Текст книги "Маме – мечтательнице, как я (ЛП)"

Автор книги: Николь Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Финикс, – предупредила мама, указывая на Гарри.

Гарри ерзал на стуле, глядя то на меня, то на нашу маму, словно мы играли в теннис.

Мои ногти впились в ладони до боли. Не помогло.

– У них есть команда по бегу? Стадион? Что подумает обо мне Лига Плюща, увидев, что я перевелась из одной из лучших школ штата в Джефферсон? – мой голос звучал так, словно Джефферсон была Алькатрасом. – Все, ради чего я старалась… всего год… и вы так со мной поступите? – я ударила по столу перед Гарри. Печенье загремело на тарелке. – С нами? – я представила Гарри в новой школе. Он будет постоянно попадать в урны и унитазы.

– Знаю, Финикс. Мне жаль, – в глазах мамы стояли слезы, но она управляла голосом.

– Нет, не знаешь! – я вскочила со стула так быстро, что колени ударились о край стола. Молоко из стакана пролилось по краям. Снова беспорядок. – И если тебе жаль, то можно было что–то с этим сделать, а не печь печенье.

Гарри на стуле выглядел так, словно заплачет, потирал губу, но я не могла остаться и успокоить его. Мне нужно было выйти. Уйти от нее, пока я не бросила тарелкой с печеньем в ее лицо. Печенье… да, это то, что нужно, когда портишь жизнь детям.

– Куда ты? – крикнула она, я бросилась к двери.

– Если бы я думала, что тебе есть дело, я бы сказала, – я толкнула дверь, замерла, чтобы пронзить ее мрачным взглядом. – Но тебе явно нет дела до моего будущего.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Жизнь стала нормальной.

Я снова не говорила с мамой. Она почти не говорила со мной. Может, потому что мы сказали достаточно, или нам было нечего добавить. Мы переезжали из района школы.

Я ощущала беспомощность. Жизнь забирали у меня. Я почти неделю старалась не думать об этом.

Было проще сказать, чем сделать… кроме тех моментов, когда я была с Кэлламом. Или была на пути к нему, как сейчас.

Я закончила долгий день декупажа и плетения браслетов дружбы, и только десять миль бега привели меня в чувство после такого творчества.

Недавно начался дождь, но, в отличие ото всех, кто схватил зонтики, я шла без него. Дождя не было неделями, и перемена погоды освежала, даже если не радовала. Но серое небо и дождь больше подходили к моему настроению, чем голубое небо и солнце.

Путь от столовой к домикам персонала длился всего пару минут, но я промокла, когда прошла на крыльцо домика Кэллама. Он вел перед этим группу опытных ребят в гору на велосипедах, но должен был вернуться пару часов назад. Обычно он заглядывал в столовую и проверял, не поранилась ли я во время создания папье–маше.

Но сегодня я его не видела. С утренней пробежки, которая, как всегда, состоялась. Без перерывов.

Пока что он придерживался обещания. Когда нужно было тренироваться, мы так и делали. Когда нужно было учиться, мы так и делали. Когда происходили пятиминутные перерывы… они растягивались до десяти. А то и до пятнадцати. Результаты Кэллама в тестах улучшались. Он старался, но помогали и мои изобретательные стратегии. Это работало. Мы с Кэлламом справлялись.

Только это в жизни и было в порядке.

Я постучала в дверь, но не услышала привычные спешащие шаги. Я не услышала ничего. Я попыталась заглянуть с крыльца в окно. Внутри никого не было видно. Ребята могли позвать Кэллама с собой куда–нибудь.

Я постучала еще раз, все еще ничего не было. Я повернула ручку двери. Было не заперто, так что я открыла дверь.

– Эй! – крикнула я. – Есть тут кто–нибудь?

Ответа не было.

– Кэллам?

Я хотела обсушиться и приняться за учебу, но тут дверь ванной в конце домика чуть приоткрылась.

– Заходи! – крикнул Кэллам, голова появилась в щели двери. – Я уже выхожу из душа. Устраивайся удобнее. Если ты можешь входить в домик четырех парней.

Он улыбнулся так, что у меня пересохло в горле. От его слов про душ я представила его голым за дверью, горло, колени и сердце отказывались работать.

Он уходил за дверь, но замер.

