Текст книги "Под сенью исполинов (СИ)"

Автор книги: Никита Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 5. Сны

Старшие офицеры собрались в женском кубрике. Сказать, что случилось нечто из ряда вон – промолчать. Это первый случай в истории космоходства. Нонсенс. Инцидент.

Каждый по два-три раза запросил поимённое перечисление членов экспедиции, а Роман бегло изучил досье всей группы. Результат не менялся: десять имён «в строю», одно – Милош – с пометкой «критическое повреждение личности». И неуклонно: отсутствие Майкла и наличие отчего-то Ольги.

– Предположим, что с этим, – Роман ловко изобразил улыбку американца, – всё понятно… Ему могли и не внести Ординатора. Корстнев что-то говорил про присланного наблюдателя. Начлаба могли вынудить допустить его до экспедиции, но вот внести Ординатора – нет. Но тогда...

– Я пробудилась первой, – мягко перебила Рената. – но м-материализовалась, видимо, второй. Он лежал в закрытой капсуле. Без сознания.

– Его приёмник сработал первым, – пояснил Буров. – Такое бывает. Если так, тогда ясно, почему проснулся он не сразу.

– Без Ординатора пробуждение долгое и... тяжёлое, – подтвердила Рената.

– Предположим, всё так, и Корстнев не прогнулся под начальство, упёрся рогами, как умеет, – продолжил Роман. – Но – Ольга?!. Она ж… Саныч?.. – с надеждой посмотрел он на строго друга. – Мы ж… Она б… Если бы что-то поменялось – она б сказала! Через Корстнева сообщила бы!.. Я на погружение её лично привёз – тут без вариантов!..

– Не нагнетай. Было, и не один раз – бац, и что-то не то. И лежишь в капсуле с транспортным раствором, как килька. И вылавливают хрен пойми через сколько. Но почему её засчитали… Какая-то ошибка это, Ром… – выдавал Александр Александрович запавшим голосом.

Ошибка. То-то и пугало, что Ординатор не ошибался. Он был с людьми с первого дня войны, «видел» все окопы и укрепления Союза, «знал» каждого солдата по имени, «слышал» все их байки холодными ночами в перерывах между артогнём, «чувствовал» боль того сержанта, что потерял в засаде взвод. Он не ошибался. Никто, никогда, нигде не сказал про Ординатора – «ошибся». Всякая его справка командиру была точной и подробной настолько, насколько таковой вообще могла быть. Слыша жужжание сервоприводов, видя приближение синтетической смерти, солдаты знали: он с ними. Боль будет разделена на всех, страх – купирован. Останется только ярость. Всепоглощающая ярость и ненависть к заклятому врагу.

Все предпочли сделать вид, что Александр Александрович вообще ничего не говорил. Молчали долго – кто-то снова копался в Ординаторе, кто-то слушал звон натянутой внутри струны.

– Это же не всё, – прочистил горло Буров. – Есть ещё кое-то. На борту синтетик. Майор Нечаев вызвал меня для проверки «Ос». Я проверил, – инженер скривился, точно от боли, – но не обнаружил следов активности. А в генераторной есть отметины на полу. Полагаю, синтетик питался энергией генератора напрямую и вставал всегда в одном и том же месте. Почему-то игнорировал порт-контейнер...

– Сколько «Оса» может обойтись автономно?

«Боевой комплекс «Оса», исходя из данных пакта «Доброй воли», способен сохранять активность без подпитки от источников электрического тока до пятидесяти суток», – исчерпывающе ответил командиру Ординатор.

– Замуруем, отрубим питание портов, и пусть помрёт с голоду? – невесело предложил Роман и тут же уронил лицо в ладони. На душе скреблись кошки.

– Он скорее проявит себя, – предположил Буров. – Нужно прямо сейчас изъять оружие и всё остальное.

– А там оружие?

– Мы не вскрывали. Пломбы земные, – поспешил пояснить Роман, – следов взлома нет, так что мы решили ничего в ящиках не трогать. Они ж не настолько умные, чтоб сначала вскрыть пломбу, влезть внутрь, да ещё как-то потом ту же пломбу навесить!

