Текст книги "Транссибирский экспресс"

Автор книги: Никита Михалков

Соавторы: Александр Адабашьян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

7

На следующее утро, когда Шпазма пришел будить хозяина, тот был уже на ногах. Выпив молока, Фан потребовал подать ему свой старый, изношенный костюм и рубашку с вытершимся воротником. Галстука он не надел.

Илья Алексеевич все исполнял быстро, стараясь беззвучно передвигаться по комнате.

Одевшись, хозяин взглянул на себя в зеркало, поправил наклейку на брови и вышел. С самого утра и до ухода Фан был непривычно молчалив, распоряжения отдавал сухо и кратко. Казалось, он был чем-то озабочен. Но Шпазма не посмел задавать вопросов, а все предположения, которые он строил на этот счет, его только пугали.

29 апреля в 9 часов 30 минут утра большие зеркальные двери «Фудзи-банка» закрылись за вошедшим в них Фаном.

Какой-то человек, не обратив ни малейшего внимания на побитое лицо Фана, проводил его на второй этаж. А еще через десять минут Фан сидел за чайным столиком и, комкая край своего пиджака, говорил со слезами на глазах:

– Вот смотрите: на лбу – это трубой, язык еле ворочается, глаз чуть не выбили. И все за что? За что, спрашивается?

Напротив него сидели господин Тагава, управляющий банком, и его помощник. Они слушали всхлипывающего Фана, пили чай, сокрушенно качали головой.

– И спрашивается, за что все это? – продолжал Фан торопливо. – Только за то, что я всю жизнь ненавидел политику? И не хотел ею заниматься?.. А из-за чего? Нашли где-то на помойке, даже ума не приложу как, старую мою фотографию! И все! Да! Служил в Красной Армии, а куда мне было деваться? Когда говорят: кто не с нами, тот против нас! Любой бы пошел! И вы пошли бы!.. Я казах из Синьцзяна, сын богатых родителей, не пошел бы – убили, и все! – Фан, давясь, несколько раз хлебнул остывший чай. – Ни разу я в этой проклятой армии не выстрелил, ни разу! Переводчиком при штабе просидел. Отец, слава богу, языку успел научить. Но потом же я сбежал от них! Не выдержал, сбежал! А куда? Бежать-то, выходит, некуда. Там на меня шинель силком надели, а здесь чуть не убили... – Фан горестно покачал головой. – А как я здесь начинал? Жил – двадцать шесть ступенек наверх, комната, как ваш стол, худая крыша, любой дождь пропускает. Кого это волновало? Когда я в «Лотос» устроился, помните, что это за дыра была? День и ночь работал, в одной рубашке ходил – ночью стирал, а утром еще в мокрой на работу шел. Зимой! Плакал от холода. А кому до этого дело было? А вот когда жонглер Фан стал хозяином, выплатил почти все деньги за кабаре да сделал из него лучшее заведение в городе, тогда всем стало дело до господина Фана... И я ведь ни с кем ничего, никакой политики, чистая коммерция!

Он замолчал, суетливо порылся в карманах, достал большой мятый носовой платок, вытер вспотевший лоб, промокнул кровь, проступившую сквозь тонкую наклейку над бровью.

– Господин Фан, – тихо заговорил помощник управляющего после недолгого молчания, – вы вот все время повторяете, что политика вас не интересует, а тогда зачем же вы каждое утро сжигаете газеты. Разве это не борьба?

– Вот-вот! Именно! – с жаром воскликнул Фан. – Я как раз хотел сказать – это и есть моя борьба с политикой вообще, понимаете? Я...

– Вот видите, – перебил его улыбаясь Тагава. – Когда вам пытаются внушить что-то с помощью газеты, вы ее сжигаете, а когда – с помощью трубы, приходите к нам, а ведь мы из тех, кто читает газеты.

– Все понятно, – тяжело вздохнул Фан и встал. – Прошу извинить. – И, прихрамывая, направился к двери.

– Ничего, – улыбнулся ему вслед Тагава. – Идите, господин Фан. Идите и подумайте. Вы коммерсант и должны знать, что за все полагается платить.

– Но вы говорите не о деньгах, а это уже не коммерция, – ответил Фан в дверях, поклонился и вышел.

