Текст книги "Транссибирский экспресс"

Автор книги: Никита Михалков

Соавторы: Александр Адабашьян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

В соседней комнате шли приготовления к свадьбе. Стучала какая-то нехитрая посуда, звенели стаканы, но до свадьбы ближайшим и не менее важным событием, вокруг которого вертелись сейчас все разговоры, был предстоящий футбольный матч между рабфаковцами и металлистами.

– Вы на футбол с нами пойдете? – спросила, вбежав в очередной раз в комнату, Валя.

– А когда? – улыбнулся Чадьяров.

– В час. Тут недалеко...

Валя смотрела на него смеющимися глазами, чувствуя, что нравится ему, и радовалась этому: раз она нравится взрослому, солидному человеку, значит, и она уже вполне взрослая.

– Пойду, Валя, – сказал Чадьяров. – С удовольствием.

А она вдруг смутилась, стояла, не зная, что сказать, а тут еще в дверь заглянул Сергей с полной кастрюлей яблок. Валя покраснела, взяла самое большое яблоко, сунула его Чадьярову и выскочила из комнаты...

А потом была игра. Замечательный футбол 1927 года.

Мальчишки гроздьями висели на деревьях, растущих недалеко от пыльного и, прямо сказать, не очень ровного поля на окраине Москвы.

Зрители разместились на скамейках. Было их немного, но азарт болельщиков делал все похожим на настоящий стадион. И вообще, все было похоже на настоящий матч, если не считать некоторой пестроты в форме футболистов, отсутствие сеток в воротах, да еще бокового судьи, в руках которого кроме флажка был портфель, а на голове – шляпа.

– Даешь, металлисты! – кричали болельщики со своих скамеек.

Валя, размахивая косынкой, вскочила, пронзительно крикнула:

– Сухую им, рабфаковцы!.. Сережа, Васька-а-а!..

Футболисты с поля приветствовали зрителей, что-то кричали им в ответ, смеясь. Беременная жена Сергея сидела между своих сыновей и, перегнувшись через спинку передней скамейки, сердито говорила подруге, показывая на бегающего по полю мужа:

– Ну ты посмотри, все-таки надел новые носки! Ведь просила, умоляла подождать до праздника... Сергей! – закричала Наташа мужу. – Проиграешь, домой не приходи!.. – Но в это время рабфаковцы забили гол, и Наташа вместе со всеми закричала: – Ура-а!..

Чадьяров заметил, что Валя порывалась его несколько раз о чем-то спросить, но не решалась.

– Что, Валя? – Он повернулся к ней.

Она густо покраснела:

– Вы меня простите, ради бога, но я опять забыла, как вас звать, имя больно трудное...

– Ка-сым-хан, – по слогам, смеясь, сказал Чадьяров.

Валя, закрыв глаза, несколько раз про себя повторила, потом облегченно вздохнула:

– Все, запомнила... Вы писатель?

– Нет, – сказал Чадьяров. – Военный...

– Летчик? – восторженно спросила Валя.

– Нет, – виновато покачал головой Чадьяров. – Кавалерист.

– Все равно хорошо, – успокоила его Валя.

А на поле между тем игра была остановлена. Судья собрал вокруг себя футболистов.

– Вот что, товарищи комсомольцы! – отрывисто и строго сказал он, указывая на новенький желтый футбольный мяч, который держал в руках. – Предупреждаю, за удар, что называется, «пыром» наказываю жесточайшим образом! Вплоть до удаления! Это вам не игрушка! Мяч новый, только получили, вам только дай! Измордуете инвентарь в момент!.. А чемпионат только начался! Этот порвете, чем играть будете? Шестерней? Ясно вам?..

Футболисты уныло закивали головой.

– Особенно к тебе, Сергей, относится, – обратился судья к Кардаильскому. – Ты со своей колотухой брось... Ты хоть и маленький, а хуже большого лупишь! Подумай о сознательности!..

– Да что вы, Николай Иванович, мне проходу не даете с сознательностью своей! – возмутился Сергей. – Вон она, моя сознательность, сидит. – Он показал на трибуну, где сидели его беременная жена с сыновьями.

