Текст книги "Новый эклогион"

Житие и подвиги иже во святых отца нашего Леонтия, патриарха Иерусалимского, просиявшего в XII веке

Родиной преподобного и богоносного отца нашего Леонтия был город, называемый всеми Струмница (раньше его называли Тивериуполь). Родился он у богатых и благочестивых родителей и, возрожденный в Божественном Крещении, был назван Львом. Когда преподобный подрос, то был отдан в школу изучать священную грамоту. Читая жития святых, он сильно возжелал отречься от мира и стать монахом, чтобы работать для Господа. Когда умер его отец, он покинул родину и, придя в небольшое селение, нашел там одного благочестивого священника, друга своего отца. Хорошо зная Льва и любя юношу за его добродетель, он принял его в своем доме. Увидев в доме священника святые иконы, Лев подошел к ним и стал беседовать с ними, как с живыми, прося устроить его путь и привести ко спасению.

Затем он лег спать, чтобы отдохнуть от трудов пути. Проснувшись ночью, Лев взял небольшую икону, на которой был изображен Господь в виде младенца, и, никем не замеченный, ушел на гору. Поставив перед собой икону, он преклонил колена и стал молиться:«Укажи мне, Господи, путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою» (Пс 142: 8). Насади меня в горе святой Своей, в готовом жилище Твоем. Покрой меня кровом крыл Твоих, се бо удалил ся, бегая, и не вем, идеже вселюся, но на Тебя надеялся я утробы матери моея, не оставь меня до конца». Молясь эти ми и другими словами и беседуя со святой иконой, словно с живой, он стоял так до вечера, ничего не вкусив. Когда же стемнело, и он захотел спать, то собрал множество терновника и обнаженный лег на него сверху. Колючки впились в нежное тело, которое стало кровоточить, что причиняло ему сильные боли. Мучаясь без еды, а на время сна ложась обнаженным на колючки и проливая теплые слезы, Лев провел так три дня. Затем он спустился с горы и пришел в дом священника. Попрощавшись с ним, он отправился в Константинополь без единого обола или куска хлеба.

Подойдя к Константинополю, Лев зашел в монастырь Божией Матери, называемый Птелидийским, и там принял монашество. И так, будучи монахом и внешне и по внутреннему человеку, преподобный пришел в столицу, никем не знаемый и чужой и для города, и для жителей. Он никого не хотел приветствовать, ни с кем не хотел знакомиться, ни с малым, ни с великим, но тотчас же начал подвизаться против властей тьмы. Притворившись юродивым, он явился пред жителями города. И одни его били по щекам, другие кулаками, а третьи издевались.

Желая проверить, не приобрел ли он какую пользу от своего юродства, он взял в руки горящие угли и, бегая по базарам, кадил всех, кого встречал на дороге, особенно же святые иконы Христа и Божией Матери, которые были на перекрестках. И свершилось чудо, потому что эти угли совершенно не обжигали ему руки. Желая испытать, не было ли это диавольскими кознями для соблазна людей, он повторил то же самое и когда остался один. Но и тогда угли не вредили ему. Он решил еще раз попробовать и, подобрав подол своей рясы, положил туда голыми руками множество горящих углей. Но ни одежда его не сгорела, ни руки свои он не обжег. На углях лежал фимиам, который, сгорая, давал благоухание. Преподобный очень удивился этому и подумал, что, наверное, уже достиг великой меры святости. Но тотчас же Лев прогнал эти помыслы, назвав себя землей и пеплом, таская себя за волосы, проливая множество слез, посыпая голову землей и призывая на помощь Бога.

Но преподобный не остановился на этом испытании и, будучи в бане, снял с плечей накидку и бросил ее в банную печь, но случилось то же самое чудо: одежда совсем не страдала от огня. Тогда, думая, что над ним издевается бес гордости, он стал еще более плакать и биться головой об стену, боясь, что возгордится и потеряет все, что приобрел от своего юродства. Преподобный продолжал юродствовать все то время, пока находился в Константинополе. У некоторых он вызывал изумление, и они свидетельствовали, что он раб Божий, а некоторые били его, почитая за сумасшедшего.