Некоторое время Тагава задумчиво смотрел на закрывшуюся за Фаном дверь. Потом негромко проговорил:

– Идеальная кандидатура... Синьцзян, Красная Армия, Казахстан...

И тут дверь, на которую Тагава продолжал смотреть, медленно открылась. В щель просунулась голова Фана.

– Я подумал, – грустно улыбнулся он. – Поэтому и пришел...

Весь следующий день Чадьяров провел дома. Он ни с кем не встречался, на телефонные звонки не отвечал.

Для принятия каких-либо дальнейших решений ему необходимо было встретиться с человеком из Центра.

Вчера, после четырехчасовой беседы в «Фудзи-банке», веселый Фан был завербован японской разведкой. Он согласился на это, страдая и препираясь. Ничего конкретного ему пока не сказали, но расстались с ним чрезвычайно учтиво, обещали помочь восстановить кабаре, разобраться с Разумовским, с которым Тагава оказался «немного знаком». Часа через два, после того как Фан вернулся домой, из «Фудзи-банка» посыльный принес конверт с чеком на довольно крупную сумму...

В семь часов вечера Чадьяров поужинал у себя в кабинете, потом лег на диван и уснул. Проснулся он в половине девятого, встал, прошел в ванную, осмотрел начавшие заживать ссадины, потом сел за свой письменный стол и стал ждать. Когда в девять глухо ударили стоявшие в углу кабинета большие часы, Чадьяров поднял трубку.

– Отель «Насиональ»... Тридцать седьмой... Могу ли я поговорить с господином Эрихом фон Риттенбергом? – спросил он, когда в тридцать седьмом номере сняли трубку. – Я по поводу мебели... – Секунду он слушал кого-то на том конце провода, потом сказал: – Хорошо. – И повесил трубку.

Было уже темно, когда Чадьяров оказался перед зданием отеля. Он прошел через вестибюль, поднялся на второй этаж. Тридцать седьмой номер находился в самом конце коридора. Коридор был пуст. Чадьяров постучал. Из-за двери ответил по-немецки мужской голос.

– Относительно мебели... – сообщил Чадьяров, и ему разрешили войти.

Чадьяров переступил порог, и остановился – в комнате было совершенно темно.

– Закройте дверь, проходите. Прямо у окна кресло, – сказал из темноты тот же голос.

Чадьяров закрыл дверь.

Если не считать слабого света уличных фонарей, падавшего на потолок и часть стены, в комнате была полная темнота. Чадьяров сделал несколько шагов, но споткнулся обо что-то и тихо рассмеялся:

– Послушайте, я вас три года ждал, а вы меня так встречаете!

Мужчина не ответил.

Чадьяров дошел до окна, сел в кресло.

– Так и будем в темноте сидеть? – поинтересовался он.

– Да, так и будем, – сухо ответил хозяин номера и спросил: – Что у вас? Как дела?

– Если не смотреться в зеркало, хорошо. Разумовский разгромил мое заведение, я пожаловался «Фудзи-банку», завербован. Конкретного пока ничего. Правда, деньги на ремонт дали. И на новую мебель тоже. Деньги взял...

Дальше Чадьяров рассказал все, что думал о «Фудзи-банке», о приезде Хаяси и Сугимори, об убийстве Куроды.

Хозяин номера слушал внимательно. Помолчав немного, заговорил сухо, без интонаций:

– Москва не хотела вас трогать. Однако вы к цели ближе всех, потому и получили приказ действовать. Положение тяжелое. Японцы смотрят на материк. Готовят что-то серьезное. А воевать мы сейчас не можем. Сил на войну нет. В Италии фашисты. В Германии тоже начинают... – Хозяин номера встал, повернулся спиной, прикурил. Спичка на мгновение осветила его силуэт, белую рубашку, коротко стриженные волосы. Он затянулся, сел на место, продолжил: – В Японии, сами знаете, народ трудолюбивый, хочет мира. Но это – народ... Более того, в правительстве тоже сильны антивоенные настроения, но существует правое крыло – военные. Эти готовы на все, и в их руках сила – армия. Помните: возможна любая провокация, самая дерзкая. Задача: работа с японцами, глубокий, четкий анализ их действий. Связь, инструкции у вас будут. Как всегда – внимание, осторожность. Запасных вариантов у Москвы нет. Пока нет. Это все.