Чадьяров спросил у Вали, почему не играют, и она объяснила, что это у них обычное явление, что это физрук проводит политзанятия, чтобы мячик сильно не лупили. В прошлом году у них был случай, когда вот тоже на одном матче пенальти били, а мяч возьми да и лопни, так потом чемпионат тряпичным доигрывали, измучились – он не прыгает, только катается. Васька головой бил, чуть сознание не потерял...

Чадьяров, вытирая слезы платком, хохотал, пока кто-то сзади не дал ему по затылку газетой, чтоб не мешал смотреть.

А игра продолжалась. Кричали, неистовствовали болельщики, подбадривая каждый свою команду.

Мяч попал к Сергею, тот кинулся к воротам, но в это время к краю поля подошел какой-то человек с железным рупором и, приложив его ко рту, закричал судье:

– Ну-ка, Николай Иванович, останови на минутку!

Судья свистнул. Сергей остановился и, тяжело дыша, с изумлением посмотрел на судью. А человек с рупором сказал на все поле:

– Инженер Сапронов, срочно на выход!

Инженером Сапроновым оказался правый крайний рабфаковцев. Услышав свою фамилию, он, на ходу объясняя что-то футболистам и судье, побежал с поля.

Футболисты кинулись уговаривать человека с рупором, судью, шумели болельщики, но Геннадий Георгиевич, так звали Сапронова, с двумя товарищами, в костюмах и галстуках, уже бежал по пыльной улице, на ходу натягивая рубашку прямо на мокрую футболку. Бежали они к трамвайной остановке.

– Начальство, наверное, приехало, – пояснила Валя Чадьярову. – Продуем мы без Геннадия Георгиевича...

...И опять происходило то, что не могло не произойти. Конечно, не случайно приехало какое-то начальство и убежал Геннадий Георгиевич... И не случайно два года назад в кабаре «Лотос» появился номер «Маленькие футболистки», где Чадьяров отлично научился «ловить» мяч руками, головой, ногами. Все лишь для того, чтобы в этот день он вышел на поле затрать за замечательную команду рабфаковцев...

И Чадьяров встал, быстро снял пиджак и сунул его в руки изумленной Вале.

– Миленький! – Она кинулась ему на шею. – Голубчик! – Валя схватила его за руку и потащила по проходу между скамейками.

Чадьяров еле поспевал за ней.

– Товарищ судья! – еще издали закричала Валя. – За нас этот дядечка сыграет!.. Он наш, правда! Он нам и утром помог, и вообще!.. Правда? – обратилась она к игрокам.

– Это как металлисты, – сказал судья.

Металлисты с интересом разглядывали Чадьярова.

– Пусть играет! – кричали с трибун.

Капитан металлистов махнул рукой: мол, пусть бегает.

Чадьяров вышел на поле. Присел два раза, как полагается, чем вызвал бурный восторг трибун.

– Даешь папашу! – веселились болельщики.

– Второгодник!

– Пожалейте дедушку!

Смеялись все – зрители, футболисты, судьи, – смеялся и Чадьяров, представляя себе, как он выглядит сейчас: в закатанных брюках, в белой своей рубашке, черных туфлях.

Игра продолжилась, но ненадолго. Потому что пошел дождь. Был он сначала мелким, и никто не обратил на него внимания, потом сразу сплошной стеной хлынул настоящий летний ливень.

Мальчишки с визгом посыпались с деревьев, болельщики заметались было в поисках укрытия, но так мгновенно насквозь промокли, что весело уселись опять на скамейки смотреть игру.

Футболисты тоже были готовы продолжать, но все трое судей, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, бегали, растопырив руки, и ловили мяч. Наконец главный судья схватил его, подоспел боковой – тот, что был в шляпе, – открывая на ходу свой портфель, куда они и спрятали мяч. Напрасно болельщики свистели, футболисты упрашивали судей.

– Никаких! – отрезал главный. – Я за него расписывался, мяч один...

И они втроем потрусили под дождем к трамвайной остановке: посредине – главный, держа под мышкой портфель с мячом, по бокам – помощники.

