Текст книги "Транссибирский экспресс"

Автор книги: Никита Михалков

Соавторы: Александр Адабашьян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

9

Ранним утром экспресс «Владивосток – Москва» приближался к Харбину. В коридоре международного вагона стоял пожилой японец, господин Сайто, дипломат. Он направлялся в Москву.

Поезд уже начал тормозить, когда к дипломату подошел один из его охранников.

– Господин Сайто, я был счастлив сопровождать вас этот отрезок пути. Жаль, что он был так короток...

– Разве вы не едете дальше?

– Нет, к сожалению. У меня заболела жена, и мне разрешили вернуться. В Харбине к группе охраны вместо меня присоединится другой работник. – Он поклонился.

Поезд уже останавливался.

...После того как Сайто вышел из кабинета вице-министра, все произошло очень быстро: в тот день его вызвали в министерство заполнить бумаги. Все последующие дни шли беседы с разными чиновниками, оформлялись документы. Вплоть до самого отъезда у господина Сайто не было ни минуты свободного времени, и, только сев в поезд и передохнув немного, он вновь с тревогой стал думать о своем странном назначении на новый пост.

Охранник, сошедший с поезда в Харбине, представил господину Сайто своего заместителя, молодого человека, теперь он будет сопровождать его в пути. Звали нового охранника Исида. Прежний еще раз поклонился и вышел из вагона.

На немноголюдном перроне Сайто увидел через окно молодую, модно одетую женщину. Она прохаживалась вдоль вагонов, нервно оглядываясь по сторонам. На вид ей было лет тридцать, высокого роста, с тонкими, хотя и мелкими, чертами лица. Опущенные уголки губ делали выражение ее лица злым и надменным. Она почувствовала на себе взгляд Сайто и несколько раз, тоже вскользь, посмотрела на него.

Кроме какого-то господина в низко надвинутой на глаза шляпе, в вагон пока никто не садился. Господин этот быстро вошел в пятое купе и закрыл за собой дверь. Через некоторое время сели две старушки, потом – семья с детьми. Уже перед самым отходом поезда в вагоне появился светловолосый, с аккуратно подстриженной бородкой, господин. В руке он держал легкий чемодан.

Ударил станционный колокол. Александра Тимофеевна бросила папироску и вошла в вагон.

«Ну и поездочка предстоит мне с этим идиотом!» – раздраженно думала она, проходя по коридору в пятое купе. Там, не сняв шляпы, в плаще с поднятым воротником сидел Фан.

В дверь постучали. Фан затравленно оглянулся и съежился в углу мягкого дивана.

– Войдите, – сказала Александра Тимофеевна.

На пороге стоял Шпазма.

– Что вам угодно? – нетерпеливо спросила Александра Тимофеевна.

– Вот... просили передать... – Шпазма изумленно смотрел на хозяина: таким он видел его впервые.

– Кому передать? – раздраженно спросил Фан.

– Вот им... – По-прежнему глядя на Фана, Шпазма ткнул рукой с чемоданом в сторону Александры Тимофеевны. – Привезли... Господин Фан, все желают вам счастливого пути и скорейшего возвращения. А я...

В третий раз ударил станционный колокол, и Шпазма, не договорив, поспешил из вагона.

Александра Тимофеевна, покосившись на Фана, поставила принесенный Шпазмой желтый чемодан на багажную полку, подошла к окну.

Поезд мягко тронулся.

– Все, поехали, слава богу, – сказала она.

Фан откинулся на спинку дивана.

– О-о! – простонал он. – За что мне бог посылает испытания?

Из-под надвинутых полей шляпы он увидел в окно, как от удалявшегося вокзала отъехали три машины.

«Провожали, – подумал Чадьяров. – Ну что ж... посмотрим, что нас ждет впереди...»

В то же самое время к противоположному перрону подошел экспресс, прибывший из Москвы. Сквозь толпу пассажиров и встречающих пробирался Паша Фокин с чемоданами в руках. Счастливо улыбаясь, он вышел на привокзальную площадь, свистнул извозчика и взгромоздился на скрипучую коляску.