– Не настолько, – согласился Александр Александрович вставая. – Тимофей Тимофеевич, приступайте к тестам капсул квантовых приёмников. Если кто-то понадобится…

– Нет, – оборвал Истукан. – Пусть лучше не мешают.

– Откуда они вообще, эти «Осы»? Это же наш челнок… – донёсся вдруг снизу слабый голос.

Поначалу никто не отвечал. И в итоге заговорил Буров.

– Пять лет назад, в журнале «Наука в фокусе» читал статью.

– Кража? – присоединился командир, глядя из-под отсутствующих бровей.

– Кража, – кивнул Буров.

– Как такое возможно? – усмехнулся Роман. – Это же не машина на парковке. Это космический грузовик!

– Возможно, моё вам мнение. И ещё как! – вяло усмехнулся Александр Александрович. – Это был сорок пятый. Война.

– Но ведь был запуск! – Роман оглядел присутствовавших, ища поддержку. – Каждая собака видела его, Саныч.

– Все мы тут уже взрослые и в сказки не верим, – отмахнулся Буров. – Не было тогда возможностей для вывода «Герольда» на околоземную орбиту. Нужно четыре «Ангары» для этого. Не меньше. В статье говорилось, что построено было два таких корабля, а одним, якобы, завладели господины. «Северная решительность», мол, была операцией по захвату плацдарма, демонтажу и вывозу нового «Герольда» на территорию Альянса.

– «Северная решительность», сука… Названия они всегда из носа выковыривали, – кисло усмехнулся Роман. – Слышал об этой «решительности»... Месяц они у нас пробыли?

– Думаешь, им не хватило бы времени?

Роман спорить не стал и крепко задумался. Действительно, за месяц господины могли вывезти прототип «Герольда» второго поколения – технологии позволяли.

– И что это может з-значить?.. – снова подала голос Рената. – Челнок… будет нам как-то враждебен? И, постойте. Да, это объяснило бы, почему на нашем челноке не наша техника. Но зачем господинам было запускать прототипный грузовик? Выкрасть у нас, но не разорвать на технологии, а запустить. И почему именно сюда?..

– С последним проще всего, Рената Дамировна. Скоро, моё вам мнение, мы это выясним.

– Сам челнок не представляет никакой угрозы, – заверил Буров и сделал паузу, подбирая слова. – Только синтетик. Он – угроза. Серьёзная.

– Ладно. Прорвёмся, – Александр Александрович хлопнул Нечаева по плечу. – Рома – в арсенал. Рената Дамировна, вам отдохнуть хорошо. И это не просьба. Отправлю к вам Викторию, пусть теперь она ухаживает.

***

Виктория перевела дух и, пусть и не вполне удобно, но всё же вытянулась на незастеленном, твёрдом лежаке. Потёрла руками лицо, застонала – пластыри на подушечках пальцев бередили мягкие, болезненные ногти.

– Спасибо за заботу, Рената Дамировна.

По идее, Рената отдыхала в кубрике под присмотром медика, как и положено психосерверу после удачного пробуждения команды. На деле неясно было, кто за кем присматривал.

– Просто – Рената, – добродушно улыбнулась та. – Я не гожусь тебе в матери, значит и в Дамировны тоже.

Виктория ничего не ответила. Долго лежала и глядела в перекрытие над собой. Потом медленно поднялась, опять глубоко выдохнула и невидяще уставилась в пол. Она походила на перебравшую в День космонавтики сотрудницу ЦУПа, сражающуюся с абстинентным синдромом и стыдом за вчерашнее.

– Меня ещё… ни разу так не… фу-у…

Как сидела, так и сложилась она пополам, раздвинув ноги. Рвотный позыв вышел холостым, зато болезненным.

– …не тошнило, – мужественно завершила мысль Виктория.

Рената трижды проваливалась в отрывистый, лоскутный сон. Трижды её будили натужные рывки собственного сердца, будто оно вознамерилось пробить путь наружу. На шее сердцу вторили сонные артерии, эхо их пульсации натянутыми вожжами било куда-то в основание затылка. Но с каждым провалом в короткое беспамятство всё-таки становилось лучше.

Виктория не спала. Лежала в том же положении и смотрела над собой, большим пальцем левой руки попеременно касаясь остальных. Мягкие ногти многим не дают покоя до самого заживления.

