Текст книги "Рандеву с йети"

Автор книги: Никита Велиханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Первую фразу, которой новый начальник встретил Ирину, приветливой назвать было никак нельзя.

– Вы опоздали на десять минут, почему? – спросил он, стрельнув в ее сторону глазами и опять уткнувшись в свои бумажки, так, словно ответ на заданный вопрос его совершенно не интересовал.

– Никак нет, – ответила Ирина, приняв тот же самый тон, что и с Ларькиным. Почти. С поправкой на возраст и статус собеседника.

– Что значит – никак нет? – Борисов соизволил-таки оторваться от текста и на сей раз уже с явным интересом окинул Ирину взглядом.

– С без одной минуты десять до восьми минут одиннадцатого, находясь на территории учреждения, я имела предварительную беседу с капитаном Ларькиным, – отрапортовала Ирина, твердо глядя прямо перед собой, то есть в окно за спиной майора. Окно выходило на глухую стену какого-то соседнего строения. Стену не ремонтировали и не штукатурили как минимум лет пятьдесят.

Майор Борисов понимающе хмыкнул – точь-в-точь как Ларькин, отметила для себя Ирина. «Может, насчет внебрачного сына отца-командира я и не ошиблась…»

– Ладно. Давайте ваши документы.

Ирина привычным жестом расстегнула сумочку – и обомлела. Документов на месте не было. Утром она пять раз проверила, все ли на месте, и в последний раз, уже перед зеркалом в прихожей, еще раз вынула их из сумочки и тут же положила обратно. Да и потом, в метро, доставая книгу (она еще в десятом классе освоила эту всеобщую московскую привычку – читать в метро, и автоматически хватала теперь с полки первое, что попадется под руку прежде, чем выйти из дома), тоже краем глаза уцепила – корочки на месте, послужной на месте… Оставить она их нигде не могла, да и не свойственна ей была забывчивость, отродясь за ней такого не водилось…

– В чем дело? – Борисов удивленно вскинул брови.

– Видите ли, Юрий Николаевич, – набрав воздуха в грудь и чувствуя, что против воли заливается румянцем, выпалила Ирина, – я не знаю, как так могло получиться, но документов у меня при себе нет.

– Что значит нет?

– Нет, и все.

– Вы забыли их дома?

Начинается. Худшего и придумать невозможно. Нечего сказать, славное начало. Плавное вхождение в коллектив. Выставить себя полной дурой в первый же день, да что там – в первые же десять минут первого же дня. На стажеров и так везде и всюду смотрят как на придурков – это неизбежно. На женщинах-стажерах это сказывается вдвойне, баба-дура, что с нее взять. И чем больше ты будешь сейчас рыпаться, тем глубже увязнешь. Только не оправдываться. Ни в коем случае не оправдываться – иначе смерть. Верная, медленная и крайне болезненная для самолюбия.

– Никак нет. Они были у меня в сумочке.

– Когда вы последний раз заглядывали в сумочку?

– Перед выходом из метро.

– Вы с кем-нибудь общались по дороге от станции метро?

– С капитаном Ларькиным… – И тут до Ирины дошло. Коммивояжер. Мальчик с торчащими зубами. Он помогал ей засунуть в сумочку новенькую косметичку.

– Вы о чем-то вспомнили?

– Да, здесь, неподалеку, меня остановил коммивояжер, и, знаете, в общем, скорее всего документы украл именно он. Хотя я не понимаю – кошелек на месте, денег он не взял, но почему-то взял…

Ирина говорила и сама себя слышала со стороны. И понимала, насколько нелепо она сейчас выглядит. Она опоздала на десять минут, потом она никак не может найти в сумочке документы, а потом выясняется, что их у нее украли, прямо на улице, среди бела дня. Классного специалиста приобретает в ее лице группа майора Борисова, нечего сказать. Что ж, выставить тебя, моя хорошая, после этого, конечно, не выставят. Свою стажировку ты здесь оттрубишь – сидя в дальней комнате за компьютером и ползая по интернету в поисках статеек про марсиан и про снежных людей в базарно-карабулакском районе. Под постоянные приколы этих самых кондовых мужиков, которых она только-только собралась всех враз сперва поставить на место, потом очаровать, а потом действительно разобраться, чем они тут занимаются. А потом тебе выдадут соответствующую характеристику – с которой только и останется, что ехать в этот самый базарно-карабулакский район ловить шпионов, которых там примерно столько же, сколько снежных людей.

