Текст книги "Волчье поле"

Автор книги: Ник Перумов

Соавторы: Вера Камша
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

И сподоби Длань Дающая, чтобы так все и оставалось. Чтобы по замерзшим рекам не ринулись тумены Юртая, оставляя на своем пути одни лишь головешки.

2

– Так что же, Гаврила Богумилович? Отчего замолчал ты, княже?

– Мыслю, – с неожиданной хрипотой ответил залессец. – Мыслю, Арсений Юрьевич, как убедить мне тебя.

– То сделать нетрудно, – тверенский князь слегка пожал плечами. – Скажи, как есть, Гаврила Богумилович. Я от разумного никогда не отказывался.

– От разумного, хм… что ж, слушай, брат-князь, и не держи сердца, коль мое правдивое слово не по нраву придется. Узнав о побоище, хан, самое малое, поклянется сжечь Тверень дотла, а само место перепахать и солью засеять. И, зная Обата, не сочту я слова те пустой похвальбой.

Тверенич не перебивал. Молча слушал, и у Обольянинова лишь сжимались кулаки.

– Знаю твои мысли – встать всею землей. Сказал уже, отчего, мыслю, невозможно то. Больше скажу, с того только хуже выйдет. Лучших воинов побьют, грады сожгут, деревни разорят. Не так со Степью надо. Орда – она сильна, да глупа. На лесть падка. Им поклонишься, полебезишь, дары драгоценные поднесешь – а они и рады. Так с ними и надо воевать. Дарами да сладкой речью. Спина, знаешь ли, от лишнего поклона не переломится, а убитых воинов ты, княже, не воскресишь.

– Коль все время спину гнуть, так в конце концов забудешь, как прямым ходить, – заметил князь Арсений.

– Слова, брат-князь, слова. – Обольянинов видел только затылок Болотича, но не сомневался, что сейчас губы залессца сложились в брюзгливую гримасу. – Много в Юртае кланяются, а горбатых я там что-то не видывал. Княжество спасать надо, вот о чем помысли, Арсений Юрьевич!

– Вот только как, ты до сих пор не сказал, Гаврила Богумилович, – напомнил тверенич.

– Скажу, скажу, не помедлю. Надобно в Юртай ехать. И оттого хорошо, что княжий съезд собрался – ибо напишет он грамоту к хану, где будет: мол, вина во всем на тверенской черни. Ее сам князь Арсений карает строго…

– Это как же, князь?

– Как «как же»? – неподдельно удивился Болотич. – Казнить десяток-другой смутьянов, да и вся недолга. Аль, что лучше, заковать и в Юртай выдать как зачинщиков.

– Какие ж «зачинщики»?! Где их теперь сыщешь-то?!

– Будто Юртай разбираться станет! Кого ни есть им пошли. Можно подумать, у тебя порубы пустые стоят, нет ни лиходеев, ни мздоимцев, ни разбойников.

– Те разбойники, какие б они не были, чай, мои, не саптарские. Я их судил, и вины у них передо мной, а не перед Юртаем!

– Все бы тебе, князь-брат, красивыми словами отделываться, – отмахнулся Болотич. – Это Сын Господень за всех смерть принял, а нам своих бы уберечь! Не до того нам сейчас, чтоб лиходеев щадить! Не только твое княжество спасаем – всю землю росков! Дослушай уж до конца, княже Арсений Юрьевич, потом судить станешь!

– До конца дослушаю, – согласился тверенич, и залессец, ободрившись, тотчас продолжил:

– От всех князей росков я в Юртай поеду. Дары уж, не обессудь, князь-брат, тебе слать придется. Но не думай, что я скупердяй какой, от себя также добавлю. Если пойдет на нас Орда, убытки мои стократны окажутся. Там уж – умолю, откуплю, где надо – совру, где надо – правду скажу. Только, князь… – Гаврила Богумилович покрутил головой, – сразу говорю: трудное дело будет ордынское нашествие отвести. Может так выйти, что упрется хан. Мол, подавай ему Тверень спаленную. Тут уж, не взыщи, князь, придется мне говорить, что, мол, сами мы, князья роскские, тебя к ответу призовем.

– Призовете? – Холода в голосе Арсения Юрьевича хватил бы заморозить Филин плес. – Не побоитесь?