– Ты сюда по реке плыла? – он посмотрел на мое тело. Медленно окинул взглядом.

– Дождь. Хлопок, – я сжала рукав. Будто выжимала губку. – Бывает.

– Почему бы тебе не переодеться в мою одежду? Я недавно все постирал, одежды полный шкаф.

– Одежды не того размера?

– Сухой одежды, – он указал на шкаф возле его койки. – Заходи. Все ушли на ночь, так что не переживай, что кто–то увидит тебя не в модном наряде.

– О, да, ведь это важнее всего, – я провела ладонями по своему наряду. Футболка лагеря, джинсовые бриджи и сандалии. И спутанный хвост волос. Точно не для обложки журнала.

Кэллам рассмеялся, бросил на меня тот взгляд, что довольно часто бросал на меня в последнее время. От этого мне казалось, что он представлял меня так, как я сейчас представляла его. Пока он вел себя как святой. Ни разу не трогал там, где не позволяли, но его взгляд говорил о другом. Он управлял телом, но не мыслями.

И я хотела, чтобы было по–другому.

– Ты прекрасна, что бы ни надела. Даже если это мои старые рваные рубашки, – он снова указал на шкаф. – Средний ящик – футболки. Внизу штаны. Не стесняйся.

– Что сверху? – я пошла к шкафу, но не потому что мне было холодно в своей одежде, а потому что он настаивал. Моя мокрая одежда была как холодный душ, и это было необходимым для моих непристойных мыслей.

– Ты такое надевать не захочешь, – он приоткрыл дверь шире, когда я прошла к шкафу. Может, если я подвинусь еще немного…

Нет. Он не открыл дверь шире, но я заметила его живот, и это было уже неплохо. У бегунов были хорошие животы, но круче всех они были у бегунов на дальние дистанции. Эмерсон как–то шептала мне о парнях в моей команде по бегу.

Я думала, что она преувеличивала. Но тут я увидела мышцы живота Кэллама…

– Думаю, там то, что я была бы рада снять, – я вскинула бровь в его сторону.

Он облизнул губы, подвинулся, словно хотел выскользнуть из–за двери… а потом захлопнул ее за собой. Раздался вздох.

Мы ощущали напряжение. Плохо дело.

– Как сегодня прошел творческий кружок? – спросил он, я открыла средний ящик.

– Ужасно, – я поискала среди вещей и нашла любимую фланелевую рубашку в черно–красную клетку, в которой он напоминал лесоруба. – Как твоя поездка в горы?

– Жутко, – тут же ответил он. – Сущая пытка. Летели по горам сорок миль в час. Прыгали по булыжникам. Каждая миля была болью.

– Если ты пытаешься приободрить меня, это работает, – я оглянулась на дверь, что была еще закрыта, и сняла футболку. Она с хлюпаньем упала на пол. Я надела рубашку Кэллама, словно в состязании по скоростному одеванию. Я не знала, почему, но пока я стояла полуголой в его комнате у его кровати, а он был в душе, десять футов между нами казались угрожающими и соблазняющими. – Бен не доверяет мне занятия на природе, да? – спросила я, чтобы отвлечься, пока я снимала бриджи.

Кэллам притих за дверью.

– Ау? Не заставляй меня заходить и вытаскивать ответ силой, – я постучала по стене, как по двери, застегивая его рубашку. Она была мне как платье, так что я не стала брать штаны, а взяла шерстяные носки и надела на ноги. Вот. Сухая. Кроме нижнего белья, но я не собирала менять это на вещи Кэллама.

– Это угроза?

– Я не угрожаю, – ответила я, зная, что он уловил намек.

– Ты говорила с Беном об этом? – его голос стал выше – он явно уловил намек.

– Нет, но его послание понятно, – я закатала рукава рубашки Кэллама, осмотрела свои ладони. Под ногтями была грязь с начала лета, а теперь еще и глина с краской.

– Как ты считаешь? Ты готова вернуться туда и быть в ответе за группу людей, когда опасность – не просто растекшийся клей или булавка?

Я задумалась на миг. За это время я успела опустить футболку и бриджи сушиться у батареи.

– Что думаешь? – я вытащила несколько книг из рюкзака и прислонилась к батарее. – Ты бы освободил меня из ада поделок, если бы мог?