Он замолчал.

Чадьяров видел, как в темноте бледным пятном расплывалась рубашка связного, как розовый глазок сигареты плавно летал по воздуху.

– Вы готовы?

– Готов? – горько усмехнулся Чадьяров. – Я уже полтора года готов. Как мне вас называть?

– Никак. Через два часа я уезжаю.

– Что?! – У Чадьярова напряженно заходило сердце. – Уезжаете?! Да вы что, с ума сошли?

От одной мысли, что ему опять предстоит остаться одному, без связи, стало жутко. Как он ждал этого человека! Как был счастлив, когда услышал пароль. И когда его били во время погрома, он не так ощущал эти удары, потому что знал – одиночество кончилось, он нужен, о нем помнят... Есть связь, а что теперь? Все сначала?

– Кому я нужен один? – с яростью шептал Чадьяров. – Три года просидел здесь без связи, без людей, без задания!.. Забыли, что ли, там про меня? Вы... ты сам-то представляешь себе хоть немного, что это такое, когда поговорить три года не с кем?! Когда унижение кругом, мерзость! Не приходилось тебе перед начальником китайской полиции плясать вечерком этак часика полтора? У меня почти два года все подготовлено – только работай! Но что я без связи? Нуль! В общем, так. – Голос Чадьярова стал твердым: – Передай в Москве: или у меня будет связь, люди и так далее – все, что нужно, или я...

– Хорошо, – сухо перебил его хозяин номера, – я передам! Вернусь и передам.

– Это когда же, интересно? – резко спросил Чадьяров.

– Когда вернусь... – повторил связной. – Если вернусь. Я ведь еще туда еду, а не обратно... – Он загасил окурок в пепельнице. – У меня все.

Наступила тишина. Тикал стоявший на тумбочке маленький будильник. По улице прогрохотала тележка.

У Чадьярова лопнула ссадина на губе, и теперь он сидел, слизывая, как в детстве, выступившую кровь. Ныл затылок, и, вообще, все тело отяжелело, захотелось скорее оказаться в своем кабинете, лечь на диван, накрыться одеялом, заснуть и долго не просыпаться.

Шумно вздохнув, Чадьяров провел рукой по волосам и глухо сказал:

– Вы меня не слышали. Забудьте. Извините – и забудьте.

Хозяин номера не ответил. Они помолчали, и Чадьяров спросил:

– Вы на поезде ехали? Через Казахстан?

– Да.

– Ну как там?

– Тепло.

Чадьяров встал:

– Не сердитесь. Я сделаю все, что в моих силах. Все, что приказано. До конца.

Он протянул собеседнику руку, тот крепко ее пожал.

– Я это знаю. И все это знают. Там, в Москве. Будьте осторожны. – Потом неожиданно засмеялся: – Здорово вы это придумали, с тележкой по утрам бегать! Я вас видел.

Чадьяров усмехнулся:

– Что делать? Веселый Фан. Городской сумасшедший.

Держа руку Чадьярова в своей, связной негромко сказал, неожиданно перейдя на «ты»:

– Ты даже не представляешь, что сейчас для Москвы значишь. Для страны... Счастливо тебе.

Чадьяров поднялся:

– Ты, случайно, Испанца не знаешь там, в Москве? – спросил он.

– Нет, – подумав, ответил тот.

– Жалко. Что ж, всего тебе...

В кабаре полным ходом шел ремонт. Стучали молотками плотники, работали паркетчики, маляры восстанавливали попорченную краску стен, стекольщики меняли зеркала.

Ссадины на лице Фана затянулись, синяки почти совсем исчезли. Он стал походить на прежнего веселого хозяина кабаре, шутил, бегал от одного рабочего к другому, помогал, давал советы.

Однажды утром в дверях кабаре неожиданно появился господин Тагава со своим помощником. Фан с приветливой улыбкой пошел навстречу гостям.

– Я вижу, господин Фан чувствует себя лучше, – приподняв шляпу и растягивая слова, проговорил Тагава. – Я вижу, господин Фан умеет работать...