– Рената?.. – позвала она робко.

– Да?

– Ты спала?

– Почти… Скорее да, спала.

Рената отвернулась и тоже уставилась в перекрытие. Ничего интересного. Всё как всегда: серый монолит осточертелого углепластика… Теперь он надолго заменит ей… что? Белый потолок, тот, что дома, в Бердске? А чем он лучше? Цветом если только…

И почему Ординатор перечислил Олю?.. Как такое могло случиться? Бред какой-то…

– А я не могу уснуть, – прошептала Виктория.

Рената вздохнула. И горько усмехнулась. Она понимала, что должна, обязана просто спросить «почему». По долгу службы, пусть она теперь уже не медик. По зову натуры, всегда и везде сующей свой не раз калеченный нос.

Она должна.

– В капсульном отсеке есть снотворное, если что.

– Я не об этом…

– А о чём?

– Ты никогда не задумывалась где мы… как бы это… – Виктория подобрала нужные слова, – где мы бываем, когда на Земле нас уже нет, но и в другом месте мы ещё не пробудились?

Конечно, Рената об этом думала. И не раз. Едва ли нашёлся бы космопроходец, не размышлявший о тёплой, уютной вате тьмы, из которой человека выдёргивает Ординатор. А если и нашёлся, ему б не поверили. Всякий помнил ту тьму: манящее спокойствие и безмятежность, неодолимый магнетизм. Быстро и безболезненно высвободиться из неё можно только с помощью Ординатора. О таком не думать – не уметь думать в принципе.

– В последний год я слишком часто об этом размышляю, Вик… – с тяжёлыми нотами в голосе проговорила Рената.

– Знаешь, мой папа – католик. Такой, что в ортодоксальности даст фору православному патриарху.

– Как его зовут? – отчего-то спросила Рената. Ей вдруг стало жуть как интересно.

– Штефан.

Рената усмехнулась.

– Что смешного?

– Выходит, ты Штефановна? Немного забавно звучит.

– Нет. У нас нет отчества. Отчество прописывается только в славянских семьях.

– Постой, ты – немка?

– Да. Я б сказала – германка. Так на русском будет правильней.

– Католик в Германии, это как буддист в Исландии, наверное, – предположила Рената и вдруг поняла, что с момента разговора с Нечаевым, Буровым и Санычем ни разу не заикнулась.

– Интересное сравнение, но нет. Во-первых, католиков в Германии немало: чуть меньше трети. Во-вторых, родилась и выросла я в Граце, на юге Австрии. Через год после референдума и объединения в Германскую Республику. Так вот…

– Прости, если сбила с мысли…

– Ничего. Мой папа католик. И воспитывалась я, сама понимаешь, в католических традициях. Ну, более или менее, учитывая события в Европе, всю эту послевоенную грязь. Папа рассказывал мне о боге. Старался донести до меня то, что, наверное, чувствовал сам. Пытался объяснить мне как это – бог…

– Извини, но я теряю мысль. Причём тут «прыжок»?

– Тебе не думалось, что темнота, ну, понимаешь, о чём я, и есть…

– Бог? – Рената даже приподнялась на локтях.

– Ну, не то чтобы он, просто… Там так тепло. Уютно и нестрашно. Как будто бы…

– Вернулась в начало.

– Ты прям мои мысли прочла!

– Нет, Вик, – Рената потёрла лицо, сдавила ладонями готовую распасться надвое голову. – Просто так все говорят. Все это чувствовали, понимаешь? Все ощущали как бы возврат в самое начало.

Виктория не ответила. Да Рената и не хотела, чтобы ей отвечали. Она хотела закрыть глаза и… что? Не открыть их больше? Остаться там, в темноте, куда страху так и прожить жизнь в одиночестве ни за что не пробиться? И бросить всех, бросить обязанности, груз Ординатора?

Ну нет… Не для того всё это было. Не для того недели пропитывались серостью даже когда над стольным Новосибирском распускался цветами дурманящий май! Должно же быть что-то ещё! Должна же она ещё раз встретить человека, расколовшего бы жизнь на «до» и «после»! На серость и цвет... Ну не врали же поэты – поэты не умеют врать!!