Он притих снова.

– Если ты считаешь себя готовой, то да.

– А если я не готова?

– Ты сама и ответила на свой вопрос, – дверь ванной открылась, и он вышел. Пар вылетел за ним. Я сглотнула и представила котят, что гонялись за бабочками. Только бы отвлечься от других мыслей.

Я и не знала, что у меня был такой грязный разум.

– Ты мне доверяешь? – я все еще сидела у батареи, собирала книги в стопку, но мне нужно было знать. Не было ничего важнее, даже мои гормоны, хоть они и спорили со мной.

Кэллам не заметил меня у батареи, когда вышел. А потом застыл.

– Ты без штанов.

Я не смущалась до этого. Пока он не посмотрел на меня так, словно я стояла перед ним в обрывке ткани и манила пальцем.

– Хватит отвлекать меня от темы, – я потянула за край рубашки, пока вставала.

– На тебе ничего нет ниже пояса, и я отвлекаю? – он закрыл дверь ванной и прислонился к ней, будто приклеился.

– Я ходила в шортах, что открывают ноги сильнее, чем это, – я провела рукой по рубашке, что заканчивалась над моими коленями. – И я не голая ниже пояса. Я в нижнем белье.

Кэллам потер лицо.

– Не помогает.

– Ладно тебе. Вопрос простой. Ты мне доверяешь? – я прислонилась к стене за собой и смотрела на него в другом конце комнаты. Мы опасались подходить ближе, он был только из душа, а я – в его рубашке.

– Сейчас это сложный вопрос. Голова кружится, и ты можешь спросить, как меня зовут, а мне будет сложно ответить, – он покачал головой, ударился ею о ладонь. Я рассмеялась.

– Ладно. Я прикроюсь одеялом, – я прошла к его кровати в его толстых шерстяных носках, что уже согрели мои ноги. Я откинула одеяло и забралась под него. Я оставила книги на столике у кровати. – Лучше? – спросила я, тщательно укутавшись.

– Да. Ты забралась в мою кровать полуобнаженной, – он оттолкнулся от двери и закатил глаза. – Намного лучше.

– Ты мне доверяешь?

Он прошел к обогревателю и поднял температуру.

– Как парень, что заботится о тебе, абсолютно.

– А как другой? Каким бы он ни был? – я смотрела, как он прошел к столу в передней части домика. Там мы обычно учились, но сегодня я забралась в его кровать. Там пахло им, и я представляла, как он тут спал, и как было бы спать тут с ним.

– Да. Другого нет, – Кэллам открыл книгу, на которой мы остановились прошлой ночью, и сел на стул. – То, кем я хочу быть, – это то, какой я с тобой. Парень, что заботится о тебе.

Я сжала книгу.

– Так ты доверяешь мне?

Он улыбнулся.

– Да, – он поднял книгу и ткнул в нее пальцем. – Продолжим?

Я подняла свою книгу.

– Математика. У меня от нее кругом голова.

– А я думал, это от меня.

– Сильно разочарование в нем, – сказала я лучшим своим голосом Йоды. Он рассмеялся, но со мной, а не надо мной.

Я едва прошла первую тему, когда Кэллам отклонился от книги.

– Как дела с твоей мамой?

Мои плечи напряглись. Тема родителей была болезненной после того, как я узнала, что мы с Гарри сменим район и школу, еще и на ту, что не прославилась оценками и спортивными командами. Район школы Джефферсон был известен количеством бросивших школу и беременных.

– Так же, как и вчера, когда ты спросил, – ответила я.

– Как Гарри справляется с этим?

Я стучала карандашом по тетради. Мы успели за это время друг с другом перенять привычки.

– Лучше меня.

– Тогда тебе должно быть немного лучше, – Кэллам говорил ровным тоном, но не потому, что он был безразличен, а потому что поддерживал меня. Он был расстроен, потому что я была расстроена, и мы расстроились, потому что в прежнем доме я была на час ближе к месту, где он жил с мамой. В районе бросивших школу к расстоянию между нами добавились два часа.

– Мне лучше от того, что он в порядке, но это не значит, что все хорошо.

Он кивнул и убрал мокрые пряди волос за уши.

– Знаешь, почему они не говорили?

– Потому что эгоисты?