– Призовем. – Болотич остановился, набычась, взглянул тверенскому князю в глаза. – Потому как лучше уж мы на твой град пойдем, чем ордынцы. Ну, пограбят чуток молодцы, пошалят, как водится, бабам подолы завернут… то дело обычное.

– И чем же все это должно кончиться? – прежним, ледяным голосом уронил князь Арсений.

– Чем кончится, чем кончится… прогоним тебя с престола, сядет твой сын. Тройной ордынский выход с града соберем, в Юртай отправим. А ты схоронишься, выждешь, а потом, глядишь, и возвернешься…

3

Обольянинова скрутила ярая, тугая ненависть. Поганил чистые слова Болотич, за правдой такую кривду прятал, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Мол, все говорю, как есть, ничего не прячу, даже что иных ордынских лизоблюдов сам на Тверень поведу – во Всем сознался залесский князь!

– Думаешь, князь Арсений, легко мне слова эти даются? Думаешь, легко на всю Роскию слыть юртайским прихвостнем, предателем, переметчиком? – Болотич, казалось, сейчас станет рвать на себе рубаху. – А все равно я сказать то должен! Ну что глазами-то сверкаешь? Хочешь рубить? – руби, я один, вас трое! Против такого бойца, как твой Анексим, я и сабли поднять не успею, да и нет при мне сабли, сам видишь!

Я ж не говорю, князь, что тебе самому надо в Юртай ехать, хотя, быть может, и отвел бы ты собственной головой грозу от княжества! Меньшее зло выбираю, никуда от него не деться, пойми, Арсений, гордец тверенский!

Потому как если не поверят в Юртае, что и впрямь мы тебя сами караем, быть набегу, от века небывалому! Впрочем, что я, какому набегу – нашествию! Застоялась Орда, давно всей силою не ходила, мурзы да темники давно города не брали, славы не собирали! Не ведаешь ты, князь, как подличать приходится, не один Залесск – всю Роскию спасая! У тебя-то руки чистые, взор орлиный; думаешь, не ведаю, что меня самого Болотичем в твоей Тверени кличут? А и пусть, брань на вороте не виснет!..

Залессец тяжело дышал, исподлобья и угрюмо глядя на казавшегося невозмутимым тверенского князя.

– Спасибо тебе, княже Гаврила Богумилович, за правду твою, за слова, от сердца идущие, – спокойно ответил Арсений. – Только я тебе так отвечу. Вечно ты Орде кланяться не будешь… потому что спина согнется, да и привыкнет. Нет, не перебивай, князь, я тебя до конца слушал. Не просто красивыми словами я говорю – коль все, от мала до велика, видят, как изворачивается да подличает их князь перед степняками, как отдает им без спору все лучшее, чтобы только не трогали, – так и сами к тому привыкнут. Привыкнут, что кто силен, тот и прав, что хочешь чего добиться – мзду неси, как в Юртае принято; и поползет по всей земле гниль, когда говорят одно – думают совсем иное; когда на словах Длань почитаем, а на деле кому угодно кланяться готовы, и скажи юртайский хан его веру принять – попечалимся, покручинимся да и согласимся, потому как «Орда ж непобедима».

Красно ты говорил, Гаврила Богумилович, может, и правда ты за землю душой болеешь и поступаешь так, чтобы лучше ей стало. По твоему, конечно, разумению лучше; да только лечение злее болезни. Непобедима Орда, говоришь ты? – А я говорю, что не дрались с нею доселе всерьез. Нашествие, говоришь ты? – А я говорю, пусть идут. Пусть приходят! Если соберутся вместе твои залессцы, мои твереничи, святославцы, резаничи, невоградцы, плесковичи, вележане – большую рать выставим. И не за стенами градов отсиживаться надо, а бить Орду в поле. Хватает у нас и пеших воинов, и конных. Да и Орда уже не та, что при Саннае. Вон, темник Шурджэ привел в Тверень, говорят, лучших из лучших. И где они? – полегли все как один, кроме лишь тех, кто оружие сам бросил. Вот об этом я и буду речь перед князьями держать. Хочешь с нами быть, Гаврила Богумилович? Становись, рады будем, плечом к плечу сразимся. Полки у Залесска немалые, да и наемные дружины ты привечаешь, то всякий знает.