Рената не сразу поняла, что Виктория стонет. Подскочила было на помощь, но тревога оказалась ложной. Девушка лежала в том же положении, уронив руку на лоб, а на полу появилась маленькая желтоватая лужица.

– Когда же это кончится!..

По телу Ренаты пробежали мурашки. Ответ на этот вопрос давно затерялся где-то по пути к ней. Рената ждала его больше всего на свете.

В переборку постучали. Вошёл Иван с постельными принадлежностями в вакуумных упаковках. Определив их на второй ярус, он снова исчез, чтобы вскоре появиться уже с матрацами и подушками. Глянув на состояние женщин, Иван молча принялся всё это распаковывать и раскладывать. Освободившиеся от гнёта упаковки матрацы, подобно тому чёрту из табакерки, резко, кратно увеличились в объёме, развернулись и расправились. То же самое случилось с подушками.

– Вы как? – участливо осведомился Иван.

Виктория преобразилась на глазах. Казалось, это какая-то магия, фокус: всего минуту назад она помирала, стонала и причитала, а теперь вдруг – раз! – и уже без зазрения совести строила молодому безопаснику глазки. Ей было что строить, по правде сказать. Неизвестно, какова Вика была до «прыжка», но после, несмотря ни на что, умудрялась выглядеть сносно.

– Всё в порядке, рыцарь! Если объявятся чудища, мы кинем клич, – пообещала Виктория.

– Спасибо! – бросила Рената вслед уходящему парню.

Симпатичный, подумала она. Росту бы побольше. А то низковат. И держится как-то, по-борцовски что ли…

Сделав над собой усилие, женщины перестелили принесённые принадлежности на уже обжитые лежаки.

И снова серость углепластика перед глазами… Тягучая, вязкая, как вся Ренатина жизнь…

Ординатор синхронизировал внутренние часы людей с временем планеты ещё несколько часов назад. За внешней переборкой темнела неизвестная, наверняка полная опасностей ночь, но никто не спал. В том числе и Виктория с Ренатой, казалось бы, имевшие теперь для этого всё необходимое и даже больше. То и дело откуда-то доносились приглушённые скрипы, бумканье. Арсенал, видимо, уже опечатали, а теперь принялись за «разгрузку» бытовки.

– А тебе хоть раз снились сны? – вдруг спросила Виктория и поспешила с разъяснениями: – Там, в капсуле. До пробуждения…

– Там сны не снятся…

– Как же – не снятся. Ещё как!

– Да? Тогда по тебе можно кандидатскую защищать…

– Это ещё почему?

Рената беззвучно зевнула, прикрыв рот ладошкой.

– Запроси у Ординатора. Там всё подробно.

– Мне снилось, что в капсуле я не одна… – не унималась Виктория. – Я слышала звуки, будто бы кто-то ладонью бил в толстое стекло…

Глаза Ренаты то и дело ускользали под веки – сон медленно одолевал. Она повернулась к Вике, посмотрела на неё. Внимательно так, желая понять – шутит или нет.

– Ты хорошо говоришь по-русски, знаешь? – мысли Ренаты уже напоминали полупрозрачных мотыльков, редко порхавших вокруг гаснущей лампы сознания. – Вот я, например, не знаю своего национального языка. Стыдно…

– А какой язык твой национальный?

– Татарский.

– Я читала книгу про Волжскую Булгарию… В школе ещё, в Граце. Нам предоставили выбор, я почему-то в виртотеке выбрала её. А ещё, я читала про…

Узнать про что ещё читала Виктория Ренате было не суждено. Последние мотыльки приникли прозрачными телами к мутному стеклу лампы, и она погасла.

***

Под ногами что-то хрустит. Не то крупный песок, не то мелкая галька.

Город. Дороги и площадь посередине – всюду песок-галька холодного, серого цвета. И дома вокруг серые, разве что окна с кованными намордниками решёток светятся разными тонами, фильтруя жизнь, пышущую изнутри, занавесками. Но там никто не ждёт её. Решётки для того и ввинчены в кровоточащий серой пылью бетон, чтобы она не могла даже постучать.

