстати, почему вы, англичане, называете ее общей, хотя записываете в нее отнюдь не общие места, а мысли великих людей.

– У нас, англичан, тоже есть привычка к самооценке.

– При чем тут самооценка? Я оцениваю мысли поэтов и философов. Конечно, вы делаете то же самое? Ведь вы все – филистеры.

– Вера!

– Джон знает, что я его поддразниваю. Он настоящий ученый. В Индии я сидела бы у его ног.

– Слава Богу, мы не в Индии. Боюсь, ты поставила бы его в нелепое положение. Так что же это за мысль?

Звякнув браслетами, Вера открыла толстую тетрадь в яркой цветной обложке на странице, где у нее лежала закладка, и прочитала:

– «Любитель розыгрышей презирает свои жертвы и в то же время им завидует, ибо ощущает реальность их желаний, пусть даже это желания детские и необдуманные, ведь у него самого нет желаний, которые он мог бы назвать своими собственными». Это Оден[18],– добавила она.– Теперь-то ты, надеюсь, понял?

– Что понял?

– Ну, Роналд, что нужно найти человека, у которого нет своих собственных желаний.

– Такое определение можно отнести и к тебе, Вера.– Он произнес это как бы шутя, но меня потрясла его реплика.

У Веры был такой озадаченно-растерянный вид, как будто она наткнулась на невидимую кирпичную кладку. Кстати, я замечал это уже не в первый раз.

– Я хочу сказать,– поспешил сказать Пейстон,– что ты пассивная натура, принимаешь все, что ни пошлет судьба, ты, как и все на Востоке,– фаталистка. Погоди-ка.– Он взял у нее из рук тетрадь.– «Презирает свои жертвы и в то же время им завидует…» Но ведь это сказано прямо об Элвине Карте, разве нет?

Возвращаясь в «Зеленый уголок», я размышлял не о психологии любителя розыгрышей. У меня в голове, как дробинка шрапнели, засел вопрос Пейстона: «Если не Элвин, то кто же?»

Незадолго до срыва бедная Дженни принялась писать анонимные письма моим друзьям в Оксфорде. Это было проявлением ее заболевания. Дело замяли – все проявили сочувствие и понимание.

«Все ли?»-спросил я себя. И проявил ли я сам должное сочувствие и понимание, когда эта история всплыла на свет.