В «Палас-отеле» пожилой портье бегло оглядел Пашину фигуру, чемоданы и снова опустил голову к бумагам. Паша извлек из кармана довольно тугой бумажник. Портье оторвался от бумаг, взглянул еще раз на Пашу и на чистом русском языке устало спросил:

– Желаете получить номер?

– Иес, – ответил Паша достойно. – Оф корс. Одноместный.

– Вы не из Нижнего, случайно? – поинтересовался портье.

– Да господь с вами? – обиделся Паша. – Я москвич.

– Ну-у? – Портье еще раз оглядел Пашу с ног до головы. – И надолго в наши края?

– Как дела пойдут, – уклончиво ответил Паша. – Смотря как с работой.

– Обращайтесь в эмигрантский комитет, – посоветовал портье. – Они оказывают помощь беженцам.

– Я не беженец, – высокомерно ответил Паша. – Я уехал. Это большая разница.

Номер Паше понравился. Он покачался на кровати, пощупал занавески, открыл шкаф и заглянул в него. Прошел в ванную. Там он поочередно открутил краны, попробовал воду пальцем, посмотрелся в зеркало.

Когда Паша вышел из ванной, горничная поправляла постель. Он поздоровался с ней, она приветливо ответила. Паша счастливо потер руки, потом неожиданно для самого себя наградил горничную шутливым шлепком. Та посмотрела на него удивленно, но тут же улыбнулась и, уходя, уже в дверях, мило погрозила пальцем. В ответ Паша послал ей воздушный поцелуй.

Паше захотелось сделать что-нибудь этакое, крикнуть, что ли, от радости, но кричать Паша не отважился. Схватил со стола свою шляпу, широким жестом пустил ее по номеру и запел первое, что пришло в голову:

 
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон...
 

Вот и началась она, Пашина заграничная жизнь.

10

14 мая 1927 года, ранним утром, из дверей отеля «Палас» вышел молодой человек. Он был одет в шелковую рубашку и защитного цвета брюки до колен; белые гольфы, коричневые ботинки на толстой подошве завершали его элегантный туалет. Это был Паша Фокин. Увидев в стекле витрины свое отражение, он поправил сбившуюся набок шляпу и не спеша двинулся дальше.

Так он дошел до кабаре «Лотос».

– Лё комитэ дезэмигрэ? – спросил Паша, вопросительно уставившись на человека, сидевшего у дверей. Тот не понял. – Лё комитэ дезэмигрэ? – еще раз повторил Паша. – В эмигрантский комитет как пройти?

– Так вы русский? Сразу бы и говорили, – недовольно сказал Шпазма, гревшийся с утра на солнышке у дверей «Лотоса». – Прямо и налево, там спросите.

Паша прочел вслух вывеску над входом:

– «Веселый Фан Ючунь не прощается с вами!» Придумают же! Это не вы, случайно?

– Пока нет, – усмехнулся Шпазма.

Паша иронически хмыкнул:

– Предел ваших мечтаний!.. – Он приподнял шляпу: – Честь имею...

Эмигрантский комитет оказался действительно недалеко. Он располагался в старом, неказистом здании, и, если бы не вывеска, вряд ли можно было бы догадаться, что в таком доме находится официальное учреждение.

В накуренной комнате, куда заглянул Паша, сидели три человека: двое – в штатском, третий – в поношенной форме армейского офицера, с погонами поручика.

– Мне председателя! – бойко потребовал Паша, остановившись на пороге.

– Его нет, – вежливо ответил один из штатских. – А вы по какому делу?

– Насчет работы. Я инженер. Мне сказали, что ваш комитет помогает приезжим.

– Беженцам?

– Я не беженец. Я не бежал, а  у е х а л. Без политических мотивов. Просто взял и уехал. Вот мой паспорт.

– Так вы господин Фокин? – просиял второй, в пенсне, глядя на Пашу восторженными глазами. – Вы не удивляйтесь, у нас каждое новое лицо на виду. Мы уже про вас выяснили. Вы ведь в отеле «Палас» остановились, не так ли?

– Правильно, – подтвердил с достоинством Паша. – Именно там. В отдельном номере. Только не «господин Фокин», а гражданин, гражданин Фокин.

– Левашов. Заместитель председателя, – представился человек в пенсне. – А это Артемьев, член комитета. – Он указал на соседа. – Ну и Федоровский Дмитрий. – Левашов многозначительно улыбнулся в сторону поручика. – Выполняет у нас важнейшие функции...

