Текст книги "Смертельный розыгрыш. Конец главы"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Я опасался,– неохотно, как будто каждое слово вытягивали из него клещами, ответил Элвин,– я опасался, что тут замешан Берти.

– Но ведь Берти заходил к нам в шестом часу, после вас.– Я повернулся к остальным.– Он получил поддельную записку, подписанную именем моей жены,– она якобы назначила ему свидание. Ясно, что эта записка написана самим Элвином,– еще одна попытка бросить тень на брата. Но здесь он грубо просчитался. Берти – человек горячий, но он не станет вымещать злобу на животных.– Тут я вспомнил, как вел себя Берти на первом уроке, который он дал Коринне.– Итак, мы разобрались с телефонным разговором и цитатой из Библии. Переходим к пчеле.

– Ну и загибает!– сказал Берти без обычной своей самоуверенности.

– Сегодня,– сказал я ему,– вы нюхали розу у меня в саду и вдруг отшатнулись в смятении. В цветке оказалась пчела.

– Что вы несете?

– Сейчас вам все станет ясно. Остолбенение, в котором был Элвин, когда началась агония Веры, убедило меня в его невиновности. Я готов был поклясться, что это выражение неподдельного ужаса. Так оно и было. Ужас и впрямь был неподдельным. Но вызвало его не действие яда на бедную Веру. Элвин испугался за самого себя. Он чуял запах персиковых цветов. И понял, что и сам надышался отравленных, испарений. Вот этот страх, что он погибнет вместе со своей жертвой, и выразился на его лице.

Я не сводил глаз с Элвина. При тусклом свете, который сквозь завесу пыли просачивался в комнату, я с ужасом заметил, что из уголков его рта ползут две поблескивающие струйки, похожие на следы улитки.

Берти поспешил на помощь к своему брату. Вытирая слюну, он что-то настойчиво шептал ему на ухо, затем он обернулся к Чарли Максвеллу:

– Неужели вы не видите, что моему брату плохо? Дайте ему глотнуть свежего воздуха. Ради Бога.

Чарли отодвинулся от окна. Элвин все еще походил на жирного зверька, прикинувшегося мертвым при появлении охотника.

– Все это весьма интересно,– обратился ко мне Берти,– но скажите на милость, зачем моему брату было убивать Веру Пейстон?

Я уже был сыт по горло всей этой историей. Но тут я вдруг ощутил незримое присутствие Веры. Даже уловил ее благоухание. Я должен был исполнить свой долг до конца.

– Он ненавидел ее, потому что испытывал к ней сильное влечение, а она только смеялась над ним. Такие шутники не любят, чтобы их высмеивали.

– Ему бы только выставлять других на посмешище,– сказал Роналд.

– Заткнись, болван! Не твое собачье дело!– Берти повернулся ко мне. В его голосе зазвучала отчаянная мольба:– Неужели вы верите в это?

– Но я назвал не все причины. Вас он ненавидел еще больше – вы всегда были любимцем отца. А теперь угрожаете его благополучию. Одно время я полагал, что это вы стараетесь упрятать его за решетку, чтобы завладеть его деньгами. Оказалось – как раз наоборот. Вы промотали все, что он выручил от продажи Замка. Не довольствуясь той суммой, которую он вам выделяет, вы все глубже залезаете в долги. Выдворить вас ему мешал только страх – страх перед вашей силой и решительностью. Да еще фамильная гордость. Когда Роналд купит ваш манеж, вы потеряете последний источник дохода. Неужели вы не заметили, как это гнетет его? Не будь вас, он мог бы перекрутиться с деньгами. И ему не пришлось бы покидать деревню. А Нетерплаш – единственное, что он любит, хотя и странно извращенной любовью.

– Понятно.

– Вы же сами все это видели в последнее время, по крайней мере, догадывались. По-моему, вы уже в достаточной степени проявили свою лояльность.

На лице Берти мелькнула бледная тень его обычной насмешливой улыбки.

– Стало быть, блудный сын должен разделить позор?