Вокруг бродят тени: серые, безликие. Такие же, как она, кому путь в цветную жизнь заказан. Они не видят её, порой даже проходят насквозь, оставляя внутри потрескивающий иней. От таких «встреч» холодно, и она уклоняется, чтобы однажды не замёрзнуть насмерть.

Песок хрустит. Тени идут. Жизнь струится из-под чужих штор.

Лимб.

Но вдруг её зовут. По имени. Хоть звука, кроме хруста песка, здесь и не существует. Она поворачивается и идёт, лавирует между источающими холод тенями. Идёт, не понимая куда. Смотря только под ноги. На песок. Серый, как и всё вокруг.

А когда останавливается, впереди стоит он: крупные черты лица раскрашены жизнью, неестественно синие глаза смотрят внутрь, в душу. На нём сержантский китель ВДВ – эти лычки и прилежно расправленную бело-голубую тельняшку из-под широкого отворота ей не забыть никогда.

От него веет теплом. Веет уютом и спокойствием. Мужской силой.

Десантник протягивает руку. Могучая ладонь раскрыта – приглашает. Она согласна, и от соприкосновения тело медленно наполняет тепло. Жизнь цветёт теперь и в ней!

Но вдруг ревёт сирена… Далёкая. Надрывная. И безнадёжно запоздалая.

Взрыв сметает все, точно ураган – жёлтые слабые листья с засыпающих на зиму деревьев. Десантник смотрит на неё и беззвучно кричит. Краски покидают глаза, затем выбеливают лицо и обесцвечивают китель. Они стекаются в ладонь, сжимающую её руку. Бегут, ускользают, словно спасаются – жаркие, пульсирующие…

И вдруг он падает, рассыпается на миллионы маленьких галек или же больших песчинок. Оставшееся в её руках тепло красок тянет книзу, прижимает неподъёмной ношей, тяготит.

Она не в силах удержать это тепло. Удержать его одна.

И роняет.

Удар об землю, россыпь песка. И ничего. И – серость…

Глава 6. Ночь

С отбоем свет белых спиралей по потолку ослаб, угловатые же гробины квантовых приёмников ничуть не изменили тональности и всё так же монотонно гудели. Минут десять как тут завершилась работа – лишнее демонтировали и убрали в пустующий склад.

Последним капсульный отсек покинул Истукан. Робер слышал прозвище Бурова и знал, что так его называть не стоит. От историй у дымной стойки бара “Под углом” иной раз дыбились волосы.

Напоследок Буров долго осматривал поверхности двух капсул. Иногда подходил к третьей, в которой вообще никто не пробуждался, и будто бы что-то сверял.

Роберт провёл большой ладонью по своему гладкому неровному черепу. Повернулся, насколько позволило скошенное зрение, в профиль, затем другой стороной. Небольшое зеркальце на телескопической ножке, обнаруженное им здесь же, в нише, беспристрастно отражало все изменения внешности.

А внешность для Роберта Павлова была очень важна. Но не пресловутое «красив-некрасив» тут было главным.

Главным было – саха. Больше смерти он страшился однажды вылезть из капсулы и не увидеть в зеркале по-особому смуглой кожи, больших монголоидных скул, раскосых глаз. Не обнаружить в зеркале якута.

Роберт остался доволен увиденным. Он отложил зеркало и взял из сейфа один из пистолетов. Проверил магазин, тот оказался полон, затем внимательно осмотрел флажок предохранителя, убедился, что он в нужном, безопасном, положении и, убрав указательный палец подальше от спускового крючка, направился в сторону изолятора.

Он не ощутил ни капли рвения, когда в первую же ночь старший офицер безопасности назначил его дежурным по изолятору. Роберт не сомневался: оставить тут именно его, геолога-взрывника, была очень веская причина. И именно сейчас, после всей этой чертовщины с Ординатором, после подозрительной неопределённости о присутствии кого-то… Впрочем, майор Нечаев чётко дал понять: основной арсенал опечатан и угроза изолирована.

Только вот спокойствия отчего-то не прибавилось.

Роберт шёл к прозрачной переборке изолятора так, будто внутри тихо стрекотало жуткое чудовище, только и ждущее глуповатого на вид якута, чтобы броситься на него через заранее прожжённый кислотой стеклопластик.