– Они не хотели тебя беспокоить, – сказал он после смешка.

– Не сработало.

– Они этого не знали. Они надеялись, что исправят все раньше, чем ты или Гарри узнаете. Раньше, чем все изменится, – его голос был как теплые объятия, и я бы успокоилась, но не сейчас. Не с этим.

– Они соврали, потому что так проще. Путь меньшего сопротивления, – я притянула ноги к груди, чтобы он не видел мое лицо. Я не хотела, чтобы он видел мои слезы, а они уже подступали, хоть и злые.

– Врать дорогим тебе людям непросто, Финикс. Какой бы ни была причина, скрывать правду от человека, которого любишь, всегда непросто.

Он замолчал, я услышала, как шуршит по бумаге его карандаш, так что опустила колени и взглянула на него.

Кэллам сосредоточился на учебнике, методично читал вопросы. Как оказалось, информации, как преодолеть тревогу из–за тестов, было так много, что мы были перегружены ею несколько дней. Зато мы смогли потом найти способы, что помогали ему, и с каждым днем становилось все лучше. И каждый тест был все лучше.

Он надел легкую серую футболку, что прилипла к нему в нужных местах, и мои любимые джинсы. Все во мне уже трепетало, и я пыталась отвлечься чем–то другим. Математика не работала этой ночью.

Я посмотрела на тумбочку у кровати. Пара учебников, лампа и две фотографии. Я знала, что на первой была его мама, ее фотография была и в его кошельке. У Кэллама были такие же каштановые волосы, как у нее, и такая же улыбка. Она была красивой, хоть и выглядела опасно. Может, просто так проявлялась сила на ее фотографии.

Я могла лишь представить, как сложно вырастить двух мальчиков одной в Калифорнии, где много денег требовалось на жизнь.

А вторая фотография привлекла мое внимание.

– Это твой папа?

Кэллам не отрывал взгляда от книги.

– Ага.

– Я думала, ты не знал его, – их папа держал двухлетнего Кэллама одной рукой, его брата – другой рукой. Мальчики улыбались. Как и их папа.

– Я и не знал. Когда ему нужно было убежище или кончались деньги, он приходил домой. Как я позже понял, он приходил забрать деньги из копилки мамы, поесть домашней еды и бросить нас снова. Как раз, когда мы с братом привыкали к его присутствию, – Кэллам застучал карандашом по книге. – Он – еще тот гад.

– Но ты хранишь его фотографию у кровати, – тихо сказала я. – Значит, есть и хорошие новости.

– Я храню фотографию близко, чтобы помнить, каким я не хочу стать, а не из–за тепла к человеку, что играет в папу на фотографии.

Я посмотрела на него. Лоб Кэллама был сморщен, спина – напряжена. Он напоминал отца внешне, но был совсем другим.

– Ты хороший человек, Кэллам. Не переживай.

Он выдавил улыбку и вернулся к книге. Скорее делал вид. Я знала, потому что сама притворялась. В его кровать я залезла зря, ведь теперь могла думать только об этом. Его кровать. И я в ней. И нужно как–то заманить его.

Мне нужно было сесть за стол рядом с ним, если я хотела учиться ночью. Но я была в его рубашке, и хоть она прикрывала больше кожи, чем моя повседневная одежда в лагере, он смотрел на меня так, будто я бегала вокруг в нижнем белье. И я осталась на месте.

Карандаш из руки попал в рот, за ухо, снова в руку. Ноги покачивались, пока я пыталась сосредоточиться на теме, но в голове крутился другой вопрос. Я хотела его задать уже какое–то время, но боялась.

– У тебя уже был секс? – слова вылетели разом, звуча как «утебяужебылсекс».

Лицо Кэллама вытянулось, он медленно отвернулся от учебника.

– Это тут при чем?

Мои щеки пылали, точно были красными, но мне было все равно. Ему было неловко, почти как мне.

Кэллам отложил карандаш и закрыл книгу.

– Ты хочешь знать правду? Или надеешься подтвердить свои мысли?

Я вложила в книгу карандаш и закрыла ее.

– Это нужно спрашивать?

Он взглянул на дверь, а потом повернул ко мне стул.