– Уотерсон, вы злоупотребили моим гостеприимством, моей дружбой.– Элвин кое-как поднялся на ноги. Голубые, цвета вероники глаза обдали меня жгучей ненавистью. Его кургузое тело выпрямилось, он приобрел даже что-то вроде горделивой осанки.– Я полагаю, инспектор, вы не поддерживаете чудовищные обвинения этого человека?

Райт ничего не ответил.

– Ну что же вы молчите, инспектор? Выведите всю эту публику из моего дома.

Райт по-прежнему не раскрывал рта.

– Я решительно отвергаю… Где ваши вещественные доказательства? Я повторяю, где ваши доказательства, где улики? Надеюсь, вы не собираетесь предъявить мне обвинение? О Боже! Чтобы я убил эту женщину!– Его голос взмыл фальцетом.– Да что я, свихнулся?

– Да, мистер Карт,– ответил Райт.– Я в самом деле думаю, что вы свихнулись. Совершенно свихнулись!

– Я считаю, надо смириться, Эл,– сказал Берти. Позевывая, он медленно поднял руки к висевшему у него над головой светильнику. И вдруг, схватив правой рукой лампочку, раздавил ее.

Комнату сразу затопила темнота. Кто-то пушечным ядром врезался в меня.

– Держите его!– крикнул Райт.

Мы все беспорядочно толкались. Ни у кого не оказалось с собой фонарика. Я нащупал дверную ручку, но дверь была заперта. На фоне тускло освещенного окна боролись две фигуры, одна из них отшвырнула другую от окна и резко его захлопнула.

Я крикнул, что дверь заперта. Сержант после нескольких ударов плечом вышиб ее. В комнату хлынул свет из коридора. Я увидел, что Роналд Пейстон прячется под бюро. Максвелл, пошатываясь, поднимался с пола, одна его рука висела как плеть. Райт выбирался наружу через окно. Элвина и Берти среди нас уже не было.

– Сержант! Позвоните в полицию, чтобы перекрыли все дороги. Быстрее!-крикнул снаружи Райт.– И вы все вылезайте.

Выползая в окно, Максвелл постанывал от боли. Ступив на землю, он достал полицейский свисток и громко засвистел. Мы все кинулись вслед за Райтом в гараж.

Из его открытых ворот выкатил задом «бентли». Прежде чем он успел развернуться, Райт вскочил на подножку и вытащил ключ зажигания.

– Выходите, мистер Карт,– скомандовал он.

– Его здесь нет, приятель,– ответил голос Берти, упоенного своим успехом.– Отвлекающий маневр. Должен же я был помочь бедному старику, который угробил на меня столько денег. Извините, что вывихнул вам руку, Чарли.

Элвина и в самом деле не было ни на сиденье, ни в багажнике. Верность его брата выдержала еще одно испытание. Это он, Берти, запер дверь и отпихнул Максвелла от окна, чтобы Элвин мог бежать; сам же он намеревался сесть в свой «бентли» и направить погоню по ложному следу. Но, раздавливая лампочку, он так сильно обжег и поранил руку, что ему не удалось, быстро вывести машину.

– Куда он бежал?– рявкнул Райт.

– Обыщите меня,– Берти прятал поврежденную руку под мышкой.

– Он вооружен?

– Откуда мне знать?

– Перед тем как погас свет,– сказал Роналд Пейстон,– он бросился в угол, где у него свалены клюшки для гольфа и всякий хлам. Не было ли там дробовика?

– Нет,– сказал Берти,– там не было никакого смертоносного оружия – только лук и стрелы.

– Не выпендривайтесь. Вы и так уже натворили достаточно вреда.– Райт был в неистовстве.– Пейстон, бегите в таверну. Соберите людей и перекройте толлертонскую дорогу. Куда, черт возьми, запропастился сержант? А, вы здесь. Поднимите всю деревню, пусть идут сюда. Мне нужна группа для поисков.

Но те, кто услышал свисток Максвелла, уже бежали к нам через луг.

– А я как же?– притворно жалобным тоном спросил Берти.

– С вами мы разберемся попозже. Идите в дом, Чарли, позвоните доктору, пусть он займется вашей рукой. Отдайте свисток мистеру Уотерсону.– Райт повернулся ко мне.– Возьмите четверых и обыщите проулок, что идет мимо вашего дома. Если увидите его, свистите.