Она, пытаясь проглотить подкативший к горлу ком и понимая, что еще чуть-чуть, и она разрыдается как последняя дура, подняла глаза на майора Борисова. Она была готова к чему угодно. К выволочке по полной программе. И даже не обидно будет – заслужила. К еще более унизительному, чем выволочка, сочувственно-отеческому взгляду. После сочувственных взглядов можно сразу брать под козырек и спрашивать, где та самая дальняя комната с тем самым интернетом про инопланетян. К нудной лекции о служебно-должностных преступлениях, в число которых, несомненно, входит и утеря – или иная утрата – служебных документов, вследствие чего интересам и престижу ФСБ, если и не интересам России, может быть нанесен урон. И к написанию многочисленных объяснительных. И к бесконечным мытарствам по кабинетам всяческих маленьких начальников, в чьей власти восстановить ту или иную печать, тот или иной факт ее биографии, или еще какую-нибудь столь же необходимую для ее реабилитации деталь. К реабилитации не окончательной, поскольку серьезные ошибки и просчеты в конторе если и не прощают, то умеют о них не напоминать. А вот о подобной глупости через неделю будет знать каждая уборщица. И к реабилитации скорее всего посмертной, ибо на порогах всех этих кабинетов она в конце концов и сдохнет. И поделом ей, дуре, будет.

Но майор Борисов повел себя, с ее точки зрения, не вполне адекватно скандальной служебной ситуации. Он достал из стола бумагу и карандаш и спросил у Ирины:

– Вы рисовать умеете?

– Да, немного.

– Сможете нарисовать того типа, который, по вашим словам, украл у вас документы?

– Попробую. – Ирина попробовала. Портрет получился не слишком похожий, но общие пропорции она уловила, а обилие характерных деталей – торчащие вперед зубы, не самый распространенный разрез глаз, общая, чуть приподнятая вверх – подбородком вперед – линия лица – сильно облегчили ей задачу. – Вот. Примерно так. – Она протянула листок бумаги через стол Борисову.

– Где он вас поймал? Далеко отсюда?

– Да нет. Прямо здесь же, за углом.

Майор не стал на нее орать, не стал читать нотаций, и отеческого сочувствия тоже не было заметно. Он воспринял проблему как проблему и отнесся к ней вполне по-человечески. Ирина начала понемногу успокаиваться.

– У меня оставалось еще десять минут, а хотелось прийти тик-в-тик, вот я и остановилась. Совсем рядом, в Мерзляковском.

– Как он был одет?

– Довольно броско. Светлый костюм. Двойка. Темно-бордовый галстук. Очки с довольно сильными диоптриями, оправа черная, роговая.

Майор как-то вдруг погрустнел лицом, сказал – «Н-да» – и нажал на селекторе кнопку.

– Илья? – спросил он.

– Да, Юрий Николаевич, – послышался с того конца провода искаженный дурным динамиком голос.

– Будь добр, зайди на минутку.

– Иду.

Буквально через несколько секунд на пороге нарисовался третий член трудового коллектива. Илья Большаков. И опять же, Ирина похвалила себя за глазомер – надо же хоть чем-то, да утешиться. Точно такой, каким она его себе представляла. Вечный студент. Компьютерный гений. Кролик из мультфильма про Винни-Пуха и всех-всех-всех. Хотя для кролика кое-чего ему все-таки не хватает. Торчащих вперед…

– Ну? – спросил майор, эдак устало, как на неразумное дитя глядя на старшего лейтенанта Большакова. – Твоя работа?

– Моя.

– Сукин ты сын, Большаков. Смотри, до чего девушку довел, чуть не до слез. Совесть есть?

– Ну, так первый же день, Юрий Николаевич, святое дело. Помните, как вы меня с Ларькиным «крестили»?

– Помню, помню. А Ларькин что – тоже в курсе?

– А как же.

– Вот паразиты. Вы уж простите их, лейтенант, – обратился он к Ирине. – Не знаю, как принимают новичков в ваших палестинах – вы где проходили, в семерке? – а, нет, тогда знаю. Тоже ничего хорошего. А у нас так принято. Молодежь резвится. Ты, кстати, Большаков, документы-то верни. Небось при себе?

– При себе, Юрий Николаевич.