Фан оживился, стал водить гостей по залу, рассказывать, что и как здесь будет через несколько недель: пользуясь тем, что все равно надо делать ремонт, он решил провести и некоторую реконструкцию подсобных помещений, оборудовать маленький зал внизу, расширить эстраду.

Гости вежливо слушали, с вниманием все осматривали, одобрительно кивали. Потом, наконец выбрав момент, господин Тагава наклонился к Фану и негромко сказал:

– Нам бы поговорить...

Фан сразу засуетился, повел гостей к себе в кабинет, достал из стола бутылку виски, три высоких стакана, но Тагава показал рукой, что пить не будет. Фан спрятал бутылку.

Некоторое время они улыбались друг другу. Потом управляющий банком вытащил из кармана какую-то длинную книжицу. Бросил на стол.

– Это вам, – сказал он. – Паспорт.

Фан испугался:

– У меня есть паспорт! – Он кинулся к висевшему на стуле пиджаку, начал рыться в карманах: – Сейчас, сейчас, момент...

– Не нужно, – улыбаясь остановил его Тагава. – У вас остается постоянный паспорт, а это – новый, на время. – Он достал из кармана конверт и бросил рядом с паспортом: – А это билеты.

– Какие билеты? Куда? – еще больше заволновался Фан.

– Билеты на Транссибирский экспресс. До Москвы и обратно... Ну и туристический полис на обслуживание, – продолжая улыбаться, пояснил Тагава.

– Что? – закричал Фан. – Зачем? Нет! Никогда! Да что вы?! – Он схватил билеты, паспорт, резко отодвинул их по полированной крышке стола к господину Тагаве. – Обратно, туда?! Умоляю, что угодно! – Фан сложил на груди руки, в глазах его стояли слезы. – Только сейчас я вздохнул, дайте пожить!.. Умоляю! Я же все наладил... У меня ремонт... Вы же знаете, что это! Я же бежал, бежал, понимаете – б е ж а л! Меня убьют там, умоляю!

Фан пытался упасть на колени перед сидящим в кресле Тагавой, но помощник схватил его под руку, усадил на стул.

– Вы поедете как китайский подданный, – сказал Тагава спокойно, словно не было истерики Фана и вопрос этот давно решен. – Туристом, задание несложное, простое задание. Получите его в дороге. Доедете до Москвы и тут же вернетесь.

Фан поднял на управляющего банком побелевшее лицо и одними губами прошептал:

– Умоляю...

Тагава в который уже раз ласково улыбнулся, прошелся по кабинету и продолжил:

– Успокойтесь, милый Фан. Это будет чудесное путешествие. Кстати, будете иметь возможность пополнить свой гардероб. У вас неважные костюмы, мы сошьем вам в дорогу новые. Скоро придет портной.

– Какие костюмы?.. – начал было Фан, но, не договорив, махнул рукой, поняв, что сопротивление бессмысленно. Он вынул из кармана платок, вытер лоб и тихо спросил: – А что я скажу здесь, в кабаре?

– Скажите, что уезжаете по делам недели на две. Или еще что-нибудь в этом духе, придумайте сами.

Фан принялся снова упрашивать, но зазвонил телефон. Трубку снял Тагава.

– Да, – сказал он, – конечно, ждем... – И положил трубку. – Это портной. Он сейчас явится. Приведите себя в порядок.

Фан устало кивнул, медленно прошел в ванную, запер за собой дверь. Умылся и посмотрел на себя в зеркало. Легкая улыбка скользнула по его губам. «Быстро я им понадобился, – подумал Чадьяров. – Хорошо ли это?.. – Он вытер лицо, сел на край ванны. – Задание?.. Какое, интересно, задание можно дать такому идиоту, как веселый Фан, да еще завербовав его всего пять дней назад?.. Тут нужно соображать...»

В кабинет постучали. Чадьяров слышал, как хлопнула дверь. Когда он вышел из ванной, вид у него был убитый. Кроме Тагавы и его помощника в кабинете оказался маленький японец, почти карлик.

«Ого, сам Хаяси! – мелькнуло в голове у Чадьярова. – Похоже на смотрины».