Артемьев кивнул, а Федоровский и бровью не повел, недружелюбно оглядел Пашу бесцветными, чуть навыкате, глазами.

Левашов радостно потер ладони и произнес о энтузиазмом:

– Это чертовски хорошо, что вы пришли, господин Фокин!

– Гражданин, – угрюмо перебил Федоровский.

– Да, простите, гражданин Фокин. Так вот, мы сами хотели к вам идти. У нас ведь к вам, так сказать, деловое предложение. В этом году, как вы знаете, большевики намереваются праздновать десятилетие своей революции. Видите ли, Павлик... ничего, что я вас так называю? – Он залился мелким смехом, обнажив при этом редкие зубы. – Так вот, Павлик, имейте в виду, у нас тут просто, мы как одна семья. Поскольку вы...

– Наше самое свежее поступление, – опять угрюмо вставил Федоровский.

– Митя! – поморщился Левашов. – В общем, вы самый новый из прибывших, и мы бы хотели вас просить выступить перед соотечественниками с рассказом о жизни в России, о положении интеллигенции, оставшейся в этом ужасе...

– На сцене, значит, выступать? – перебил Паша.

– И на сцене. Прочтете несколько лекций...

– А сколько заплатите?

– Павлик! – укоризненно покачал головой Левашов. – Это ваш святой долг, и грех брать с людей деньги за возможность услышать правду о родной земле... Вы же просите нас помочь вам с работой, вот и мы просим помочь нашему общему делу.

– Нет, – после некоторой паузы ответил Паша. – Я вне политики. Я инженер и уехал без всяких политических мотивов. Мне и там все нравилось и здесь. Я ни в какую борьбу не встревал и уехал-то потому, что не хотел никуда встревать.

– Вот видите, – обрадовался Левашов. – Значит, все-таки заставляли «встревать»? Вот об этом и расскажите.

– Кто вам сказал, что заставляли? – возмутился Паша. – Я сам, понятно? Сам! Взял и уехал. Это вы заставляете: мы тебе работу, а ты иди и на сцене представляй!.. Я свободный человек, что хочу, то и делаю, что думаю, то и говорю! Я инженер, а не поручик!

Брови Федоровского поползли вверх.

– Это что же гражданин Павлик изволит иметь в виду? – с угрозой спросил он.

– А то, что говорит! – заорал Паша. – Чтобы Паша Фокин за ваши благодеяния перед всякими обломками на сцене кривлялся?! Да еще бесплатно!

При этих словах все присутствующие переглянулись. Но Пашу уже, что называется, понесло:

– Вы, поручик, можете хоть по проволоке ходить. Празднуйте что хотите! У вас и повод есть – ровно десять лет воротничок не меняли! А я человек свободный! Отдайте документ!

Паша хотел выхватить свой паспорт из рук Левашова, но его остановил крик Федоровского:

– Назад! Большевистский шпион!

– Что-о?! Да я тебе...

Паша кинулся к Федоровскому, его схватили за руки. Поручик хотел ударить Пашу по лицу, но тот вовремя увернулся, и удар пришелся по шкафу. Проявляя чудеса прыткости, казалось бы, вовсе не свойственной Пашиной тучной фигуре, он отбивался как мог, но все же получил две-три крепкие затрещины...

А через некоторое время Пашу Фокина и Федоровского вели по улице двое полицейских. Рядом нервно шагал Артемьев и еще несколько человек. Фокин был без шляпы, с синяком под глазом, в разорванной рубашке. Следом, крича, бежали мальчишки. Процессия прошла мимо кабаре «Лотос», где у дверей все еще сидел Шпазма.

Неудачно начиналась Пашина новая жизнь. Но он шел бодро, говорил Федоровскому:

– Идем, идем, поручик, власти разберутся! Здесь тебе не Нижний. Здесь свободную личность чтут...

11

Между тем Транссибирский экспресс уходил все дальше на запад.

Фан, одетый, лежал на верхней полке своего купе, Александра Тимофеевна устроилась внизу с книжкой в руках.

Международный вагон плавно раскачивался. Почти все места в нем были заняты. Свободными оставались одно или два купе.

