Текст книги "Рандеву с йети"

Автор книги: Никита Велиханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Проснулась она в прекрасном расположении духа и почти сразу же, успев только встать и одеться, позвонила Леснику. У них была договоренность: не только в случае получения любой сколь-нибудь значимой информации, но и в случае любой непредвиденной перемены обстоятельств она тут же выходит с ним на связь. Лесник взял трубку сразу, как будто дежурил у аппарата в ожидании ее звонка.

– Иван? Это Ольга. Срочная встреча.

– Лады. Через час, метро «Кропоткинская», у первого вагона к центру.

Что означало – минус две станции, то есть на «Фрунзенской», через сорок пять минут, и вагон последний. В том, что телефон не прослушивается, она была уверена почти на сто процентов. Почти. Но если бы и на все сто – это ничего бы не изменило. Договариваться между собой о встрече вслух прямым текстом, тем более по телефону, Лесник отучил их раз и навсегда. Кодов существовало несколько – в зависимости от места, времени и обстоятельств встречи. И все было понятно само собой. Лесника звали отнюдь не Иваном, как и она, естественно, была не Ольга. Она могла назваться любым двусложным женским именем, начинающимся на гласную. Если он звонил ей – тоже были свои правила.

Ирина глотнула кофе, подхватила сумку и выскочила из дома. Через сорок пять минут она вышла из последней двери последнего вагона поезда на «Фрунзенской», заметила краем глаза Лесника, стоявшего у стены двумя вагонами дальше, и тут же, ни даже взглядом на него не среагировав, пошла вдоль поезда, свернула налево, вышла к противоположному перрону, прыгнула в открывшуюся перед ней дверь встречного поезда, прошла в конец вагона и только тут обернулась. Лесник вошел в другую, ближнюю дверь, и стоял теперь прямо перед ней. Случайная встреча в случайном месте. Как и положено.

– Ну, что случилось? – Лесник говорил негромко, и в протяжном визго-вое-скрежете метрополитена голос его был рассчитан ровно так, чтобы слышала его одна Ирина – и только.

– Еду в командировку.

– Куда?

– Не знаю.

– Надолго?

– На две недели.

– С кем?

– Капитан Ларькин – в курс дела, очевидно, будет вводить по дороге.

– Вдвоем?

– Вдвоем.

– Н-да, – Лесник немного помолчал, – интересная выходит у нас с тобой петрушка. Не успела приступить к исполнению, из конторы – вон, информации – ноль и пять минут на сборы.

– Именно так и выходит.

– Значит, либо они хотят к тебе присмотреться в деле, либо ты им в данный момент в Москве не нужна. И они решили пожертвовать двумя неделями рабочего времени одной из основных своих рабочих лошадей только для того, чтобы убрать тебя куда подальше. Что, впрочем, не противоречит возможности присмотреться к тебе в деле.

– Ну и?

– Ну, пусть они к тебе и присматриваются. А ты к ним. Во-первых, из характера командировки на третий день станет ясно, зачем тебя в нее послали. Если лажа – значит, точно они тут что-то такое в Москве затеяли, к чему никак не хотят тебя подпускать. Если нет – тогда возможна обычная проверка. Тогда придется показать себя. На полную катушку. Взвейтесь, соколы, орлами. Как вернешься – сразу мне доклад. И не звони с домашнего – пока тебя нет, вполне могут над твоим домашним поколдовать по-свойски. Я, конечно, постараюсь проследить, проконтролировать, но, сама понимаешь, не такое это пока дело, чтобы устанавливать там у тебя круглосуточное дежурство. А технарь у них хороший – возможны самые нестандартные варианты. С Ларькиным постарайся сойтись поближе. Две недели – срок в самый раз. Ни больше ни меньше. Впрочем – не мне тебя учить. Ну, давай, ни пуха.

– К черту, – ответила Ирина и вышла на «Спортивной». И подумала, кому ж еще меня и учить, как не тебе. Кому еще.

* * *

29 июня 1999 года. Москва. Утро.

