Текст книги "Всё на свете (ЛП)"
Автор книги: Никола Юн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
ТРЕТЬЯ МЭДДИ
Я практически уже сплю, когда открывается моя дверь. Мама застывает в дверном проеме, и я держу глаза закрытыми, притворяясь спящей. Она все равно заходит и садится на кровать возле меня.
Долго время она не двигается. Затем наклоняется, и я уверена, что она собирается поцеловать меня в лоб, потому что делала так, когда я была маленькой, но я откатываюсь от нее, все еще симулируя сон.
Не знаю, почему так делаю. Кто эта новая Мэдди, такая жестокая безо всяких причин? Она встает, и я жду, когда закроется дверь, и только потом открываю глаза.
На моей прикроватном столике лежит черная резинка.
Она знает.
ЖИЗНЬ – ЭТО ПОДАРОК
На следующее утро я просыпаюсь от криков. Сначала думаю, что это снова семья Олли, но крики доносятся очень близко. Это моя мама. Я никогда не слышала прежде, чтобы она повышала голос.
– Как ты могла так поступить? Как ты могла впустить незнакомца?
Не могу услышать ответ Карлы. Тихо открываю дверь спальни и на цыпочках выхожу на лестничный пролет. Карла стоит у основания лестницы. Моя мама всячески меньше ее, но это незаметно из-за того, как Карла уменьшается из-за ее криков.
Я не могу позволить, чтобы Карлу обвиняли в этом. Несусь вниз по лестнице.
– Что-то случилось? Она болеет? – Карла ловит меня за руку, поглаживает по лицу, ее взгляд сканирует мое тело в поисках признаков опасности.
– Она выходила на улицу. Из-за него. Из-за тебя. – Мама поворачивается ко мне лицом. – Она поставила свою жизнь под угрозу и неделями лгала мне.
Она поворачивается к Карле.
– Ты уволена.
– Нет, пожалуйста, мама. Это не ее вина.
Она прерывает меня рукой.
– Не только ее вина, ты имеешь в виду. Это и твоя вина.
– Извини, – говорю я, но никакого эффекта.
– И ты меня извини. Карла, собери вещи и уходи.
Теперь я в отчаянии. Не могу представить свою жизнь без Карлы в ней.
– Пожалуйста, мама, пожалуйста. Это не повторится.
– Конечно, не повторится. – Она произносит это с абсолютной уверенностью.
Карла молча начинает подниматься по лестнице.
Следующие полчаса мы с мамой наблюдаем, как Карла собирается. Почти во всех комнатах у нее разбросаны очки для чтения, ручки и планшеты.
Я не утруждаюсь вытереть слезы, потому что они продолжают течь. Мама держится более стойко, чем я когда-либо видела. Когда мы, наконец, добираемся до моей комнаты, я отдаю Карле свою копию "Цветов для Элджернона". Она смотрит на меня и улыбается.
– Разве я не буду плакать из-за этой книги? – спрашивает она.
– Возможно.
Она прижимает книгу к своему животу, держит ее там и не отводит от меня взгляд.
– Теперь ты храбрая, Мадлен. – Я бегу в ее объятия. Она бросает сумку медсестры и книгу и крепко меня обнимает.
– Мне так жаль, – шепчу я.
Она сжимает меня крепче.
– Это не твоя вина. Жизнь это подарок. Не трать ее попусту. – Ее голос резок.
– Ну все, достаточно, – сердито произносит мама со входа в комнату. Ее терпение закончилось. – Я знаю, что вам обеим очень грустно. Верите вы мне или нет, но и мне тоже грустно. Но настало время уходить. Сейчас.
Карла отпускает меня.
– Будь храброй. Помни, жизнь это подарок. – Она поднимает сумку медсестры.
Мы вместе идем вниз. Мама протягивает ей расчет, и она уходит.
СЛОВАРЬ МАДЛЕН
ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТРАЖЕНИЕ
Я откидываю занавески в сторону, как только возвращаюсь в комнату. Олли стоит у окна, его лоб прижат к кулаку, а кулак прижат к стеклу. Как долго он ждет? Через секунду он понимает, что я здесь, но для меня достаточно этой секунды, чтобы увидеть его страх. Очевидно, моя функция в жизни – пронизывать страхом сердца тех, кто любит меня.