Позже пришел в Константинополь знаменитый в добродетелях епископ Тивериадский, и божественный Леонтий сразу прилепился к нему, подчиняясь во всем. И он тоже понравился духовному своему отцу, который радовался и ублажал Леонтия за его благоразумие и послушание, ибо в таком юном возрасте он всей душой подъял на плечи иго Христово. Его послушание проявилось в следующем чуде.

Надо сказать, что его старец проживал не в Константинополе, а в одном горном местечке, в суровом и удобном для безмолвия месте, где обучал учеников своих всему, что служит к пользе душевной. Как–то раз старец послал Леонтия с поручением в столицу, велев по его исполнении в тот же день вернуться обратно, чтобы избежать искушений, случающихся в городах. Епископ также прибавил к этому и изречение, что даже рыбам вредно пребывать на суше долгое время. Выслушав это наставление, Леонтий отправился в Константинополь. Там он постарался как можно скорее завершить порученное ему дело. Закончив все, когда еще был день, юноша спустился к берегу, но обнаружил, что корабля, которой должен был отвезти его туда, где жил старец, нет. Долго он бегал по берегу, как будто кто–то гнался за ним, ища подходящий корабль. Но, поскольку солнце уже зашло, на берегу не было никого, кто мог бы перевезти его к старцу. Встретив одного священника, друга старца, он попросил его побыстрее отвезти его к нему, потому что не имел благословения ночевать вне своей кельи. Священник же отвечал, что время уже позднее, все разошлись по домам, и уговорил его к нему домой, поужинать и спать. Но благословенный Леонтий узнав, что у священника две красивые дочери, и размыслив об опасности, которой могла бы подвергнуться его душа, предпочел лучше исполнить благословение старца и утонуть в море, чем нарушить благословение и впасть в искушение. Полностью уповая на Бога и на молитвы своего старца, он бросился в море. И – о чудо! – Бог, Который помог некогда Петру ступать по водам, помог сейчас и своему рабу, избавив его от морского течения, ибо, находясь в воде, преподобный стал шагать как бы по суше. Поняв, что может шагать по воде, он пошел вперед, но не понимал, как это происходит, ибо воды полностью покрывали его и некоторые были даже выше его головы на одну пядь. Так он шел, пока не достиг противоположного берега.

Какими словами можно передать ту великую веру в Бога, что имел юноша, или чудо, сотворенное с ним Богом? Если же кто спросит, почему Бог не попустил преподобному ступать по морю, как по суше, или по морскому дну, как Израиль в древности, но погрузил его в воду, мы ответим так. Поскольку преподобный был еще молод и неутвержден в добродетели, то с ним и случилось это, чтобы он не возносился, что достиг совершенства в святости, и чтобы понял, что ступать по морю как по суше может только тот, кто пролил множество пота и много подвизался в добродетели. Преподобный пришел к старцу глубокой ночью, весь мокрый. Увидев его и узнав о чуде, сотворенном Богом, духовный его отец возрадовался, удивляясь ученику, и восславил его за любовь и веру в Бога, и совершенное послушание своему учителю. А ученику, в свою очередь, было приятно, что у него такой учитель, который может избавлять учеников от смерти.

Надумав вернуться в епархию, учитель взял с собой и Леонтия. Но из–за бури, что случилась на море, они попали на остров Патмос. Поднявшись в монастырь святителя Иоанна Богослова, они отдохнули там несколько дней, а затем снова взошли на корабль и прибыли на Кипр, чтобы провести зиму, а весной пойти в Иерусалим и в Тивериаду, епархию отца. Но Бог, Который заранее знал о будущих подвигах Леонтия на Патмосе, не дал ему пойти в Иерусалим с Кипра. Зная, что ему неполезно оставаться на Кипре, юноша просил старца позволить ему вернуться обратно на Патмос в монастырь Иоанна Богослова, потому что ему очень понравилось то место жизнь тамошних отцов. Бог, подвигнувший на это ученика, подвигнул и душу учителя, который дал ему разрешение. Так преподобный со всяким усердием вернулся на Патмос, не имея с собой ничего, кроме старой одежды, которая была на нем.