Поезд оказался «девяткой», с Павелецкого вокзала. Пункт назначения – Саратов. Вот уж неожиданность, подумала Ирина. Что ж, тем лучше. Дома и стены помогают. В городе – если эта их «аномалия» в самом городе – я дам капитану Ларькину сто очков вперед. Да и не только в городе. Потом – когда они начали загружаться в купе и у нее появилась возможность подержаться за те бесчисленные «багажные места», которые вез с собой Ларькин, – она поняла, что будет не город. Будет Волга. Два акваланга. Какое-то особенное ружье. И еще куча всяческого снаряжения, упакованного в мешки, коробки и сумки, предназначения не вполне ясного, но тяжести отменной. Багаж занял оба короба под нижними полками, багажную полку над дверью; затем Ларькин принялся распихивать оставшиеся коробки и сумки по обеим верхним полкам.

– Виталь, а как же попутчики?

– Какие попутчики?

– А вот эти самые, с верхних полок.

– Они у нас молодцы, – выдохнул в ответ Ларькин, втискивая между стенкой и рюкзаком очередную коробку, – они возмущаться не станут. Они нам вообще за всю дорогу слова поперек не скажут.

– Это еще почему?

– А потому что они, как говорит Илюха, суть существа сугубо виртуальные, – и Ларькин вынул из кармана не два, а четыре билета на все четыре места в купе.

– Что ж, весьма романтичная поездка на четвертый день знакомства, – вздохнула Ирина, – я, ты и приборы.

Когда поезд тронулся, когда были улажены все необходимые формальности с проводником, получено белье и виды на чай, настал черед разговора по душам.

– Ну что, – Ирина села напротив Ларькина и стала смотреть ему прямо в глаза, – я так понимаю, командировка выдалась спешная, секретная, то бишь не терпящая никаких отлагательств и утечек информации. Поскольку все вышеизложенные требования соблюдены – можно мне, наконец, получить входящие указания и оперативный инструктаж?

– Ладно, ладно, не суетись. – Ларькин, прищурившись, смерил ее взглядом и потянулся за черной кожаной сумкой, которая, в отличие ото всех прочих, осталась с ним, на нижней полке. – Шустрая какая. Все ей покажи да расскажи. Экая нетерпеливая.

Он открыл сумку и достал черную же кожаную папку, положил ее на столик между ними и раскрыл. Папка оказалась набита множеством ксерокопий – сделанных, судя по всему, в разное время, на разной бумаге, хотя аппарат вроде был один и тот же, – и выведенных на принтере распечаток. Часть ксерокопий была с газетных статей – одну такую Ларькин отделил от прочих и подал Ирине.

– На, читай.

Статья была из какой-то даже на слух неизвестной Ирине местной газеты с названием «Саратовский обозреватель», помечена вторым июня и называлась простенько и со вкусом: «Снежный человек на левом берегу Волги?» Ирина тихо простонала про себя и принялась читать. Стиль был соответствующий:

«Сообщения о встречах со странным человекоподобным существом время от времени приходят из самых разных уголков планеты. До недавнего времени на пространстве бывшего Советского Союза легенды о так называемом „снежном человеке“, или „йети“, были пространственно ограничены горными областями Памира, Тянь-Шаня и Кавказа. Но, судя по всему, этот список может пополнить и саратовское Заволжье…»

«Поздно вечером 29 мая Сергей Хворобец, водитель большегрузного автофургона, принадлежащего одной из саратовских частных фирм, возвращался по балаковскому шоссе домой в Саратов. По дороге он решил заехать к родственникам, проживающим в селе Сеславино Марксовского района. Но едва его машина свернула с трассы на проселочную дорогу, как последовал наезд на некое неизвестное науке существо. Говорит Сергей Хворобец:

