Текст книги "Маме – мечтательнице, как я (ЛП)"

Автор книги: Николь Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Эй, спасибо за предложение, но мне на смену через час.

Я схватила ногу за спиной, чтобы размяться.

– Времени на душ и еду полно.

– Душ и еда ниже, чем сон, – сказал он, зевая. Он только что пробежал много миль, еще был потным, но зевал? Он устал после взрыва адреналина?

Я ощущала себя после бега так, словно могла захватить мир с кулаками, связанными за спиной.

– Ты не спал ночью? – спросила я, когда он зевнул снова и пошел к домикам работников.

– Нет. А ты? – он помахал и пошел дальше. – Спасибо за пробежку, Финикс. Мне нравится вызов.

– И мне, – крикнула я. – Хоть это не был вызов. Для меня.

Он рассмеялся, но явно разгадал мой блеф, судя по взгляду.

– В то же время завтра?

Я улыбнулась.

– Не опаздывай.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Два дня спустя он принес мне ботинки для похода в горы. Хорошие.

Они ждали на крыльце домика, когда я вернулась перед завтраком, с запиской «Мифической птице от Славного голубя» на коробке. К счастью, я обнаружила их раньше, чем родители или Гарри. Не хотелось объяснять ни записку, ни ботинки.

Не было обертки или карточки. Не было чека, и я не знала, сколько денег ему вернуть. Просто коробка с обувью, от которой я задумалась о цели этого подарка. Если вообще были причины. Ему было восемнадцать. Он должен был знать, что парень не должен оставлять девушке подарок без объяснений. Такие игры запрещались.

Я пыталась придумать, как лучше поблагодарить его, пока завтракала позже тем утром.

У меня был выходной из–за того, что Бен не стал вписывать меня в семейный день. Если бы он спросил у меня, то знал бы, что я бы с радостью поработала сверхурочно.

Он пока еще надеялся вернуть семью Эйнсворс, в отличие от меня, но со временем он сдастся. Человек не мог смотреть на то, как мы живем, и надеяться, что мы разберемся с этим.

Доза семейных пыток сегодня состояла из канатного курса, что меня устраивало, ведь я могла захотеть там повеситься к концу дня.

Я ходила на канатные курсы пару лет назад для объединения команды по бегу, это было весело и сплотило нас. Но то, что сближало одних людей, могло сказаться иначе на нашей семье. Я знала это по опыту. Рождество, дни рождения, события, что требовали собираться за столом… То, что у многих в мире было приятным событием, считалось редкой и жестокой формой пытки в моей семье.

Мы прошли к канатному курсу, все стали окружать Кэллама, который показывал, как надевать снаряжение. Как только он закончил, Кэллам разделил нас на три группы. Мы с Гарри оказались в его группе. Может, намеренно. Вряд ли нам бы вот так повезло. Я не знала, почему вообще задумывалась о таком.

– Финикс? – Гарри стукнулся кулаком о кулаки друзей и повернулся ко мне.

Я подавила желание обнять его. Я так скучала по нему. Он все время проводил с новыми друзьями, и я старалась не обижаться.

– Гарри? – ответила я.

– Мне нравится Кэллам, – сказал он, махнув на него, как на Зевса.

– Рада за тебя, – приходилось скрывать эмоции по двум причинам. Во–первых, я не хотела, чтобы он подумал, что я смеюсь над ним за восхищение Кэлламом, а во–вторых, я не хотела, чтобы он уловил, что и мне Кэллам, вроде бы, нравился.

– Он тебе нравится?

Конечно, он это спросил. Почему нет?

– Он мне не противен, – ответила я.

– Но это не значит, что он тебе нравится.

Я взглянула на него.

– Нет, я просто не хочу отвечать на твой вопрос.

– На какой вопрос ты не хочешь отвечать?

Я чуть не вылетела из новых ботинок, когда услышала его голос. Он был прямо за мной – в двух футах за мной.

– Ни на какой, – рявкнула я.

Я с предупреждением посмотрела на Гарри, а тот пожал плечами.

– На вопрос, нравишься ты Финикс или нет.

Кэллам фыркнул, словно пытался подавить смех. А потом посмотрел на мои ноги и улыбнулся.

– И? Какой твой ответ?

– Без комментариев, – буркнула я и вытянула ногу, раз он все еще смотрел на новые ботинки. – Спасибо, кстати, за это. Сколько я тебе должна?

