Текст книги "Под флагом России"

VII

Вельботы с промышленниками уже вышли благополучно из бурунов, как «Крейсерок» разъединил их ловким маневром от «Розы», встав на якорь между ними и хищнической шхуной.

– Андрей Павлович, спустите вельбот, возьмите людей и завладейте шхуной, – приказал командир помощнику, – а я займусь вельботами». На вельботах! – крикнул он по– английски, обращаясь к промышленникам. – Пристаньте к борту!»

Хищники начали огибать «Крейсерок» с целью обойти его с кормы, не вооруженной пушками. Очевидно, они замышляли что-то недоброе...

– Немедленно пристаньте по очереди! В противном случае буду стрелять! – решительно крикнул опять командир.

Хищники продолжали идти тем же курсом, словно не слыша угрозы.

– Первое ядро под нос переднего вельбота, – хладнокровно приказал Алексей Петрович, видя упорство промышленников.

Едва было выговорено это приказание, раздался громкий выстрел, и ядро звонко шлепнулось под носом первой шлюпки, обдав промышленников массой брызг.

– Второе ядро в вельбот! – крикнул по-английски командир, предупреждая хищников.

Последние, увидя, что с ними не шутят, повернули вельботы к «Крейсерку», от которого уже успела отвалить шлюпка с вооруженной командой, назначенной для захвата «Розы». Захват этот осуществился в несколько минут, раньше, чем американские вельботы подошли к «Крейсерку». Вахтенные «Розы» не оказали никакого сопротивления и позволили без хлопот обезоружить себя. Так же быстро и без затруднений было отобрано все оружие от промышленников, бывших на вельботах.

– Я вас арестую, а шхуну вашу конфискую! – резко заявил командир шкиперу, по выходе его на «Крейсерок».

– Ваша воля, – хладнокровно пробурчал шкипер.

– Пять человек из ваших людей я отправлю на «Розу». Они поступят в полное распоряжение моего помощника, – продолжал командир излагать свое решение. – Вы и остальные люди останутся на «Крейсерке», под моим личным присмотром».

– Делайте, как знаете... Я ваш пленник, – покорно проговорил шкипер, совершенно обескураженный неожиданно налетевшими на него напастями.

Не более как через час все было сделано, как решил командир «Крейсерка». Хищническую шхуну принял под свою команду Андрей Павлович, получивший определенные инструкции о совместном плавании до Владивостока. В его распоряжении находились: унтер-офицер Корсунцев, четыре матроса и восемь промышленников. Перед съемкой с якоря Алексей Павлович поспешил на шхуну «Роза» и убедился в ее полной готовности совершить длинное осеннее плавание. Все, по-видимому, было в исправности...

– До свидания, Андрей Павлович» Желаю вам благополучного плавания, – попрощался командир по осмотру шхуны, крепко пожимая руку своего бывшего помощника. – Позвольте дать на прощанье последний совет, – добавил он, уже стоя на трапе, – не доверяйте этим...

И командир кивнул головой по направлению угрюмо стоявших промышленников, удержав на языке весьма оскорбительное для них прозвище.

– Не беспокойтесь, улажу с ними самым лучшим образом, – оставаясь даже на своей почве гуманности, весело проговорил Андрей Павлович, пожимая еще раз руку товарища.

– Вы неисправимы, – прошептал командир «Крейсерка» и сошел в свою шлюпку, с трудом сдерживая охватившее вдруг его волнение. Алексей Павлович не мог дать себе ясного отчета о причине этого внезапного волнения. Он положительно недоумевал, во что-то вдумываясь и сосредоточиваясь в то же время на туманном представлении чего– то неопределенного, какой-то таинственной опасности... Сердце его болезненно сжалось, когда он, отвалив от «Розы», взглянул на товарища, стоявшего еще у трапа и дружески махавшего снятого фуражкой. Ему вдруг представилось, что он видит Андрея Павловича в последний раз...

«У меня положительно начинают расстраиваться нервы! – с досадой подумал Алексей Павлович, приближался к своему «Крейсерку». – Ни с того ни с сего вдруг отдаюсь какому-то глупому предчувствию... Черт знает, что такое!» – чуть не выругался он вслух, приставая к борту.