– Там съезд такой с трассы, крутоватый, и сразу поворот, в общем, я пока завернул, пока съехал, пока развернулся – только-только газу дал, и тут на тебе, бац! Я сперва думал, на человека наехал. Они там пьющие все, в Сеславине-то, думал, может, пьяный кто на трассу шел, ну и полез под колеса, а я пока выруливал, не заметил. Темно уже было, одиннадцатый час. Ну я, конечно, стоп машина, вылез, подхожу, смотрю – матерь божья! Лежит на земле кто-то мохнатый. Я сперва вообще ничего не понял – для собаки крупноват, думаю, может, кабан, нет, вроде не кабан, а потом гляжу – а у него нога босая, человечья, и с пяткой, а сам весь в шерсти. Я, конечно, того, малость струхнул. Слазал обратно в кабину за монтировкой – на всякий пожарный, – подхожу поближе, а он шевелится. Хотел его монтировкой шибануть, а потом думаю – а вдруг все ж таки человек. Ну, мало ли. А я его сшиб, а потом еще и, вроде того, добил, значит. И сидеть мне тогда по самое нехочу. А близко подходить страшно. Потом он вроде так вздохнул – и оборачивается. Оборачивается, значит, а лицо как человеческое, только не человеческое совсем, и глазищи красные, и прямо как угли, чистый черт, и еще ощерился, а в пасти у него клыки, вроде как собачьи, только больше раза в два. Ну, тут меня такой страх взял, я уж и не помню, как обратно в кабине очутился, как на трассу вырулил – очухался только у КП энгельсского, а так мчал всю дорогу не разбирая. Хорошо еще, что никто там на дороге не голосовал, а то и впрямь сшиб бы и не заметил.

Не верить водителю Хворобцу у нас оснований нет. Он до сих пор переживает случившееся. И самое главное – на машине остались свидетельства ночного столкновения: небольшая вмятина и несколько пятен крови неизвестного существа. Криминалисты-эксперты Заводского отдела внутренних дел уже занимаются изучением взятой с кабины грузовика пробы крови. Результаты пока не стали достоянием широкой гласности, однако здесь нас могут поджидать самые неожиданные случайности.

XX век подходит к концу, и, казалось бы, на Земле остается все меньше и меньше неисследованных тайн. Но природа древнее человека, и раскрыть все ее закрома до конца вряд ли у человека получится. Она то и дело преподносит нам сюрпризы, даже в самой, казалось бы, исхоженной вдоль и поперек европейской части России. И может так случиться, что наша вполне цивилизованная область как раз и окажется тем самым местом, где произойдет встреча человека с загадочным йети.»

Статья была подписана «С. С. Соколенко, журналист-акмеолог».

– Что такое акмеолог? – спросила Ирина.

– А Бог его знает.

– А что это вообще такое? И ради этого мы туда едем на две недели?

А про себя она подумала: ну, вот все и решилось. Не успели отъехать от Москвы. Показывать себя не придется. Придется изображать из себя идиотку, таскаться по степям и по полям с арыками, с камерой и прочей совершенно ненужной аппаратурой, а по вечерам купаться в Волге и пить с Ларькиным местный самогон. Хорошо еще, что на Волгу послали, а не в Казахстан.

– Ради этого. Только все несколько серьезней, чем эта идиотская статья в этой идиотской газетенке. Там есть один уфолог, в университете, по фамилии Кашин – он, естественно, у наших тамошних коллег на контроле еще с советских времен. Так вот, у этого Кашина, как ни странно, данных о чем-то похожем накопилась хренова туча. Хотя, судя по всему, ему-то самому больше хотелось бы ловить летающие тарелки. И все данные, заметь, примерно из одного и того же района. Заволжье, от Маркса – и примерно до Энгельса. Хотя и в окрестностях Энгельса, и чуть южнее тоже кое-что вроде бы есть.

– Звучит как песня – от Маркса и до Энгельса. Снежные люди. Неудивительно, что этот твой уфолог на учете у местных кадров. Он больше нигде не на учете?

– Пока вроде нет. Но ты погоди ерничать. Ерничать мы все умеем. Давай-ка лучше я тебе кое-что из того, что наши саратовские коллеги накопали за последние лет пятнадцать, расскажу с выражением. Страшилку на ночь хочешь?