– Это подарок.

– У меня не день рождения.

– Подарки дарят не только по этому поводу.

Я уперлась языком в щеку. Он был упрямым, таких я уже знала.

– Я бы хотела отплатить.

– А я бы хотел большую котлету, но порой приходится жить с разочарованием.

Гарри смотрел на нас по очереди, а потом опускал взгляд на мои ботинки.

Я скрестила руки на животе.

– С тобой сложно.

Он улыбнулся шире.

– Спасибо. Люблю комплименты, – он опустился рядом с Гарри. – Вернемся к теме... Что думаешь, Гарри? – он сделал паузу для драматического эффекта. – Я нравлюсь Финикс? Или она меня ненавидит?

Гарри поднял ладонь и помахал ею.

– Не знаю. Вряд ли она знает, – ответил он, поправляя очки на носу, поглядывая на меня. Я продолжала смотреть на него с предупреждением. – Но даже если она когда–то поймет, я не смогу тебе сказать. Кэллам пожал плечами.

– Почему?

– Потому что она – моя сестра, и я ее защищаю, – он махнул на меня, будто я сидела на роскошном троне. – А она защищает меня.

У меня возникло странное чувство, когда младший брат защищал меня перед парнем, что был вдвое старше него. Его так изменил лагерь? Или так уже было, но заметила я только в лагере?

– Я уважаю мужчину, что заботится о семье, – Кэллам похлопал Гарри по плечу. – Ты хороший. Не меняйся.

– О, я планирую вырасти на тринадцать дюймов и подумываю о контактных линзах. Кто знает? Может, я отращу бороду, – Гарри изобразил большим и указательным пальцами бороду из подбородка. Я прикусила губу.

– Это меняй, сколько хочешь. Главное, не меняй важное.

Гарри моргнул.

– Ты про теорию, что было раньше: курица или яйцо? Потому что я уверен, что именно. У меня есть целый блокнот доказательств.

Кэллам взглянул на меня. Я пожала плечами. У Гарри на самом деле был блокнот с исследованиями по теме.

– Не нужно менять это, если в тебе это вызывает такой пыл, но я говорил о верности и смелости. Береги это изо всех сил.

Гарри серьезно кивнул.

– А теперь простите, ребята, долг зовет, – Кэллам протянул руку, чтобы Гарри дал пять, и тот не мешкал, а громко шлепнул ладонью. Месяц назад он бы просто смотрел, если бы перед ним так подняли руку.

Мы с Гарри пошли за Кэлламом и другими туристами по короткой дорожке. Минуту спустя стало видно, откуда такой ажиотаж. Мы стояли на небольшом холме, и бревно, повисшее в двадцати футах в воздухе, выглядело не зловеще, а просто кошмарно.

Гарри запищал рядом со мной, сжал мою руку с силой. Конечно, мой страх был его восторгом. А у меня были проблемы с высотой.

Я не любила высоту.

Высота не любила меня.

– Мы заберемся на эту штуку, пройдем по ней дважды, а потом спустимся? – Гарри все еще верещал, почти оторвал мне левую ладонь. – Ущипни меня, – я не отреагировала, и он подтолкнул меня. – Ущипни, чтобы я понял, что не сплю.

– Может, лучше дать тебе подзатыльник?

Кэллам впереди говорил с группой. Балка висела меж двух больших деревьев, на которые можно было забраться по мелким металлическим ступенькам, выпирающим из ствола. Чтобы добраться до вершины, придется прыгать по ступенькам.

Супер. Просто супер.

Конечно, наверху – если человек доберется – нужно было пройти по узкой балке, развернуться и пройти обратно, а потом спуститься по лестнице Ада.

Я подумывала убежать. Кто–то заметит, если мы с Гарри пропадем? Можно изобразить боль в животе.

– Кто первый? – крикнул Кэллам толпе туристов, прикрепляя к снаряжению большую цветную веревку. – Хоть кто–то? – сказал Кэллам. – Обещаю, мы уже много лет не теряли никого из–за Балки, – он огляделся с улыбкой, но мне было не до смеха, звучавшего ото всех вокруг.

Рядом со мной взлетела рука. На миг я обрадовалась, что вызвался кто–то еще. А потом поняла, чья рука поднялась.