Но вместо чудовища, на мягком, как и весь остальной изолятор, полу мирно посапывала девушка. Очень стройная, высокая. Жаль, что она спала на боку, близко к стене – Роберт никак не мог разглядеть её лица. Хотелось посмотреть: как же изменилась знаменитая Старстрим?

В виртнете имя Милослава Милош почти не встречалось, зато её псевдоним не раз гремел на весь мир. Её очерки с других планет переводились даже на амхарский, официальный язык Эфиопии. Неудивительно, при условии, что она до сих пор оставалась единственной допущенной к «прыжку» журналисткой. Голливуд, киномонстр с холмов Калифорнии, так и не добился разрешения на экранизацию единственной художественной её работы – повести «Пустота».

Роберт обожал «Пустоту». Перечитал трижды полностью, и бессчётное количество раз освежал в памяти любимые отрывки и цитаты. Притом, что ценителем литературы не был никогда. Он относился к ней как оружейный историк во второй половине двадцать первого века относится к средневековому мечу, да и вообще к подобного рода холодному оружию: отслужив человечеству не один век, оно в какой-то период времени перестало быть эффективным и необходимым, встав в один ряд с десятком таких же великих вещей и явлений.

Но повесть «Пустота» была исключением. Любовь Роберта к ней имела вполне определённые и глубинные причины. С раннего детства он заболел устным народным творчеством, к настоящему моменту уже тоже фактически погибшим. Однажды его дедушка, старый таёжный промысловик, открыл ему мир олонхо, древнего якутского искусства песнопения и эпического стихотворения. Потом страсть подкрепилась бурятскими улигер, тесно переплетающимися с суровой монгольской культурой.

Позже, во время учёбы, он и заподозрить не мог, что геология – выбранная им стезя – имела ореол великого множества баек, накопленных за века существования. Довершением стал первый «прыжок» Антонова. Оказалось, что космопроходцы носили в сердцах ту же искру романтики, что возгорелась столетия назад в походных кострах на просторах заснеженной матушки-Сибири.

А повесть бедняги Милош как раз посвящалась одной из самых известных и жутких баек космоходства. Писалась она, со слов Старстрим, с минимальным художественным домыслом. Повесть была о Пустом космопроходце.

На Анубисе, когда на его орбите ещё кружил «Герольд», всего погибло пять человек. Но особое внимание привлекал инцидент с Алексеем Курбатовым-младшим и Асланом Плиевым., ведь во время поисков этих двух космопроходцев впервые и повстречали Пустого. Случилась паника: один поисковик наотрез отказался покидать челнок, а второй затребовал немедленного возвращения и угодил в изолятор.

Тела Алексея и Аслана вскоре нашлись. Точнее… оболочки. Ни внутренностей, ни языка, ни мозга – ничего не было на месте. Притом из внешних повреждений разве что ссадины да ушибы, какие можно получить при самом заурядном падении.

С этого-то рапорта и начались встречи с Пустым. То его видели на Таганроге, то при последнем возвращении на Марс. Так бы и остались истории о нём простой, рядовой байкой, не пропади однажды на Церере-3 знаменитый космопроходец, ветеран войны Семён Кожин.

Говорили, что Семён до этого видел Пустого космопроходца. Якобы он упоминал об этом как-то за обедом. Нашлись свидетели, многие подтвердили. Никто не придал особого значения хотя бы потому, что сам Кожин, в прошлом подполковник морской пехоты, отчаянный чёрный берет, только высмеял увиденное.

Вскоре его разыскали. Кто был на Церере-3, скажет – нет более благоприятной и гостеприимной планеты, чем эта. Альфа-хищников, какими славится та же Хиц-2, на планете отродясь не было. Самый страшный хищник Цереры-3 умещался на рабочем столе учёного, и до смерти боялся огромного двуногого существа, то и дело тыкающего в него болезненным ярким светом.

Положение тела Кожина красноречиво говорило о том, что подполковник морской пехоты, в своё время в рукопашную сходившийся с синтетиками, перед смертью испытал ужас. И он был опустошён. Точно так же, как Курбатов-младший и Плиев на Анубисе. Допрос Ординатора выявил, что «внезапный беспричинный всплеск резко негативных эмоций имел место», но он был настолько кратковременным, что процесс вмешательства даже не начался.