– Валяй.

– Так вот. Шесть лет тому назад два каких-то придурка из бывшего совхоза «Новый» – это, кажется, под Энгельсом…

– Под Энгельсом, под Энгельсом.

– Ах да, я и забыл, что ты у нас абориген.

– А зря, между прочим, забыл. Аборигены знают потайные тропы и умеют договариваться с духами-хранителями гор. Так что если вы, капитан Ларькин, будете себя хорошо вести и пообещаете не слишком доставать меня всяческой чушью насчет снежных людей среди бела дня в Саратове на Набережной Космонавтов, то я успею за эти две недели показать вам живописные окрестности и договорюсь с шаманами, колдунами и прочими вуду, чтобы они не слишком нас с вами беспокоили. А теперь, пожалуй, можете исполнить свой номер. Что там случилось с двумя придурками из «Нового» шесть лет тому назад?

– Ты ей слово, она тебе – десять, – вздохнул Ларькин. – Ладно. Шесть лет тому назад два придурка из бывшего совхоза «Новый» выпивали на природе…

– Что, конечно, само по себе многое объясняет.

– Что само по себе ни черта не объясняет, так вот, выпивали они выпивали, а потом решили поразмяться и, отойдя по нужде в кусты, наткнулись, по их словам, на весьма приличных размеров обезьяну. Ростом обезьяна была около полутора метров, телосложения скорее хрупкого, нежели атлетического, и вообще не слишком походила на привычные описания йети. Они тем не менее были ребята грамотные и решили, что перед ними именно снежный человек, только маленький. Ну, скажем, подросток.

– Или хворал долго.

– Или хворал долго.

– Ну, так и что они с этой обезьяной сделали?

– Они ее поймали.

– Да неужто? Только она от них потом, само собой, сбежала, и кроме них никто ее, конечно же, не видел.

– Почти так. Обезьяна была не то больная, не то раненая, они так и не успели разобрать. Когда они на нее наткнулись, она лежала на земле и, судя по всему, спала. Потом проснулась и попыталась дать деру, но только у нее это не слишком хорошо получалось. Двое наших приятелей, а они, как я тебе уже сказал, были ребята грамотные, взяли ее в клещи, а потом один из них, кстати, мастер спорта по боксу в среднем весе, умудрился ее нокаутировать. Потом они – заметь, очень по-трезвому соображая, – связали ее куском оказавшегося в багажнике машины шнура и затолкали в этот самый багажник. И поехали домой. А приехав домой, первым делом позвонили в приемную саратовского ФСБ и спросили, почем те у них купят живого снежного человека. Почему они позвонили именно в ФСБ – большая загадка. Но хотели они за живого человека пять тысяч долларов. И спрашивали – есть у саратовского ФСБ такая сумма наличными или нет. Потому что если нет пяти тысяч, а есть, скажем, четыре, то они возьмут и четыре, а остальное рублями.

– И что, интересно, ответили им в приемной саратовского ФСБ?

– Угадай с трех раз. Но только они даже после второго ответа, что, мол, вот сейчас вычислят их номер телефона и уж тогда побеседуют с ними в более интимной обстановке и совсем по другому поводу, все равно не утихомирились. А принялись объяснять, как к ним удобнее проехать, потому что сами они своего снежного человека никуда везти не собирались, справедливо опасаясь, что возьмут его на пробу посмотреть, а потом ищи-свищи, ни обезьяны, ни денег. Йети они между тем переправили из багажника в подвал – хороший такой, говорят, подвал, как в гестапо: бетонированный от пола до потолка и лампочка на шнурке. Жрать ему давали – все подряд, что сами ели, то и давали. Только он все равно ничего есть не хотел. Только воду пил. А потом ушел. Никто так и не понял – как. Открыли в очередной раз погреб, чтоб воды ему налить, и он вроде как просто взял и вышел, и никто ему не стал препятствовать – как будто ступор на них на всех напал.