– Гарри Эйнсворс. Весь день подтверждает мою теорию о храбрости, – Кэллам подмигнул моему глупому и рискованному брату. А потом Кэллам покачал головой. – Прости, но мне стоило упомянуть, что нужно быть определенного роста и веса. Я должен был понять, что ты захочешь быть первым.

Я выдохнула с облегчением. Гарри обреченно сжался.

Люди вокруг нас с сочувствием улыбались ему, несколько пап похлопали его по плечам. Кэллам стыдился. Ему было больно ранить его. Через миг он позвал другого волонтера.

– Гарри... – начала я

– Все хорошо, Финикс. Правила есть правила, – он шмыгнул носом. – Я понимаю.

– Правда? – спросила я. Он вздохнул, но поднял голову, и я увидела, что он не плакал. – Это так... по–взрослому, – сказала я, приобняв его.

– Я учился, глядя на тебя.

– Учился чему? – спросила я. Как не плакать, когда хочется? Как выдавать одну эмоцию за другую?

– Как быть взрослым, – ответил он и обнял меня.

– О. Ого. Не знаю, как реагировать, но спасибо, – я трепала его волосы, когда кто–то подошел к нам.

– Простите, что опоздала. Что я пропустила? – мама почти задыхалась. Будто спешила сюда. Ее волосы были стянуты в хвост, на лице почти не было макияжа.

– Гарри первым вызвался пройти по той штуке, – ответила я, посмотрев на Балку, висящую высоко над нами. Там было сто футов, а не двадцать, как сказал Кэллам.

Мама проследила за моим взглядом и сглотнула.

– Только не говори...

– Не переживай. Он еще мал для этого, – сказала я.

Ее плечи расслабились.

– Но я подрасту к следующему лету, – отметил Гарри, потягиваясь. – Мы сможем вернуться? Ну, пожалуйста? Чтобы я прошел по Балке?

Мама ответила не сразу.

Я склонилась к ней.

– Не обещай того, что не сдержишь.

На миг она посмотрела на меня, как сделал бы любой взрослый. Она легонько сжала мое запястье и улыбнулась Гарри.

– Ладно, милый. Если тебе так это нравится, мы вернемся в следующем году, – Гарри подпрыгнул, словно у него был хвост–пружина. – Но я против того, чтобы ты ходил по этому бревну... доске... как ее там, – добавила она. – Но мы можем вернуться.

Гарри обнял ее, все еще подпрыгивая.

– Может, мы попадем в тот же домик, и Финикс снова будет вожатой, – он резко замер и посмотрел на меня. – Ты же тоже вернешься, Финикс?

Я замешкалась. Я боялась верить в то, что мама стала лучше.

– Не знаю, Гарри. Будет зависеть от того, где будет колледж, и когда будут начинаться занятия.

– Может, если ты попадешь в Нортуэстерн, занятия начнутся к концу сентября. И тогда ты сможешь быть вожатой следующим летом.

– Нортуэстерн? – мама повернула голову ко мне. Отлично. Попалась. – Я думала, ты оставила в вариантах УКЛА и Калифорнийский политех. Нортуэстерн в другой части страны, – ее голос изменился, стал слишком высоким, она почти паниковала. Странно.

– Теперь и я думаю про Нортуэстерн.

– Звучит так, будто ты не просто думаешь, – мама отвела нас в сторону от туристов. Ей не нравилось вести семейные разговоры при других людях. Это мешало потом играть хороших.

– Это на вершине моего списка.

Это удивило ее так, что она молчала две секунды.

– И ты рассказала Гаррисону об изменившихся планах насчет колледжа раньше, чем мне с отцом?

Первый турист прошел по Балке, и Кэллам отцеплял от него веревки. Кэллам явно следил за нами, но не открыто. Просто он расстегнул карабин с пятой попытки из–за этого.

– Гарри нашел заявление у меня на столе. Что мне было делать? Я не хотела врать ему, – я не знала, говорила ли все еще о заявлении или о документе, что я нашла на столе папы. Я злилась, потому что она возмущалась из–за того, что я скрыла изменившиеся планы на колледж? Или злилась из–за того, что они врали о доме, браке, папиной работе и кто знает, о чем еще? – И меня вряд ли туда возьмут. Потому я и не сказала вам. Не хотела шума из ничего.

– Ты врала.

– Избегала правды, – парировала я.

– Врала, – сказала мама уже тише, но не важно. Она обвиняла меня во лжи? Не на ту напала.