– Всех наверх, с якоря сниматься! – решительно и твердо проговорил Алексей Павлович, выходя на палубу и стряхивая с себя обидное малодушие, которому едва не поддался совершенно.

Солнце ярко склонялось к горизонту, когда обе шхуны снялись одновременно с якоря и вышли в море, взяв курс на Лаперузов пролив. Впереди шел «Крейсерок», в кильватер ему – «Роза», стараясь не отставать. Ветер заметно свежел, разводя крупное волнение с пенистыми вершинами. Шхуны держались хорошо и стойко встречали волны, постоянно налетавшие с каким-то яростным клокотаньем. Водяные громады, казалось, жаждали поглотить небольшие суда во что бы то ни стало; они шли на отчаянный приступ со всех сторон, то вскидывая шхуны к поднебесью, то стремительно бросая их в разверзающиеся там и здесь пропасти. Море неистовствовало, покорно подчиняясь страшным порывам постоянно крепчавшего ветра. Разорванные тучи неслись по хмурому небу с необыкновенной быстротой, гоняясь взапуски с грозными волнами, бешено стремившимися в неведомую, уже потемневшую даль... Солнце зашло. Среди наступивших сумерек с «Розы» едва видели темный корпус «Крейсерка», прыгавшего с волны на волну с поразительной легкостью и грацией, точно борьба с разъяренным морем воодушевляла его и радовала... Прошло еще немного времени; сумрак наступавшей осенней ночи уже сгустился настолько, что с «Розы» могли с трудом разглядеть только отличительный белый огонь, изредка мелькавший далеко впереди. Вскоре исчезла и эта единственная путеводная светлая точка исчезла бесследно... Тщетно Андрей Павлович всматривался в ночную тьму; напрасно пялили глаза унтер-офицер Корсунцев, рулевой Савин и двое часовых, поставленных на баке и постоянно обдаваемых миллионами фосфорических брызг.

Американцы-хищники, оставленные на свободе, в помощь матросам при управлении парусами, в свою очередь, очень, по-видимому, интересовались положением «Крейсерка». Они как будто радовались, что шхуны разъединились. В их головах начала созревать смелая мысль овладеть «Розой». Первым намекнул на возможность подобного захвата боцман Гарри, коренастый пожилой хищник с хитрым лицом, заросшим волосами до такой степени, что из-за густой, черной, сильно всклокоченной бороды едва виднелись небольшой, вздернутый нос, низким, морщинистым лоб и маленькие, быстрые глаза, блиставшие природным юмором.

– Рискованное дело, – заметил наш знакомец Джон, малый осмотрительный и осторожный.

– Джон прав, – вмешался старик Нед, исполнявший на «Розе» обязанности судового кока.

– Ты, Нед, – старая, негодная парусина, а Джон – дурак с заячьей душой! – рассердился боцман.

– Полно, Гарри, ругаться; лучше обсудим дело обстоятельно, оно стоит того! – резонно проговорил гладко выбритый, коренастый американец с крайне хищным выражением лица.

– Молодчина, Томми! – обрадовался боцман проявлению симпатии к своему предложению. – Я был уверен, что для тебя нет невозможного дела!..

Польщенный Томми самодовольно улыбнулся и продолжал:

– Русских – шестеро, нас – восемь; они заняты своим делом и пялят глаза вслед исчезнувшему судну, а мы пока сидим без работы и балбесничаем.

– К делу, к делу скорей! – нетерпеливо проговорил еще очень молодой промышленник, с испитым лицом, носившим следы разнузданной жизни.

– Ты, Вилли, чересчур прыток... Не мешай! – приказал боцман, строго взглядывая на молодого человека.

Томми, в свою очередь, посмотрел на Вилли, презрительно усмехнулся и продолжал неторопливо развивать свою мысль.

– У них, то есть у русских, револьверы и ружья, у нас – наверное припрятаны хорошие ножи!

– Да, да!.. Припрятаны! – послышалось несколько сдержанных голосов.

–Дело, значит, в шляпе! – окончательно решил Томми, с удовольствием заметив единодушие товарищей, понимавших его на полуфразе.

– Шляпа-то дырявая, – иносказательно проговорил вдруг Питер, до сих пор молчавший.