– Погубишь Роскию, – хрипло прошептал Болотич.

– Скорее уж она сама сгниет под ордынской тяготой, да еще если во всем хану уступать, как в Залесске принято, – отрезал тверенич. – Мы – князья, мы правим; но в Тверени вече не забыло, как собираться, чего, не в обиду тебе будь сказано, давно уж в твоем граде нету.

Спорщики перевели дух. Болотич умолк, без конца утираясь богатою княжеской шапкой.

Гладко говорил Гаврила Богумилович, подумалось Обольянинову. Медовые речи вел, заранее затверженные, заранее писанны. И потому, наверное, получалось это вроде б даже убедительнее, чем горячие слова князя Арсения.

Залессец первым нарушил молчание.

– Что ж, брат Арсений Юрьевич, не убедил я тебя. Будем теперь с князьями говорить, да только, помяни мое слово, со мной кровь Дирова согласится, не с тобою. Все привыкли за спины других прятаться, а сейчас – чего им на рожон-то лезть? Бедокурила Тверень, Залесск в Орду поедет, тверенские грехи замаливать, а им и хорошо. Полки в поле вести, с Юртаем оружно спорить? Господа побойся, княже, не на небе живешь, не под Святой Дланью. А ну как приговорит съезд тебе самому в Орду ехать, ответ держать? Немало ведь тех, кто на твои земли позарится, коль… сам понимаешь, если что в Юртае случится.

– Все-то ты, княже, поганое в других видишь, – не выдержал тверенич. – Всякое в Роскии случалось, то правда. И брат на брата ходил, и на соседей набегали, боками толкались. Да только всегда и во всем поступать, худшее лишь полагая, – сам других к этому подтолкнешь. Изнемогла земля, все гребет к себе Юртай, и кабы только серебро! Души поганит, вот чего ты понять не хочешь.

– Не не хочу, – покачал головой Болотич. – Не могу. Про души одна лишь Длань Вседержащая ведает. А мне надо, чтобы набегов не было, чтобы пахарей не зорили. Кто скажет наверняка, княже, что победишь ты, на поле полки выведя?

– Никто, – легко согласился тверенский князь. – Так ведь и саптары, когда к нам шли, не знали, победят или нет. Смелый города берет, Гаврила Богумилович. Смелый и назад отбивает.

Болотич ничего не ответил, только махнул рукой.

– Пусть потомки Дировы решают.

– Пусть решают, – эхом откликнулся тверенич.

Глава 3

1

Княжий сбор – непростое дело. Обычно устраивались основательно, ждали подзадержавшихся дальних, коротали время в истинно княжих забавах – охоте, кто помоложе – баловался оружием, сходясь друг с другом на потешных ристалищах. Теперь все не так. Никто не тянул, не старался, «чести ради», явиться последним. Все, все до единого, гнали, не жалея коней, слали вперед легких гонцов, мол, мы уже близко, совсем рядом.

Никто не отговорился телесными немощами, нестроениями в своих пределах или иным, столь же уважительным.

Приехали все. Собрался весь цвет Дировичей, давно, с незапамятных времен, правивших в землях роскских.

Друг старого князя Юрия Тверенского, отца Арсениева, Кондрат Нижевележский, огромный, словно медведь, с густой бородой до середины груди, поднявший запустевший было при его отце град, сделавший его торговой столицей всего Повележья. Не задержался юный Всеслав Резанский, – его родитель пал совсем недавно, отражая очередной ордынский набег. Почтил съезд Юрий Смоленьский, чье лицо навек обезобразила саптарская сабля. Лицо, не совесть. Ответил согласием Андрон Святославский, но на него надежды мало – слишком уж слушает Болотича.

Не остались дома Всемир Дебрянский, Ратибор Мстивоевич из далекой Югоры, с самого Черноозера; Довмонт Беловолодский, Мечерад Муромарский и многие, многие другие, с кем Тверень отродясь не знала распрей.

Приехали и посадники из Невограда и Плескова, приехали сами, отринув обычную для вольных вечевых градов гордость.

Разумеется, хватало и других.