– Ты же эксперт в этом, – сказала я и пошла прочь.

Жаль, нельзя было так дойти до дома в Калифорнии.

ПЯТНАДЦАТЬ

Я сама себя наказывала. Официально. Потому и позволила Гарри затащить меня на последнюю часть дня сближения (пыток) семьи.

Когда я увидела папу своими глазами на скамейке в нескольких футах от мамы, я задумалась, не попала ли в другую реальность. Или я сошла с ума?

– Это он? Или брат–близнец, о котором мы не знали? – шепнула я Гарри.

– Думаю, это он, – ответил Гарри, помахав паре друзей, которых мы прошли. – Но он неряшливее, чем я его помню.

Я чуть не улыбнулась. Судя по его виду, он не брился днями, и его волосы столько же не встречались с расческой. Даже его одежда была помятой. Я не понимала, выглядел он как жертва оборотня или обращенный в оборотня. Я так отвлеклась на Кэллама и хорошее время для Гарри, что упустила влияние лагеря на папу.

– Слушай, Гарри, – начала я, замедлив темп, чтобы мы еще не дошли до них. – Прости за то, что было до этого. Я не хотела свалить все на тебя, но и не могла слушать, как мама обвиняет меня во лжи...

– Но ты соврала про колледж.

– Я не врала. Просто не сказала им, что передумала, – мы шли по комнате, и я поймала себя на том, что выглядывала кое–кого. Когда я поняла, кого выглядываю, то прекратила смотреть. Но успела уже увидеть его в начале зала, он говорил с несколькими туристами. – Я не врала ей, а если бы сделала это, то призналась бы, потому что ложь убивает доверие. Я воспринимаю это серьезно.

Гарри смотрел на меня с видом, будто он был умнее, хоть я была старше.

– Серьезно? Одна ложь – и прощай доверие?

Я посмотрела на него, напоминая взглядом, что я была старше и умнее.

– Да.

– То есть мама с папой не должны теперь тебе доверять, раз ты соврала о колледже?

– Я не врала о колледже.

Гарри закатил глаза.

– Допустим, они соврали о чем–то. Ты больше не будешь им доверять?

Я пожала плечами.

– Если ложь была большой, то скорее всего.

– Все так запутано.

– Для десятилетнего, – парировала я.

– А если бы я тебе соврал? Ты бы мне больше не доверяла? Никогда? – он ткнул меня, будто знал лучше.

– Разговор официально закончен, – пробормотала я. Мы подошли к родителям. Мама улыбнулась нам, папа, похоже, и не заметил нас.

– Вот вы где. Вовремя. Они как раз начинают, – мама отодвинулась подальше от папы, похлопала место между ними. Гарри сел рядом с мамой, и мне пришлось сесть рядом с зомби, что когда–то звался папой.

– Они сказали, что мы сегодня делаем? – Гарри поправил очки на носу.

– Мы можем лишь догадываться, – ответила мама, склоняясь, чтобы увидеть меня. – И, Финикс... – она заерзала. – Прости за наш прошлый разговор.

Еще раз? Мама, всегда властная, извинилась? Передо мной?

А потом я заметила потрясение и восторг на лице Гарри и поняла, что не ослышалась.

– Ничего страшного, – начала я, звуча как робот. – И ты меня прости.

Мир остановился во второй раз. Я извинилась перед мамой?

Жизнь, хватит издеваться, стань снова понятной.

– Как жизнь вожатой, Финикс? – я несколько дней не слышала, чтобы папа обращался ко мне не шипением или стоном, чтобы стало тише.

– Все хорошо, – сказала я так же, как ответила маме. С ними лучше останавливаться на простых ответах.

– Так тебе не нравится? – папа безумно стучал ногой, но остальное тело будто было статуей. Он смотрел вперед, пока говорил со мной.

– Это не так... – я разглядывала комнату, желая, чтобы они уже начинали. – Все хорошо.

– Значит, нравится?

Я вздохнула. Почему из всех возможных вопросов он зациклился на теме вожатой?

– Д–да, – медленно сказала я, надеясь, что он поймет и перестанет спрашивать.

Папа молчал мгновение, лишь топал ногой. А потом спросил:

– Ты уже завела друзей? Гарри, похоже, нашел целую кучу.