Зрители стали расходиться. Прятаться от дождя все равно было бессмысленно, и потому, шлепая по лужам босыми ногами, все вместе направились домой.

Чадьяров был мокрый до нитки. И он решил не показываться в таком виде в гостинице, этим объясняя себе, почему пошел с ребятами. На самом же деле боялся разрушить последовательность случайностей, во власти которых он был в этот счастливый день. Ему не хотелось расставаться с этими молодыми людьми, тем более навсегда.

«Телефон там есть, – думал Чадьяров, с наслаждением ощущая босыми ногами теплую мокрую мостовую. – От них и позвоню Деду. А там увидим...»

Впереди всех шагала Валя. Она широко размахивала руками, мокрая блузка и юбка прилипли к телу, еще больше подчеркивая его упругость и красоту.

Чадьяров поймал себя на том, что все время смотрит на Валю, и мысленно рассмеялся собственной глупости. Он понимал, что все это скоро кончится, кончится без возврата, и потому с удивительной ясностью и полнотой ловил каждое мгновение этого настоящего.

«Не делайте лучше, – вспомнил он фразу, которую всегда повторял Испанец. – Пусть будет так, как есть, хоть раз в жизни».

И он продолжал шагать рядом с этими веселыми ребятами...

Дождь застал Александру Тимофеевну на дороге.

Экскурсия, которая началась ранним утром поездкой на Воробьевы горы, продолжилась в Музее революции. Ее гид, молоденькая девушка, обрадованная тем, что подопечная туристка свободно говорит по-русски, трещала без умолку. Демидова как сквозь вату воспринимала ее слова, не делая ни малейшей попытки что-либо понять или запомнить. Она с тоской думала о том, что ждет ее в Харбине, когда она и этот дурак-китаец вернутся обратно. Пытаясь разобраться в происшедшем, Александра Тимофеевна несколько раз на дню начинала анализировать то, что случилось, но при воспоминании, как ее предали и что было бы, выстрели она в Сайто, ее охватывал холодный ужас – дальше она думать не могла.

На выставке народного искусства у стенда с вятской игрушкой Александра Тимофеевна разговорилась с молодым человеком, оказавшимся ее бывшим земляком. Он окончил Московский университет, к тому же знал Вятку и дымковские игрушки.

Владимир Алексеевич Гуляев был человеком обаятельным и образованным. Он любезно предложил Александре Тимофеевне новую программу.

Все у него выходило чрезвычайно легко и просто. Сначала он повел обеих дам в кафе, потом очень ловко спровадил переводчицу, убедив ее, что туристку доставит в отель лично. Перепуганная девушка опомнилась около интуристской машины с коробкой конфет в руках, когда Александра Тимофеевна и ее новый спутник уносились вдаль на таксомоторе.

То ли выпитое в кафе вино, то ли зрелище весенней Москвы, может быть, и близость молодого, обаятельного спутника, явно хотевшего понравиться, а скорее все вместе так подействовало на Александру Тимофеевну, что ей стало весело и легко, не хотелось думать ни о Харбине, ни о Фане. В конце концов, она ни в чем не чувствовала себя виноватой. Следить в Москве за этим китайцем она не была обязана, то, что он жив, – всего лишь недоразумение, и вообще, семь бед – один ответ.

Они ехали в загородный ресторан. Тут-то их и застал ливень. Машина безнадежно увязла среди размытой дождем дороги, шофер отправился искать лошадей, чтобы вытащить машину, а Володя Гуляев разложил на сиденье салфетку со случайно прихваченной им в дорогу едой.

Дождь кончился. Стояла тишина...

«Эх, напиться бы сейчас!» – подумала Демидова, глядя на поднимавшийся над лугом пар.

Совершенно случайно у Гуляева в бездонном его портфеле оказалась бутылка коньяку и два стаканчика. Шофер не приходил. Через все небо перекинулась радуга, пел жаворонок...

Конечно же, ни в какой другой день Чадьярову и в голову бы не пришла идея позвонить Деду из какого-то студенческого общежития. Но такой уж был день: самое невероятное оказывалось простым и доступным. Главное – Чадьяров это понял – ничему сегодня не удивляться.