– И случилось это, конечно же, буквально за два часа до того, как приехала компетентная комиссия.

– За три часа. Но самое забавное, что компетентной комиссии все ж таки нашлось, чем озадачиться. Остался запах, весьма характерный – не звериный, но и не человеческий. Запах, конечно, к делу не подошьешь, но было и еще кое-что. Остались волосы. Немного, но вполне достаточно для того, чтобы провести анализ. Волосы не человеческие, хотя структура удивительно похожа. И ни по какому известному экспертам животному их также атрибутировать не удалось.

– Да иди ты?

– Вот и иди ты.

– А что ж тогда шесть лет назад никто никаких экспедиций туда не посылал – на поиски снежного человека? И почему теперь спохватились? ГРАС, насколько я понимаю, существует уже полтора года.

– Почему тогда не занялись – не знаю. Наверное, потому же, почему мы сами эти полтора года занимались совсем другими вещами. Потому что было чем заняться. Помимо проблемы поимки снежного человека.

– А как я пришла, так сразу другие дела кончились. – Ирина понимала, что говорить этого ей не стоило, но уж больно хотелось Ларькина позлить. И посмотреть, как он будет выкручиваться. Потому что она по-прежнему была уверена, что из Москвы ее сознательно убрали – куда подальше. И подольше.

– Нет, другие дела не кончились.

Ларькин стал вдруг совершенно серьезным, глаза у него как-то сами собой приобрели совершенно незнакомое, спокойное и как будто даже созерцательное выражение, и Ирина вдруг поняла, кого майор Борисов выбирает себе в противники, когда ему приходит охота испытать себя в искусстве рукопашного боя. Перед ней сидел уже не громила-увалень с кандидатской степенью, задвинутый на поиске братьев по разуму. Перед ней сидел сильный и жесткий боец, профессионал, знающий себе цену и не собирающийся дальше ломать комедию ради сопливой дурочки; которая попалась ему под ноги, как бездомная кошка.

– Другие дела не кончились. Как раз наоборот, они в самом разгаре. Но только ни тебя, ни тех твоих приятелей, от которых ты к нам пришла, они покуда совершенно не касаются. Так что, стажер Рубцова, будь добра, засунь язычок себе в задницу и делай свое дело. Сказано искать снежного человека – будешь искать снежного человека, вне зависимости от того, есть они на свете или нет. А там посмотрим. Мы на тебя, а ты на нас. Я достаточно понятно излагаю?

– Да, я поняла, – ответила Ирина. Дальше ломать комедию и в самом деле смысла не было. Дальше можно было играть в открытую. По крайней мере, здесь и сейчас – на две недели с Ларькиным. И она была на него не в обиде. Он оборвал ее не потому, что хотел показать власть. Не потому, что надоела. Он расставил точки над i и предложил показать карты, показав предварительно свои. Хотя бы часть своих карт. И она была ему за это даже благодарна. – Я поняла. Можно?

Она взяла у него из рук папку и примерно с час изучала материалы – относившиеся, кстати, не только к саратовскому Заволжью, но и к более традиционным, любезным сердцу уфолога районам. Потом они сходили в вагон-ресторан, поужинали и поболтали о мелочах. Вернувшись в купе, легли спать. Ирина заснула сразу, и ей, как будто с полукадра, стал сниться сон. Она, по пояс в воде, пробиралась какими-то темными – не то коридорами с высоким, не видать, потолком, не то протоками со смыкавшимися где-то в темноте над головой ветками деревьев. И несла стакан с ярко-красной, даже в темноте, жидкостью. И знала, что ей очень важно донести этот стакан в целости и сохранности до какой-то ей самой неведомой цели, не пролив по дороге ни капли. И что если капля упадет в эту воду, то будет очень, очень нехорошо. И это было еще не все. Потому что сзади, из оставшейся за спиной темноты звучали чьи-то тяжелые хлюпающие по воде шаги, то ближе, то дальше. Там была опасность, но паники не было, а была только спокойная уверенность, что если вот это, которое сзади, ее нагонит, то даже пролитая жидкость из стакана уже ничего не будет значить. Потому что вот тогда-то все и кончится. Вообще все на свете кончится.