Я взглянула на Гарри. Тот смотрел на папу с чем–то, похожим на любопытство, потому что мы совсем не привыкли к таким разговорам с папой.

– Нет, – сказала я. – Я была занята работой, учебой и тренировками, так что времени на общение не было.

– Кэллам – твой друг, – отметил Гарри.

Я скрипнула зубами. Из–за Кэллама я и не хотела развивать тему вожатой с папой. Братишка вдруг решил вмешаться.

– Кто такой Кэллам? – спросил папа.

Я заерзала, этот разговор напоминал беседу с мамой во вторую ночь в лагере.

И тут заскрипел микрофон. Спас от разошедшейся активности семьи.

– Это Кэллам, – шепнул Гарри моему папе, Кэллам прошел в переднюю часть комнаты с Беном и фонящим микрофоном.

– Это Кэллам, – папа сдвинул брови. – Он не слишком взрослый, чтобы быть твоим другом, Финикс?

Я хотела умереть. Хотела провалиться сквозь землю.

– Мы оба пойдем в последний класс осенью, пап. Остынь.

Кэллам взял микрофон у Бена, настроил и вернул его. Противный звук прекратился.

– Он все равно взрослый для тебя.

Мое лицо пылало. Папа не встречал Кэллама. Он знал лишь, как тот выглядит, и что Гарри сказал ему, что мы дружим. Может, Кэллам был непростым, но он заботился об остальных, был трудолюбивым и любил приключения. Я видела, что Кэллам хороший.

– Кэллам – мой наставник, пап. Я не могу его избегать.

– Финикс... – в его голосе звучало предупреждение.

– И если ты хочешь быть моим родителем, то это занятие круглосуточное и все дни недели, а не работа на десять минут раз в пару месяцев, – я так обычно не говорила с родителями, а теперь сорвалась на обоих в один день.

Раздражение мелькнуло на его лице.

– Я – твой отец. Ты не будешь так со мной разговаривать, – рявкнул папа.

Мое лицо снова вспыхнуло.

– Ты – отец лишь на словах, папа, – едко сказал я. – И ты перестал подходить под требования этого статуса довольно давно, так что не жди, что я буду исполнять обязанности дочери, пока ты не придерживаешься своей стороны сделки.

И гнев папы внезапно пропал. От такой перемены на лице отца я ощутила стыд, захотелось стереть последние полминуты.

Я не знала, почему злилась на него после всего, но так было. Ему уже хватало провалов, мне не стоило добавлять провал в роли отца к безработному и почти бездомному.

Казалось, он хотел что–то сказать, но в комнате раздался голос Бена.

– Любви, света и мира, друзья! – прокричал Бен. Микрофон ему и не требовался. В комнате зазвучал хор приветствий. Никто с нашей скамьи не участвовал. Мы были отвлечены раздражением и смятением, обижались друг на друга и не старались изобразить радость. – Надеюсь, вас всем понравился день, и ваша семья смогла сделать важные выводы, – вокруг нас некоторые согласно кивали, а руки обвивали плечи. Эйнсворсы ерзали на своих местах. Я узнала о своей семье сегодня лишь то, что мама считала меня лгуньей, а папу можно было разбить парой едких слов от меня. Бен вряд ли говорил о таком. – Этой ночью мы припасли для вас настоящую награду – короля доверия. Вожатые покажут, что вы будете делать, а потом я отправлю ваши семьи в увлекательный путь к доверию, – Бен помахал нескольким вожатым присоединиться к Кэлламу, который улыбался так, словно это был лучший день в его жизни, не выделяющемуся в стандартной покрашенной футболке лагеря.

Бен выстроил вожатых по два в ширину и в длину, повернулся спиной к ним, закрыл глаза и совершил самый глупый поступок из всех, что я когда–либо видела.

Да. Упражнение по развитию доверия было названием добровольной жертвы.

Каждый должен был по очереди стать жертвой. Бен использовал другой термин, но жертва подходила лучше. Жертва становилась спиной к семье, закрывала глаза и кричала что–то дурацкое, типа «Я могу вам доверять?», и когда остальные в семье отвечали: «Ты можешь нам доверять», жертва должна была упасть, надеясь, что члены семьи ее поймают, не дав упасть на пол.

Идея была не плохой. Еще не придумали такое слово, чтобы описать эту идею.