Явился Симеон Игоревич Звениславский, давний союзник и подголосок Гаврилы Богумиловича; за ним пожаловал тесть князя Залесского, Добрян Локотский. Хватало и Дировичей чином пониже, мелких князьков, зажатых меж Залесском, Резанском и Святославлем. Не составляло труда угадать, с чьего голоса они станут петь.

Но зато едва ли послушает Залесск и Звенислав молодой резанский князь, не станет кланяться и Кондрат Велеславич.

2

…Раньше каждый князь на съезд являлся торжественно, проходил со свитою, щеголяя богатством одежд и оружия, в думной палате собирались вместе с ближними боярами, писарями и прочим людом; сейчас же князья закрылись одни, и даже старейший Олег Творимирович Кашинский, не говоря уж об Обольянинове, остались за дверьми.

Другие бояре, явившиеся со своими князьями, казались мрачными и хмурыми, но твереничей приветствовали со всей сердечностью – особливо старались залесские набольшие.

А вот ближние Симеона Игоревича кривились, ровно клюкву жевали. Тверенские бояре переглядывались с пониманием – что у Болотича на уме, то у Игоревича на языке.

– Что присудят, как думаешь, Ставр? – Твереничи как-то невольно отделились от остальных, пришедших к скромной монастырской трапезе. Их не трогали – кто из боязни прогневить своего князя или ввязаться в ссору, кто, как резаничи и нижевележане, – из уважения к чужой тревоге.

– Пустое речешь, – недовольно фыркнул Годунович. – Если Болотич так станет на себе рубаху рвать, как ты мне поведал, – сподоби Длань, чтобы нас Плесков с Резанском не оставили. Ну, Гаврила Богумилович, ну, чистый скоморох. Мастак, нечего сказать!

– Плесков да Резанск – считай, ничего. А если на плесковичей ордена навалятся, так и не до нас им будет. Орда-то до них не докатится, нашей кровью насытится, – бросил Кашинский.

– Погоди, князя дождемся, – остановил сотоварищей Обольянинов. – Всех отослали, нас, словно отроков, тут сидеть оставили…

– Болотичева работа, – тоном знатока заявил Годунович. – Князей-то ему, мнит, проще уломать будет. Бояре не так перед Ордою трясутся.

– Верно речешь, – сумрачно проговорил знакомый голос. – Бояре не трясутся. А вот князья…

Арсений Юрьевич Тверенский стоял перед своими спутниками, уперев руки в бока, глаза метали молнии.

Для съезда князь оделся богато, хотя обычно роскоши не любил, – и вот сильные пальцы немилосердно терзают дорогую цепь червонного золота с тверенской чудо-птицей в изукрашенной самоцветами оправе.

Бояре вскочили.

– Приговорили, – князь Арсений, смиряя гнев, стиснул зубы, говорил негромко, вполголоса, – приговорили князья, что ехать в Юртай мне с Болотичем, перед ханом ответ держать.

Твереничи переглянулись. Обольянинов ощутил, как холодеет внутри: слишком хорошо он понимал, чем кончаются такие посольства.

– Симеон Игоревич, подголосок Залесский, больше Гаврилы старался, – по-прежнему полушепотом проговорил князь. – Мол, на нас вины перед Юртаем нет, почему должны Резанск с Нижевележском за тверенские грехи отвечать? А Болотич, змей подколодный, даже оспаривать Симеона стал. Мол, негоже своего брата-князя в беде бросать, я сам с ним поеду… – Арсений Юрьевич досадливо потряс головой и замолчал.

– Неужто поверили? – решился Кашинский.

– Поверили… Не все, конечно. Всеслав Резанский не поверил, хоть и млад. За отца отплатить рвется… Зря в Резанск к княгине Болотич гонцов гонял, не удержала сына.

Юрий Смоленьский колебался долго, но в конце концов согласился, хотя видел я: на душе у него кошки скребут.

– И не возразил никто? – вступил и воевода Симеон. – Кроме Всеслава молодого?

– Возразили. Кондрат Нижевележский говорить не мастак, только по столу кулачищем бухать – вот и бухнул. Мол, нечего перед Юртаем на брюхе ползать, мои вележане, дескать, давно уж как встали, и ничего, живы мы пока, и набеги отбиваем, на Юртай не оглядываемся.