Все с недоумением уставились на Питера Тот продолжал так же иносказательно.

– Хорошо, когда ветер дует попутный, а не в лоб... Еще лучше, когда видишь свой порт и знаешь, как попасть в него...

Но скверно, очень скверно, когда болтаешься в открытом море, подобно пьяному джентльмену, который случайно попал в чужую квартиру и никак не может отыскать свою койку.

– Да ты сам не пьян ли? – заметил боцман, подозрительно всматриваясь в Питера.

– Был пьян, когда ты угощал меня, вместе с кэптеном, линьками да пинками, но теперь вытрезвился! – дерзко ответил Питер.

– Хорош гусь! – окончательно рассердился боцман. – Видно, опять линька захотел!

– Руки теперь коротки!.. Прошло время! – продолжал грубить Питер, отходя в сторону, подальше от здоровых кулаков мускулистого, коренастого Гарри.

– Мерзавец! – прошептал боцман и презрительно сплюнул на палубу.

– Наболтал всякий вздор, да, пожалуй, выдаст еще нас! – заметил подозрительно Вили.

– С него станет! – добавил Нед, очень недолюбливавший Питера за его воровские наклонности и былые набеги на камбуз[63]63
  Камбуз – судовая кухня.


[Закрыть].

– Питер не выдаст! – заступился Джон за приятеля. – Он только зубы свои скалит, благо никто их теперь вышибить ему не может.

– А в случае чего, церемониться с ним не станем, – проворчал кровожадный Томми. – Хороший удар ножом и...

Он закончил свою фразу энергичным жестом, ясно досказавшим: «И за борт!»

Остальные промышленники молча согласились с этим свирепым решением.

VIII

В то время когда американские хищники сговаривались относительно захвата шхуны «Роза», последняя продолжала идти приблизительно старым курсом Андрей Павлович все рассчитывал увидеть огни «Крейсерка» и соединиться. Ветер между тем продолжал свежеть. К полуночи уже засвежело настолько, что пришлось зарифить паруса наглухо[64]64
  Зарифить паруса наглухо – убавить их до самого малого в площадях.


[Закрыть].

Шхуну бросало с волны на волну точно щепку, но тем не менее она держалась спокойно и хорошо, принимая на палубу лишь незначительное количество воды.

Первое время никто нс обратил внимания, что картушка у компаса не меняет своего положения при качке. Плохая жировая лампочка бросала на нее тусклый, мелькавший постоянно, свет, при котором рулевой с трудом различал румб (направление) назначенного командиром курса. Около полуночи, когда окончательно засвежело, Андрей Павлович лично подошел к компасу, чтобы следить за курсом, и очень удивился неестественному спокойствию картушки.

– Компас, кажется, плохо действует, – обратился он к рулевому, покачивая котелок инструмента, чтобы вывести магнитную стрелку из неподвижного состояния.

– Плохо, ваше благородие, – робко проговорил рулевой, точно виноватый. – Что-то неладное с ним приключилось.

Осмотрев внимательно компас, Андрей Павлович, к ужасу своему, убедился в полной порче и негодности путеводного инструмента. Это открытие поразило его как громом, так как более двух уже часов шхуна шла каким-то неопределенным курсом и впереди предстояло болтаться до рассвета в полном неведении относительно местонахождения судна и того курса, которым следовало идти, чтобы избегнуть опасного приближения к негостеприимным берегам Сахалина. Положение шхуны становилось крайне рискованным. Приходилось идти совершенно наугад, не зная ни направления ветра, ни настоящего курса. Андрей Павлович не отходил от руля. Никто не спал: все смотрели вперед, стараясь разглядеть в непроницаемой тьме осенней ночи что-либо подозрительное. Все старались расслышать, среди рева непогоды, шум прибрежных бурунов, чтобы вовремя избегнуть смертельной опасности. Нервы у всех были в страшном напряжении. Слух стал необыкновенно чутким. Глаза, казалось, пронизывали тьму, среди которой лишь мелькали, облитые фосфорическим светом, пенистые вершины водяных наступавших громад, наступавших на шхуну со всех сторон, словно стая хищных зверей на лакомую добычу. Шхуна неслась по взволнованному морю с большою скоростью. Вдруг, около трех часов ночи, раздался страшный треск. Шхуна с полного хода неожиданно выскочила на какой-то каменный риф. Удар был ужасный! Все были сброшены с ног. Мачты сломились и с грохотом упали за борт. Водяные громады со зловещим ревом стали набегать на шхуну со всех сторон, торопясь докончить разрушение судна. Волны, одна больше другой, перекатывались через накренившуюся шхуну и смывали все, что только попадалось в их озверелые, студеные объятья. Наступил хаос, непостижимый умом и недоступный самому живому воображению... Смерть, грозная, страшная смерть царила над шхуной и на время заставила забыть людскую ненависть, злобу и страсти. Все думали только о своем спасении, жаждали вырвать свою жизнь из цепких когтей смерти. Судорожно цепляясь за ничтожнейший выступ, люди старались удержаться на палубе разрушающегося судна, в надежде на возможное спасение, раз удастся сохранить жизнь до рассвета.