Он стоял в коридоре общежития в стоптанных тапочках, шароварах, вязаной кофте и, прикрыв рукой мембрану, говорил по телефону. Кругом суетились с тарелками, кастрюлями – готовились к свадьбе. Металлисты принесли в подарок патефон и сразу же завели его.

Дед коротко спросил, как проехать к общежитию, и, чтобы объяснить ему, Чадьяров схватил за руку пробегавшего мимо паренька: подскажи, дружище...

Дед приехал скоро. Они с Чадьяровым уединились в пустой дальней комнате. Дед долго молча курил у окна, стряхивал пепел прямо на пол, глядел на улицу. Чадьяров виновато, как школьник, теребил тесемки кофты, вздыхал.

– Сколько из-за тебя людей на ноги поднято, ты хоть подумал? Операцию под угрозу поставил. Я, старый человек, ни минуты отдыха не имел по твоей милости.

Чадьяров смотрел на Деда, на резкие складки у рта, припухлости под глазами и думал о том, как нелегок для Якова Яновича каждый день, думал, что если для него, Чадьярова, хоть редко, но бывают часы отдыха, то у Деда их не было и не будет никогда...

А Яков Янович все говорил резкие, справедливые слова. Чадьяров стоял посреди комнаты и, видимо, так был жалок в кофте своей, с поникшей головой, что Дед замолчал.

– Ну что же! – сказал он наконец и загасил окурок о край подоконника. – Ты сам-то, надеюсь, понимаешь, что поступил хуже мальчишки? Понимаешь? – Он повернулся к Чадьярову, и лицо его было строгим, но глаза теплились добротой. У Чадьярова отлегло от сердца.

– Понимаю, – хрипло сказал он, глядя в пол. – Не удержался, Яков Янович. День сегодня такой...

Дед подошел к Чадьярову, потрогал тесемки его кофты:

– Эх, ты... – и улыбнулся. – Ну да ладно... Пусть этот день будет тебе подарком. Беру грех на себя – заслужил. Отдыхай. В семь за тобой придет машина: ты мне будешь нужен.

Потом они стояли обнявшись, Дед и Чадьяров. Стояли долго, молча. Чадьяров ощущал под руками сухие плечи старика.

...Вот так же долго и молча обнимал он отца, когда в последний раз видел его, на полчаса попав домой. Это было после долгой разлуки. Отец не мог простить единственному сыну связи с большевиками, не мог простить тюрем и каторги, которые позорили род Чадьяровых. Он не мог представить себе родного сына борющимся на стороне бедняков, которых презирал и боялся. Но он любил Касымхана, оттого страдал, мучился, проклиная его вслух, а ночами молился за сына, чтобы тот уберегся от болезней, остался жив и образумился.

Они виделись пятнадцать лет назад, когда Чадьяров после побега из тюрьмы сумел попасть домой. У него было всего полчаса – его ждали товарищи, нужно было ехать дальше. Обида, которая жгла его, когда отец выгнал из дому, давно прошла. Он понимал, что переделать старика невозможно, и единственное, чего хотел, чтобы тот понял, – иначе поступить Касымхан не мог.

Чадьяров пробирался домой, стараясь быть незамеченным. Некоторое время сидел, притаившись за дувалом, словно боялся показаться отцу. После тюрьмы он сильно похудел... Когда наконец решился войти, он увидел мать, которая шла куда-то с корзиной. Тогда он подумал, что это к лучшему: она очень болезненно переживала разлад отца с сыном. Касымхан еще не звал, как отец встретит его, и поэтому решил, что матери при этом лучше не присутствовать.

Старик встретил сына молча. Ни слова не говоря, он сжал ладонями его исхудавшее лицо и долго смотрел в глаза. Тогда Чадьярову показалось, что отец прощается с ним. Касымхан стоял против него, вдыхал родные, знакомые с детства запахи дома, а потом вдруг заплакал, обнял старого отца, прижал его легкое тело к себе. Так они стояли долго молча... Когда Касымхан уходил, матери еще не было. А отец стоял у дувала, застывшим взглядом смотря вслед сыну. Через пять дней он умер.