– Это портной, который будет шить вам костюмы, – сказал Тагава, уважительно глядя на карлика.

Карлик улыбнулся, закивал головой. Он неотрывно смотрел на Фана. Потом стал снимать мерку, но, для того чтобы дать возможность портному измерить ширину плеч, Фану пришлось сесть на стул.

– Не могли, что ли, портного нормального найти? – мрачно проворчал Фан.

– Прекратите! – неожиданно зло прошипел Тагава и быстро взглянул на портного.

Тот невозмутимо продолжал делать свое дело.

Фан, не ожидавший такой реакции на свои слова, испуганно моргал, глядя то на управляющего банком, то на странного портного.

Закончив обмерять Фана, портной поклонился и вышел.

– Завтра будут костюмы, – быстро сказал Тагава и заторопился вслед за Хаяси. Ушел и помощник, предварительно положив новый паспорт Фана и конверт с билетом на видное место.

«Так, – думал Чадьяров, оставшись один, – что мы имеем?.. Мы имеем паспорт на имя китайского гражданина, билет на Транссибирский экспресс и туристический полис первого класса... Только что завербованного агента, причем человека странного, отправляют на задание, которое контролируется самим Хаяси. Суть задания этот агент должен получить в поезде. Это значит, что кроме него будет ехать еще кто-то, знающий задание, – видимо, профессиональный человек. Один ли?.. Это и нужно узнать с самого начала...»

Хаяси вышел от Фана, повернул за угол и сел в машину. Полковник Сугимори виновато посмотрел на шефа.

– Еще раз прошу простить меня, Хаяси-сан, за то, что вам пришлось это делать, – приложив руку к груди, сказал он.

– Ничего, Сугимори-сан, – с улыбкой ответил карлик. – Вы не виноваты, что выросли в богатой семье и вам не пришлось с детства зарабатывать себе на хлеб учеником портного...

У него было хорошее настроение. Сугимори это по чувствовал и потому спросил:

– Ну как этот самый Фан?

– Вполне достойный мешок, – ответил Хаяси.

8

На следующее утро Чадьяров проснулся рано. Спал он в эту ночь часа два, и теперь голова его была тяжелой. Он с трудом поднялся, нащупал ногами тапочки, прошел в ванную, стал под душ.

Такого состояния он не испытывал уже давно. Последний раз он вот так же чувствовал себя с похмелья. А за все время, что Чадьяров находился здесь, он выпил только раз, когда такой же, как фон Риттенберг, транзитный связной сообщил ему о смерти матери. Чадьяров остался на свете совсем один. Это был единственный случай, когда Фана могли видеть пьяным. Но никто не видел. Чадьяров капли спиртного в рот не брал, пил только молоко. И дело было не в том, что этого требовала работа. Просто Чадьяров знал, какое усилие воли требуется потом, после этого мимолетного расслабления, чтобы собраться и снова делать свое дело.

Но не только в этом ограничил себя Чадьяров. Он сумел полностью оборвать в себе связи с прошлым, с тем, что осталось там, по ту сторону границы, – с домом, где он не был уже шесть лет.

Иногда он вспоминал свою жену, но нежный образ ее все более и более расплывался в памяти...

Маншук и их маленького сына Нуржана порубали басмачи, когда узнали, кем им доводится красный командир Касымхан Чадьяров. После их гибели Чадьяров не мог спать несколько месяцев. Он участвовал в самых опасных операциях, сражался, не жалея себя, искал смерти. Но смерть его щадила. Даже когда рядом падали убитые товарищи и конь под Чадьяровым с простреленной грудью валился на бок, он оставался живым, словно жизнь специально хранила его для мести.

После свадьбы с Маншук он видел ее всего два раза, а маленького своего Нуржана – однажды. Касымхан боялся взять на руки этот живой комочек, а Маншук смеялась над неуклюжестью мужа и радовалась, что хоть в чем-то может быть более ловкой, чем он.