До сих пор Александра Тимофеевна ни словом не обмолвилась о предстоящем деле. Никто из тех, для кого «Фудзи-банком» были заказаны еще два билета, не появлялся. Едут ли они с ними, или в другом вагоне, и едут ли вообще – Чадьяров не знал. Проходя через вагоны в вагон-ресторан, он осторожно присматривался к пассажирам, но пока подозрения никто не вызывал. В соседнем купе ехал важный японец со свитой. Дальше – две старушки. Журналист. В следующем – молодая пара, муж и жена, итальянцы. Больше в международном вагоне никого не было.

Сейчас Чадьярова интересовало, знает ли Александра Тимофеевна суть предстоящей операции. Не исключена возможность, что она, как и он, служит лишь звеном в цепи. В таком случае Александра Тимофеевна тоже должна ждать от кого-то инструкций. Но как же так? Ее знакомили с Хаяси и Сугимори в кабинете управляющего «Фудзи-банком», она наверняка представляла, с кем имеет дело, и господину Хаяси не требовалось превращаться в портного, чтобы, сохранив инкогнито, представиться ей как бы заново. Значит, Александра Тимофеевна знала, зачем едет. Может быть, не все, но кое-что знала наверняка... Чадьяров смотрел прямо перед собой на лежавшие в нише вещи: чемоданы Александры Тимофеевны, ее шляпные коробки. Желтый кожаный чемодан, принесенный Шпазмой, стоял в сторонке.

«Начнем все сначала, – думал Чадьяров. – Завербованный несколько дней назад несчастный глупый китаец с сомнительным прошлым едет по заданию японской разведки со своей фиктивной женой в страну, откуда он едва унес ноги. Едет, с тем чтобы провести в Москве два дня и вернуться восвояси... Задания своего он не знает. Сшито три новых костюма, и кроме своих вещей и вещей «жены» в их багаже есть чемодан, содержимое которого неизвестно... Помимо них в поезде должны ехать еще двое. Кто они? И какую все-таки роль придется сыграть китайцу Фану? Однако торопиться не будем. Выждем...»

При толчке на одном из стыков желтый чемодан упал набок. «А вот он и сам просится», – ухмыльнулся Чадьяров.

От звука упавшего чемодана Александра Тимофеевна встрепенулась и быстро посмотрела на Фана. Он лежал неподвижно.

– Нет, не могу, – простонал Фан. – Не могу... Да что я, олух, что ли, какой-нибудь? Зачем еду? Зачем?! Два дня прошло. Что я должен делать? Куда меня везут?

– Когда нужно будет, все узнаешь, потерпи, – равнодушно сказала Александра Тимофеевна.

– Что значит «потерпи»?! – вспылил Фан. – Что значит? Я же не по Америке еду! Из Советов еле ноги унес, понимаешь?

Александра Тимофеевна продолжала читать книгу.

– Это нечестно, – дрогнувшим голосом сказал Фан, глядя на «жену». – Если ты что-то знаешь и молчишь, это нечестно... Одно дело делаем! Нельзя же так мучить человека... Я спать не могу, есть не могу. Так можно и с ума сойти! Ехать неизвестно куда, неизвестно зачем – и все время бояться. Пойми меня. Попробуй стать на мое место!

– Это невозможно, – холодно усмехнулась Александра Тимофеевна. – При всем желании я не могу оказаться на месте хозяина кабака!

– Почему ты так со мной говоришь? – горько спросил Фан. – Почему вы все так со мной разговариваете? За что презираете? Я только хочу знать, зачем еду я что вы затеяли.

– Кто это «вы»? – усмехнулась Александра Тимофеевна. Она отложила книгу и встала.

– Все вы! – Фан отвернулся к стенке. – Политики!

Александра Тимофеевна похлопала его по спине.

– Перестань, успокойся, – примирительно сказала она. – Что ты, ей-богу?.. Я тоже ничего не знаю. Придет время, задание нам сообщат. Не надо нервничать. Пойдем обедать...

Фан тяжело, с расстроенным видом слез с полки.

Коридор был пуст. Они прошли через тамбур, миновали следующий вагон. Фан – впереди, Александра Тимофеевна – сзади. Перед вагоном-рестораном Фан остановился.