Большаков вынул из внутреннего кармана удобной легкой курточки с множеством молний, карманов и кармашков документы и почтительно положил их на стол.

Ирина разрывалась между желанием броситься этому артисту на шею и – не менее сильным – врезать ему от всей души по шее же. Нет, чуть выше. Под ухо, под самый череп. На долгую, добрую память. Кинули ее, конечно, классически. Но, с другой стороны – сама виновата. Знала же, что первый день. Надо было ждать чего угодно. Она и ждала. От Ларькина, скажем, ждала, в садике-садочке. Но не на улице же, не в таком – действительно артистическом исполнении. То, что он сделал с внешностью, – высший класс. Не примерь она на него мысленно кроличьи зубы – ни за что бы не догадалась.

Майор Борисов как будто прочел ее мысли.

– Кстати, Илья, что-то новенькое придумал для нового сотрудника, правильно я тебя понял? – Он пододвинул Большакову Иринин рисунок. – Что-то раньше я за тобой такого кролика не знал. Продемонстрируй коллегам.

– С нашим удовольствием, – благообразно кивнул Большаков, и Ирина порадовалась еще раз, теперь уже с чистой совестью: вот он, проглянул новгородский купчик Сила Титыч.

Большаков между тем достал из очередного кармашка вставные верхние зубы – вот почему он, зараза, во весь рот не улыбался – сунул их в рот, потом надел на нос взявшиеся невесть откуда черные роговые очки, провел подушечками пальцев по глазам – и вдруг преобразился. Глаза покраснели и сузились, и разрез у них стал вдруг совершенно другой – тот самый, характерный, который вместе с зубами и очками сразу бросился Ирине в глаза, помешав увидеть за внешне броскими деталями знакомое по фотографии лицо. Фигура у него тоже изменилась. Исчезла легкая раздолбайская сутулость, но плечи при этом стали как будто уже и подались вперед, вылез откуда-то маленький округлый животик, шейка вытянулась и подала голову подбородком вперед.

– Извините, – так же как в Мерзляковском, в полрта улыбнулся Большаков. – Пиджачок и рубашку оставил у себя. Но если надо…

– Нет, не надо, – усмехнулся в сторону Борисов. – И вообще. Работы до черта, а они тут бог знает чем занимаются. Хоть Рената, надеюсь, не впутали? Никаких больше неожиданностей лейтенанту Рубцовой от вас не ждать?

– Кроме кофе – никаких.

– А кофе нормальный?

– Нет, Юрий Николаевич, кофе не нормальный, – вынимая зубы изо рта и принимая свой обычный вид, сказал Большаков. – Обижаете. Кофе не просто нормальный. Это очень хороший кофе. И я сам его для Ирины Вениаминовны сварю. Дабы загладить первое впечатление.

Ирина вынула из сумочки шитую бисером косметичку и принялась было выбирать из нее все свое.

– Что вы, что вы, – произнес в галантном полупоклоне Большаков. – Это вам подарок от всей команды ГРАСа, в которой так, признаться, не хватало острого женского глаза и нестандартной женской логики.

Он покосился в сторону Борисова. Тот вздернул бровь, но ничего не сказал.

– А также в знак искреннего уважения и признания будущих заслуг, – продолжил Большаков. – Ну, надеюсь, без обид? – Он протянул Ирине руку. – И пойдемте варить кофе.

– Без обид. – И она пожала протянутую руку.

Глава 3

R.

От тетки Ирина съехала в то же утро. Собрала вещички – благо все уместилось в один-единственный старый чемодан – и захлопнула за собой дверь, оставив ключи там же, в теткиной комнате, на разворошенной коробке с документами. Книжку с остатками денег на счете она поначалу хотела было бросить там же, но, подумав, все-таки взяла с собой. Триста долларов, так триста долларов. Родовое, так сказать, наследство. Сидя на кожаном диванчике метро, она еще раз ее перелистала: самая большая трата была прошлым летом – тетка купила себе дачу в каком-то престижном дачном кооперативе, рядом сосновый лес, речка, в лесу грибы, в речке плотва. У нее как раз завелся тогда очередной поклонник, лет на восемь, наверное, если не на десять ее моложе. И тетка на все лето умотала с ним на дачу. Понятно, что Ирину туда никто не звал. Денег на покупку дачи, кстати, по официальной легенде, дал именно поклонник. Саша – так. кажется, его звали. Длинный, немного нелепый, походка рубль-двадцать, и в неизменной, и зимой, и летом, черной кожаной куртке. Парень чернокожий, как его Ирина про себя именовала. Не при тетке, конечно – та бы обиделась. Она вообще была очень обидчива. И теперь Ирина понимала – почему. Если воруешь у человека деньги, надо же получать хоть какую-то компенсацию за регулярный моральный урон и нечистую совесть. Вот и цепляешься по мелочам. И читаешь морали.