– Я просто знаю по личному опыту, что, когда девушка спрашивает, был ли парень с кем–то, она обычно хочет услышать, что на него никогда не смотрели, его не трогали, и он ни с кем не был. Что он даже не думал о такой ласке.

Я вскинула плечи.

– Я не такая. Я готова слушать жестокую и холодную правду каждый раз.

Кэллам размял шею. Я услышала хруст. Он смотрел мне в глаза, давая шанс изменить тему, пока он не выложил холодную и жестокую правду.

Я не моргнула, глядя в ответ.

Он сцепил ладони.

– Да, у меня было несколько девушек, – он все еще смотрел на меня, и я старалась не проявлять то, что заставит его замолчать. – Но это было давно.

Сердце гремело в ушах, желудок сжался. И это было не от поцелуев с Кэлламом и его пальцев на моей пояснице. Все было другим.

– Тебе восемнадцать, – сказала я. – Как давно это могло быть? – мой голос звучал неправильно, и я кашлянула.

Он расцепил ладони и снова соединил их.

– Я рано начал.

Я не собиралась уточнять. Воображение отлично восполнило этот пробел.

– А потом? – мой голос звучал нормально, но слишком тихо.

– Из–за моего брата забеременела девушка, когда ему было шестнадцать, – он снова размял шею, она хрустнула два раза. – Это меня перепугало, и я понял, что не хочу заниматься сексом, если не могу представить, как завожу с той девушкой ребенка. Потому что это навсегда. Я не убегу, как папа.

Я прищурилась, пытаясь осознать это.

– И ты не хочешь заниматься сексом, пока не представишь девушку в счастливом браке с тобой? – я слышала много поводов против секса, но это звучало странно от парня.

– Нет, я просто не хочу, чтобы кто–то забеременел, когда еще не может о себе позаботиться, не то, что о ребенке.

Я не знала, что сказать. Мы говорили о таком?

– Ты много думал об этом, – я пошевелила носками под одеялами, прогоняя нервную энергию. Мы с Кэлламом говорили о сексе – нервной энергии было очень много.

– Я сделал все наоборот. Занимался сексом, потом подумал, но… – он пожал плечами. – Все вот так.

Неловкая тишина. Я схватила книгу и хотела отвлечься на учебу, чтобы не думать о неловкой паузе.

Я открыла книгу, когда он заерзал на стуле.

– Ты была с кем–то раньше?

Я уже не покачивала носками, а ударяла ступнями по матрасу. Он только что признался, что был с другими девушками. А я собиралась сказать, что у меня опыта, как у монахини.

– Хочешь знать правду? Или подтвердить свои мысли? – я оттягивала неминуемое. Я не смущалась из–за нехватки опыта в близости, но признаться Кэлламу было сложно, я будто делилась темной тайной, а не отсутствием таких отношений.

– Это нужно спрашивать? – его тонкая улыбка напоминала полумесяц.

Я медленно вдохнула ртом.

– Нет, – сказала я. – Близко, но до конца не было.

Кэллам склонился на стуле.

– И это правда?

Я повернула ладонь.

– Холодная и жестокая правда.

Он нахмурился.

– Правда?

Я закинула хвост на плечо. Волосы были еще мокрыми, оставили влажное кольцо на рубашке Кэллама.

– Откуда такое удивление?

– Потому что это необычно, – его ладони лежали на подлокотниках, а теперь сжимали их. Я смотрела, как его костяшки побелели. – Так если… – он пожал плечами, – я стал бы твоим первым?

Я сжала ноги. Он предлагал стать моим первым? Вызывался?

– А я буду у тебя четвертой или пятой, – я считала на пальцах. – Особенной.

– Эй, это ничего не значило, – он придвинул стул к концу стола.

– Говорит каждый парень, но это должно что–то значить, – я приподнялась на его кровати. Я не понимала, как далеко отклонилась. – Или ты бы не делал этого. Снова. И снова.

Кэллам выдохнул со смятением на лице. Он молчал минуту, глядел в окно на льющийся дождь. Его лицо вдруг прояснилось.

– Ты когда–нибудь ела портерхаус–стейк?

Я подумала, что ослышалась. Мы говорили о сексе, и теперь он упомянул стейк?

– Не понимаю.

Он смотрел в окно, а потом перевел взгляд на меня.

– Портерхаус–стейк – лучшее в мире. Нет ничего вкуснее в этой галактике и вне ее. Ничего.