Придя в монастырь, он был принят тогдашним игуменом по имени Феоктист, который был воистину человеком духовным и служителем Божиим, способным узнавать то, что кроется внутри человека, судя по внешнему и кажущемуся. Приняв Леонтия, игумен велел преподобному не общаться с братьями, не ходить на общие церковные службы, но безмолвствовать в своей келье и совершать правило, которое он сам ему назначил, потому что Леонтий был еще безбородым юнцом и мог вызвать соблазн. Пребывая в келье, юноша со всей строгостью проходил монашеское жительство: он непрестанно молился, читал Священное Писание, воспевал псалмы, имел ревность к добродетелям, из глаз его ручьем текли слезы, а когда другие братья спали, и ему было трудно извлечь слезы, то он брал приготовленный для этого ремень и бил себя по обнаженному телу. От сильной боли преподобный плакал и не желая того. На ремне было закреплено множество гвоздей, поэтому когда он бил себя, то, глубоко вонзаясь в тело, гвозди сдирали плоть, из ран текла кровь, а жестокие боли вызывали обильные горячие слезы. Из–за ран лежать на земле преподобному было еще больнее. Тем же кто его видел, он казался сухим и худым от побоев и ран, но никто не знал истинную причину этого.

Чтобы всегда иметь память смертную, очень часто рассвете Леонтий тайно выходил из кельи и шел на братское кладбище. Там он снимал одежду и, без всякого страха с дерзновением входил в какую–нибудь гробницу, где были останки умерших. Он падал на землю, как мертвый, по своей воле и лежал там целый день, плача и рыдая так сильно, что заливал слезами тела усопших, причем никто не знал, что он там. Леонтий поступал так ни один, ни два, ни десять но многие годы, как потом поняли братья, позже узнавшие о том.