– Сообщите, когда будете готовы, хорошо? – сказала я и повернулась спиной к ним. Ответа не было. Не лучшее начало, если учесть, что я собиралась упасть в руки двух людей, которые не уберегли бы мышку, куда там до человека. Я верила в Гарри, он всегда меня поддерживал. Вот только он был маленьким.

Может, если я быстро схвачу Гарри, и мы поспешим убежать, никто этого не заметит.

Но Бен снова закричал в микрофон:

– Если кто–то думает пропустить упражнение, знайте, что никто не отправится есть, пока все его не пройдут. Так что не спешите. Мы все будем рады ужину в полночь.

Глубоко вдохнув, я скрестила руки на груди, как делал Бен, закрыла глаза и крикнула:

– Я могу вам доверять?

Родители что–то сказали. Я ожидала не это.

Мое тело рухнуло мимо слабой хватки моих родителей, и я уже готовилась к удару об паркет, когда остановилась. Я жмурилась, кривилась, но не рухнула на пол. Кто–то поймал меня.

Я ощущала четыре руки, что не давали мне упасть. Две маленькие, знакомые, а две другие – большие и сильные.

Я услышала крики родителей, мама обвиняла папу, что он слабо держал, а он ее – за то, что она отвлеклась. Спор продолжался, но я перестала их слушать.

Я открыла глаза и сразу увидела Гарри. Он сосредоточенно хмурился, в глазах была тревога. Он улыбнулся, когда я открыла глаза.

– Спасибо, что спас меня, маленький мужчина. Я всегда говорила тебе, что ты – мой герой.

Он улыбнулся шире.

Потом я увидела его. Спокойного Кэллама. Будто он привык возникать и спасать.

– Неплохое падение, – сказал он, подталкивая меня, чтобы я могла встать.

– Хорошо поймал, – ответила я, спину покалывало от тепла там, где только что были его руки.

Кэллам сунул руки в карманы и пожал плечами.

– Я говорил тебе, что буду рядом, когда понадоблюсь. Я не мог нарушить обещание. Каким бы человеком это меня сделало?

Родители все еще спорили за моей спиной.

– Нормальным, – ответила я ему. – Но спасибо.

– Не за что, – кивнул Кэллам.

– Ты в порядке, Финикс? – спросил Гарри, разглядывая меня.

– Да. Стараниями вас двоих, – последнее я сказала чуть громче, чем нужно было, надеясь, что родители услышат. Но они были заняты, вопили друг на друга.

– Можно я пойду к Мэтту и Картеру? – спросил Гарри, указывая на другую сторону зала. – Их семьи закончили, и никто не разбил голову. Пусть лучше меня ловят их семьи, если нужно.

Я от души растрепала его волосы.

– Иди. Я тебя не виню, – я оглянулась, Кэллам оставался рядом, смотрел на меня. Мои родители не заметили, как ушел младший ребенок. Не будут скучать и по мне.

– Хочешь уйти отсюда? – вдруг спросил Кэллам.

– Ты еще и мысли читать умеешь?

Кэллам кивнул на дверь и дождался, пока я сделаю шаг. Он поравнялся со мной, когда я пошла.

– Не мысли. Людей.

ШЕСТНАДЦАТЬ

– Ты приехал на этом из Калифорнии и выжил? – я стояла у одного из домиков персонала и глядела на транспорт Кэллама.

– Так точно, – ответил он, вручая мне матовый черный шлем в царапинах и вмятинах.

– Родители будут в ужасе, – я взяла шлем, но не надевала на голову.

– Родители, которые только что чуть не дали тебе разбить череп? Ты про тех? – Кэллам улыбнулся, застегивая плотную фланелевую рубашку.

Я закатила глаза. Он был прав.

– Им не хотелось бы, чтобы я садилась в машины или на мотоциклы с какими–то парнями.

– Я не какой–то парень. Я тебя только что спас. И я сделал это не для того, чтобы через полчаса ты стала лепешкой на шоссе, – он махнул на шлем в моей руке, я надела его, и Кэллам прошел к одной из веревок для мокрого белья, снял еще одну фланелевую рубашку. – Ночью похолодает, а на этой штуке будет еще холоднее. Знаю, она на пять размеров больше, но теплая, – Кэллам протянул мне рубашку.

Я протянула руку, а он не отпустил рубашку, вздохнул и развернул ее.

Он наденет ее на меня? Что за...?