Не то чтобы Олли любит меня.
Его взгляд скользит по моему телу, лицу. Он руками показывает, что печатает, но я качаю головой. Он хмурится, снова показывает, но я еще раз качаю головой. Он исчезает и возвращается с маркером.
Я киваю.
А ты? – губами произношу я.
Я качаю головой.
Киваю.
Киваю.
Я пожимаю плечами.
Изображаю превосходное здоровье, беспокойство, сожаление и огромное ощущение утраты – все одним кивком.
Мы безмолвно смотрим друг на друга.
Я качаю головой. Этот жест говорит ему: Нет, не извиняйся. Это не твоя вина. Это не ты. Это жизнь.
ИЗМЕНЕНИЯ В РАСПИСАНИИ
БОЛЬШЕЕ
Мама безмолвно наклоняется, чтобы собрать карточки с рисунками после нашей игры в Почетную Угадайку, и складывает их в аккуратную стопку. Она хранит самые лучшие рисунки (здесь имеются в виду, как и очень хорошие, так и очень плохие) с каждой нашей игры. Иногда мы с ностальгией просматриваем нашу коллекцию – именно так другие семьи просматривают старые фотографии. Ее пальцы задерживаются над практически неудачным рисунком какого-то создания с рогами, парящего над кругом с отверстиями.
Она поднимает рисунок, чтобы я его увидела.
– Как ты придумала для этого стишок? – Она с трудом фыркает, пытаясь сделать первый шаг.
– Я не знаю, – говорю я и смеюсь, желая помочь ей. – Ты ужасно рисуешь.
Предполагалось, что создание это корова, а круг – луна. По правде говоря, я догадалась наобум, учитывая то, насколько ужасным был ее рисунок.
Она на мгновение перестает складывать стопку и присаживается на корточки.
– Я правда очень хорошо провела с тобой время на этой неделе, – говорит она.
Я киваю, но ничего не говорю в ответ. Ее улыбка испаряется. Теперь, когда мы с Олли не можем встречаться или разговаривать, мы с мамой проводим больше времени вместе. Это единственное, что вышло хорошо из этой неразберихи.
Тянусь и беру ее за руку, сжимая.
– Я тоже.
Она снова улыбается, но теперь ее улыбка не такая полноценная.
– Я наняла медсестру.
Я киваю. Она предложила мне собеседовать потенциальную замену Карлы, но я отказалась. Неважно, кого она наймет. Никто не сможет заменить Карлу.
– Завтра я должна вернуться на работу.
– Я знаю.
– Мне не хотелось бы оставлять тебя.
– Я буду в порядке.
Она поправляет и так идеальную стопку рисунков.
– Ты понимаешь, почему мне приходится это делать? – Она не только уволила Карлу, но еще и лишила меня интернета и отменила личный урок архитектуры с мистером Ватерманом.
Большую часть недели мы избегали разговоров. О моей лжи. О Карле. Она взяла недельный отпуск на работе и ухаживала за мной в отсутствие Карлы. Она снимала мои жизненные показатели не каждые два часа, а каждый час, и расслаблялась каждый раз, как показатели были в норме.
К четвертому дню опасность миновала. Нам повезло, как сказала она.
– О чем думаешь? – спрашивает она.
– Я скучаю по Карле.
– Я тоже, но я была бы плохой мамой, если бы позволила ей остаться. Ты понимаешь? Она подвергла твою жизнь опасности.
– Она была моим другом, – говорю я тихо.
Злость, которой я ждала от нее всю неделю, наконец дает вспышку.
– Но она была не только твоим другом. Она была твоей медсестрой. Она должна была беречь тебя. Она не должна была подвергать твою жизнь опасности или знакомить тебя с парнем, который разобьет твое сердце. Друзья не дают ложной надежды.
Должно быть, я выгляжу такой же пораженной, какой чувствую себя, потому что она внезапно замолкает и вытирает ладони о бедра.