Игумен поставил преподобного помогать екклесиарху, и он выполняя послушание, не прекращал тайных трудов непрестанной молитвы, размышления, сокрушения сердечного, слез, бдений и стояний, так что тело его от многих утеснений ослабло, и он стал подвергаться непредосудительным телесным страстям, особенно же сну. Видя, что Леонтий дремлет во время службы и прислоняется к стене храма головой, игумен подходил и толкал его в грудь, преподобный головой стукался о стену, просыпался, а другие братья делались более внимательными. Так поступал игумен до тех пор, пока не узнал о тайном делании преподобного, и тогда уже перестал его трогать. Узнав о подвижнической жизни Леонтия, игумен решил проверить его и другими способами, чтобы узнать, не бывает ли чем побежден этот адамант. Иногда он возводил его в достоинство настоятеля и екклесиарха, иногда низводил из этого достоинства, делая смиренным слугой, но блаженный нисколько не задумывался об этих изменениях, никогда не выходило из уст его и слова недовольства, как будто он был совсем бездушным. И хотя преподобный всегда был смиренным и почитал себя хуже пса, он никогда не переставал наносить себе побои, делая это иногда ночью, когда другие братья спали, а иногда днем, уходя далеко от монастыря, в тихое место, чтобы его никто не видел. Когда же он бил себя, то при этом говорил:«Отверзи мне очи сердца, Господи, и просвети их светом знания Твоего, «ибо у Тебя источник жизни; во свете Твоем мы видим свет» (Пс.35: 10). Говоря так, он с теплыми слезами умолял Бога и однажды ночью увидел руку до локтя, которая держала хлеб, и услышал голос:«Возьми этот хлеб, и съешь его». А хлеб этот напоминал Питу, которую готовят из муки с пряностями и медом. Как только преподобный съел тот хлеб, он пришел в себя, и с тех пор начал легко познавать смысл Священного Писания. Не было ни одной духовной книги, которая бы ни казалась ему сладостной и приятной, или которую бы он не понимал. Язык его стал острее языка риторов и он красноречиво излагал все, о чем говорил ему благой Дух Божий. Леонтий легко выучивал наизусть целые книги, и не только те, которые содержат жития преподобных и мучеников или творения божественных отцов с нравственными поучениями, но и те, в которых излагались высокие догматы веры и которые немногие понимали из–за содержащихся в них богословских понятий. Леонтий так хорошо их помнил и цитировал, когда говорил, что некоторые подумали, что он читает по книге; Леонтий полностью изучил богословскую книгу, называемую»Догматическое всеоружие». Просвещенный таким образом в высоком знании богословских догматов, преподобный стал светочем знания и умом боговдохновеннейшим, но чем более изобиловали в нем дары Святаго Духа, тем более преумножал треблаженный и свои труды. К ежедневным побоям он решил присоединить еще большее смирение и совершенно воздерживаться от всякой пищи. Но поскольку он находился в монастыре общежительном и ходил на трапезу вместе со всеми, полностью отказаться от пищи было затруднительно и, чтобы братья не узнали и не соблазнились, он замыслил следующее. Преподобный садился за трапезу вместе со всеми, брал еду, клал ее в рот, но не проглатывал, а тайно выплевывал в рукав одежды. Там он держал ее до окончания трапезы, а затем отдавал птицам. Таким образом, он уходил от трапезы голодным.

Размыслив обо всем этом, игумен счел Леонтия достойным принять священство. Но когда он сообщил ему об этом, тот в начале не хотел даже и слушать, но потом, сильно понуждаемый настоятелем и чтобы не оказаться ослушником, нехотя дал себя уговорить и принял великую и полную монашескую схиму и священнический сан. И хотя через Таинство Священства преподобный стал учителем и просветителем другим, он не стал вести себя как учитель и презирать меньших братьев, но был для всех образцом смирения, трудясь вместе с трудящимися, утешая скорбящих, исправляя падающих и исцеляя соблазнившихся. После этого под нажимом игумена и по решению всей братии Леонтии сделался экономом монастыря. Будучи связанным заботами и трудами сверх своих сил, он, тем не менее, не оставлял тайного своего делания и привычных своих побоев, которые мужественно переносил в келье. Всю ночь преподобный проводил в чтении слова Божия, молитвах, псалмопениях, очистительных слезах, и лишь один последний час ночи, на рассвете, спал. Посему и Господь посетил его Своей благодатью, что ясно видно из дальнейшего рассказа.

На праздник святого Иоанна Богослова, после бдения, преподобный пошел немного отдохнуть в келью. Там он взял в руки книгу, и… случилось чудо! Под видом игумена ему явился апостол Христов Иоанн Богослов и сказал:«Чадо Леонтие, ступай скорее и начни служить раньше обычного времени, потому что я хочу пойти в Ефес». Не в силах противоречить повелению игумена, он пошел к нему в келью, размышляя по дороге, почему он заранее не сказал ему, что хочет пойти в Ефес, и почему не берет его с собой. Положив обычный поклон, преподобный попросил благословение на начало Божественной литургии. Игумен же его спросил:

– Что с тобой, брат? Ты хочешь служить сейчас?

– Отче, разве не ты сам мне повелел скорее совершать Божественную литургию, потому что хочешь пойти в Ефес?

Услышав это, игумен понял, что то был Иоанн Богослов, поэтому сказал:

– Ступай, чадо, и сделай, что тебе было велено, ибо возлюбленный Иоанн невидимо спразднует и нам, и ефесянам.