– Ты иди, я сейчас... – И он показал глазами на дверь в туалет. – Закажи только молоко. Эта кухня не по мне.

Выждав несколько секунд, после того как хлопнула ресторанная дверь, Чадьяров выскользнул из туалета, достал железнодорожный ключ-трехгранку, сунул в скважину и повернул. Над дверной ручкой появилась надпись: «Занято».

Он побежал по коридору к своему купе и, войдя, запер за собой дверь. Одним прыжком взлетел на свою полку, достал желтый чемодан, осмотрел замки, ремни, приложился ухом – прислушался: ничего особенного. Не спеша расстегнул ремни, вытащил из клубка шерсти в корзинке на столе спицу, вставил тонкий конец в замок.

«Спокойно, спокойно, – твердил сам себе Чадьяров, – время есть».

Петля щелкнула, откинулась. В чемодане лежали мужские вещи. Несколько рубашек, галстук, белье и кимоно Фана, то самое, в котором он бегал по утрам и которое несколько дней назад отдал в прачечную.

Осторожно, чтобы не помять, Чадьяров вынимал вещи и складывал на диван. Когда чемодан опустел, он

поднял его, взвесил на руках – тяжеловат. Прощупал крышку, дно – ничего подозрительного. Осмотрел стенки. Так и есть: в задней тайник.

Концом спицы Чадьяров аккуратно оттянул заглушку, и она выпала: В тайнике лежал пистолет. Накрыв его носовым платком, Чадьяров осторожно вынул находку из чемодана. На рукоятке пистолета была выгравирована надпись: «Бесстрашному красному командиру, борцу за идеалы Мировой революции. Реввоенсовет VII. 17 ноября 1920 года». Вытащил обойму и, придерживая пистолет другим концом платка, разобрал его, осторожно извлек боевую пружину, сунул ее в карман.

Положив пистолет на место, стал укладывать вещи в том порядке, в каком они лежали. «Раз про оружие мне не сказано, значит, оно может быть направлено против меня. Пружину вставить недолго, а так – безопасней», – рассудил он.

Вагон-ресторан был почти пуст. Кроме Александры Тимофеевны здесь сидел только господин Сайто и сопровождающие его четверо молодых людей.

– Добрый день, мадам. Что желаете? – улыбнулся официант.

– Принесите пока стакан молока моему мужу, он сейчас подойдет. – Александра Тимофеевна посмотрела на часы.

Все это время, как Александра Тимофеевна впервые увидела Фана, ее не покидало чувство непонятного беспокойства и раздражения. Глупый, суетливый, трусливый, смотрит на нее собачьими глазами, стонет по ночам – ужас какой-то! С тех пор как Александра Тимофеевна Демидова стала работать с японцами, это был первый случай, когда она чувствовала себя так нехорошо.

Из России она бежала, когда ей был 21 год. Росла в Вятке, в бедной офицерской семье, родители хотели видеть свою дочь счастливой, а все представления о ее счастье были у них связаны с Петербургом. Правдами и неправдами, подключив свои немногочисленные связи и единственную столичную родственницу, вдову отставного генерала, им удалось устроить Сашу в Смольный институт.

Первые годы учебы Саша потом вспоминала как непрерывную череду унижений, оскорблений самолюбия, иронии над ее бедностью и провинциальностью. Прошлого своего она стыдилась. Самые нежные воспоминания раннего детства, когда она помнила себя маленькой, сидящей в теплом солнечном квадрате на полу, или ощущение чуда от впервые увиденного парохода на реке, отравлены были для нее тем, что пол в доме родителей был не паркетный, а дощатый, крашеный, и река была не закованной в гранит Невой, а Вяткой – с зелеными берегами, с бабами, полоскавшими белье, с деревянным мостом, ежегодно сносимым ледоходом.

Нужно ли удивляться, что подругой Саша избрала себе Вареньку Львову, единственную дочь знатных и богатых родителей. Варенька была обаятельна и простодушна. В первых ученицах она не числилась, потому что больше всего на свете любила танцы, вышивание и страшные истории, которые по ночам шепотом рассказывались в дортуаре. Сашу Варенька обожала. Саша была в числе первых учениц, много читала и, что больше всего восхищало Вареньку, прочитанное запоминала.