– Ох, детка. Мне так жаль.
И вот тут до меня внезапно доходит. Карла правда ушла. Ее не будет здесь завтра, когда мама уйдет на работу. Вместо нее будет кто-то новый. Карла ушла, и это моя вина. И Олли тоже ушел. У меня даже не было шанса на поцелуй номер два. Я ахаю от этой приносящей боль мысли, от конца чего-то, что едва началось.
Уверена, мама, наконец, позволит мне выйти в интернет, и мы сможем снова переписываться, но этого будет недостаточно. Если быть честной, то я признаюсь, что этого никогда не было достаточно.
Я никогда не дойду до конца во всем, чего хотела с ним.
Она прижимает руку к своему сердцу. Я знаю, мы чувствуем одну и ту же боль.
– Расскажи мне о нем, – говорит она.
Я так давно хотела рассказать ей о нем, но сейчас не знаю, с чего начать. Мое сердце заполнено им. Поэтому я начинаю с самого начала. Рассказываю ей о том, как увидела его впервые, о том, как он двигается – легко, плавно и уверенно. Рассказываю о его глазах цвета океана и о мозолистых пальцах. Рассказываю, что он менее циничен, чем думает о себе. О его ужасном папе, о его сомнительном выборе одежды.
Я рассказываю ей, что он думает, будто я веселая, умная и красивая в указанном порядке, и этот порядок имеет значение. Рассказываю все, что хотела ей рассказать неделями. Она слушает, держит меня за руку и плачет вместе со мной.
– Кажется, он потрясающий. Я вижу, почему ты так думаешь.
– Он такой.
– Мне жаль, что ты болеешь.
– Это не твоя вина.
– Я знаю, но мне бы хотелось дать тебе больше.
– Можешь вернуть мне интернет? – Я должна попытаться.
Она качает головой.
– Попроси меня что-нибудь другое, милая.
– Пожалуйста, мама.
– Так лучше всего. Мне не хочется, чтобы тебе разбили сердце.
– Любовь не может меня убить, – говорю я, повторяя слова Карлы.
– Это не правда, – говорит она. – Кто тебе такое сказал?
ЗЛАЯ МЕДСЕСТРА
Моя новая медсестра – неулыбающийся деспот со степенью в медсестринском деле. Ее зовут Джанет Притчет.
– Ты можешь называть меня медсестра Джанет, – говорит он. Ее голос неестественно высок, как сигнализация.
Она подчеркивает слово "медсестра", и я понимаю, что называть ее просто Джанет не получится. Ее рукопожатие очень крепкое, будто она больше привыкла крушить вещи, чем заботиться о них.
Возможно, мое мнение о ней предвзято.
Все, что я вижу, когда смотрю на нее, так это что она так не похожа на Карлу. Она худая там, где Карла была полной. Ее речь не испещрена испанскими словечками. У нее совсем нет акцента. По сравнению с Карлой она наименьшее.
К вечеру я решаю поменять свое отношение, но именно тогда на моем ноутбуке появляется первая приклеенная записка.
Мама позволила доступ в интернет, но только во время учебы. Она говорит, что я должна пользоваться им только для школьных занятий, но я уверена, что это связано с тем, что Олли начал учиться, и приходит домой после 15 часов.
Проверяю время. 14:30. Решаю не менять свое отношение. Медсестра Джанет могла хотя бы дать мне шанс нарушить правило, прежде чем предполагать, что я нарушитель правил.
Следующий день не лучше:
Прошла неделя, и я бросила всякую надежду на то, что она могла войти в мое положение. Ее миссия ясна – следить, ограничивать и контролировать.
Мы с Олли установили новый ритм. Обмениваемся по скайпу в течение дня между моими уроками короткими сообщениями. В три часа дня Злая Медсестра выключает роутер, и наше общение заканчивается. Вечером, после обеда и совместного времяпрепровождения с мамой, мы с Олли смотрим друг на друга в окно.
Я умоляю маму изменить правило, но она непреклонна. Говорит, что это для моей защиты.