Так преподобный сподобился увидеть Иоанна Богослова и услышать его голос. Монастырь Иоанна Богослова ежегодно получал царское довольствие, которое поступало с острова Крит. В то время на Крите этими средствами распоряжался Иоанн Стравороманос. Будучи вторым настоятелем обители, преподобный вместе с другими братьями отправился к нему за довольствием и чтобы приобрести все необходимое для братии. Когда он находился на Крите, однажды вечером некий Константин Сканфис, который прикидывался сумасшедшим, хотя имелись свидетельства, что он предвидел и предсказывал будущее и исцелял душевные и телесные страсти некоторых, стал громко взывать:«Господи, помилуй!», причем делал это неоднократно. Думая, что таким необычным криком он предупреждает о том, что на Крит идет великое зло, многие прибежали к нему разузнать, в чем дело. Однако на вопрос, почему он кричит и что случилось, он ничего не отвечал, но только продолжал взывать:«Господи, помилуй!». Захотел пойти к нему и божественный Леонтий, чтобы выяснить причину его криков. Как только Леонтий тронулся в путь, Сканфис перестал говорить:«Господи, помилуй!«но стал кричать еще громче:«Дорогу, дорогу, идет, идет! Горе вам, благочестивые, в этот час. Если бы он не пришел, что случилось бы с вами?«Когда же преподобный подошел к нему, Сканфис сказал:«Добро пожаловать, добро пожаловать, мой Златоуст». Он припал к его ногам, стал их целовать и еще усерднее кричать:«Добро пожаловать!». Но почему Сканфис так говорил и так поступил, никто не узнал, а он сам никому не рассказал, кроме того что своими поступками и словами показал, что Леонтий велик у Бога и свят.

В другой раз страшной смертельной болезнью заболел игумен и слег в постель. Преподобный очень опечалился из–за болезни своего духовного отца. После литургии Леонтии пошел с братией в общую трапезу и поинтересовался у служителя что будет есть игумен, и есть ли у него аппетит. Уз нав, что у старца не только нет аппетита, но он тяжко страда ет от страшного приступа, преподобный сильно опечалился и, вздохнув от всего сердца, стал молиться. Встав из–за стола, он отправился в келью игумена. Положив обычный поклон и испросив благословения, он понял, что старец его страдает так сильно, что даже не может говорить. Тогда преподобный нашел небольшую тыкву с вином, наполнил им стакан и хотел дать выпить больному. Больной отказывался и едва слышным голосом произнес, что как только выпьет это вино, тотчас же умрет. Но преподобный все равно уговаривал его выпить сказав, что это благословил Христос и как только он выпьет, то сразу выздоровеет. При этих словах преподобный перекрестил стакан, тайно призвав на помощь Господа. Видя что старец не хочет пить, Леонтий вслух призвал Господа, говоря такие простые слова:«Христе мой возлюбленный, желанный Владыка. Если Ты любишь Свою Мать, мою Госпожу, услыши меня, убогого раба Твоего, и подаждь исцеление духовному моему отцу». Услышав это и умилившись от этой простой молитвы, старец послушался и выпил вино. И – о чудо! – болезнь его в тот же миг прошла и из него вышло столько желчи, что ей наполнили целый сосуд. Это и подтверждает необычность чуда, ибо несомненно, что с таким количеством губительного вещества игумен жить бы не смог.

Узнав, какое сильное дерзновение имеет к Богу Леонтий, старец с той поры понуждал его стать игуменом и сам с радостью подчинялся тому, кто своей молитвой к Богу даровал ему жизнь. Но преподобный не хотел об этом и слышать, но пребывал в прежнем послушании, подчиняясь своему духовному отцу. Он по–прежнему прилежно исцелял больных и целовал сгнившие члены увечных.