Потом мать рассказывала Касымхану, что отец давно болел, но говорил, что не может умереть, не помирившись с сыном...

За дверью играл патефон, а Яков Янович ходил вокруг Чадьярова и, уже оттаяв сердцем, смеялся над его нелепым видом, хлопал по плечу, а тот влюбленно и счастливо глядел на своего старшего товарища.

– Обтрепался Веселый Фан! Пообносился! Даже не знаю, куда тебе орден вешать!

При этих словах улыбка застыла на лице Чадьярова.

– Чего смотришь? Сегодня подписано представление. Орден Красного Знамени – за героизм и мужество, проявленные в борьбе с врагами Родины. Вот так, брат, как на войне.

– Спасибо, Яков Янович, – негромко сказал Чадьяров.

– Спасибо? – переспросил старик. – Ты хоть сам-то представляешь, что сделал? – Он прошелся по комнате. – Ты сорвал провокацию японского империализма, задуманную, надо сказать, ловко. Если бы у них получилось так, как они хотели... – Он сокрушенно покачал головой.

– А что Шнайдер?

Яков Янович улыбнулся:

– Как наши молодые теперь говорят, «раскололся до пупа». Разведчик он, конечно, серьезный, учился у немцев, потом работал с англичанами. Кое-кто из наших его знает давно, с первой мировой. С японцами уже пять лет. Утверждает, что они хотели прикончить его в поезде вместе с тобой. Как только он это сказал, я сразу понял: твоя работа.

– Есть немного, – улыбнулся Чадьяров. – Ну а что моя «мадам», как она?

– Считает себя важной птицей. Работает с японцами.

– Так что теперь? – поинтересовался Чадьяров.

– Трогать не будем, пусть возвращается, расскажет, что Шнайдер – предатель, а пока что ее немного развлекает Гуляев... Если не ревнуешь, конечно. – Дед вновь прошелся по комнате, остановился у окна. – Там-то что делается! – Яков Янович неожиданно стукнул кулаком по подоконнику. – Вулкан! Цунами! Полковник Сугимори покончил с собой. Подали в отставку три министра. В общем, эта группировка оправится не скоро. Закрылись четыре газеты.

Чадьяров напряженно слушал.

– Два банка лопнули, значит, тоже были как-то замешаны...

– А «Фудзи-банк»? – быстро спросил Чадьяров.

– Стоит. Видно, у него корни глубже.

– Да, значит, господин Тагава – серьезный человек... – медленно сказал Чадьяров.

– Серьезный, – подтвердил Яков Янович и замолчал. Все его оживление как-то сразу исчезло. – Ты-то сам как? Устал, наверное, страшно?

– Да, – ответил Чадьяров. – И только здесь понял – как!

– Сколько дома не был, на родине? Лет пять?

– Шесть.

Яков Янович молчал, глядел в окно, потом не оборачиваясь сказал:

– Сын у меня собаку домой приволок, она лает все время... И выгнать жалко, и спать невозможно. Вот тебе и сюжет...

Чадьяров смотрел в спину Якова Яновича и думал: «Ну что ты маешься, что крутишь? Разве я не понимаю: нет у меня другого выхода, кроме как ехать обратно!» Он подошел к окну, встал за спиной старика, негромко сказал:

– Не мучайте себя, Яков Янович! – Дед не обернулся. – Я все понимаю, – продолжал Чадьяров. – Ближе меня к «Фудзи-банку» сейчас никого нет. Стало быть, надо возвращаться. Для Тагавы и остальных я как уехал дурак дураком, так и вернусь. Ничего не видел, ничего не понял. Мандат вошьем на место, «жена» свалит все на Шнайдера, ей тоже жизнь дорога, против меня у нее никаких улик, одно раздражение.

Яков Янович слушал Чадьярова, уставившись в подоконник.

– А потом, вообще, я же коммерсант! – рассмеялся Чадьяров. – У меня там дело, заведение, ремонт кончается, управляющий жулик, программу менять надо, оптовые поставки готовить...