Только после официально подтверждённой гибели Кожина к байке о Пустом стали относиться с трепетом и уважением. Со временем, и это было хорошо отражено в повести, появились подробности: чего не стоит делать, чтобы его не встретить, что следует делать, если встреча уже произошла, и так далее. Далеко не каждый случай его появления, если верить тем, кто о нём заявлял, заканчивался трагедией. Сформировалось своего рода поверие, что только неуважительное отношение к космосу, хамское поведение на чужой планете может привести к печальному концу при встрече с Пустым космопроходцем.

Роберт ещё раз глянул на спящую девушку. Что она могла? Она даже без сознания. Да и куда, а главное – как ей бежать?

Трипольский с пеной у рта, причём вовсе не в переносном смысле, рассказывал накануне о лаборатории, что от капсульного отсека в двух шагах прямо по коридору...

Поразмыслив, Роберт решился.

Серые стены, казалось, пропитались царящим всюду полумраком и тишиной. А если постоять в коридоре какое-то время, можно решить, что стены и источают их. Стараясь не шуметь, Роберт миновал поворот, ведущий к кают-компании, и, немного посомневавшись у заветной переборки, коснулся панели.

По коридору пронёсся громкий шорох застоявшегося раздвижного механизма. Этого Роберт не учёл.

Тишина… Звук вроде бы никого не разбудил. Выдохнув, Роберт усмехнулся и вошёл в заветный отсек.

Судя по первому впечатлению, Трипольский… преувеличивал. Роберт огляделся, ища ту самую «кучу утерянных прототипов». Всюду висели пломбы. А это значило, что Трипольский навыдумывал. Не навесил же он их заново? Роберт недовольно хмыкнул.

Вдруг из коридора донёсся отчётливый шорох, и Роберт вмиг очутился у открытого проёма.

– Ты чего?.. – возник прямо перед ним Иван.

– Ничего. Хожу.

– Зачем? Скучно что ли? – тон безопасника был недовольным, а вид – разбуженным.

– Да я так, – пожал плечами якут.

Иван заглянул через плечо Роберту, словно тот кого-то укрывал внутри отсека. Убедившись, что они вдвоём, Иван потёр лицо и направился обратно к развилке коридора.

– Ходишь – ходи тут! – пробурчал он напоследок.

– Я и хожу...

– Вот и ходи. Не шастай около кубриков…

С этими словами Иван скрылся из виду, специально не закрыв за собой переборку, чтобы не шуметь ещё больше.

Роберт стоял в проёме, ничего не понимая. Пришёл, напрягся. Кто покусал?

Полуночный часовой хмыкнул и хотел было вернуться к изучению лаборатории, но так и остался стоять на месте.

Переборка в капсульный отсек, в котором находился изолятор, была зафиксирована в открытом положении ещё во время демонтажа всего лишнего – так было проще таскать.

Сейчас там что-то мигало. В коридор падал красный свет. Опомнившись, Роберт было поспешил догнать Ивана, но того даже в кают-компании не оказалось.

Какое-то время Роберт нерешительно стоял на распутье. Но вскоре, прогнав-таки нехорошие мысли, уверенно зашагал обратно к капсульному отсеку, откуда начинал незапланированный ночной обход.

Чем ближе мигал свет, тем меньше смелости оставалось у Роберта. Но её всё-таки хватило, чтобы он сначала выглянул, а потом и вошёл в открытый проём.

Над прозрачной переборкой изолятора мерно моргала красная лампа с надписью «Внимание». Видимо, Милош очнулась, потому что кнопка активации этого сигнала находилась где-то рядом с ней. Роберт не спеша направился к изолятору и уже во второй раз перед глазами быстро пронеслось: стрекочущее чудище, прожжённый стеклопластик, прыжок, мёртвый глупый якут.

Но Милош лежала на полу в том же положении. Роберт прильнул к прозрачной переборке и высмотрел ту самую кнопку вызова на стене. Пластиковый колпачок поверх был опущен. Если она нажала на кнопку, тогда зачем опустила колпачок и тут же легла обратно, да так, чтобы не было понятно, вставала ли она вообще? Он присмотрелся к девушке. Спустя минуту вывод настойчиво стучался в мозг: либо Милослава отличная актриса – после пробуждения-то – либо она действительно спала.