На следующий день Злая Медсестра находит еще одну причину оставить мне записку:
Я смотрю на записку, вспоминая, что Карла сказала мне то же самое, когда уходила: Жизнь это подарок. Проживаю ли я ее впустую?
НАБЛЮДЕНИЕ ЗА СОСЕДЯМИ №2
Расписание Олли:
06:55 – Стоит у окна. Пишет 
07:20 – Ждет, когда Кара докурит.
07:25 – Уезжает в школу.
15:45 – Возвращается домой со школы.
15:50 – Стоит у окна. Стирает 
21:05 – Стоит у окна. Пишет несколько вопросов.
22:00 – Пишет 
Расписание Мэдди:
06:50 – Ждет, когда Олли появится у окна.
06:55 – Испытывает радость.
07:25 – Впадает в отчаяние.
08:00-15:00 – Игнорирует Злую Медсестру. Учится. Делает домашнюю работу. Читает. Машинально проверяет сообщения. Снова читает.
15:40 – Наблюдает, как подъезжает машина Олли.
15:50 – Испытывает радость.
16:00 – Снова домашняя работа. Снова читает.
16:00-21:00 – Ужин/общение с мамой.
21:01 – Ждет, когда Олли появится у окна.
21:05 – Испытывает радость. Отвечает жестами на вопросы.
22:01 – Впадает в отчаяние, продолжение следует.
СТАРШАЯ ШКОЛА
Олли вернулся в школу, и наше общение стало еще более ограниченным. Он пишет, когда может – между уроками или, иногда, прямо на уроке. В течение первой недели он изо всех сил пытается, чтобы я чувствовала, будто нахожусь там с ним. Он отправляет фотографии своего шкафчика (№23), расписания занятий, библиотеки и библиотекаря, которая выглядит именно так, какой я себе и представляла библиотекаря старшей школы – педантичной и изумительной. Он отправляет мне фотографии контрольных по математике с урока математики, список обязательной литературы для урока английского, фотографии бутылочек со шкалой и чашек Петри с уроков биологии и химии.
Я провожу неделю – кажется то, что я его не вижу, чего-то мне стоит, – занимаясь обычными вещами: читаю, учу, не умираю. Добавляю к его списку литературы названия нескольких книг: "Повесть о двух поцелуях", "Поцеловать пересмешника", "Когда я целовала".[4]4
Мадлен переделала названия популярных книг, таких как «Повесть о двух городах», «Убить пересмешника», «Когда я умирала»
[Закрыть] И так далее.
Мы со Злой Медсестрой погружаемся в скупую рутину, в которой я притворяюсь, что ее не существует, а она оставляет еще больше противных записок, чтобы я знала, что она существует.
Но дело не только в том, что я по нему скучаю. Я завидую его жизни, его миру, который простирается за его входной дверью.
Он говорит, что старшая школа – утопия, но меня не убедишь. Как еще назвать место, которое существует исключительно для того, чтобы обучать тебя миру? Как назвать место с друзьями, учителями, библиотекарями, книжным клубом, математическим клубом, клубом дебатов или любым другим клубом, с внеклассной деятельностью и бесконечными возможностями?
К третьей неделе становится труднее удерживать наши отношения в этой новой форме. Я скучаю по разговорам с ним. Можно только изъясняться жестами. Я скучаю по тому времени, когда он находился со мной в одной комнате, по его физическому присутствию. Я скучаю по тому, как мое тело осознавало его. Я скучаю по тому, что хочу познать его. Я скучаю по тому, что хочу познать Мэдди, ту, которая с ним.
Все так и продолжается, пока, наконец, не происходит неизбежное.
Я стою у окна, когда подъезжает его машина. Жду, когда он выйдет, чтобы как обычно помахать, но он вылезает не первым.
С заднего сидения вылезает девушка, и она не Кара.
Может, она подруга Кары.
Но затем Кара вылетает из машины и идет в дом, оставляя наедине Олли и Загадочную Девушку. Загадочная Девушка смеется над тем, что говорит Олли. Она поворачивается, кладет руку на его плечо и улыбается ему так, как улыбалась ему я.