– Спасибо Кондрату Велеславичу, – с чувством проговорил Олег Творимирович. – Ему спасибо да молодому Всеславу Резанскому. Такого и мать не удержит, не то что Болотич!

– Спасибо… да только мало таких, как они, оказалось. Из князей. Плесковичи с невоградцами не выдали, но они – посадники, их вече выкликнуло, вече и прогонит, если чего.

– А они что же?

– Они, Анексим, смелее всех себя явили. Хотя тоже понятно – до Юртая далеко, ордена биты недавно, до сих пор, поди, зубы по берегам Ородзи разыскивают… Плесковский посадник просто сказал, что полк соберет и сам с ним в Тверень явится, ну и невоградский тоже умалиться не смог, – Арсений Юрьевич чуть улыбнулся, – как же он потерпел бы, чтобы Плесков храбрее Невограда б вышел?

– Резанск, Нижевележск, Плесков, Невоград… с таким в поле не выйдешь, – вздохнул Годунович.

Обольянинов лишь молча кивнул. Прав Ставр-хитроумец, прав, как ни крути. Невоградские земли обильны, широко раскинулись, пока полки соберешь – полгода минет, не заметишь. Плесков, конечно, другое дело, народ там тертый, бывалый, рыцарей на рогатину брали, не моргнув, но сколько их? Да и не сможет никакой посадник оголить город, уведя всех до единого защитников. Ордена хоть и биты, а прознают об уходе полков – если не прямо на плесковские стены полезут, то землю зорить примутся, жечь порубежье, на это «божьи дворяне» великие мастера.

– Убедил-таки князей Гаврила Богумилович…

– Убедил, – князь Арсений с досадой потер лоб. – Красно говорил. Слезу пустил, поверите ли! Все то же, что мы слышали: нельзя с Ордою драться, надо вкривь да вкось, хана умилостивить, хана утишить… Не прислушались ко мне князья. Эх! – Кулаки тверенича сжались. – Приговор съезда – не шутка. Теперь, други, лежит нам дорога в Юртай…

– Нельзя тебе туда, княже. – Годунович решительно расправил плечи. – Казнят, и вся недолга. А Тверень сперва разорят вконец, а на остатнее ярлык Болотичу отдадут – за верную службу.

– Как же я могу, – негромко ответил Арсений Юрьевич, – как же могу князей звать вместе на кровавое поле выйти, если сам их приговора бегу, если на их слово плюю?

– А если в Юртае – на плаху потянут? – Ставр не опустил глаз. – Нельзя ехать, Арсений Юрьевич, нельзя, княже! Вели мне отправляться, все знают, что я в Тверени посольскими делами ведаю! Хоть и не так часто, как Болотич, а в Юртае сиживал, знаю, с кем из мурз да темников речи вести!

– Опомнись, Ставр Годунович, – князь только покачал головой. – Я бояр своих верных на смерть не отправляю.

– То долг наш, – горячо вступился Обольянинов. – Полки тверенские водить, в бой идти, посольства править. А князь – он княжеству голова! И если «на смерть» идти надо – то не князю!

– Неверно я сказал, – оспорил сам себя Арсений Юрьевич, поняв, что попался в ловушку. – Не «на смерть».

– А коль так, то чего ж и мне не съездить? – тотчас воспользовался Ставр.

– Нет, – отрезал тверенский князь. – Съезд княжий приговорил – так тому и быть. И ничего слышать не желаю! – Для верности Арсений Юрьевич сжал кулак и потряс в воздухе перед опешившими боярами, никогда не видевшими князя в таком гневе.

– Но хоть с собой возьми, княже! – почти взмолился Олег Кашинский.

– С собой возьму, – кивнул Арсений. И, резко повернувшись, почти бегом бросился прочь.

Бояре молча шагнули следом. Спиной Обольянинов чувствовал множество взглядов – их провожали. Смотрите-смотрите – вдруг охватила злость. Помочь небось не захотели…

3

…А во дворе обители все оставалось тихо и мирно, как всегда. Возле свежего сруба суетились мужички-трудники, таская бревна и укладывая венцы. Работали дружно, но тяжелые обтесанные стволы поднимали с явной натугой.

– А ну-ка, посторонись, братия, – раздалось откуда-то из-за спины боярина.