С тех пор прошло уже восемь лет. Время, занятое беспрестанной работой, делало свое дело. Постепенно и эта рана зарубцевалась. Ни одной фотографии Маншук у Чадьярова не было, и оттого образ ее постепенно стирался. В памяти остался лишь ее звонкий смех, который Чадьяров иногда слышал во сне. И это было страшно. Ему снилась женщина, у которой не было лица, волосы обрамляли белое пятно, и всю ее видел он словно сквозь запотевшее стекло. А смех был живой, чистый, долгий. Иногда один и тот же сон снился ему несколько раз подряд, и это становилось мучительным. Тогда он заставлял себя проснуться и начинал заниматься каким-нибудь делом: разбирал бумаги, счета, делал гимнастику – все что угодно, только чтобы сломать упрямую память чувства, которая все время пыталась вернуть его к прошлому, притупляя силы и размягчая волю...

Чадьяров выключил душ, вытерся насухо полотенцем, надел халат и вернулся в кабинет. Сел за стол и начал что-то чертить на бумаге. Так он делал всегда, когда хотел сосредоточиться. Нужно было еще раз проанализировать происходящее.

Могли ли его подозревать? Ну это всегда возможно. Подозревать Тагава должен всякого – такая работа. Были ли серьезные основания, чтобы подозревать Фана?.. Конечно. Жизнь в Казахстане, служба в Красной Армии... Однако именно его ставят в центр какой-то операции. Возможно, и не центральной фигурой. Но кандидатуру его утверждает сам Хаяси. Стало быть, роль, отведенная Фану, немаловажная... Теперь другое. Мог ли Чадьяров как-то «засветиться» по своей линии?.. Нет, это исключено. Конкретной работы он не вел. Встреча в «Насионале» состоялась после вербовки японцами. Да и Эрих фон Риттенберг был в отеле зарегистрирован как поставщик мебельной фирмы, и общение Фана с ним было совершенно естественным.

Чадьяров отложил карандаш, потер лицо руками. Потом снова взялся за карандаш, нарисовал маленький паровозик с дымом из трубы...

А может быть, их интересует именно такой человек? С таким прошлым? С жизнью в Казахстане, со службой в Красной Армии?.. Но чем его прошлое может быть им полезно?

Чадьяров бросил карандаш в бронзовый стаканчик на столе, откинулся в кресле.

Ох как нужен был ему сейчас совет!.. Как ему не хватало Испанца...

Строго говоря, решиться на такую поездку в Транссибирском экспрессе с пересечением границы Чадьяров сам, без согласия Центра, не имел права. Но ничего опасного, ставящего под угрозу его дальнейшую работу, он в этой поездке не видел. К тому же связаться с Центром у него не было физической возможности.

Экспресс уходит рано утром послезавтра.

«Как Наполеон говорил? – вспомнил Чадьяров. – Надо навязать бой, а там разберемся...»

– Там разберемся, – повторил он вслух. – Нужно ехать. Хаяси и Сугимори пустяками не занимаются...

Чадьяров вызвал Шпазму, приказал ему, как только появится зеленщик, тут же доложить.

Илья Алексеевич заботливо предостерег хозяина: мол, рано ему возобновлять утренние пробежки, он ведь еще не совсем здоров. Фан сказал, что обойдется без советов, и попросил выполнять то, что приказано. Вскоре он спустился вниз, вышел на задний двор кабаре. Мальчишки-поварята снимали с тележки Гу плетеные корзинки зелени.

– Здравствуй, Гу, – сказал Чадьяров, пожимая руку китайцу. – Как отец?

– Спасибо, господин. – Китаец низко поклонился. – Он принимает лекарства и чувствует себя хорошо. Я слышал о вашем несчастье, могу ли я как-нибудь помочь?

– Можешь. – Чадьяров отвел Гу в сторону. – У меня к тебе просьба, – сказал он негромко.

– Человек, сделавший так много добра, не должен просить – ему достаточно хотеть.

– Спасибо, Гу. Прошу тебя, как друга, помочь. Мне нужно уехать по делам на Транссибирском экспрессе. У тебя, кажется, родственник работает в билетной кассе. Так вот, узнай, есть ли свободные места на послезавтра в международном вагоне. Только, – Чадьяров улыбнулся, – это коммерческая тайна, нельзя, чтобы об этом узнали. И еще. Мне очень важно выяснить, не едет ли в этом вагоне кто-нибудь из «Фудзи-банка». Я получил у них кредит, не хотелось бы посвящать их в мои коммерческие операции. Можешь ли ты это сделать?