Приехав с чемоданом в университет, она была готова ко всему. Если нет – что ж, вещи с собой. Снимет деньги с книжки, купит билет и уедет обратно в Саратов. Первое время, пока не найдет работу, перекантуется у каких-нибудь родственников. А там – либо снимет угол, либо в общагу. Вариант всегда найдется. Если да – так еще того лучше. На ближайшие пять лет планы определились.

Планы определились. Ирина Вениаминовна Рубцова была зачислена в третью английскую группу первого курса инъяза. Ура. Именно так, без восклицательного знака. Так все-таки лучше, чем Саратов и полная неопределенность в придачу. Прыгать до потолка ей отчего-то не хотелось.

В деканате она объяснила ситуацию, не вдаваясь в подробности – да, жила у дальних родственников. Да, ей будет лучше в общежитии. Да, она прекрасно понимает, что московской прописки лишится, как только закончит университет. Университет, между прочим, нужно еще сперва закончить. Да, вещи у нее с собой, так что заселяться можно прямо сейчас.

Будь она просто приезжая абитуриентка, вчера свалившая последний вступительный экзамен, ордер на общагу ей выдали бы не раньше чем через два-три дня. Жила же она где-то все это время. Но сиротский статус сделал свое дело и здесь, и Ирину направили в находившуюся неподалеку высотку, к тамошнему начальнику над всеми жилыми и нежилыми помещениями, с трудно выговариваемым общим ФИО, но по имени Мухтар. Каковой Мухтар, человек чрезвычайно занятой, тем не менее без звука подписал нужную бумажку и велел какой-то своей столоначальнице выписать Ирине ордер аж в аспирантское общежитие филфака, в высотке, в зоне «Г». Ордер выписали, зону «Г» Ирина, пусть не без труда – поплутав по абсолютно одинаковым с виду, в какую сторону ни ткнись, мраморным хороминам высотки, – со второй попытки, но нашла. И комендант, по счастью, оказался на месте. И ключи ей выдали тут же. И от момента тихого «Ура» у списка зачисленных на первый курс до той минуты, когда Ирина, перешагнув порог своейкомнаты, села за свойстол и принялась смотреть на бесконечно уходящую ввысь стену напротив, прошло от силы три часа.

Комнатка – № 411 «а» – была довольно странная: длинная, как пенал, с высоченным потолком, достать до которого можно было, наверное, только забравшись на шкаф. Вместо люстры был эмалированный металлический плафон, но зато по стыку между потолком и стенами шел аккуратный лепной бордюр. Мебель вся была старая, рассохшаяся, темно-коричневая, вполне в тон общей сумеречности этого громоздкого и давящего своей нечеловеческой, имперской монументальностью здания – ему же, вероятнее всего, и ровесница.

Шкаф был один – он же посудный, он же и книжный. И еще был встроенный, платьевой, с четырьмя полочками из струганых дощечек и с вертикальным отделением, где болтались три сиротливые казенные вешалки. Два стола – маленький письменный и еще того меньше, для всяких прочих нужд. Два стула. Странная, на полированных металлических поперечинах не то кушетка, не то кроватка, узенькая, девичья – но, с другой стороны, а я кто? В шкафу – посуда, минимальный набор: сковорода, две кастрюли, дуршлаг, два стакана, три тарелки, блюдце, ложка большая, ложечка чайная и – почему-то – четыре вилки. Ножа не было. Но был чайник.

Над дверью – антресоль. За дверью – прихожая, одна на две четыреста одиннадцатые комнаты, «а» и «б». «Б», судя по всему, пустовала. И на две же комнаты – налево туалет, направо умывалка, в которой была даже странная такая купальная конструкция – ванна не ванна, но с невысокими бортиками лоханка, задернутая полиэтиленовой занавеской, и над ней – душ. Горячей воды, понятное дело, не было, но лето же, можно сполоснуться и под холодной.