Обольянинов повернулся – через двор мягкой медвежьей, но отнюдь не косолапой походкой плавно шел могучего сложения инок в обычном темном облачении и сдвинутом на затылок, несмотря на холод, клобуке. Мягкое, округлое, совсем не воинственное лицо, выбившиеся из-под кукуля светлые волосы; лицо окаймляет не успевшая отрасти бородка.

– Постороньтесь, говорю, – пробасил он, останавливаясь, возле троицы трудников, возившихся с длинным бревном.

– Да что ж ты с ним содеешь-то, брате Никита, – сокрушенно вздохнул кто-то из мужичков. – Петлями токмо вздымать…

– Без петель обойдемся, – заметил инок, без малейшей натуги подхватывая обтесанную лесину и вскидывая на плечо. – Ну, кажите, куда класть-то? Да смотрите, не суйтесь, а то зашибу ненароком…

Силач и впрямь в одиночку легко донес бревно до сруба, крякнул, аккуратно опуская по месту.

– Это кто ж такой? – вырвалось у боярина.

– А, заметил, – хмыкнул Годунович. – Это, брате Анексим, инок Никита. В миру, говорят, Предславом звали. Дружинником в Резанске был, да после того, как старый Олег Всеславич погиб, ушел. Молодому Всеславу Ольговичу служить не стал, сюда, в Лавру, подался…

– И откуда ты, Ставр, только все знаешь? – покачал головой Кашинский.

– Хотел бы все знать, Олег Творимирович, да только в этом деле мне с Болотичем не равняться.

– Подойдем, – вдруг услыхали они князя.

Завидев гостей, инок степенно, с достоинством поклонился:

– Здрав будь, княже Арсений Юрьевич. Здравы будьте, бояре тверенские.

– И тебе того же, Никита, – опередив приближенных, сказал князь. – Где только ни бывал, а такой силищи, как у тебя, не видывал.

– За то Длань Дающую благодарить надо, – инок смиренно склонил голову. – Неспроста, знаю, то случилось.

– Неспроста, – согласился князь. – Но такому молодцу меч пристало держать, а не бревна таскать.

– Бревна таскать, княже, потруднее, чем клинком махать, – твердо ответил Никита-Предслав.

– Чем же? – удивился Арсений Юрьевич.

– Меч, княже, прям и честен. Вот враг перед тобой, вот ты его срубил, землю оборонил. Честь тебе и слава. Собою гордишься, над другими себя ставишь.

Тверенский князь нахмурился.

– Землю защищать – грудь свою подставлять, инок. Собою других закрывать.

– Верно, – склонил голову Предслав. – Да только меч взять и на поле выйти – последняя часть дела. Надо, чтоб сперва появилось то, ради чего выходить. Грады. Села. Обители. Лавра. Те самые стены, что сложить помогаешь. И за этот труд никто тебя не возвеличит, не прославит. Сквозь тебя посмотрят.

Князь молчал, ждал.

– Да только недолго осталось нам срубы складывать. Быть скоро битве. Битве небывалой, – инок твердо взглянул прямо в глаза князю.

– Битве? Откуда же? Для того в Юртай и собрались, чтобы никакой битвы не было…

– Быть скоро битве, – настойчиво повторил Предслав. – Ни ты, княже, ни Гаврила Залесский, ни даже хан Обат ничего тут не сделают. Быть битве. Пришла пора.

– Откуда ж знаешь? – неожиданно хриплым голосом спросил Арсений Юрьевич.

– Ведаю, княже. Сын Господний мне сон послал. Не словеса словесить надо, а мечи точить да копья вострить.

– С такой-то силушкой – неужто ты в Лавре останешься?

– Останусь? Зачем обидное говоришь, княже? – Инок даже отвернулся. – Владыка Петр уже знает.

– Знает? Что знает?

– Что быть битве. – Предслав спокойно облокотился на жалобно скрипнувший венец. – И что мне там быть Длань велит.

Казалось, князь хотел сказать что-то еще, но сдержался. Твереничи шагали к воротам, однако спиной и затылком Обольянинов по-прежнему чувствовал взгляд инока – спокойный, умиротвореный, словно Никита-Предслав и впрямь точно знал, что и где ему предстоит сделать.

И не только знал, но и ничуть не сомневался ни в том, что это сделать надо, ни в том, что он сможет.