Я развернулась, и он надел рубашку на мои руки, потом на плечи. Пахло хозяйственным мылом, солнцем и им. И это сочетание нравилось мне сильнее, чем должно было.

– Вот, – он развернул меня и застегнул верхнюю пуговицу. Он явно подумывал застегнуть остальные, но остановил себя. – Готова уехать отсюда?

– А куда мы поедем? – спросила я.

– Туда, где круто.

– Название у этого места есть? – не унималась я, а он закинул ногу на мотоцикл и подвинулся, освобождая мне место.

– Это нужно испытать, а не описывать.

– Ты загадочен, знаешь?

– Это радует, потому что это моя главная цель в жизни. Быть тайной, загадкой, вопросом, – он помрачнел, оглянулся, ожидая. – Я готов, когда будешь готова ты.

– Ты не похож на байкера, – я подошла ближе и робко закинула ногу на мотоцикл. Я знала, что родители устроят извержение вулкана, если узнают, но Кэллам был прав. Он спас меня, а они – нет. Он мог защитить меня лучше них.

– Я не байкер, – Кэллам оглянулся через плечо. – Эта штука была дешевле всего, но при этом надежной. И с ним удобно, когда в Лос–Анджелесе час–пик.

Я посмотрела на свои ноги.

– Мне теперь еще хуже от того, что я приняла ботинки, что стоят, наверное, как эта штука.

Он повел плечами и завел двигатель. Я отпрянула на пару шагов. Мотоцикл звучал так, словно у него было несварение, отличался от мотоциклов, которых я слышала на дороге. У Кэллама он не ревел, не урчал. Он плевался.

– Где твой шлем? – крикнула я поверх шума.

– На твоей голове, – отозвался он. – Это покажет твоим родителям, что я думаю о безопасности?

– Вряд ли, ведь твоя голова открыта, только и ждет, когда твои мозги разлетятся по асфальту.

Кэллам рассмеялся.

– Но это будут мои мозги, а не твои. Тебе суждено величие в колледже.

Мотоцикл поехал, и я обвила Кэллама руками как можно быстрее и крепче.

– Я могу ошибаться, но то, что ты еще не решил насчет колледжа, не значит, что тебе не нужны мозги для того, что ты задумал в будущем.

– Нет, если я найду себе те работы для безмозглых, о которых я слышал, – он поехал по дороге мимо столовой. Я задерживала дыхание, боясь, что родители выйдут оттуда. Кэллам молчал, мы помчались по извилистой дороге к Флагстафу. Я никогда еще не была на мотоцикле, но было круто. Я ощущала себя свободной, живой, будто весь мир ждал меня в конце дороги, куда бы она ни вела.

Казалось, времени почти не прошло, мотоцикл замедлился во Флагстафе. Кэллам резко развернулся, из главной части города мы вскоре попали на парковку.

Я крепче сжала его руками, пока разглядывала парковку. Кроме фары мотоцикла, света не было.

– Мы остановились. Думаю, можно уже ослабить хватку. Или ты хочешь раздавить мою печень? – он припарковал мотоцикл и выключил двигатель.

Тут было так тихо. Ужасно тихо.

– Где мы? – я ослабила хватку, но не отпустила.

Он оглянулся через плечо.

– Ты не любишь сюрпризы?

– Не посреди темной парковки ночью.

Кэллам подавил улыбку.

– Еще восьми нет. Даже не страшное время.

Сова заухала в лесу. Я вздрогнула.

– Где мы вообще?

Он перестал подавлять улыбку.

– Обсерватория Лоуэлл. Безопасная, клянусь.

– Что мы обозреваем?

Кэллам ждал, пока я уберу руки, а потом слез с мотоцикла.

– Что тебе захочется, – он отклонил голову и посмотрел на небо.

Я проследила за его взглядом.

– Звезды? На это мы будем смотреть?

– Звезды, луны, планеты. Выбирай, – он помог мне расстегнуть шлем, когда я не справилась сама. – Это одно из моих любимых мест.

– В Аризоне?

– Вообще, – ответил он, вытащил фонарик из кармана и включил его. Он направил луч на дорожку и пошел туда, следя, что я иду за ним.

– Сколько раз ты тут был? – спросила я.

– Пару раз каждое лето. Было больше, когда я приезжал с семьей.

Я смотрела на свет впереди нас. С таким ярким лучом тьма не казалась такой уж густой.