Окошко в комнате было одно, очень большое, без форточек. За окном был широкий подоконник, а внизу – сирень и мусорные баки. И – если выглянуть чуть дальше – вид на липовую аллею, уходящую на северо-восток, к Воробьевым горам.

Но это была своя, своя комната – на пять ближайших лет, если не произойдет никаких неожиданностей. И хозяйка здесь отныне была только одна – Ирина Рубцова, семнадцати лет, студентка первого курса инъяза. Это была редкая удача, но Ирина пока не успела еще этого осознать – слишком быстро все случилось.

Она распаковала чемодан, рассовала по полочкам-плечикам вещи, сунула в сумочку паспорт, кошелек и банковскую книжку и посмотрела на часы. Если поторопиться, то можно успеть и деньги снять, и пробежаться по магазинам.

* * *

26 июня 1999 г. Москва. 22.15.

Место действия:Москва, двухэтажный особняк в Хлебниковом переулке, служебный кабинет Ю. Н. Борисова.

Время действия:начало – 26 июня 1999 года, 22 часа 15 минут по московскому времени; окончание – 26 июля 1999 года, 22 часа 38 минут по московскому времени.

Действующие лица:Борисов, Юрий Николаевич, 44 года, майор ФСБ, начальник особого отдела Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций (сокращенно – ГРАС); Ларькин, Виталий Юрьевич, 31 год, капитан ФСБ, заместитель начальника вышеуказанной структуры ФСБ.

Тема беседы:Ирина Рубцова, лейтенант ФСБ, стажер, назначена в ГРАС с 26 июня 1999 года.

Борисов:Заходи, заходи. Располагайся. Чай будешь? Я все равно уже поставил.

Ларькин:Нет, наверное, нет. Набулькался за сегодня чаю-кофею. Хотя – давайте за компанию.

Борисов выдергивает из розетки вилку закипевшего чайника. Заваривает – прямо в стаканах – чай. (Звук падения в стаканы сублимированных чайных листьев, потом – звук льющейся кипящей воды.) Сам он пьет чай без сахара, для Ларькина же достает из ящика стола и пододвигает поближе пачку «пиленого». (Звук трения картонной коробки о стол.) Ларькин пьет вприкуску.

Борисов:Ну, как она?

Ларькин:Нормальная, в общем, баба. С интеллектом – полный порядок. Со стервозностью тоже. Где сядешь, там и слезешь. Не курит. Выпивает, похоже – в пределах разумного. Про университет говорит охотно, про учебку – слова не вытянешь. Стажировалась где-то за бугром, и климат там, похоже, был теплый. Языки – английский, французский, испанский, немецкий. Может быть, какие-то еще. Пока не знаю. Реакция хорошая. Похоже, девка тренированная – хотя и не перекаченная. Про нашу контору явно не всю жизнь мечтала. Да, в компьютерах сечет, но не слишком, опять же в пределах разумного. Илья отвечает.

Борисов:Как он вообще с ней?

Ларькин:Помирились. Цапались весь день от души – любо-дорого было послушать. Нашла коса на камень. Вообще, эти, похоже, споются. Время от времени переходила с ним на английский. Не слишком явно в мою сторону, однако я при этом был не слишком далеко. Тоже – прощупывает почву.

(Молчат. Пьют чай.)

Борисов:Ренат к вам туда не заходил?

Ларькин:Куда – туда?

Борисов:В беседку.

Ларькин:В беседку не заходил. Илюха ей потом компьютерный парк показывал, и так вообще – железками хвастался. Ну, тут уж куда без Ренатика.

Борисов:Как он ей?

Ларькин:Как и следовало ожидать. У нас университетский диплом. У нас верхнее образование. Плюс – лейтенантские погоны. Куда выше. Тут прапорщику Ахмерову вообще рядом делать нечего. Не так, конечно, не явно. Но пару раз просквозило. А в целом – очень ровно, доброжелательно, с улыбочкой.

Борисов:А она ему?

Ларькин:Ну, девка она видная…

(Пауза.)

Борисов:Ох, чувствую, начнутся у нас с ней проблемы. Если кто затеет из-за нее стреляться, уволю к чертовой матери.

Ларькин:Вместе с секундантом?

Борисов:Вместе с секундантом.

Ларькин:И останетесь, стало быть, с девушкой один на один?