Мы побежали по тропке от луга. Мы уже были около проулка, когда увидели мчащуюся машину. Машина была моя собственная, за рулем сидела Дженни. На крыше горел сигнальный огонь. На заднем сиденье, перегнувшись вперед, сидел Элвин Карт.

Это был для меня самый страшный момент. Каким-то образом Элвин принудил – или уговорил – Дженни посадить его в нашу машину; сам он не умел водить. Едва они доберутся до какого-нибудь пустынного местечка, он убьет ее. Убьет за то, что я разоблачил его; он ненавидит меня, и это самая жестокая месть, какую можно придумать.

Я отчаянно засвистел, и мы бросились по узкому проулку в безнадежной попытке догнать автомобиль. И вдруг где-то впереди, не очень далеко, мы услышали гудок и, завернув за угол, увидели темный силуэт моей машины, высвеченный чьими-то фарами. Случилось почти невероятное. Как раз за воротцами, ведущими в поле, а оттуда в лес, Дженни преградил путь встречный автомобиль, спускавшийся по обычно пустынному проулку. Места для разъезда не хватало. Дженни вышла, чтобы договориться с водителем другой машины, кому из них подать назад. Когда она вернулась, ее пассажир уже исчез. Даже он не решился убить ее, когда в нескольких шагах от них был другой человек.

Сама Дженни не сознавала опасности, ей грозившей. Она не могла понять, почему я так взбудоражен и что я вообще тут делаю. Позднее она рассказала мне, что Элвин постучал в нашу парадную дверь и, тяжело дыша, сказал ей, будто бы полицейские схватили Берти, но он вырвался и убежал по дороге, проходящей мимо фермы: видимо, направился на юго-восток, к шоссе. Инспектор якобы попросил ее поехать вместе с ним, Элвином, чтобы тот перехватил беглеца. Пронзительные трели свистка, казалось, подтверждали его слова, и впопыхах она не стала ни о чем расспрашивать, тем более что я никогда не говорил ей о своих подозрениях.

«Зачем вам это?»– спросила она, показывая на лук и стрелы.

«Это единственное оружие, которое у меня есть,– ответил он.– Сами знаете, моя дорогая, он человек опасный…»

Водитель встречной машины сказал мне, что пассажир Дженни выпрыгнул и бросился бежать в поле. Я попросил Дженни подать назад – до того места, где проулок был пошире. Мои спутники ринулись в открытые воротца. Они увидели на фоне неба фигуру Элвина и с криками помчались вслед за ним.

Минуту спустя прибыл инспектор Райт с целым ополчением. Мы все стали подниматься по холму к лесу, где, как сказали мои спутники, скрылся Элвин. Ничего другого ему и не оставалось, так как за гребнем холма простиралась пустынная открытая местность, где не было никаких дорог, а мы гнались за ним по пятам.

Райт быстро расставил людей вокруг леса. Ночь была темная, но Элвин не мог покинуть свое укрытие – он тотчас выдал бы себя шорохом в густом подлеске.

Рядом со мной оказался Берти Карт, рука у него была обмотана носовым платком.

– Лук и стрелы,– пробормотал он.– Таким оружием не покончишь с собой.

– Зачем же он их взял – это ведь лишняя тяжесть?

– Это поступок безумца. Безумие у нас в крови. Бедняга Эл! Он был метким стрелком из этого старинного оружия.

«Бедняга Эл!» После того, как он убил Веру и пытался подстроить так, чтобы за это вздернули его брата, после того, как только счастливый случай спас от него Дженни, я не чувствовал к нему никакой жалости. Пока мы, молчаливые, настороженные, стояли цепочкой вокруг темного леса, его убежища, у меня было достаточно времени для размышления о тех гнусностях, которые он вытворял. Элвин прошел всю гамму оттенков, отделяющих озорную проделку от преступления, и от упоения успехами его безумие только усугублялось. Берти можно считать «моральным уродом», интеллектом он не блещет, его лживые показания, будто бы он видел, как Роналд наливал яд в чехольчик,– совершенно неубедительны, однако цель у него была бескорыстная, в то время как Элвин тщательно рассчитывал каждый свой поступок и действовал лишь в собственных интересах.