Гу помолчал, сосредоточенно думая, потом поднял на Фана глаза:

– Смогу.

– Но это нужно узнать обязательно. От этого в моей жизни будет зависеть очень многое.

– Я не сказал «постараюсь», я сказал «смогу».

– Спасибо. Буду ждать.

Чадьяров пожал парню руку и пошел к себе.

Ремонт в кабаре еще не закончился. Зал был весь в лесах, но девушки уже репетировали на сцене. Вера Михайловна поминутно останавливала репетицию, исправляла, показывала сама.

Фан направился за кулисы в каморку, где все еще отлеживался после погрома Лукин.

– Как дела, господин штабс-капитан? – спросил Фан.

– Спасибо, генерал, – слабо улыбнулся Лукин.

Он лежал на кушетке, накрытый суконным одеялом. Рядом, на стуле, – несколько склянок с лекарствами. На левой части лица был еще виден сильный отек, но губы уже поджили.

– Спасибо за медикаменты, генерал. Но, откровенно говоря, лучше б коньячку-с.

– Не время, Лукин, надо сначала выздороветь, – сказал Фан, садясь на кушетку. – Я уезжаю ненадолго... Кроме тебя, мне положиться здесь не на кого...

– А как же верный пес, красавец Шпазма? – удивился Лукин.

– Так вот, – продолжал Чадьяров, пропустив эту фразу мимо ушей, – прошу тебя, пока меня не будет, не напивайся, будь молодцом, последи за хозяйством... деликатно, ненавязчиво...

– О-о-о! – усмехнулся Лукин. – Да я произведен в тайные советники?

Чадьяров рассмеялся, встал, в дверях обернулся.

– И спасибо тебе, – сказал он серьезно, – ты вел себя как человек...

– И тебе спасибо, генерал, – ответил Лукин и добавил: – Езжай спокойно.

Фан осматривал нижний, только что выкрашенный зал, когда услышал голос зовущего его Шпазмы. Илья Алексеевич, запыхавшись от быстрого бега, протянул большой сверток:

– Господин Фан, это вам... вам просили передать!

– Отнеси ко мне, – сказал Фан, дал Шпазме ключи от кабинета и сам не торопясь пошел следом.

Илью Алексеевича разбирало любопытство. Все, что происходило в последние дни, крайне его удивляло. И какая-то сосредоточенность хозяина, и неожиданное появление сотрудников «Фудзи-банка», и загадочный отъезд Фана, и теперь этот сверток, который он нес в руках, – все было странно, таинственно и оттого страшно. Но самое главное – неожиданный приказ Разумовского временно прекратить наблюдение за Фаном. Вообще последняя встреча Ильи Алексеевича с Разумовским оставила у Шпазмы камень на душе: Разумовский был груб, чем-то расстроен и вместо благодарности за фотографию, на которую Илья Алексеевич очень рассчитывал, обозвал его дураком и бабой. «Зря тебя Фан не задушил», – казнил себя расстроенный Шпазма, уходя от Разумовского.

Шпазма положил сверток на диван и остался стоять у двери в надежде узнать, что же принесли хозяину, но Фан отправил его заниматься делами и запер за ним дверь на ключ. В свертке оказались три новых костюма. Чадьяров усмехнулся, примерил пиджак. Потом открыл шкаф и собрался было развесить костюмы, как в дверь кабинета постучали. Чадьяров отпер. На пороге стоял изумленный до предела Илья Алексеевич. В руках он держал два чемодана.

– Господин Фан... – растерянно проговорил он и замолчал.

В кабинет вошла молодая женщина лет тридцати, блондинка, в легком плаще, шляпе, с сумочкой в руке.

– Поставьте чемоданы и идите, – сказала она Шпазме, не оборачиваясь.

Фан некоторое время в недоумении смотрел на женщину, потом сделал Шпазме знак – тот вышел.

Чадьяров сразу узнал гостью: это была та самая особа, которую в день приезда Хаяси и Сугимори он видел через окно кабинета управляющего «Фудзи-банком».

– Я ваша жена, – сказала она наконец.

Фан, похоже, потерял дар речи.