* * *

Время и место неизвестны. Виталий открыл глаза и на всякий случай еще раз зажмурил их поплотнее, а потом снова открыл. Все осталось по-прежнему. Кромешная тьма и ни единого проблеска света. Он лежал на спине. По крайней мере, в этом сомневаться не приходилось. Законы тяготения никто не отменял, а, следовательно, это все видит и слышит пока – то есть ничего не видит и не слышит, но пытается соображать – не бесплотный дух Виталия Ларькина, а сам Виталий Ларькин, в котором дух существует пока в трогательном единении с бренной плотью. Распевающих хоралы херувимов не видать и не слыхать. Как не чувствуется и характерного запаха серы. Еще одно лыко в ту же строку, гипотеза о том, что некролог на последней странице «Бойца невидимого фронта» выйдет еще не в завтрашнем выпуске. Хотя, по правде сказать, более невидимого фронта, чем вот этот, нынешний, Виталию встречать пока не доводилось. Как и более невидимых бойцов. Ибо даже поднеся руку вплотную к лицу, Виталий ничего не увидел, а только ощутил кожей лица исходившее от ладони тепло. Нечего сказать, здорово замаскировались.

Лежал он на чем-то жестком, судя по ощущениям – просто на земле. На довольно хорошо утоптанной глине. Холодок был чисто глиняный. Виталий вытянул руки в стороны и попытался ощупать тьму. Пол был ровный, в обе стороны. Глиняный, как и предполагалось. Никаких стен в пределах размаха рук не наблюдалось. Вот и выключили свет в красной ветке клена. Вселенская, трахтарарах, обесточка. Этакий блэкаут во вселенском масштабе. Господу Богу надоел весь этот бардак, он помусолил пальцы и ущемил в небесах фитилек. Пшшш. Погасла свечка, вот мы и в потемках.

Виталий полежал еще немного, словно собираясь с силами, а потом принялся «прозванивать» мышцы тела, начиная со ступней, одну за другой, по очереди. Вроде бы все цело. Конец света прошел без потерь в живой силе и технике. Не покалечен и не связан. Судя по ясности мысли – не отравлен. И при этом никакого, ну то есть ровным счетом никакого представления о том, как я, собственно, здесь очутился. И где это, собственно, здесь? Хорошо хоть следующий, вполне закономерный вопрос – и кто это, собственно, я? – пока не возникает. Но если полежать вот так еще пару недель, возникнет непременно. Так что надо двигаться. Вносить определенность в тьму и хаос. Работенка, кстати сказать, для бога-отца, никак не меньше. Виталий Ларькин, на местном уровне и. о. тов. Саваофа. Прошу любить и жаловать.

Виталий обшарил карманы. Чисто. Как в первый день творения. Ни спичек, ни радиомаячка, ни документов. Вообще ничего. Даже каких-нибудь крошек, которые непременно завалятся за шов. Рубашка, брюки, под брюками трусы. Ни носков, ни ботинок нет. Обшмонали по первому разряду. Как в трезвяке. Слух не различал совсем ничего. Ну то есть абсолютно. Виталий приоткрыл рот и сказал негромко, но внятно:

– Да будет свет!

Свет, конечно, быть не стал. Надо будет потренироваться на досуге. Тем более что, судя по всему, досуга у него теперь будет предостаточно. Но зато по звучанию собственного голоса можно сделать некоторые выводы. Скажем, такой – помещение, в котором неизвестные злоумышленники, умыкнувшие капитана ФСБ Виталия Ларькина с его боевого поста, держат свою жертву, по размерам сильно проигрывает стадиону «Лужники». И даже Большому колонному залу Дома Союзов оно тоже сильно проигрывает. А больше всего по размерам оно напоминает обычную комнату в малогабаритной городской квартире. Правда, комнату довольно большую. Ну, скажем, в двадцать квадратных метров. И потолок – метра два с половиной, не больше. Плюс-минус, конечно.