Я не очень–то любила красное мясо, так что пожала плечами.

– Я тебе верю.

– Ты когда–то ела попкорн из пачки?

Я сморщила нос.

– Это я точно не ела.

– А я ел, – он увидел вопрос на моем лице. – Не спрашивай. Братья и споры – только это я и скажу. На вкус как химия и наждачная бумага. Худшее в мире.

– В этой галактике и вне ее?

Он улыбнулся мне.

– Именно.

– Ты что–то пытаешься доказать, но попкорн сбивает меня, – я прищурилась, пытаясь понять, как мы от секса перешли к оцениванию еды.

Кэллам смотрел на меня, словно ответ был очевиден. А потом указал на меня.

– Ты – портерхаус. Лучшее. А те девушки как попкорн из пачки, – он покачал головой, не отводя взгляда. – Они не привлекают. Да, я попробовал их, но больше не собираюсь.

Грудь болела. Я читала о такой тесноте в груди раньше, но не ощущала. Я догадывалась, как называлось это чувство, но я не была готова произнести его.

– Так я – большой кусок мяса?

Он рассмеялся.

– Я хотел показать, что они – попкорн в пачке, но да, – он приподнял плечо, – ты – лучший портерхаус–стейк в этой галактике и вне ее.

– Ты любишь свои аналогии, голубок.

Он заворчал и покачал головой, посмотрев так, словно я задела его.

– Хорошо. Все еще не убеждена? – он вдруг вскочил со стула, пересек комнату и оказался на кровати надо мной плавным движением, оттолкнулся и взлетел к стропилам.

Он сжал балку рукой, другая и его тело вытянулись, и Кэллам улыбнулся мне, все еще покачиваясь от безумного прыжка.

– Вот, – он указал на пол под собой. – Там другие девушки, а тут, – он ударил по балке рукой, покачиваясь на одной руке, – ты. Тут и выше, – он снова схватился за балку, опустил другую руку. Кичился. – Но каждый дюйм отсюда считается как миля. Или тысяча. Смысл в том, что они внизу, а ты сверху, – он посмотрел на пол, на крышу, а потом на меня. – Может, хватит об этом? Пока у меня не кончились аналогии, силы, и пока я не сломал шею?

Я невольно улыбалась, а он покачивался надо мной, как обезьяна. Когда я спросила у Китса, что он ко мне чувствует, он опустил мою ладонь на свой пах, показывая, что я с ним делала. Вариант Кэллама мне нравился больше.

– Ты все доказал, – крикнула я. – Слезай, пока не разломал домик.

Он пошевелил бровями, но не спрыгнул на кровать сверху, а рухнул на пол. Падение было не детским. Его ноги ударились об пол, и он резко выдохнул.

– Ты в порядке? – я приподнялась, убрала книги с колен. – Ничего не сломал или растянул?

Кривясь от боли, он пошатнулся, чуть не упал, а потом оказался надо мной. Я завопила, боясь, что он навредил себе, а потом одна рука обвила мою талию, притягивая меня ближе, а другая сжала изголовье, он опустил нас в горизонтальное положение.

Мои ноги сжались, когда он оказался на мне. Целиком.

– Сработало лучше, чем я планировал, – он опустил руку с изголовья на мой хвостик. Он намотал волосы на пальцы, прижал ладонь к моей голове.

– Ты в порядке? – выдавила я. Его губы двигались над моими, прижались ко мне. Одеяла и остальное все еще разделяли нас, но не очень–то все скрывали. Я все еще ощущала его.

– В полном, – он сжал сильнее мои волосы, и я думала, что он поцелует меня, а он остановился. Его глаза чуть прояснились. – Слушай, если тебе что–то не понравится, дай знать, хорошо? Я остановлюсь, – он нежно задел мои губы своими. – Ты устанавливаешь темп.

Я кивнула и высвободила руки из–под него. Он касался правильных мест, я хотела ответить тем же.

– Ладно, – ого. Я не ожидала, что мой голос будет звучать так хрипло.

– Можешь мне доверять. Ты же это знаешь?

Я прикусила губу, он подвинулся. Он пытался устроиться удобнее, но, когда его бедра задевали мои, я думала не об удобстве.