Борисов:Иди ты! Умник… Пойдем лучше покурим на свежем воздухе – да и по домам скоро. Тебе дежурить, а мне – в метро.

(Ставят стаканы на стол, выходят из комнаты.)

(Конец записи.)

Борисов и Ларькин вышли в «кущи» и закрыли за собой дверь веранды. Темные сумерки, черные силуэты листьев на фоне пронзительно-темно-синего неба. В углу, под нагретой за день кирпичной стеной заливался сверчок. Стоявшие вокруг высокие дома отчасти экранировали шум с Нового Арбата и с Никитского, но общий гул большого города с отдельными всплесками звуков был тут как тут, никуда от него не денешься.

Они прошли по ясно различимой в полумраке дорожке в беседку, сели на лавки, но свет включать не стали, и только Ларькин, немного повозившись у одного из больших деревянных коробов, щелкнул тумблером. В коробе, под откинутой крышкой, загорелись три шкалы и еще несколько разбросанных тут и там зеленых и красных индикаторов. Ларькин поколдовал над приборами, потом удовлетворенно кивнул и повернулся к Борисову.

– Слушают. Здесь тоже слушают.

– Мы теперь у них молчим?

– Не совсем. Пленка номер три. Борисов и Ларькин. Покашливание, затяжки, пара фраз, под конец – анекдот. Пятнадцать минут.

– Какой анекдот?

– Про двух рыбаков на рассвете.

– Не слышал.

– Пришли два мужика на рыбалку. Утро, половина пятого, тишина, красота. Наживили, забросили, закурили. Вдруг из леса, издалека откуда-то – крик: «Да пошли вы все на хрен!» Мужики переглядываются. Пожимают плечами, сидят дальше. Проходит минут десять, снова тот же крик: «Да пошли вы все на хрен!» Мужики вынули, перенаживили, сидят дальше. Волнишка так тихохонько в бережок – шшш, шшш – комарики жужжат. По речке из-за поворота на маленькой такой лодчоночке выплывает маленький такой мужичок. И сидит, паршивец, на корме и таким вот малю-юсеньким веслом, вроде как совочек детский, за собой подгребает. Вот мужики смотрели на него, смотрели, а потом и говорят: «Эй, мужик! Ты бы хоть весло себе, что ли, нормальное нашел…» А мужик им в ответ: «Да пошли вы все!..»

– Смешно.

– Пусть ребята повеселятся. Кем бы они ни были.

– Кем бы они ни были.

– Ну что?

– Что – что?

– Зачем она к нам?

– Заказывали лингвиста – получите лингвиста.

– С задержкой на три месяца. И совсем не из той конторы, из которой мы их попросили.

– Точно так.

– Так что, казачок-то засланный?

– Вероятнее всего.

– А сам казачок в курсе, что он засланный?

– А вот это надо бы Лесника спросить. Его кадр. Только если с нее где сядешь, там и слезешь, то на Лесника если сядешь, то он потом с тебя не слезет.

– Ну и что мы с ней будем делать?

– Посмотрим, приглядимся…

– Как? У нас же сейчас самая работа пошла по Оренбургу. Я только-только всех этих тварей вылущил…

– Вот и славно, что вылущил. Ты свое дело сделал. Дальше – мы с Ильей и Ренатом сами справимся, без тебя.

– То есть?

– То есть присматриваться к ней имеет смысл чем дальше отсюда, тем лучше. Понял?

– И амбразуру закрывать пойдет товарищ Ларькин?

– И амбразуру закрывать пойдет товарищ Ларькин. А что, есть возражения? Ренат бы обзавидовался. В командировку на две недели, за счет конторы, да еще с такой девушкой, да еще на Волгу?

– Куда?

– На Волгу. Ничего матерного. Если не считать того, что Волга – она Волга-мать.

– За йетями, что ли?

– Именно. За ними самыми. Сигнал поступил, группа захвата – на выезд.

– Но ведь смешно же, Юрий Николаевич! Честное слово – смешно. Меня недавно Прокопенко на улице встретил – здорово, говорит, турист. Сколько, говорит, марсиан поймал за отчетный период.

– Ой, какие мы нежные. Прокопенко засмущались.

– Ну нет, конечно. Но, может – может, ее одну туда послать, а? У меня работы до черта. Пусть собирает фольклор и плещется на пляжах. А разберемся со всем этим делом – как раз и она подоспеет. Приглядеться еще успеем.