В моих ушах снова зазвучал восхитительный голос Веры, читающей выписанную ею цитату о любителе розыгрышей: он одновременно и презирает свои жертвы, и завидует им. Я вспомнил, как при первой же нашей встрече Элвин под личиной сочувствия безжалостно бередил еще не зажившие раны Дженни, говоря о ее недавнем нервном срыве, усугубляя ее страх лишиться рассудка. Причинять зло, будить беспокойство и тревогу, сеять сомнение и горе – для него лишь удовольствие. Вот почему он не мог удержаться, чтобы не рассказать брату о моем совете быть начеку, так как он, Берти, может покушаться на его жизнь.

Подпрыгивая на кочках, подъехал полицейский автомобиль с громкоговорителем и прожектором; его лучи высветили опушку. Наружу высыпали полицейские. Быстро посовещавшись с Райтом, они примкнули к цепочке людей, окруживших лес. В ночной темени то и дело грохотал громкоговоритель: «Выходите! Вы окружены!» Волна звуков откатывалась, наступала тишина, но никто не выходил из леса…

Становилось все холоднее. Где-то там, среди гниющей растительности, кустов бузины с их тошнотворным запахом, деревьев, которые, разрастаясь, сужали и без того узкие тропки, прятался продрогший Элвин. Что сейчас происходит в его душе? Верит ли он, что ему все еще сопутствует удача и хитрость поможет ему выкрутиться и на этот раз? Надеется на свою дерзость и находчивость? А в находчивости ему не откажешь – достаточно вспомнить, как ловко он старался сгладить расхождения в своих и Берти показаниях об эпизоде с монахом и о том, кто и как принес яд из комнаты жюри. Или он достиг высшей точки безумия – апатии – и лежит сейчас там, ни о чем не думая, потеряв всякую надежду,– маленький затравленный зверек, прикинувшийся мертвым в жалком заблуждении, будто бы это спасет ему жизнь?

И все же, повторяю, я не чувствовал к Элвину никакой жалости, только отвращение. Он лишился всякого права на сочувствие – не только из-за своего злобного характера и гнусных поступков, но и – главным образом – из-за того кощунственного лицемерия, с которым он так искусно разыгрывал верность брату, хотя больше всего хотел уничтожить его. Истинная преданность – и я не мог не восхищаться сейчас ею – воплощалась в человеке рядом со мной. Он стоял, весь дрожа, изо всех сил превозмогая боль в обожженной, пораненной руке – мот, повеса, гуляка!

– Вот ублюдок!– пробормотал он.– Пора бы ему понять, что он проиграл. Да и я тоже.

Он подошел к лесу и закричал:

– Эл! Эл! Выходи. Это я, Берти. Выходи! Мы все замерзли.

Прошел еще час-другой, и только когда край неба посветлел и стали видимыми очертания людей и деревьев, мы услышали потрескивание и шорох в лесу. Но тут же воцарилась полная тишина; похоже было, что у Элвина не хватило решимости. И снова началось бесконечное ожидание.

Но как только показалось солнце и от деревьев потянулись длинные тени, мы вдруг увидели его в лесу, с самого краю – он смотрел на нас.

Он сделал несколько шагов – круглый, похожий на бочонок человечек в норфолкской куртке и бриджах с налипшими на них листьями; за спиной – колчан, в левой руке – большой лук с возложенной на него стрелой.

Он быстро огляделся, его пухлое лицо было лишено всякого выражения, как будто он утратил память; затем он различил Берти, и его лицо исказилось то ли от отчаяния, то ли от ненависти.

Райт и еще один человек стали торопливо спускаться с холма, направляясь к нему.

– Опустите эту штуку, мистер Карт,– потребовал инспектор.

Элвин прицелился в него.

– Я убью первого, кто сделает еще шаг.

Райт махнул рукой в сторону патрульной машины, которая была ярдах в ста оттуда. Но не успела она рвануться с места, как Берти Карт прошептал: «Ну вот и все!» – и твердым шагом пошел к своему брату.

– Иди сюда, Эл, старина,– сказал он.– Пикник окончен.

Легкий звон, свист – и из спины Берти торчал наконечник стрелы. Прежде чем Элвин успел выстрелить еще раз, Райт прыгнул вперед и скрутил его.