Сначала я в шоке, не верю своим глазам. Она трогает моего Олли? Желудок сжимается. Огромная рука сжала меня вокруг живота. Мои органы изменили место нахождения, и я чувствую себя неправильно внутри своей собственной кожи.
Отпускаю занавеску и уклоняюсь от окна. Чувствую себя Любопытным Томом.[5]5
Триллер 1960-го года
[Закрыть]
Слова мамы всплывают в голове. Мне не хочется, чтобы тебе разбили сердце. Она знала, что случится. Всегда будет кто-то другой. Кто-то, кто не болеет. Кто-то, кто может выйти из дома. Кто-то, с кем он может поговорить, кого может коснуться, поцеловать и все остальное.
Я сдерживаю порыв вернуться к окну и осмотреть свою конкурентку. Но если кто-то не может даже появиться на соревновании, то это не соревнование. И неважно, как она выглядит. Неважно, длинные у нее ноги или короткие. Неважно, бледная она или загорелая, черные у нее волосы или каштановые, рыжие, светлые. Неважно, симпатичная она или нет.
Важно то, что она чувствует солнце на своей коже. Она дышит неочищенным воздухом. Важно то, что она живет с Олли в одном мире, а я нет. И никогда не буду жить.
Выглядываю еще раз. Ее рука все еще лежит на его плече, и она все еще смеется. Он хмуро смотрит на мое окно, но я уверена, что меня он не видит. Он все равно машет, но я снова уклоняюсь, притворяясь, что меня здесь нет.
АЛОХА ЗНАЧИТ ПРИВЕТ
И ПОКА, ЧАСТЬ 1
Я отменила еще один вечер с мамой, поэтому она заглядывает ко мне в комнату.
– Итак, – говорит она.
– Извини, что отменила, мам. Просто чувствую себя не очень.
Она сразу прижимает руку к моему лбу.
– Ментально, а не физически, – объясняю я. Не могу выбросить из головы руку Загадочной Девушки на плече у Олли.
Она кивает, но не убирает ладонь, пока не убеждается, что жара у меня нет.
– Итак, – говорю я, подсказывая ей. Мне очень хочется остаться одной.
– Когда-то и я была подростком. И единственным ребенком. Я была очень одинокой. Я поняла, что быть подростком больно.
Вот почему она здесь? Потому что думает, что мне одиноко? Потому что думает, что у меня своего рода подростковая тоска?
– Я не одинока, мам, – сердито произношу я. – Я одна. Это разные вещи.
Она морщится, но не отступает. Вместо этого, она опускает руку и гладит меня по щеке, пока я не начинаю смотреть ей в глаза.
– Я знаю, детка. – Ее руки снова за ее спиной. – Может, сейчас не хорошее для этого время. Хочешь, чтобы я ушла?
Она всегда такая здравомыслящая и понимающая. Сложно злиться на нее.
– Нет, все в порядке. Извини. Останься. – Я подтягиваю ноги, освобождая ей место.
– Что ты прячешь? – спрашиваю я.
– Я принесла тебе подарок. Думала, так ты будешь чувствовать себя менее одинокой, но теперь я не уверена.
Она вытаскивает из-за спины фотографию в рамочке. Мое сердце сжимается в груди. Это старая фотография нас четверых – меня, моей мамы, папы и брата, – на которой мы стоим на пляже где-то в тропиках. Солнце село позади нас, и тот, кто нас фотографировал, должно быть, включил вспышку, потому что наши лица на темнеющей небе кажутся яркими, практически сияющими.
Мой брат одной рукой держится за папу, а другой подпирает маленького коричневого плюшевого зайку. Большей частью он являет собой миниатюрную версию мамы – те же самые прямые черные волосы и темные глаза. Единственным отличием является папина темная кожа. Папа одет в рубашку с принтом Алоха и шорты. Аляповатый, именно так я могу его описать. И все равно он красивый. Его рука лежит на мамином плече, и он, кажется, придвигает ее ближе. Он смотрит прямо в камеру. Если и был кто-то, у кого было все, то это мой папа.