Придя однажды в Константинополь по делам монастыря, преподобный, будучи вторым лицом после игумена, выполнил все, что ему поручили, а затем поднялся в монастырь преподобного Даниила Столпника. Видя, что местность эта пустынна и спокойна, он весьма возжелал в безмолвии провести там остаток своей жизни. Поделившись этими мыслями с подвизавшимися там братьями и получив их согласие, пообещал сначала сходить на Патмос, чтобы отчитаться в делах перед братией, а затем вернуться сюда. Но Бог, Который все устрояет, в это время забрал в вечные селения игумена монастыря на Патмосе, повелев ему назначить игуменом Леонтия, о чем игумен оставил письменное распоряжение.

Вернувшись на остров и увидев, что обитель в таком бедственном положении, преподобный не знал, что и делать Он помнил об обещании, которое дал Богу и преподобному Даниилу – стать преемником его добродетели и боле склонялся к тому, чтобы пойти в обитель Столпника. Однако, слезы братии, которые осиротели как овцы без пастыря письменное решение игумена или, лучше сказать, не писанное, от Бога, победили его и он нехотя принял предложение братии остаться. Тогда он стал прилагать труды к трудам бдения к бдениям, объясняя всем, что бдение и попечение начальников о подчиненных заставляет подчиненных уважать и слушаться начальников:«Если я бодрствую, то не только за себя, но и за подчиняющихся мне, чтобы заставить их слушаться моих повелений». Поэтому каждый, кто не ослушался указаний преподобного, получал соответствующее вразумление, но не от людей, а от жестоких бесов, как станет понятно из дальнейшего рассказа.

Напротив Патмоса расположен небольшой необитаемый остров Липсо, на котором у монахов паслись животные. Летом монахи забивали лишних животных, мясо высушивали на солнце и продавали, выручая средства для обители. На это послушание был отправлен монах по имени Прохор, злобный и бесчеловечный. Прохор постоянно надоедал преподобному просьбами о новых башмаках. Узнав у монастырского сапожника, что башмаки еще не готовы, преподобный кротко сказал Прохору, что он получит башмаки когда вернется с Липсо. Но строптивый Прохор, не стыдясь преподобного, вел себя нагло и требовал башмаки сейчас же. Преподобный кротко сказал ему:«Ступай с миром и исполняй послушание, чтобы не постигло тебя то, чего ты не хочешь. Но тот не слушался и все не уходил. Тогда преподобный решил, что он достоин вразумления, как непослушная овна, и сказал:«Ступай, и пусть путь твой будет тьмой и преткновением, и Ангел Господень пусть преследует тебя». Не успел святой произнести эти слова, как Бог запечатлел его слова святой делом. Только непокорный Прохор сел в лодку, чтобы отправиться на Липсо, на него вдруг посыпались камни, да так густо как будто это был град. Но самым удивительным было то, что камни падали только на Прохора, не задевая никого другого из плывущих, при этом все слышали голоса:«За упрямство, за упрямство». Тут–то несчастный и понял, то это были бесовские силы, посланные для того, чтобы его наказать и научить, какое зло представляет собой непослушание и пренебрежение к просьбам своего духовного отца. В печали выйдя из лодки и немного освободившись от камней, он пришел в себя и стал размышлять, отчего с ним случилось такое зло. Если бы камни продолжали падать, то он бы совершенно изнемог или сошел с ума. Когда же Прохор приготовился обедать, то на него снова посыпались камни, миска разбилась, еда пролилась, сосуд с вином тоже разбился, а бесы, швырявшие в него камни, звали его по имени и приговаривали:«За упрямство, за упрямство».