Саша тоже привязалась к Вареньке. Первое время Сашу потрясало даже не столько богатство и роскошь семейства Львовых, сколько то, как запросто принимала ее Варенька, как искренне изумлялась, узнав, что Саша сама причесывается и заплетает себе косу...

Чем ближе подходило время выпуска, тем чаще в разговорах девиц мелькали слова «жених», «замужество», «юнкер», «приданое»... Все чаще пирожник, единственный, кому дозволено было беспрепятственно проникать с улицы в институт, приносил на дне своей корзины тайные записки-секретки. До глубокой ночи не утихал шепот в дортуарах, но страшных историй с привидениями никто больше не рассказывал.

В Варенькиной жизни слово «жених» материализовалось в высокого, белолицего, с холеной русой бородой инженера Владимира Константиновича Акимова. Происхождения он был незнатного, но богат, учился за границей, а главное, как со слов родителей страстным шепотом поведала Варенька, – «подавал надежды на блистательное будущее». И Сашенька поняла: пора действовать. Дружба дружбой, но Вареньке с ее положением и приданым беспокоиться не о чем, а у нее, Саши, единственным капиталом были молодость и миловидность.

Сначала она решила расстроить сватовство Акимова с Варенькой. Для этого Саше было достаточно сообщить подруге о тайных домогательствах инженера, а потом еще и пересказать текст полученного якобы письма, содержащего недвусмысленные намеки и нелестные слова в адрес Вареньки и ее матери. Вскоре ничего не понимающему Акимову без объяснения причин от дома отказали. Выполнение второй части задуманного плана – прибрать инженера к рукам – неожиданно пришлось отложить: Акимов, расстроившись, уехал за границу.

После выпуска Варенька с матерью, а с ними и Саша уехали в подмосковное имение Львовых. Там до них и дошла весть о революции.

Варенька с матерью решили бежать в Англию, где уже несколько лет по делам службы находился господин Львов. К революции они всерьез не относились, поэтому Саша охотно приняла предложение переждать беспорядки в их петербургском доме.

«Беспорядки», естественно, переждать не удалось. Сашу вскоре выселили из львовского дома. Туда въехало какое-то учреждение. Некоторое время Саша существовала за счет драгоценностей и побрякушек, унесенных из дома Львовых, но этого хватило ненадолго. Пришлось устроиться на службу, но эти дни впоследствии Саша старалась не вспоминать. Случайно она узнала, что инженер Акимов вернулся в Россию. Более того, стал крупным начальником по железнодорожному ведомству, и Саша решила, что его послала сама судьба.

Она пришла к Акимову, он ее сразу узнал и встретил приветливо. Однако все повернулось совсем не так, как Саша ожидала. Она просила вернуть ей если не весь дом, то хотя бы несколько комнат в доме Львовых и дать возможность спокойно существовать без ежедневных посещений опостылевшей конторы, но Акимов ее просьбе не внял. Выдумав в свое время историю со злополучным письмом, Саша настолько уверовала в некие отношения между нею и инженером, что его слова о необходимости работать, жить одной жизнью со страной показались ей чудовищным предательством и оскорблением.

В тот же день она отправилась в ЧК и заявила, что ей нужно сделать важное сообщение. Ее провели к начальнику, и она потребовала немедленного ареста Акимова: он, мол, дворянин, был дружен с нынешним эмигрантом Львовым, а теперь прикидывается честным советским служащим. Чекист внимательно выслушал ее, потом сказал, что ему нужно отлучиться из кабинета, а ее попросил изложить все сказанное письменно. Не было его довольно долго. За это время Саша успела написать четыре страницы и предвкушала восторг неминуемого и скорого отмщения. Чекист вернулся не один. Следом за ним вошел Акимов.

– Вам знакома эта гражданка? – спросил чекист.

– Знакома, – ответил Акимов, вздохнул и добавил: – К сожалению.

Чекист передал ему исписанные Сашей листки. Акимов, прочитав, ничего не сказал, на Сашу даже не посмотрел, попросил чекиста не наказывать ее и отпустить поскорее. Он не назвал Сашу но имени, сказал: «ее».