Запах в помещении стоял не слишком определенный. Пахло глиной, несомненно. Вполне приличной гончарной глиной, безо всяких органических и прочих не слишком аппетитных добавок. И еще пахло сыростью. Не погребной заплесневелый запах. И не лесной – прелой листвой и грибами. Где-то рядом была живая вода. Причем вода не затхлая, а скорее всего проточная. Проточная вода, которая не журчит и не плещет, и присутствует при этом в абсолютно темном помещении с глиняным полом. Глиняных пещер не бывает. Тем более таких, где текли бы подземные реки. Загадка.

Виталий сел. Потом осторожно встал, на всякий случай вытянув над головой руку. И еще раз – точное попадание. Можно поздравить капитана Ларькина. Великолепный глазомер для заданных метеорологических условий. И потолок тоже глиняный. Хотя – стоп. Вот это уже не глина. Это дерево. Перекрытие? Балка? Шибко корявые у них здесь балки. И какие-то неошкуренные. Так это же корень. Точно – живой корень живого дерева. Потому как с мертвого корня не свисали бы многочисленные усики. Или, по крайней мере, обламывались бы. А эти – гнутся во все стороны. И ищут почву.

Итак, куда же это нас занесло? И что за дети подземелья устроили нам такую интересную экскурсию? Зри в корень. Обратите внимание налево: ни хрена не видно. А теперь направо: не менее интересная картина.

И тут перед глазами у Виталия – во всю ширину – блеснула вспышка. Да такая яркая, что он инстинктивно закрыл глаза. И, как выяснилось, совершенно зря. Потому что свет был виден и с закрытыми глазами. А потом сквозь этот свет начали проходить картинки. Одна за другой.

Ага, так это у нас кинозал. А свет просто выключили чуть раньше, чем пришел киномеханик. А у меня один билет на вечерний сеанс. И проектор у них весьма своеобразный – никакой возможности пообщаться с девушкой в заднем ряду, не обращая – хотя бы на время – внимания на экран. Потому что экран все равно у тебя перед глазами, куда бы ты ни повернулся. Праздник, который всегда с тобой. Ребята, так это же ад. Значит, я точно помер. Представляете, какая гениальная пытка для грешников – прокручивать им миллионы лет подряд одни и те же сцены. За каждый маленький грешок получишь, братец, киношок. Если ты в детстве отнял у младшего брата конфетку – двести лет подряд твой вороватый жест и вся пропасть унижения, отчаяния и страха в глазах невинно обокраденного младенца. Общий план, потом крупный. И снова общий. И снова крупный. Без перерыва на обед и сон. Без того, чтоб отойти пописать. Потому что душам писать незачем. Да, вероятнее всего, и нечем. Тыщу лет без права переписки. То бишь перекура.

Однако хорош трепаться, перейдем к восприятию видеошедевра. Что у нас тут? Ага, местность знакомая. Дубок, и лодка, а в лодке Андрей, и я под деревом. И ракурс очень интересный. И вообще все какое-то не такое. Цвет не тот. Эй, сапожник, поправь фильтры! Мир выглядит совсем не так, если вы об этом. И кожа у нас с Андреем какого-то странного цвета. Красная, как будто оба только что обгорели на солнце. И как будто даже лучится изнутри. И лица странные. И глаза. Тоже светятся. Только нимбов круг голов нам с ним и не хватает. И прогуляться по воде вдвоем, под ручку. Господи, я тону. Слышь, Фома, не выпендривайся, иди как все, по камушкам.

А это кто у нас такой, сам-третей? Прячется в кустах. Да так прячется, что не увидит его разве что слепой. Или эти два придурка, краснокожие с подсветкой. То есть один из них как раз не придурок, тот, что поменьше.

Потому что и видит, и понимает. И проскакивает между ними нечто вроде молнии. А большой придурок – ни-ни. Ослеп и оглох. Только губами шевелит неслышно. И садится под дубок. Отдохнуть от трудов праведных. И от собственной глупости.