К рассвету погода значительно стихла, но крупные волны продолжали еще ходить через шхуну, грозя смыть за борт людей, продолжавших держаться за обломки мачт, люки и обрывки снастей. Вокруг стоял неумолчный шум бурунов, разбивавшихся об острые камни, торчавшие со всех сторон. Берега пока не было видно. С восходом солнца стало еще тише и представилась возможность спустить шлюпки, чудом сохранившиеся на расшатанной палубе шхуны. Андрей Павлович, несмотря на полное физическое изнеможение, продрогший, измокший, сохранил бодрость духа и решил приступить к спасению команды. Внимательно осмотревшись, он увидел под носом шхуны, не более как в версте расстояния, отлогий берег, от которого тянулось в море несколько опасных каменных рифов: на одном из них засела шхуна. На восток, милях в четырех, виднелся грозный мыс Терпения. Таким образом оказалось, что «Роза», болтаясь ночь без компаса и идя наугад, вернулась, обошла Тюлений остров и очутилась в заливе Терпения, из которого накануне утром вышел «Крейсерок» для следования во Владивосток. Шхуна выскочила на каменья у совершенно безлюдного берега, в глубокую осень, когда Охотское море окончательно вымирает. Надеяться на чью-либо помощь было нельзя. Правда, «Крейсерок» наверное станет искать отставшую «Розу», но догадается ли он зайти в залив Терпения, лежащий совершенно в стороне? Этот жгучий вопрос тревожил Андрея Павловича всю ночь, пока он судорожно цеплялся с остальными людьми за шхуну, страшно бившуюся о невидимые каменья. Как только рассвело, Андрей Павлович решил попытаться спустить шлюпки, выбраться на них через буруны к Тюленьему острову и ожидать там помощи.

В крайнем случае он рассчитывал даже зимовать на острове, питаясь, чем Бог пошлет, и скрываясь от стужи в находящемся там доме. Удастся ли прожить долгую зиму при такой обстановке – Андрей Павлович старался об этом не думать: слишком страшно было думать о предстоящих страданиях... Да эти думы, кроме того, были и преждевременны. Впереди предстояла еще более сложная, рискованная и мудреная задача – выбраться безопасно из объятий грозных бурунов, неумолчный рев которых, казалось, потрясал небосклон и приводил в содрогание каменные громады темневшегося вдали мыса Терпения. Эту задачу необходимо было решить без замедления, так как шхуна, рассевшаяся по килю, с развороченной кормой и бортами, не могла долго выдержать могучие напоры волн, постоянно набегавших с какой-то беспощадной настойчивостью.

Едва представилась возможность работать, Андрей Павлович энергичным голосом ободрил свою команду, а также хищников-американцев, забывших на время свой разбойничий замысел перерезать русских матросов. После долгих трудов удалось наконец спустить одну шлюпку, но ее моментально залило волнами и разбило о каменья. Андрей Павлович не унывал и тотчас же приступил к спуску крепкого китобойного вельбота, на который он особенно рассчитывал. Пользуясь временным затишьем, вельбот спустили благополучно: но, как только он оказался на воде, американцы, видимо заранее сговорившись, стремительно бросились в шлюпку и овладели ею. Их хищнические инстинкты проявились в настоящем случае в полной мере. С ножами в руках они взяли вельбот с боя и тотчас же оттолкнулись от шхуны, оставя на произвол судьбы остальных. Из матросов успел вскочить в шлюпку только один Кряжев, но озверевшие хищники немедленно выбросили его за борт, предварительно исполосовав его ножами. Кряжев, не вскрикнув, пошел ко дну.