В тот миг, когда я подбежал к Берти, он был уже мертв. Он был прав, когда сказал, что его брат – отличный лучник, но, пожалуй, ошибался, утверждая, что нельзя покончить с собой с помощью стрелы и лука. Да, это было чистейшее самоубийство, но людей чтут и за менее отважные поступки.

Конец главы

I. В набор!

Свернув на Адельфи, Найджел Стрейнджуэйз сразу же очутился в тихой заводи благовоспитанной Эйнджел-стрит, и шум движения на Стрэнде глухо рокотал у него за спиной, как вода в шлюзе. «Приятно жить на такой улице, – подумал он, – если снять квартиру на верхнем этаже одного из этих высоких, элегантно похожих друг на друга домов, ты и вознесен над всей этой городской неразберихой, и в то же время не отрезан от нее. Когда стареешь и юношеские иллюзии тебя покидают, почти единственный способ почувствовать, что рождаешься заново и все начинаешь сначала, – это переехать на другую квартиру». Но хотя он и был по натуре своей непоседой, дважды за год менять жилье – это уже слишком: надо остерегаться привычки к такого рода взбадривающим наркотикам.

Подобные размышления занимали Найджела до самого конца Эйнджел-стрит, пока он не уперся в высокие чугунные ворота, отделявшие улицу от Эмбанкмент-Гарденс. В это холодное утро в конце ноября сад набережной выглядел чахлым и унылым. На Темзе тоскливо мычал буксир. Взглянув на часы, Найджел решил, что лучше прийти на пять минут раньше, чем стоять на ветру, любуясь тем беспомощным подобием природы, которым был этот сад.

Издательство «Уэнхем и Джералдайн» занимало последний дом по правой стороне. Фасад выходил на улицу, а южная стена на набережную. По бокам у главного входа были две витрины, а чуть подальше, ярдах в пяти или шести, еще одна небольшая дверь. Фасад из темно-красного кирпича, ослепительно белая масляная краска, изысканный вырез двери и веерообразного окна над нею – во всем этом было солидное изящество, вполне соответствующее фирменной марке «Уэнхем и Джералдайн». «Сколько раздутых викторианских знаменитостей, – подумал Найджел, – поднималось по этим пологим ступенькам, чтобы выпить стаканчик мадеры с теперь уже легендарным Джеймсом Уэнхемом. Скольким неустроенным их преемникам хотелось нынче выругаться при виде этого пышного фасада: „Ах, вот куда идут денежки!“» Книга, как любил провозглашать легендарный Джеймс Уэнхем, – драгоценный источник жизненной силы, истинно высокого духа. Изрядное количество этой более или менее драгоценной жизненной силы было выпущено на рынок в течение века, чтобы умножить богатство фирмы «Уэнхем и Джералдайн».

К тому же эта почтенная фирма умела шагать в ногу со временем, а если и отставала, то лет на двадцать, не более. В одной из витрин, как заметил Найджел, была выставлена широко разрекламированная новая книга военного летчика-истребителя вместе с макетом аэродрома и коллекцией игрушечных самолетов, развешанных сверху на веревочках. «Эта выставка в таком глухом районе, пожалуй, зряшная затея», – подумал он. Но потом сообразил, что кратчайший путь для пешеходов от Стрэнда к станции метро «Чаринг-Кросс» – как раз по Эйнджел-стрит и в определенные часы тут должно быть достаточно людно.

Следом за ним по ступенькам поднималась хорошо сохранившаяся дама с лошадиной физиономией, в сочетании с которой ее жемчужное колье напоминало хомут. Отворив дверь приемной, он пропустил даму вперед. Она проплыла мимо, не поблагодарив его за любезность, а только обдав запахом духов, и скрылась за дверью в дальнем конце комнаты.

– Моя фамилия Стрейнджуэйз, – сообщил он секретарше. – У меня назначена встреча с мистером Джералдайном.

Позвонив по внутреннему телефону, девушка сказала:

– Присядьте, пожалуйста. Секретарь мистера Джералдайна сейчас за вами придет.