– Так ты любишь астрономию? – спросила я.

– Можно и так сказать, – снова ухнула сова, но я едва вздрогнула. Присутствие Кэллама успокаивало меня. – Но я не знал, когда впервые оказался тут. Я стал увлекаться астрономией пару лет назад.

– Почему тогда ты пришел сюда впервые? – мы приближались к обсерватории, но она не выглядела как туристическое место.

– Это была идея Бена. Он знал, какие проблемы устраивал мой брат дома, и что я шел по его стопам. Он умеет как–то смотреть на человека и знать, что они думают или чувствуют. В первые пару лет в лагере он смотрел на меня и понимал, когда я собирался сделать то, о чем пожалею, – он замолчал и покачал головой. – Сначала я ненавидел Бена.

– А теперь любишь его, – я ткнула его, мы подошли к двери.

– Теперь я уважаю его. Я ценю то, что он делает, и зачем он это делает, – он выключил фонарик и открыл для меня дверь.

– Твоя мама привела бы тебя сюда посмотреть на небо, и твои проблемы решились бы?

Он тихо рассмеялся.

– Так говорил Бен. Говорил, что нет ничего лучше вида вселенной, чтобы проблемы стали пустяками.

– Я слышу в твоем голосе сомнения?

– Это тон «я знаю лучше по своему опыту», – Кэллам помахал женщине за стойкой и провел меня внутрь. Тут было темно, и я приблизилась к Кэлламу. – Бен старался помочь мне, но вид звезд или мысли о вселенной не делали мои проблемы меньше или не такими значительными. Они были того же размера, когда я выходил отсюда.

– Тогда почему ты возвращался? – спросила я, он замер за огромным телескопом.

– Потому что это отвлекало от мыслей, – тут же ответил он. – Давало сосредоточиться на другом, хоть уходил я отсюда с теми же проблемами, но они не казались такими невыполнимыми. Я мог с ними справиться.

Я не ждала, что он так откроется. Это становилось трендом с Кэлламом. Одну минуту он был самым закрытым в мире, а потом мог выложить все.

– И ты полюбил звезды, – я смотрела на него, а он глядел в телескоп, настраивая его.

– Потом – да, – он поправил еще немного и поманил меня. Хоть было темно, его глаза сияли. Я видела его в своей стихии летом, но не так. Если это не был пыл, то я не знала, что тогда видела.

– Значит, это место сыграло незначительную роль в твоей жизни? – я улыбнулась ему, подходя к телескопу.

– Совсем незначительную, – он отошел, чтобы я могла посмотреть.

Я собрала волосы на плече, закрыла глаз и склонилась, чтобы посмотреть в глазок. Я могла смотреть на звезды, планеты и луну. Проблемы от их размера не пропадали, но, как и сказал Кэллам, они не казались такими поглощающими. Такими сильными.

Чем дольше я смотрела, тем сильнее себя ощущала.

– Понимаю, – шепнула я через минуту, казалось, что вся вселенная глядела на меня в ответ.

Кэллам шагнул ближе.

– Я знал, что ты поймешь.

СЕМНАДЦАТЬ

– От миллиона звезд к миллиону вкусов мороженого, – я постукивала по подбородку, пока в десятый раз шла мимо длинной витрины. Может, их был не миллион, но близко.

– Это естественно, как по мне, – Кэллам уже выбрал, но ждал меня. Он уже ждал пять минут. К счастью, было поздно, и в «Апокалипсисе мороженого» не было людно, иначе я бы испытывала на прочность терпение клиентов за мной.

– Какое у тебя любимое? – спросила я еще раз, но стоило понимать. Он уже молчал в ответ, а потом посоветовал слушаться себя, выбирая среди вкусов, о которых я не слышала раньше. Клубника и базилик? Бекон и кленовый сироп? Лимон и мята? Васаби и лайм? – Какой вкус наименее популярный? – спросила я у продавщицы, что ходила за витриной следом за мной. В одиннадцатый раз. Я ощущала, как ее терпение лопается с каждым шагом.

– Тартар из тунца, – сухо сказала она, замерев у ведерка мороженого, которое я не взяла бы из–за серого цвета. Желудок сжался.

– А самый популярный?

Кэллам вздохнул у кассы, и я услышала в другом конце магазина.

– Ваниль и лаванда, – ответила она, сделав голос еще суше.