Несчастный Прохор обезумел из–за случившейся с ним необычайной беды и не знал, что делать. Он позабыл о пище и питии и вернулся с Липсо с ранами на теле от камней. Показывая их преподобному, он рассказал о постигшем его несчастье. Один из монахов, выслушав его рассказ, набрался смелости и гордо сказал братьям:«Этот монах пострадал оттого, что не знает грамоты, чтобы ей прогнать бесов. А вот я всегда полагаюсь на Бога и на знание грамоты, поэтому не терплю от бесов никакого беспокойства». Взяв Псалтирь, он положил обычный поклон преподобному и отправился на Липсо. Однако и с ним случилось то же самое: неведомо откуда на него стали падать камни, и тот, кто прежде считал себя смелым и надеялся на знание грамоты, вдруг оказался трусливым и прибежал обратно в монастырь. Тогда, рассудив, что эти двое монахов достаточно наказаны праведным вразумлением, великий Леонтий взял с собой нескольких благочестивых братьев и отправился на Липсо. Там он помолился Богу и прогнал бесов, а те, кто были праведно наказаны, один за непослушание, а другой за превозношение, перестали бояться.

Однажды пришли в монастырь пираты, которых преподобный принял со всяким дружелюбием. Но поскольку они были варварами, то и запросили ту пищу, что была обычной для них: хлеба, вина, мяса овец и другого. Преподобный распорядился дать им все то, что было в обители, но пираты требовали еще больше. Преподобный сначала спокойно уговаривал пиратов, чтобы они взяли предлагаемое, потому что у монастыря больше ничего не было. Однако те не хотели брать постную пищу, но, оскорбляя игумена и устрашая братию, спустились к берегу и сожгли монастырский корабль, о чем монахи, видевшие это, доложили преподобному. Опечалившись всем сердцем, преподобный взял в руки икону Иоанна Богослова и сказал громко всей братии:«О, возлюбленный Богослов, если ты не отомстишь этим злодеям за тот ущерб, который они нанесли нам, твоим рабам, то знай, что я больше здесь не останусь и не буду игуменом, если ты меня не услышишь». Как только преподобный произнес это, слова его немедленно стали делом. Когда пираты покидали Патмос, море было спокойным. Но едва они бросили якорь в Икарии, как налетел сильный ветер и поднял огромные волны, которые потопили корабль вместе с пиратами. Те же, кто смог выбраться на сушу полуживыми, были убиты икарийцами. Спаслась лишь одна женщина, которая и поведала людям о чуде. Узнав об этом случае, другие пираты с тех пор стали почитать и уважать великого Леонтия. А то, что преподобному были известны и тайны сердца, ясно будет из следующего рассказа.

Преподобный взял с Крита ученика по имени Антония, которому велел каждый вечер исповедовать помыслы, пришедшие к нему за день. Тот так и поступал. Но однажды нему пришел помысел, который он не открыл святому посчитав ничтожным. Положив поклон, Антоний хотел уйти из кельи преподобного, но благословение духовного отца понуждало его исповедать и этот помысел. В нем боролось двойное чувство: с одной стороны, ему хотелось исповедать помысел, а с другой стороны, хотелось пойти в свою келью. Тогда преподобный сказал ему:«Говори, чадо, и этот помысел, который пришел к тебе, и не пренебрегай им, считая ничтожным и безвредным. Тот, кто презирает малое, как мы знаем потом будет презирать и великое». Услышав эти слова неожиданно для себя, Антоний пришел в страх оттого, что преподобный открыл ему и то, какой это был помысел, и его силу. Припав к ногам преподобного и обвиняя себя в пренебрежении, ученик просил прощения, которое и получил.

Преподобный был осведомлен и о тех делах, что происходили далеко от монастыря, о чем свидетельствует дальнейший рассказ. Жил на Крите монах Афанасий родом из Константинополя. Желая принести покаяние Богу за совершенные грехи, он пришел в монастырь на Патмос и принял великую схиму, сделав в пользу монастыря и крупные пожертвования. Однако зависть ненавистника добра не давала ему спокойно подвизаться в обители, но заставила снова пойти на Крит и там остаться. Когда Леонтий пришел на Крит, Афанасий пообещал ему, что если в будущем году он пришлет сюда Антония, то и он вернется вместе с ним в монастырь. Вернувшись в обитель, в один из дней, когда Антоний пришел к нему в келью, преподобный сказал ему:

– Знай, чадо, что на Крите умер Афанасий.