Так, рассмотримте болотника попристальней. Вполне приятно сложенный молодой человек. Но шерсть у него вовсе не черная, как описывали очевидцы. А белая, как будто седая. И кожа – не темная, а наоборот, светлая. Куда светлее, чем у наших краснокожих братьев. Из которых на сцене остался теперь только один. Сидит под деревом и гладит грибы по головкам. Сцена, достойная кисти Грюневальда. Св. Франциск Ассизский разговаривает с птицами. Только грибы – они ведь тоже не такие. Нет, не те грибы я перед собою видел, ребята. Совсем не те. Мои были поддубники. Красно-коричневые такие грибочки. А эти – зеленые с прожелтью. Нет, не в тех химикатах они пленку замачивали. Но – крупный план. Болотник. Смотрит пристально. Прямо в глаза. Вам никто не говорил, что у вас очень выразительный взгляд? Вы много страдали? Стоп-стоп-стоп. Что еще за коловращение в природе? Что за изгибание стволов и взбудораживанье вод? И почему, смятением охваченный, спешит народ укрыться по домам? А придурок под деревом – гляньте, гляньте, господа! – придурок-то валится на бок. Уснул, уснул, мерзавец, на посту. Разжаловать в рядовые пожарники. И сходятся, и сходятся к нему со всех сторон такие же седые шерстью великаны обезьяньей наружности. Ну да, как же, снежные люди. А цвет у них – для маскировки. Просто зима давно прошла, а они как раз проснулись. И не успели переодеться из маскхалатов в привычный камуфляж горилльего спецназа.

Вот так, значит, они меня и завалили. Ничего себе техника снятия часового. На расстоянии и совершенно бесшумно. И проснулись караульные под треск догорающего штаба. Гипнотические способности. Причем, очевидно, врожденные на видовом уровне. Либо воспитываются. Не зря ведь говорят про умение «отводить глаза». Поэтому их никто нигде и не замечает. А замечают, очевидно, только больных, увечных, несовершеннолетних и тому подобных маргиналов. Которые слишком заняты собой и не успевают вовремя спохватиться. А спохватится – и нет его. Исчез. Только что видели. И фотоаппарат приготовили. И даже на мушку взяли. А он раз – и растворился. И снимать некого. Потому и не снимают. А зря. Фотоаппарату они вряд ли глаза отводить научились. Потому и большая часть существующих кадров снята по чистой случайности. Улыбающийся турист на фоне леса, а за плечом у него – такая же вот образина. Которой не было, ну точно не было, когда снимали кадр. А это просто любопытный болотник решил посмотреть, чего это они там все напряглись и застыли. Эти самые, краснорожие с инфракрасным подогревом.

Так, так, так. Это еще что такое? Ни черта не понятно. Был нормальный фильм, а это что за кинохулиганство? Вода, молния, какие-то рыбы, глаза – причем глаза болотника, потом рука, тоже болотникова, в седой шерсти, дерево, снова рыбы, странные какие-то, ни разу таких не видел. Цветок, опять глаза, обезьяна падает навзничь. Ирина, батюшки-светы, Ирина, тоже себя ни за что не узнала бы в переводе на йетину систему виденья. И ручкой машет. Я. Андрей. Лодка. Вода, молния, рыбы, глаза, рука, дерево… Э! Э! Вы это уже показывали! Я это все уже видел. Ладно, досмотрим до конца. Сейчас Ирина, машет рукой. Теперь я, теперь Андрей и лодка. Дальше – что?

Вода, молния, рыбы, глаза… Все ясно, по третьему кругу. Механика на мыло! Простите, может быть, я и не ас кинопроката, но, по-моему, у вас замкнуло аппарат. Стоп, стоп, что такое? Почему опять гаснет свет? Я не хочу обратно в темноту! Давайте поговорим по-человечески! Объясните же мне, наконец, что тут у вас происходит! Эй, кто-нибудь…