Как Найджел потом выяснил, его принимали по второму разряду. Приема по первому разряду удостаивались авторы в ранге коронованных особ – к ним спускался собственной персоной один из компаньонов. За менее важными посетителями посылали секретаршу, а всякий сброд должен был отыскивать дорогу сам. Найджел коротал время, разглядывая фотографии авторов с дарственными надписями, украшавшие одну из стен приемной. Более древние выделялись бородами и ошеломляющей самоуверенностью, но по мере того, как взгляд перебегал поближе к современности, лица все больше теряли и растительность и самодовольство, а самые недавние портреты выражали либо пожирающий душу Angst,[46] либо ту лупоглазую, неубедительную браваду, которую так часто видишь в фототеке Скотленд-Ярда. И только двое представляли собой заметное исключение: усатый тип в военной форме – на фотографии была подпись «Ричард Торсби» – и дама, опередившая Найджела в дверях. Размашистая подпись на ее портрете сообщила ему, что это не кто иная, как Миллисент Майлз – знаменитая, неподражаемая Миллисент Майлз, королева бестселлеров, по слухам менявшая своих издателей почти так же часто, как когда-то любовников. Странно, что «Уэнхем и Джералдайн» согласились ее печатать. Однако вот она: в вечернем платье, с диадемой в тщательно завитых волосах, высокомерно взирает на него со стены.

– Это ведь была мисс Майлз, та дама, что вошла передо мной? – спросил Найджел.

– Да. Она здесь работает, – ответила секретарша.

– Как, она служит в издательстве?

– Нет. Пишет для нас свои мемуары. А когда она переезжала на другую квартиру, мистер Джералдайн предоставил ей для работы одну из комнат.

– Мемуары? Вот, наверное, будет сенсация!

– Да. Мы надеемся на них подзаработать, – скромно потупилась девушка. – Конечно, мисс Майлз не из тех авторов, кого мы обычно печатаем.

– Еще бы! Все равно как если бы «Ученые записки» Оксфорда вдруг напечатали Элинор Глин![47]

Найджел разглядывал девушку. Красивая особа цыганского типа лет двадцати трех, но хочет выглядеть старше; смотрит холодновато сквозь очки в роговой оправе; вряд ли служит здесь давно, но уже пользуется издательским «мы», словно тут родилась. Что-то в ее речи заставило его спросить:

– Вы учились в Самервилле?[48]

– Неужели так заметно?

– По какой специальности?

– История.

– Получили диплом?

– Вообще-то даже с отличием… – Признание сопровождалось угловатым кивком головы и сразу скинуло с нее несколько лет.

– И засели у телефона?

– Фирма любит, чтобы начинали снизу. Если я смогу справиться с посетителями, меня переведут в настоящие секретари и, может, дадут кое-какую редактуру.

– Викторианские порядки, да? А в свободное время, я вижу, пишете книгу?

Девушка, покраснев, быстро сунула листки рукописи под бювар.

– Чересчур много видите! Простите, я терпеть не могу, когда заглядывают в мою работу.

– По-моему, большинство писателей этого не любят – пока ее не закончат. Антропологи наверняка могли бы объяснить этот феномен…

Но тут в приемной появилась еще одна ученая девица – секретарша мистера Джералдайна. Найджел проследовал за ней в коридор, который вел, как он потом обнаружил, от бокового входа в упаковочную. Одна сторона коридора была завалена набитыми мешками. С другой находился лифт – его дверца больно стукнула Найджела по спине, когда он туда вошел.

– Она всегда так, – жизнерадостно сообщила девица, словно речь шла о причудах любимого, но не очень послушного домашнего зверька.

– Даже с Миллисент Майлз?

Девушка захихикала.

– По-моему, она просила мистера Джералдайна установить новый лифт, – сказала секретарша и тут же окинула Найджела недоумевающим взглядом, словно удивляясь, как она могла позволить себе такое рискованное замечание в присутствии незнакомого человека, – вопрос, который часто задавали себе те, кто имел дело с Найджелом, когда он выступал в своем профессиональном качестве.