– Все правильно, – глухо перебил его Дед, он хотел что-то еще сказать, но осекся на полуслове, а помолчав, добавил: – Самое тяжелое достается лучшим сынам Родины...

Чадьяров положил старику руку на плечо, тот повернул голову, и тогда Чадьяров увидел его дрожащее лицо и полные слез глаза.

– Ты знаешь, – взволнованно сказал Дед, – как тебя увидел, подумал: все, язык не повернется сказать про возвращение. Андрея к тебе подсылал, а он вернулся ко мне и докладывает: так, мол, и так, ваше приказание не выполнил, как увидел его ошалевшим от Москвы, не смог сказать, лучше, говорит, любое наказание.

– Я понимаю, Яков Янович, я бы и сам другому не смог сказать, – улыбнулся Чадьяров, а потом посерьезнел: – Только вот что...

– Знаю, знаю все, – перебил Дед. – Трудно одному. Будет тебе помощь. Считай, что уже есть. Точно есть! А раньше не мог. Теперь о главном...

Свадьба между тем была в полном разгаре. Шумели, смеялись, парни по очереди приглашали невесту на танец. Старший сын Сергея крутил ручку патефона, а сам Сергей тут же, у двери, на спор с одним металлистом поднимал гирю.

Вошла Валя с тарелкой нарезанного хлеба, и кто-то крикнул ей:

– Кудрявая! А где твой папаша?

Но тут все разом зашумели, задвигались, потому что в дверях появился Чадьяров. Его затащили за стол. Валя пододвинула тарелку с едой, налила что-то в чашку.

Чадьяров с грустью понимал, что праздник кончается. Вот она, последняя неожиданность этого дня: надо возвращаться в Харбин... Завтра... Еще некоторое время он сидел молча, с улыбкой, внимательно разглядывая все это веселье вокруг себя. Потом встал:

– Ребята, хочу сказать несколько слов...

Все замолчали, танцующие остановились. Сережа снял пластинку. Наступила тишина.

– Я хочу выпить за вас, Саша и Нина, и пожелать вам счастья. За всех вас, ребята...

Он замолчал. Ему хотелось сказать очень многое, об очень важных, как ему казалось, вещах, но он не знал, как начать, и все же начал, потому что понимал: никогда уже не будет в его жизни такого сумасшедше счастливого дня... Будут другие, разные, но такого – никогда. И Чадьяров сказал так:

– Мы живем в огромной стране, такой большой, что не хватит человеческой жизни, чтобы узнать ее всю. Но для нас она наша страна, которую мы целиком вмещаем в себя и называем Родиной, хотя для каждого из нас Родина – это два дерева у пруда, или крыльцо под бузиной, или полустанок в степи со спящей под скамейкой собакой...

И еще Чадьяров сказал, что прожил счастливый день. Завтра утром он уедет. Может случиться так, что они уже больше никогда не увидятся, но он стал сильнее и богаче после этого дня, и теперь, где бы он ни был, вслед за воспоминанием о Родине будет воспоминание об этом дне, о славных ребятах, так случайно повстречавшихся сегодня.

– Я знаю людей, которых от отчаяния и гибели спасла необходимость жить для Родины, спасло сознание, что они нужны ей, что она их ждет. И знал тех, кто погиб, оборвав эти связи. Так вот, я пью за вас, ребята, и за всех тех, кто вдалеке держит в себе эти нити...

Чадьяров поднял чашку и медленно выпил до дна, впервые за несколько лет.

Москва уже медленно погружалась в сумрак ночи. Еще за домами на горизонте догорала полоска заката, а на улице было уже темно.

Из окон второго этажа общежития доносились смех, крики, музыка. Стол был сдвинут в сторону, а посреди комнаты под аплодисменты ребят танцевал веселый и хмельной Чадьяров.

Ребята никогда такого не видели и уж конечно не могли себе представить, что солидный человек может выделывать такие смешные па, да так ловко, словно настоящий танцор.

Валя хохотала громче всех, прыгала вокруг Чадьярова, а когда он без сил рухнул на стул, подбежала к нему и поцеловала в щеку.

– Еще! – попросил Чадьяров.