– Меня бы тут не было, если бы я тебе не доверяла, – я прижала ладонь к его затылку. – Все хорошо, – прошептала я, его губы опустились к моим.

Я застыла на миг, как всегда, когда он целовал меня, но он знал, как растопить меня. Его язык скользил по моим губам, раскрыл их и коснулся моего.

Я поцеловала его в ответ, другая ладонь двигалась по его боку. Я уже не была застывшей, теперь я не могла дышать. Не важно, что мы делали и как долго, я не могла пройти дальше этого этапа. Рык гудел в его горле, когда мои поцелуи стали пылкими. Его ладонь оставалась в моих волосах, другая – на талии, но я не хотела оставлять руки на местах.

Ладонь, что спускалась по боку, замерла на поясе его джинсов. Я просунула мизинец внутрь, задела его живот, замедлилась посередине. Его грудь сильнее вздымалась над моей. Когда я провела линию ниже, он задрожал.

Всего мизинец. Едва задевал его кожу. Если он дрожал от этого, я не знала, что будет, когда я сделаю что–то еще. Мне хотелось узнать.

Я не переставала целовать его, прижала ладонь к его животу, скользнула ею по мышцам пресса, остановила ее на его груди. Я сжала пальцы, пытаясь притянуть его ближе.

Его поцелуи углубились, словно он притягивал меня ближе.

Я не помнила, как потянулась к краю его футболки, как стянула через его голову. Не помнила, куда бросила ее, но помнила, как он нависал надо мной без футболки, приоткрыв рот, тяжело дыша, его грудь вздымалась так, словно из нее что–то хотело вырваться.

Он сел, сжимая меня ногами, стал расстегивать рубашку на мне. Он замешкался после первой пуговицы, смотрел на меня, проверяя, можно ли. Я едва кивнула, и он продолжил. Вскоре были расстегнуты все пуговицы. Сначала он застыл, глядя на меня с борьбой на лице. Я не хотела, чтобы он останавливался. Я не хотела пока заканчивать, но это не значило, что ему нужно было останавливаться.

Я приподнялась на матрасе, и рубашка съехала с моих плеч, я вытянула руки из рукавов.

Мы были на уровне глаз друг друга, и он пытался смотреть мне в глаза, но было так словно, что я почти видела капли пота у его волос. Гарри сказал бы, что у него самообладание мастера–джедая… но было неправильно думать о брате при таком занятии.

Я начала двигаться к нему, он поймал мой взгляд. Я не помнила, когда еще его глаза так пылали. Даже тогда на реке так не было.

– Боже, Финикс, я не могу дышать, когда я с тобой.

Он коснулся моей ладони, и я потянулась к нему.

– Когда я в твоей кровати и сняла рубашку?

Его пальцы обвили мою ладонь, он улыбнулся.

– Всегда, когда ты со мной.

Он притянул меня ближе – или это была я? – и дверь домика распахнулась, кто–то ворвался внутрь. Кэллам двигался быстро, накрыл меня одеялами.

– Твою…! – Этан застыл, раскрыл рот, насколько позволяла челюсть.

– Отвернись! – заорал Кэллам.

Этан не отворачивался, а я пыталась надеть рубашку Кэллама.

– Живо, идиот! – Кэллам заметил, что Этан еще смотрел.

Кэллам стиснул зубы, потянулся к чему–то на тумбочке. Он бросил в Этана парой скомканных носков и попал по лицу.

– Ох, вы сделали мне лето, – я не видела его из–за напряженной груди, закрывающей меня, но голос Этана был потрясенным.

Плечи Кэллама поднялись так, что его шея почти пропала.

– Заткнись, Этан.

Я застегнула последнюю пуговицу и выбралась из–за стены.

Кэллам схватил меня за руку и потянул, но я не сдалась, и он отпустил меня.

Этан улыбался от уха до уха, я схватила что–то с тумбочки Эвана, не думая, будет ли он рад, когда узнает, что я забрала это, когда услышит о том, как использовала.

– Разве тебе не сказали заткнуться? – я улыбалась, приближаясь к Этану.

– Возможно, – он пожал плечами. – Выборочный слух.

Я улыбалась, остановилась перед ним. Когда я вытащила то, что взяла у Эвана, лицо Этана стало меняться. Я слышала шаги Кэллама за собой, но он не встал между нами. Он не мешал мне разобраться.