Надо сказать Истукану, пусть выяснит в чём причина, подумал Роберт. Хоть он и старший инженер, но лампочки там всякие да неисправные кнопочки – это по его части.

Роберт взял одну из оставленных в отсеке приземистых кушеток, перенёс её к переборке изолятора и, сомкнув крупные ладони на боках чёрного пистолета, уселся так, чтобы Милош оставалась в поле зрения.

«Ординатор», – откликнулся на призыв бестелесный.

«Отчёт по Ясной. Геология планеты. Структура почвы. Для начала».

«Нет информации».

Роберт нахмурился и поелозил на кушетке. Как так – нет?.. Такого ж быть не может! В основу всякого отчёта по планете входил раздел «Геология». Это же азы… Не поверив, Роберт повторил запрос.

«Нет информации».

Странно. Он же заранее запросил его себе. Знал же, что если не сделать этого, то когда Рената уснёт, будет поздно. Тут дело не в том, что психосервер спала, точно!

«Полный отчёт. Начиная с первой экспедиции».

На удивление, полный отчёт Ординатор начал-таки зачитывать.

«Ясная. Экспедиция численностью четырнадцать человек под руководством доктора биологических наук Кислых Валентины Богдановны была отправлена в две тысячи тридцать девятом году. Спустя пятьдесят девять дней прибыл первый, и единственный на данный момент отчёт. Носитель отчёта – офицер безопасности, майор Михайлов Матвей Петрович, одна тысяча девятьсот девяносто восьмой…».

«Стой».

Ординатор смолк. Роберт встал, прошёлся туда-сюда. Уже в самом начале его смутила одна малозаметная на первый взгляд мелочь. Необходимость отправлять с первым отчётом офицера безопасности объяснялась хотя бы примером той же Цереры-3, где солдафоны были попросту не нужны. Но вот то, что обратно был отправлен аж целый майор, да и к тому же, как правильно обратил внимание Майкл Бёрд, всего через два месяца – это наталкивало на определённого рода размышления.

Роберт краем глаза глянул на Милош. Если бы не дыхание, можно было бы подумать, что она скончалась. Девушка ни разу не пошевелилась.

«Продолжай».

«Сразу после на Ясную отправились ещё две группы по тринадцать человек каждая. Первая группа представляла собой взвод специальных сил Союза под командованием полковника Иконникова».

«Стоп».

Роберт встал, но тут же опять сел, задумавшись. Он был очень любопытным человеком. Порой любопытство доставляло ему немало хлопот. Вот и сейчас он копался в информации, ему по служебным обязанностям не предназначенной. Она не являлась для него закрытой, нет. Иначе бы Ординатор попросту не выдал её. Просто Роберт зачастую брался решить ребус, никаким боком не относящийся к специфике маркшейдера.

Снова косой взгляд на Милославу…

«Продолжай».

«Вторая группа представляла собой сборную команду учёных. В неё вошли Джордж Бернли, Никколо Сторци, Агне Христичас…», – принялся перечислять Ординатор. Роберта нисколько не удивляли упоминания о Швейцарском федеральном технологическом институте, о Боннском университете. Упоминания эти он попросту не слышал, равно как и достаточно громкие для специалиста имена некоторых учёных. Роберт целиком оказался во власти раздумий, напрочь позабыв про голос в голове.

«Стой», – опомнился он, и Ординатор утих.

Гудели громоздкие установки квантовых приёмников. В руках неприятным холодком ощущалась чёрная литера «Г» – Роберт давно уже держал автоматический пистолет не как оружие, а за ствол. Оружие вообще было у него не в чести.

Смутная тревога не позволяла нормально сосредоточится. Роберт то и дело поглядывал на неподвижную девушку и при этом никак не мог отделаться от ощущения, что на него самого кто-то пристально смотрит. Озвучив в голове эту мысль, он сглотнул. И некоторое время сидел как кролик под взором удава, прислушиваясь к собственным ощущениям, пытаясь справиться с невесть откуда взявшимся чувством.