– Ваше благородие, и Трапезникова также зарезали! – крикнул возмущенный Корсунцев, указывая на матроса, бессильно опустившегося на палубу.

Андрей Павлович, донельзя потрясенный хищническим нападением американцев, безнадежно махнул рукой и проговорил упавшим голосом:

– Все равно... всем помирать.

Но эта душевная слабость была минутная. Едва успели американцы выйти на захваченном вельботе из бурунов на морской простор, Андрея Павловича охватила новая жажда к жизни и жгучее, страстное желание спасти от смерти хотя оставшихся четырех человек, вверенных его попечению и чести. Мысль об исполнении своего долга дала нервной системе командира магический толчок. Он мгновенно ободрился; в лице появилась непреклонная решимость; глаза заблистали смелостью и отвагой; в звучном, сильном голосе ощущалась изумительная энергия. Вместе с командиром ободрились и четверо несчастных страдальцев, висевших на волоске от смерти в течение многих ужасных часов, не поддающихся описаний. Руководимые командиром, матросы начали спускать на воду последнюю небольшую шлюпку, забыв страшную усталость и душевную слабость. Работал даже раненый Трапезников, кое-как перевязавший при помощи Корсунцева свою глубокую рану на шее.

После долгих усилий шлюпка уже была почти на воде; но в этот момент налетел на шхуну громадный, рокочущий вал, смыл шлюпку за борт и перевернул ее вверх килем. Последняя надежда на спасение исчезла; но Андрей Павлович, вдохновляемый той же упорной мыслью об исполнении своего долга до последней минуты жизни, не склонился под этим жестоким ударом грозной стихии и вновь стал изыскивать средства для спасения людей. Наскоро собрав кое-какие обломки, командир приказал связать из них небольшой плот и спустить его на воду. Трудная задача эта была выполнена после неимоверных трудов и чудес ловкости. Плот, прочно прихваченный к остову шхуны крепкими, надежными концами (веревками), колыхался у борта, постоянно поддаваемый ввысь налетавшими волнами. Оставалось только сесть на него и отдаться на произвол бурунов... Оставалось выполнить нечто невозможное даже для патентованного акробата: спуститься на крохотный плот, сделавшийся игрушкой водяных громад, то поднимавших его на недосягаемую высоту, то стремительно бросавших в глубокую пропасть... Никто не решался искать призрачного спасения на плоту, хотя в течение истекших двух часов, потраченных на устройство этого плота, все рассчитывали избегнуть на нем злой смерти. Укрепляемые надеждою, с лихорадочною энергиею и поспешностью связывали обломки в одно целое и, когда все было готово, увидели, что работали напрасно, что создали не орудие спасения, а нечто подобное плахе... Андрей Павлович, видя нерешительность команды, пожелал показать пример, взялся за веревку и начал спускаться на плот, сохраняя полное самообладание. Команда стала с трепетом следить за каждым его движением, моля Бога свершить чудо... Несколько секунд казалось, что Андрею Павловичу удастся выполнить свое смелое намерение; но неожиданно налетевшая крупная волна мгновенно разрушила все надежды. Водяная громада разом накрыла всю шхуну, сбросила с ног матросов и одновременно смыла за борт командира. Когда, ошеломленные ударом волны, матросы поднялись на ноги, то увидели вблизи от шхуны своего несчастного командира, беспомощно боровшегося с бурунами. Борьба была краткая, но ужасная. Волны несколько раз приподняли Андрея Павловича и наконец с размаху ударили об острые каменья. Все видели, как голова отделилась от туловища, словно отсеченная топором, и... обезображенный, измолотый о каменья труп пошел ко дну.