– Все сказал?

– Все.

– А теперь слушай меня. Поедете вдвоем. И поедешь с ней именно ты. Большаков на нынешнем этапе мне здесь нужнее, и к тому же вы с ним роли сами распределили. Он – хам, ты – друг, товарищ и брат.

– А может, Ренат?

– Отпускать стажера с младшим по званию?

– Тоже верно.

– Ну, вот и ладно. Вот и договорились. Значит, понял – полный контроль. Станет прыгать на тебя – воля твоя, не маленький, не мне тебя учить. Но чтоб голова была на месте – днем и ночью. Понял?

– Которая?

– Верхняя, Виталик, верхняя. Чтобы думать. Ну, ладно, наши пятнадцать минут вышли. Вон – индикатор у тебя мигает. В смысле на приборе. Подреми сегодня ночью, а завтра – приступай.

– Яволь.

– Все, все, доброй ночи.

– Доброй ночи, Юрий Николаевич.

* * *

R.

Университетская жизнь захватила Ирину сразу, надолго и всерьез. За первые же три недели их так загрузили учебой, что ни на что другое времени просто не оставалось. Кроме утренних пробежек до речки и обратно с гимнастикой на берегу. И вечернего киноклуба, в котором раза два в неделю крутили хорошее кино, которое по большей части широким экраном в России вероятнее всего и не пойдет никогда, потому что не окупится, а телевиденье до него тогда еще не доросло. Вим Вендерс Ирину очаровал с первого же взгляда. Питер Гринуэй показался поначалу сложноват, а местами вызывал едва ли не рвотный рефлекс – но смотрела она все подряд, от голливудских блокбастеров, с которыми как раз через пару лет никаких проблем в кино– и видеопрокате уже не будет, до элитарного кино, непонятного, но оттого еще более привлекательного.

В остальном за пределы университетского городка вовсе можно было не выходить. От главного здания или, в просторечии, ГЗ, где она теперь жила, до второго гуманитарного корпуса, где проходили – за редким исключением – практически все занятия, было пять минут хода. И обратно, соответственно, столько же. Расположенной там же, во втором гуманитарном, библиотеки хватало на уровне первого курса за глаза. ГПУ, то бишь Гастроном при Университете, работал исправно и ассортимент по студенческим меркам имел не просто достойный, а даже избыточный. На стипендию (ее назначили сразу же) жить можно было долго, безбедно и сытно: завтраки, обеды и ужины в общежицких столовых продавались по смешным ценам. И оставалось на прогул души. Каковой прогул можно было осуществить, опять-таки не выходя в город, ибо ГЗ был городом в городе и имел в своих несчетных закоулках все на свете – начиная от парикмахерских и мастерских по ремонту обуви до собственных сберкассы, почтового отделения, междугородного телефона и паспортного стола.

По периметру ГЗ стоял высокий чугунный забор, на всех входах-выходах – милицейские посты, чьей главной задачей была бдительная проверка на предмет права доступа в магическое тело alma mater. Агнцев от козлищ отличало наличие университетского удостоверения, университетского же студенческого билета или разового пропуска, который мог заказать для своих родных и близких всякий «прописанный» на территории ГЗ. Но пропуск этот давал право находиться в лабиринтах главного здания не больше чем до одиннадцати часов вечера указанного в нем дня. И время от времени в общагах устраивались ближе к ночи милицейские шмоны – и тем, у кого в «номерах» оказывались проведенные каким-либо контрабандным способом незаконные гости, грозили крупные неприятности.

Ирину это все до поры до времени не касалось ни в малейшей степени. Более того, она была даже рада всем этим строгостям – потому что тетка пару раз пыталась ее разыскать. А общаться с ней у Ирины не было никакого желания. А без желания Ирины попасть в ГЗ у тетки, соответственно, не было теперь ровным счетом никакой возможности.