Женщина швырнула сумочку на стол, сбросила плащ.

– Меня зовут Александра Тимофеевна, можете звать меня Сашей... Мы едем путешествовать в Советский Союз Транссибирским экспрессом. Женаты три года, детей нет. И не будет...

Говоря все это, Александра Тимофеевна открыла чемодан, стала вынимать из него какие-то вещи, достала флаконы, поставила их Фану на стол, повесила на спинку кресла платье, бросила на пол пару туфель.

– Предупреждаю: спать я буду отдельно. Говорить только по-русски. – Она открыла сумочку, вынула из нее билет, швырнула на стол. – Убери к себе, это мой билет. В дороге будешь подчиняться мне. Выполнять только мои приказания.

Александра Тимофеевна открыла шкаф, стряхнула с вешалок свитер и любимый халат Фана, ловко и быстро повесила свои платья.

В углу комнаты у Фана стояла деревянная золоченая статуя Будды. На нее Александра Тимофеевна набросила широкополую белую шляпу.

Фан, до сих пор с изумлением наблюдавший за тем, как незнакомая женщина превращала его строгий мужской кабинет черт знает во что, вдруг взорвался:

– Да что же это такое? – Ударом ноги он отшвырнул туфли Александры Тимофеевны под диван. – За кого меня принимают? – кричал он. – Не-ет, хватит с меня! Нашли мальчика!.. – Он рванул трубку телефона: – «Фудзи-банк»?.. Алло! Господин Тагава? Я не согласен!.. Я так не хочу! Не поеду!.. Какая жена? Почему жена? Что, я один не могу?! Мы так не договаривались!.. А... Это Фан говорит! Фа-ан. – После этого Фан надолго замолчал, несколько раз пытаясь возразить, но его перебивали.

Александра Тимофеевна тем временем, не обращая внимания на то, что творится с ее «мужем», напевая, легко ходила по комнате. Уже все вокруг было завалено ее вещами, в ванной шумела вода...

Фан уныло говорил в телефонную трубку:

– Понимаю, господин Тагава... извините... Я помню, господин Тагава... До свидания, господин Тагава...

На лестнице послышались шаги, потом постучали.

– Кто там еще? – спросил Фан, вылезая из-под дивана с туфлями Александры Тимофеевны в руке.

На пороге стоял Шпазма.

– Что тебе? – спросил Фан.

Илья Алексеевич изумленно косился на дверь ванной, откуда доносилось пение и плеск воды.

– Да! Жена! Жена моя приехала! – раздраженно сказал Фан и со стуком поставил туфли на пол. – Ну и что тут такого?.. Александра Тимофеевна! Женаты три года, детей нет. И не будет!

– Там... зеленщик внизу... Вас спрашивает. Я его гнал, говорил, что вы заняты, а он не уходит. Что сказать?

Чадьяров быстро спустился во двор, отвел Гу к штабелю пустых ящиков.

– Свободные места есть, – сказал зеленщик. – И еще: «Фудзи-банк» заказал для себя на послезавтра четыре билета, только не знаю, в один вагон или в разные...

– Спасибо, Гу. – Чадьяров крепко пожал руку зеленщику.

Так... Значит, два билета – для Фана и его «жены». Но в операции, по всей вероятности, должны быть заняты еще два человека. О них Фану не сообщили. Предосторожность? Или он вообще не должен этого знать?.. Известно ли о них его «жене»? От кого он должен получить задание? От «жены» или от кого-то из тех двоих?..

«Пока одни вопросы, – думал Чадьяров, поднимаясь по лестнице в свой кабинет. – Но ясно, что нас не двое, остальных они от меня скрывают. Выходит, я в этом деле – сторона пассивная. Либо прикрытие, либо отвлекаю от чего-то более важного. Хотя не исключена возможность, что те двое просто сотрудники банка, отправляются по служебной надобности и к операции не имеют никакого отношения...»

В преданности Гу Чадьяров не сомневался. Но даже если господин Тагава узнает о том, что Фан посылал зеленщика на вокзал, можно отвертеться. Мол, хотел контрабандой протащить в Москву кое-что из мануфактуры, обменять там на водку, икру и провезти без пошлины обратно.