Я поняла, что мне хватит, и оторвала ленту зубами. Она была прочной.

Этан нарочито поежился.

– Скотч? – он криво улыбнулся. – Не знал, что ты извращенка, новенькая, но вот и выдала себя. Давай, – Этан сцепил ладони и протянул руки для склеивания.

Но я не собиралась заклеивать это.

Я шагнула в сторону, подняла кусок ленты выше, мимо его шеи. Он не успел понять, в чем дело, а я заклеила ему рот.

Я потерла скотч, чтобы он хорошо прилип, и улыбнулась, будто была самой невинной на планете.

– Вот. Это извращенно?

Кэллам рассмеялся и прошел за мной к двери. Минуя Эвана, Кэллам похлопал его по плечу.

– Я тебя предупреждал.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

– Так неправильно.

Я слышала это весь день, и это было уже последней каплей.

– Так не будет держаться.

Гарри чуть подвинулся на скамье напротив, словно переживал, что был в худшем месте, если я взорвусь.

– Откуда ты знаешь, Гретхен? – я посмотрела на нее, обернувшись. Я возглавляла днем в столовой игру «Бревна Линкольна», но она все время мешала, будто знала все про поделки и игры, которые я проводила последние несколько недель.

Она была королевой развлечений в помещении.

– Основа, что вы построили, – она встала за мной и помахала на домик из бревен, который я строила уже три часа. – Фундамент неправильный. Все на нем не выстоит, если не будет правильного основания, – Гретхен махнула печально на мой дом, покачала головой и ушла дальше по ряду, рявкая предложения и комментарии, словно она управляла кружком.

Будто мне было дело.

Мне так надоело быть в столовой днями напролет, оттирать от столов засохший клей и собирать бисер с пола, что я ужасно хотела покинуть это место.

Если бы не утренние пробежки и вечерняя «учеба» с Кэлламом, я бы давно убила себя. У человека был предел творчества, и у меня он наступил в первый день.

Я не любила поделки. Я сравнивала творчество со средневековыми пытками.

Мне ничего не давали вести снаружи. Хоть я пожаловалась об этом Кэлламу, он сообщил, что мне нужно собрать листья и цветы для поделок, а потом мы закрылись в столовой и сушили их, положив под пресс. Я не так себе представляла занятия на свежем воздухе, но я знала, что он пытался приободрить меня, так что я позволила ему… правда.

Кэллам просто спасал меня, Гарри приятно отвлекал, папа все еще отсутствовал, а маму я избегала. Я не была готова говорить с ней после того разговора. Вряд ли я когда–то буду готова, да и о чем говорить? Я не могла спасти себя разговором. Ничего не изменить.

– Можно построить это так высоко, как хотите, но все развалится от малейшего толчка, – Гретхен обошла стол и была напротив меня, качала головой от моего «дома». – Стоит начать заново и сделать правильно.

Я скрипнула зубами. Гарри отодвинулся на скамье, толкая друзей за собой.

– Ничего. Спасибо… большое… за тревоги, но я нормально его построила. А что у тебя?

Намеки.

– Закончила, – Гретхен указала на конец стола, где стояло поместье из бревен. Я сверилась с часами на стене, подозревая, что как–то прошли семьдесят два часа, а не три. Нет. Еще и двух часов не прошло, и я собиралась взять два длинных кусочка этого конструктора и выколоть себе глаза. – А вот, что будет, если потрясти стол, – Гретхен схватилась за край стола, толкнула его. Немного, но этого хватило.

Мой домик развалился.

– Видите, о чем я? Если фундамент неправильный, то стоит начать сначала, – она пожала плечами, посмотрела на меня с сочувствием и жалостью, а потом пошла дальше.

Я схватила основание своего домика, бросила его на пол, оттолкнула скамью. Головы поворачивались ко мне, все забывали про постройку домов.

– Я сейчас вернусь, – сообщила я группе, но никто не смотрел в глаза.

Я прошла по столовой, ворвалась на кухню и не замерла, пока не постучала в дверь Бена. Я не могла терпеть. Если я так проведу последние две недели в лагере, он мог меня увольнять.

Поделки будут в моих кошмарах до конца жизни после этого лета.