Мама одета в красное платье без лямок с узорами в виде цветов. Ее влажные волосы завиваются вокруг лица. На ней нет макияжа или драгоценностей. Она выглядит альтернативной версией мамы, которая сидит рядом со мной. Кажется, она принадлежит этому пляжу и этим людям больше, чем принадлежит этой комнате, в которой застряла со мной. Она держит меня на руках и единственная не смотрит в камеру. Вместо этого она смеется надо мной. Я улыбаюсь так глупо, такой беззубой улыбкой, которой могут улыбаться только дети.
Я не видела ни одной фотографии с собой на улице. Я даже не знала, что такие есть.
– Где это? – спрашиваю я.
– Гавайи. Мауи был любимым местом твоего папы.
Сейчас ее голос практически стал шепотом.
– Тебе было всего четыре месяца, а потом мы поняли, почему ты всегда болела. Это было за месяц до аварии.
Я прижимаю фотографию к груди. Мамины глаза заполняются слезами, которые не падают.
– Я люблю тебя, – говорит она. – Больше, чем ты знаешь.
Но я знаю. Я всегда чувствовала, как ее сердце тянется защитить меня. Я слышу колыбельную. Все еще могу почувствовать руки, убаюкивающие меня, и ее поцелуи в щеки по утрам. И я люблю ее в ответ. Не могу представить себе мир, который она бросила ради меня.
Не знаю, что сказать, поэтому говорю, что тоже ее люблю. Этого недостаточно, но и так сойдет.
После того, как она уходит, я стою перед зеркалом и прикладываю фотографию к лицу. Смотрю на себя на фотографии, потом на себя в зеркале и обратно.
Эта фотография своего рода машина времени. Моя комната исчезает, и я на пляже, окружена любовью, соленым воздухом, увядающим теплом и удлиняющимися тенями заката.
Я заполняю свои крохотные легкие таким количеством воздуха, которое могу вдохнуть, и задерживаю дыхание. И с тех пор я его задерживала.
ПОЗЖЕ, 21:08
Олли уже ждет меня, когда я подхожу к окну. Большими жирными буквами он пишет:
Я жестами показываю совершенное отсутствие у себя ревности.
А РОЗА УПАЛА НА ЛАПУ АЗОРА
Иногда я перечитываю свои любимые книги с конца до начала. Начинаю с последней главы и читаю задом наперед, пока не добираюсь до начала. Когда читаешь таким образом, герои переходят от надежды к отчаянию, от самопознания к сомнению. В любовных романах пары начинают, как любовники, и заканчивают, как незнакомцы. Книги о взрослении становятся историями об уклонении от курса. Ваши любимые герои возвращаются к жизни.
Если бы моя жизнь была книгой, и вы читали бы ее задом наперед, ничего не изменилось бы. Завтра будет все то же самое, что и сегодня. В «Книге про Мэдди» все главы одинаковые.
Так было до Олли.
До него моя жизнь была палиндромом[6]6
Палиндром – число (например, 404), буквосочетание, слово (например, топот, фин. saippuakivikauppias[⇨] = продавец мыла (или торговец щёлоком) – самое длинное употребительное слово-палиндром в мире) или текст (а роза упала на лапу Азора), одинаково читающееся в обоих направлениях. Иногда палиндромом называют любой симметричный относительно своей середины набор символов
[Закрыть] – одно и то же что вперед, что назад, например: «А роза упала на лапу Азора» или «Я иду с мечем судия». Но Олли как случайная буква, большая жирная Х, застрявшая посреди слова или фразы, которая разрушает ряд..
А сейчас в моей жизни больше нет смысла. Как бы мне хотелось не встречать его. Как я должна вернуться к своей прошлой жизни, когда дни тянутся с нескончаемым и отвратительным сходством? Как я должна снова стать Девушкой Которая Читает? Не потому, что я искупаю свою неудовлетворенность книгами. Все, что я знаю о мире, я узнала из книг. Но описание дерева это не дерево, а тысяча бумажных поцелуев никогда не сравнятся с ощущением губ Олли на моих.