Поднявшись на второй этаж, Найджел был препровожден в кабинет старшего компаньона. Это была просторная, высокая квадратная комната, освещенная люстрой венецианского стекла, переделанной под электричество. Два окна выходили на улицу; стена напротив окон была заставлена книгами, остальные обшиты белыми деревянными панелями, а пол покрыт роскошным ковром. Найджел застал троих собеседников в классической непринужденной мизансцене современной разговорной пьесы: лысый человек сидел за письменным столом, по одну сторону от него, небрежно прислонясь к оконному косяку, стояла женщина, по другую – угрюмый рыжий молодой человек, уставившийся на носки своих ботинок и позвякивающий монетами в кармане брюк. Секунду-другую никто не менял позы. Потом лысый встал и мягкими шагами приблизился к Найджелу.

– Мистер Стрейнджуэйз? Как мило, что вы пришли. Разрешите представить вас моим компаньонам. Мисс Уэнхем, внучка нашего основателя. Мистер Райл – он недавно вступил в нашу фирму.

У Артура Джералдайна была дородная фигура, невыразительное лицо и манера говорить, которые считаются характерными для епископов и дворецких; но рукопожатие его оказалось на удивление крепким.

– Выпейте с нами стаканчик мадеры. У нас тут издавна водится…

– Гадость. Просто жидкая патока, – вмешалась мисс Уэнхем.

– Лиз, дорогая, вы несправедливы.

Они сели за стол красного дерева, стоявший посреди комнаты. Артур Джералдайн налил мужчинам мадеры, Лиз Уэнхем плеснула себе лимонаду из бутылки на серебряном подносе и с хрустом вонзилась зубами в яблоко. Эту коренастую женщину лет пятидесяти, седую, с белыми как кипень зубами, кирпично-розовыми щечками и ясными, добрыми глазами, Найджел мог бы легко представить себе в деревенской обстановке – ну хотя бы при кустарном ткацком промысле, где-нибудь в Уэстморленде. Однако, несмотря на свой загородный вид, она оказалась дамой деловой и сразу прервала поток любезностей Артура Джералдайна.

– Что ж, пора, пожалуй, поговорить о деле. Джоан, записывайте в ближайшие полчаса, кто будет звонить мистеру Джералдайну.

Секретарша вылетела из комнаты, как листок, унесенный ветром. Бэзил Райл перестал позвякивать монетками в кармане. В глазах старшего компаньона сверкнула усмешка; холодная или ироническая, Найджелу трудно было определить.

– Правильно, Лиз, – сказал он. – Мисс Уэнхем нам зевать не дает. Ладно, я изложу, в чем суть нашего маленького затруднения. Вы, конечно, понимаете, что все это должно остаться между нами?

Найджел кивнул.

– Вам, вероятно, известно, что наша фирма специализируется на издании мемуаров, биографий и тому подобного. Можно без преувеличения сказать, что марка «Уэнхем и Джералдайн» на книге такого жанра – гарантия высочайшего качества.

Тирада мистера Джералдайна была прервана громким хрустом: Лиз Уэнхем откусила еще кусок яблока.

– Года два назад мы заключили договор с генералом Ричардом Торсби на его автобиографию. Получив в начале этого года рукопись, мы обнаружили, что некоторые утверждения в ней являются… ну, скажем, в высшей степени спорными.

– Чистая клевета, – уточнила мисс Уэнхем, не переставая жевать яблоко.

– Особенно там, где автор критикует операции, проведенные во время последней войны генерал-губернатором сэром Чарльзом Блэр-Чаттерли. Чаттерли, как видно, – предмет его ненависти.

– Это тот, что недавно был генерал-губернатором…

– Он самый. Торсби позволил себе весьма недвусмысленные высказывания о том, как в сорок седьмом году Блэр-Чаттерли усмирял беспорядки в колонии. Я пока не буду утомлять вас подробностями. Скажу только, что мы обратились к автору, указали на соответствующие места его книги и попросили их убрать или по крайней мере смягчить, чтобы избежать обвинения в клевете. Он был не слишком сговорчив…

– Чудовищный зануда! – вставила Лиз Уэнхем.

– …но в конце концов мы добились, или, вернее, полагали, что добились, какого-то соглашения.

– Насколько я понимаю, вы передали рукопись своим юристам? – спросил Найджел.

– Естественно.

– Они просто на стенку полезли, – заметила мисс Уэнхем.