Язык ей давался легко, прочие предметы требовали не столько умственных усилий, сколько времени, а уж чего-чего, а времени у нее теперь было много. Потому на первой же сессии Ирина выбилась в отличницы, получила повышенную стипендию и сдавала на пять даже такие внушавшие всеобщий тихий ужас предметы как теорграм – теоретическая грамматика английского языка – или курс зарубежной литературы начала XIX века в исполнении Альберта Викторовича Карельского, которого – и курса, и Альберта Викторовича – студенты боялись больше атомной войны. И не без оснований. Хотя, конечно, студенческая мифология, как и любая другая мифология, черпает в реальности только повод для буйного сюжетосложения. И так бы оно все и шло – легко, гладко, особо не цепляя за душевные струны и время от времени поглаживая по шерстке, – если бы под конец третьего курса Ирина не влюбилась. Как кошка. Первый раз в жизни. То есть обычные девические влюбленности бывали, естественно, и раньше. И даже не по одной за раз. Но чтобы так безоглядно, чтобы по уши, чтобы круги перед глазами и ничего вокруг не видеть и не слышать – нет, такого с ней прежде не случалось.

Подвело, как и следовало ожидать, аспирантское общежитие. Был чей-то день рождения, на который, как положено, звали всех-всех-всех, включая и тех, с кем каждый день сталкиваешься на кухне. На этом дне рождения был полный интернационал, дружба народов и всеобщее пьяное братание. И на этом же самом дне рождения оказался Олег Расторгуев из Симферополя, показавшийся Ирине невероятно красивым, невероятно умным и вообще невероятным во всех своих проявлениях: таких просто не бывает, не было никогда и быть не может.

Как он попал на день рождения к совершенно незнакомой аспирантке-филологине по имени Нелли Райляну, длинной и унылой кишиневской девице с претензиями на богемность, неизвестно. Впрочем, у него вообще был такой талант – попадать в нужное время в нужное место. И жить ему от этого было легко и просто.

Он не имел совершенно никакого отношения к МГУ. Он был вольный художник. Он ездил по стране и зарабатывал деньги. А потом тратил их – так же легко, как зарабатывал. Он возил сигареты из Одессы в Грозный, из Москвы в Воронеж возил книги. Он заключал какие-то безумные контракты для каких-то левых фирм с какими-то не менее левыми заказчиками и получал дилерские. Он знал все ходы и выходы в тридцати крупных и в бесчисленном количестве мелких и средних городах России и ближнего зарубежья. В Москве он бывал примерно раз в месяц, и надо же было такому случиться, что именно в этот день они оказались за столом с Ириной буквально бок о бок, и у Ирины было настроение оторваться от души, и Олег, отметив для себя хорошенькую соседку, решил в этот вечер посвятить себя ей.

Короче говоря, через два с половиной часа они уже вдвоем сбежали от успевшей за это время вусмерть перепиться компании, прихватив с собой (Олег заранее разведал хозяйские запасы) бутылочку настоящего, ну то есть совершенно «родного» молдавского «Жока». На дворе стоял конец мая, в Москве было тепло и цвела сирень, и они бегом скатились со ступенек почему-то открытого – против обыкновения – парадного входа, и задохнулись открывшейся безлюдной перспективой и чувством свободы. Наверное, Ирина за эти два с половиной часа тоже успела как следует распробовать хорошие молдавские вина, хотя и пила принципиально только сухое. Потому что дальнейшее в памяти у нее осталось – как набор открыток. Яркий кадр. Еще один, такой же яркий. Потом целая серия: один и тот же пейзаж, одна и та же пара, два человека, мужчина и женщина, и эта женщина – она, а мужчина – тот самый мужчина, о котором эта женщина всю жизнь мечтала. Они стояли у парапета и смотрели вниз, где за парком, за широким изгибом речки темнел массив Новодевичьего монастыря, и Лужниковский парк, а за ним – как ни банально – огни большого города. И это были очень красивые огни очень большого города. Потом они как-то сразу очутились внизу, у самой воды, и пили вино из горлышка, ничем его не закусывая, потому что нечем было закусывать, но вино было славное, и закусывать его не хотелось. И оно было темное, как ночь вокруг, и прохладное, как ночной воздух, и такое же терпковато-свежее на вкус. Потом они плавали, и на Ирине не было ничего, то есть совсем ничего, но это ее нимало не смущало, наоборот, от этого во всем ее теле рождалось удивительное ощущение легкости, сравнимое разве что с тем, которое приходило к ней во сне перед полетом. Вода была черная-черная, и переблескивала вдали электрическими бликами, и поначалу холодная, обжигающая, резкая, но потом ощущение холода прошло и осталась только – влага, со всех сторон обтекающая, ласковая, проникающая всюду и насквозь, совсем как руки человека, которого звали Олег. Которого звали Олег. Вот так, легко и просто, в два слога: О-лег.