Когда Акимов вышел, чекист объяснил Саше, что Акимов – профессиональный революционер, уважаемый в партии человек и что следовало бы ее наказать за клевету, но у ЧК есть дела поважнее, чем разбираться в мотивах истерик малокровных барышень...

В доме, где квартировала в то время Саша, жил красный командир, и она решила украсть у него револьвер и застрелить Акимова. Она была твердо убеждена, что все ее несчастья от него.

Револьвер она украла неудачно. Пропажа сразу же обнаружилась. Саша успела выскочить на улицу. Кто-то гнался за ней, она, не оборачиваясь, выстрелила, не попала, бросила револьвер в сугроб и убедила. Страх погнал ее из Петрограда. Опомнилась она в Нижнем Новгороде. Видимо, тот же страх гнал ее домой, в Вятку. Случайно на пристани в Нижнем Саша встретила вятских знакомых, она так была напугана, что рассказала им все. Вместе они решили, что конечно же в Вятке ее уже ищут и спасение одно – бежать из России.

Сначала она попала в Швецию, потом в Канаду, в Японию. Для тамошней эмиграции ее рассказы о конфликте с властями, о пребывании в ЧК, о покушении на красного командира с погоней и перестрелкой, рассказы, обросшие к этому времени новыми подробностями, сделали Александру Тимофеевну Демидову врагом Советской власти. Она и сама уже искренне верила в это.

Из Японии Александра Тимофеевна перебралась в Харбин, который стал к тому времени центром белой эмиграции на Востоке. Там Александра Тимофеевна и была завербована японской разведкой.

Три года назад, по заданию разведки, она вышла замуж за советского служащего КВЖД, для того чтобы скомпрометировать его на продаже наркотиков. Александра Тимофеевна жила с человеком, которого ненавидела, и, после того как его арестовали, воспоминания об их мучительном супружестве не давали ей спокойно спать. Слава богу, задание теперь ничего такого не требовало...

«Ну где же этот болван?» – раздраженно подумала Александра Тимофеевна и вновь взглянула на часы.

Дверь ресторана между тем отворилась, и вошел Карл Шнайдер, тот самый бородатый иностранец, что садился в поезд в Харбине. Он поклонился Александре Тимофеевне и сел у окна.

Александра Тимофеевна решительно встала, направилась к выходу.

– Мадам уходит? – удивленно спросил официант.

– Нет-нет, я сейчас...

Дверь туалета была заперта. Над ручкой виднелась надпись: «Занято». Демидова отошла к окну и закурила.

«Не удавился ли он там со страху?» – подумала она, глядя на бесконечную тайгу, проплывающую за окном. Вагон раскачивался, вздрагивая на стыках. «Господи, – устало подумала Александра Тимофеевна. – Сколько же еще ехать!»

Наконец щелкнул замок, из туалета медленно вышел Фан. Он испуганно уставился на «жену»:

– Что случилось?

– Ничего, – презрительно взглянув на него, ответила Александра Тимофеевна.

– А я думал, началось...

Господин Сайто сидел в своем купе и читал. В дверь постучали.

– Вы звали меня? – На пороге стоял Исида, молодой охранник, сопровождавший Сайто в числе других.

– Да, Исида. В дороге я намерен придерживаться своего обычного расписания, я вас предупреждал. С двух до трех я отдыхаю. Сейчас без десяти два.

– Через пять минут я сам хотел прийти и постелить вам.

Господин Сайто поднялся и вышел из купе. Исида остался один. Он быстро расстелил постель, накрыл ее одеялом. Тихо подошел к двери, прислушался и осторожно, без щелчка, запер дверь на замок. Затем он лег на постель лицом к стене, полежал некоторое время, и со стороны могло показаться, что он собирается спать. Исида, стараясь не менять позы и не сводя глаз с намеченного места на стене, вытянул из кармана тонкий шнурок. Один конец шнурка прижал пальцем к стене, приподнялся, а другой рукой измерил расстояние до наружной стенки вагона – получалось около полуметра. На обоих концах шнура он завязал узелки, встал, аккуратно свернул шнурок и сунул его в карман. Разгладил постель и так же, не щелкнув замком, отпер дверь.

– Вы можете отдыхать, господин, – сказал Исида и поклонился.