– Откуда ты знаешь об этом, отче святый?

– Сегодня с Крита пришел корабль, и бывшие на нем сообщили некоторым жителям острова эту новость, а те передали ее мне.

В том, что Афанасий умер, не было никакого сомнения, но как выяснилось после расспросов, никакой корабль с Крита ни тогда, ни позже к острову не приставал. Один лишь Антоний услышал от преподобного это известие и рассказал другим.

Как–то раз Антония стал бороть бес богохульства, причем брань была страшной, ибо хула была направлена против Госпожи Богородицы. Антоний очень смущался и исповедал свое богохульство преподобному, попросив его о помощи, а в ответ услышал:

– Дерзай, чадо, и не бойся, пусть пес лает, а ты скажи ем»Замолчи, проклятый, и не шуми». Потому что невозможно ругать и хулить Ту, на Которую только и надежда моего спасения, и Которую не могу не прославлять и не почитать по достоинству – Владычицу мою и Госпожу.

Вот таким оружием вооружил преподобный Антония на беса богохульства, но нечестивый бес стал беспокоить его еще больше. Когда Антоний ходил с братьями на службу, он получал передышку и избавление от брани, но как только входил в келью, снова подвергался жесточайшим нападкам от врага. И не было у него другого прибежища, кроме преподобного и его советов. Поскольку брань эта продолжалась много лет, и враг не отступал, то Антоний был, в конце концов, побежден страхом и однажды, выйдя из церкви, не дерзнул войти в келью, испугавшись брани от богохульных помыслов. Прибежав в келью преподобного, он снова рассказал ему об искушении, и тот снова велел ему не беспокоиться об этих помыслах, но отгонять их словами презрения. Одержимый страхом Антоний сказал:

– Отче, я не выйду из твоей кельи, если ты не избавишь меня от этого вражеского искушения. Как я могу пойти в свою келью? Ведь она для меня прибежище искушения.

После этого преподобный поднялся со скамьи, на которой сидел, и, встав перед аналоем, попросил Бога и Госпожу Богородицу, Которую хулил бес, помочь брату. Затем, взяв Антония за руку, он положил ее к себе на шею и сказал:

– Сей грех, брат, пусть будет на мне, на моей вые. Если же тебя опять будет бороть враг, то ты скажи ему:«Молитвам смиренного и грешного Леонтия считаю я тебя, враг истины, черным и нечистым псом».

Наученный так преподобным и вооруженный им на брань, Антоний положил поклон и вышел из его кельи. После этих слов брань тотчас же прекратилась, а хульные помыслы совершенно исчезли, как будто их никогда и не было. Той же ночью Антоний слышал какие–то голоса, которые ругали преподобного, а его устрашали:«Повезло тебе, что ты обратился к Леонтию и понадеялся на него, а если бы не сделал этого, то узнал бы, что с тобой должно было случиться».

Далее мы расскажем как Великий Леонтий покорял страсть гнева. В Патмосском монастыре было много монахов из разных народов и разного нрава. По человеческой немощи они порой сердились друг на друга, не слушались, и с небрежением относились к монастырским послушаниям. Поэтому преподобный часто сурово вразумлял их и ругал за пренебрежение долгом, но говорил и поступал он так лишь внешне, в сердце же своем нисколько не смущался, но пребывал невозмутимым. Когда же приходило время, он беспрепятственно приступал к Божественным Тайнам, как будто бы ничего не случилось, невозмутимо входил в святой алтарь и совершал Божественную литургию. Однажды, когда Антоний спросил его, не смущают ли его раздоры с братьями, и можно ли после этого служить литургию, преподобный ответил так, что простым людям это может показаться сверхъестественным и трудно приемлемым:«Поверь мне, чадо, что гнев мой притворный и весь только на словах, ибо как можно исправить согрешающих, если не показать, что гневаешься на них?»