И Валя поцеловала его снова.

Поздно ночью за Чадьяровым приехала машина.

– Это ваша? – спросила Валя, когда они вышли из общежития.

– Государственная, – ответил Чадьяров. – Но сегодня я на ней езжу.

Валя отвернулась и замолчала. «И зачем появилась эта машина! – с грустью подумала она. – Все было так просто, так хорошо. Теперь все кончилось. Машина, шофер...»

– Ну, спасибо вам, – легко сказала она.

– Это вам спасибо, Валя, – сказал Чадьяров. – Я буду вас помнить.

– Нет, – так же просто сказала Валя. – Вы забудете меня в такой машине.

Чадьяров рассмеялся и взял ее за руку:

– Нет, Валя, не забуду...

– Вы уезжаете?

– Да.

– Надолго?

– Да.

Она замолчала, словно решаясь на что-то, и вдруг проговорила:

– Я все равно хочу ждать вас.

Ткнулась носом Чадьярову в щеку и побежала по улице, скрылась в подъезде.

«Черт знает что! – злясь на себя, думал Чадьяров. – Совсем с ума сошел, Фан!»

Он ругался, мотал головой, но с лица его не сходила счастливая улыбка.

Машина катила по предрассветной Москве, медленно вставало солнце.

– Володя, – попросил шофера Чадьяров, – давай за город съездим.

Скоро они оказались в каком-то пригороде. Слева, сквозь редкие сосны, виднелся маленький спящий дачный поселок. Чадьяров вышел из машины. Солнце уже блестело на мокрой от росы траве. Было удивительно тихо – ни ветерка, – и только высоко в небе пел жаворонок.

Чадьяров несколько раз глубоко вдохнул влажного свежего воздуха, расстегнул рубашку. Весь прошедший день казался теперь удивительным, сказочным и очень давно виденным сном.

– Спасибо, Володя, – сказал Чадьяров. – Езжай. Я пешком пройдусь. Счастливо...

Впереди был пруд, две ивы склонились над водой, а под ивами стояла скамейка. Легкий прозрачный туман стелился над прудом, и сквозь него было видно, как медленно поднималось солнце...

Чадьяров подошел к воде и долго смотрел на ее недвижную гладь. Странно, но он совершенно не чувствовал усталости. Голова была светлой, тело легким. Чадьяров присел у воды на корточки и медленно, с наслаждением умылся. И тут откуда-то издалека донеслась песня:

 
Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон...
 

Песня звучала все ближе, громче. И вот из тумана показалась колонна молодых солдат. Они поравнялись с Чадьяровым, и он увидел их загорелые лица. На штыках играло солнце, строй дружно выбивал из дороги улегшуюся за ночь пыль.

 
Но от тайги до Британских морей
Красная Армия всех сильней...
 

Колонна прошла мимо Чадьярова, а он все смотрел ей вслед, смотрел и думал: «Что-то этим ребятам придется еще пережить?..»

Песня утихла вдали. Медленно оседала на дорогу пыль. Чадьяров еще раз посмотрел вокруг, словно пытаясь навсегда запомнить все, что видел сейчас, и, засунув руки в карманы, зашагал к городу.

Александры Тимофеевны в номере еще не было. «Загуляла «женушка»!» – подумал Чадьяров. Он разделся и лег в постель.

За окном оживала утренняя Москва. Где-то совсем рядом прогромыхал трамвай. Ослепительное солнце играло в окнах соседних домов. Чадьяров вспомнил прошедший день и снова расплылся в счастливой улыбке. Он снял трубку стоявшего рядом на тумбочке телефона.

Валя ответила так быстро, как будто ждала звонка.

– С добрым утром, – сказал Чадьяров, сам удивившись охватившему его волнению.

– Здравствуйте... – тихо сказала Валя.

И они замолчали.

– Валя, – сказал наконец Чадьяров, – вы мне правду сказали?

– Да, – ответила Валя. – Правду...

– Если это так... – Чадьяров услышал шаги в коридоре – это возвращалась Демидова. – Если это так... – Но он не договорил, в трубке было очень тихо, а в дверь уже стучали...