– Однако, когда в июле мы получили верстку, мы, увы, обнаружили, что автор не вычеркнул из рукописи два наиболее оскорбительных места, хотя ранее он и соглашался их убрать.

– Но разве рукопись не вычитывалась перед отправкой в типографию?

– Тут мы допустили оплошность. Райл, который вел эту книгу, уехал в отпуск, а в его отсутствие наш редактор Протеру просто разметил рукопись – ведь формат книги стандартный – и передал заведующему производством для отсылки.

– Мы сильно запаздывали с этой книгой, и началась гонка, – объяснила Лиз Уэнхем. – Спешно стали вычитывать верстку, чтобы книга успела выйти к Рождеству.

– Понятно. Был июль. Вы получили верстку и обнаружили, что два оскорбительных абзаца не убраны. Что же было потом?

– Тогда мы пригласили сюда генерала Торсби, – ответил мистер Джералдайн, – и сказали ему, что не можем печатать книгу, если эти места не будут изменены или вычеркнуты. На совещании присутствовал наш юрист. Разговор был довольно неприятный.

– Генерал вел себя просто как недоросль, – пояснила мисс Уэнхем.

– Он не понимает разницы между пером и шпагой, – впервые заговорил Бэзил Райл. Голос у него был гнусавый, но не противный; он спокойно переводил взгляд с одного лица на другое.

– Короче говоря, генерал вышел из себя и в сердцах вычеркнул оба куска тут же, при нас, – сказал Джералдайн.

– Его уста при этом произнесли слово «кастрировал», – буркнул Бэзил Райл.

– К счастью, большой переверстки не потребовалось. Один кусок состоял всего из нескольких строчек, а более длинный приходился на конец главы.

– Переверстки вообще не потребовалось, – резко заметила Лиз Уэнхем. – Кто-то восстановил обе купюры.

– Мисс Уэнхем хочет сказать, – пояснил Артур Джералдайн, – что в период между нашим совещанием с генералом Торсби и отсылкой корректуры в типографию кто-то наставил под купюрами точки и надписал: «Надо!» – печатными буквами, чтобы почерк нельзя было узнать. «Надо!» – указание наборщику, что вычеркнутое место должно быть восстановлено.

– Стрейнджуэйз это знает. – Голос Лиз Уэнхем зазвенел от нетерпения.

– Конечно, конечно. Забыл, что вы сами автор одной или двух книг. И прелестных притом, разрешите заметить.

По медовому голосу Джералдайна Найджел почувствовал, что старший компаньон пытается предотвратить неминуемую бурю. Он поклонился и поймал иронический взгляд мисс Уэнхем.

– На чем я остановился? Ах, да. Наши агенты распространили пробные оттиски, в которых, разумеется, оскорбительные места были жирно вычеркнуты чернилами, – и сообщили, что получили весьма положительные отзывы. Мы повысили первый тираж до пятидесяти тысяч. Книга вышла два дня назад. Вчера поступило официальное письмо от поверенных сэра Чарльза Блэр-Чаттерли. Пока что они добились запрета на распространение книги, и мы понимаем, что их клиент будет настаивать на судебном разбирательстве. Мы сразу же приняли меры к изъятию книги из продажи, но урон уже нанесен.

– Минуточку, – остановил его Найджел. – Надо полагать, у вас были сигнальные экземпляры. И никто здесь не заметил, что оскорбительные куски восстановлены? Казалось бы, даже кто-то из рецензентов мог обратить на них внимание и дать вам знать до выхода книги.

Наступило неловкое молчание.

– Боюсь, что вина тут моя, – сказал Бэзил Райл с несвойственным ему смущением.

– Ерунда, дорогой. Не стоит себя упрекать. – Мистер Джералдайн обратился к Найджелу: – Надо вам сказать, что каждая книга, которую мы издаем, с самого начала и до конца находится под общим наблюдением одного из компаньонов. Райл, конечно, отвечал за книгу Торсби. Но, поскольку сверка была вычитана, Райл уже мог не читать сигнальный экземпляр. Да у него и нет на это времени! Он ведает у нас рекламой, а для продвижения хотя бы этой книги ему пришлось проделать большую работу.