Устрашенные поразительной картиной смерти своего обожаемого командира, матросы не решились уже воспользоваться плотом, но рассудили лучше остаться на шхуне и ждать, когда ее разобьет совсем. Они надеялись спастись при этом на каком-нибудь крупном обломке палубы или борта.

Между тем ветер, на время стихнувший, начал опять свежеть. Громадные волны стали налетать на шхуну с большею яростью, словно торопясь поглотить четырех изможденных страдальцев, судорожно прильнувших к обезображенному остову судна. Волны чаще и чаще начинают ходить через шхуну. Буруны ревели с каким-то демонским ожесточением, сердито пенясь вокруг подводных камней и вздымаясь зловещими фонтанами при каждом ударе о надводные кекуры, приходя в бешенство от невозможности сбросить эти скалистые громады в море и превратить их в прах... Прошло еще несколько мучительных часов. Солнце уже успело перейти полуденный меридиан и стало медленно склоняться к западу. Волны разрушали шхуну все больше и больше. Еще несколько могучих усилий со стороны водяных громад – и, наконец, свершилось то, что должно было, рано или поздно, свершиться: судно потерпело полное крушение. Днище снесло на глубину и затопило окончательно. Часть разбитой палубы отделилась от корпуса и образовала случайный плот, на котором искали спасения трое: Корсунцев, матрос Зеленкин и раненый Трапезников. Четвертый страдалец бесследно погиб в момент разрушения шхуны...

Обломок палубы, подхваченный грозными бурунами, стал крутиться среди камней, точно в водовороте. Измученные горемыки держались на обломке с большим трудом, судорожно цепляясь окровавленными ногтями за каждый ничтожнейший выступ. Особенно тяжело было несчастному Трапезникову, медленно истекавшему кровью. Силы его быстро угасали... Наконец он не выдержал и с мольбой простонал:

– Братцы, привяжите... Невмоготу держаться...

Товарищи, несмотря на полное свое изнеможение, тотчас же отозвались на мольбу страдальца. С нечеловеческими усилиями подтащили они его к сохранившемуся обуху, к которому и привязали кое-какими обрывками веревок, случайно попавшими под руку. К сожалению, их самоотверженная работа не имела значения: Трапезников вскоре умер, не испустив ни одного стона, ни одной жалобы на злосчастную судьбу. Он угас, как мученик, покорный воле Божией... Между тем обломок несло все ближе и ближе к берегу. Необыкновенно счастливо миновал он там и здесь торчавшие каменья, вокруг которых буруны бушевали с адским ревом, подобным реву каких-то сказочных чудовищ. Море, беспощадное и грозное, продолжало неистовствовать сильней и сильней, точно досадуя, что последние жертвы начинают ускользать из его мертвенных объятий... Солнце стало уже заходить, бросая на скалистый берег Сахалина кровавый отблеск. Подобным же отблеском было охвачено полнеба; казалось, оно было совершенно залито кровью, словно неведомые духи праздновали в пространстве жестокую тризну... Вот последнее солнечные лучи скользнули по белевшему вдали парусу... Парус ближе и ближе, все растет и растет... Показался уже знакомый корпус «Крейсерка»... Шхуна неслась попутным ветром прямо в залив Терпения, видимо кого-то отыскивая... Так, по крайней мере, казалось двум страдальцам, продолжавшим колыхаться на своем утлом обломке. В их сердцах вдруг зародилась жгучая надежда на близкое спасение. Они стали кричать, стараясь перекричать неумолчный рев бурунов, махать сорванными с тела рубахами, думая привлечь внимание «Крейсерка»... Напрасно!.. Шхуна, не замечая среди крупных волн погибающих, прошла слишком далеко и вскоре исчезла на горизонте. Надеждам страдальцев был нанесен последний тяжкий удар. Изможденные физически, истомленные душевно, они безмолвно склонились к обломку... Крупные слезы отчаяния полились из их воспаленных глаз и смешались с соленой водой бушующего моря... В этот момент плот нанесло на гряду камней с такой всесокрушающей силой, что он разлетелся, вдребезги. Все – вода, дерево и люди – смешались в каком-то адском хаосе... Через минуту на поверхности моря появился человек... Это был Корсунцев, чудом избегший смерти. Его несло прямо на отлогий берег, видневшийся всего в нескольких саженях...