Текст книги "Волчье поле"

Автор книги: Ник Перумов

Соавторы: Вера Камша
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Не признать Никешу было трудно, хоть тот и был мокрым, как кальмейская нимфа. Похоже, прежде чем объясниться, дебрянич решил подраться, ибо под глазом побратима начинал проступать синяк. Точь-в-точь такой, как вчера поутру у самого Георгия. Севастиец усмехнулся и зачем-то глянул под ноги, без всякого удивления обнаружив у сапог знакомый круглый лист.

– Вот, – Георгий сорвал кстати подвернувшееся зелье, – приложи, а то завтра всех мурз распугаешь.

Никеша послушно взял и вдруг расплылся в улыбке.

– Ишь, – объявил он, – тоже дошел…

– Куда б я делся! Тебе-то что не сиделось?

– Ну, – пожал плечами Никеша, – один гонец не гонец, вот и послали… Мало ли!..

– Ты б еще Щербатого приволок, – пожал плечами севастиец и, поймав настороженный взгляд похожего на цаплю мечника, добавил: – Соврал я, когда сказал, что у Бориса Олексича пять сотен без одного. У него пять сотен без двух.

И тут твереничи расхохотались.

Глава 3

1

Не ложились, куда уж тут ложиться. Князь, правда, вернулся в шатер, но больше для порядка: не дело, если вождь перед боем не спит, в огонь смотрит. Арсения Юрьевича проводили взглядами и остались дожидаться не столь уж и далекого рассвета. Занимались кто чем. Монах Предслав, мурлыча под нос что-то непонятное, возился с кольчугой, Басман разложил вокруг себя метательные топорики – то ли проверял, то ли любовался, то ли волхвовал. Еще двое – Аркадий со Щетиной – затеяли игру на щелчки. Орелик щипал дорогим ножом лучину, совал в костер, любовался расцветающими на белых стеблях огнецветами. Никеша и обладатель красного носа мирно сопели, прислонившись к каменному столбу. Время от времени то один, то другой вздрагивали, открывая один глаз, и вновь засыпали. Они были спокойны и, может быть, даже счастливы.

Георгий уснуть не пытался – грыз травинку за травинкой и смотрел то на товарищей, то на звезды, вспоминая имена, что давали небесным лампадам элимы, гедроссы, авзоняне, роски… Небо неотвратимо и равнодушно вращалось на запад, над горизонтом уже поднялась голубая Анадита. В эту ночь звезда любви предвещала наслаждение битвы и ласки смерти.

Из темноты вынырнул боярин Обольянинов, молча присел у огня, обхватив руками колени. Никита-Предслав отложил кольчугу и взялся за копье, вдруг напомнив Георгию иную степь и силача Филиппа Сульпия, дни и ночи напролет доводившего до совершенства оружие и доспехи. Сульпий не отходил от Стефана, только доблесть от подлости не укроет. Что сталось со стражем убитого полководца, с прочими ветеранами Намтрии? Что с Василько, Феофаном, Ириной? Пятнадцатилетняя василисса… Проклятье, уже семнадцатилетняя… Если племянница удалась в мать, она отомстит. Рано или поздно.

– Никак по звездам читаешь? – окликнул севастийца Орелик. – И что кажут?

– Вечером мы будем знать все. – Георгий, словно очнувшись, провел ладонью по лицу. – Зачем связывать свою участь со звездами, а если связывать… Пусть от нас зависит, какой звезде упасть, а какой – светить вечно.

– Хитро сказал, – с уважением произнес Щетина и уставился в небо. Проигравший Аркадий потер лоб.

– Как на меня, пускай все горят, – разрешил он.

– Это сказал царевич Леонид. – Георгию вдруг безумно захотелось рассказать, как тысяча шестьсот сорок пять лет назад совершили невозможное. – Ипполит киносурийский велел своему сыну задержать в Артейском ущелье войско царя гедроссов Оропса. У Леонида было пятьсот воинов, у Оропса – сорок тысяч. Никто не надеялся, что царевич вернется, от него ждали другого. Трех дней передышки, за которые к городу Кремонеи успеют те, кто решил биться до последнего. Когда отряд Леонида проходил мимо знаменитого на всю Элиму храма, из него вышел жрец и предложил подождать ночи, обещая прочесть будущее по звездам. Леонид отказался. Тогда жрец и записал его слова.

– А поганых хоть задержали? – оживился Щетина.

– Да. От отряда Леонида осталось семьдесят шесть человек, но он держался, пока не получил приказ поспешить к Кремонеям. Царевич повиновался. Он вошел в отцовский шатер и увидел мертвого Ипполита. Те, кто убил царя, думали, что его смерть подорвет решимость элимов, но утром воины увидели своего вождя в знакомых доспехах верхом на сером коне.

О том, что в бой вел их не Ипполит, а его сын, победители узнали вечером. Когда Леонид снял шлем.

– Ишь ты! – одобрительно присвистнул Орелик. – Хорошо, не стал царевич звездочета слушать. А ну как бы тот нагадал: вперед пойдешь – отца потеряешь, назад пойдешь – землю потеряешь?

– Про звезды не скажу, – Обольянинов шутить не собирался, – а упасть или нет землям роскским, нам решать. Так что простите, люди добрые, если чем обидел, а я вас уже простил.

– Так и мы тебя прощаем, – ответил за всех Предслав, – только все одно не тебе зачинать. Твоя голова для другого надобна.

– Не хмурься, Всеславич, – вмешался Орелик, – князь верно рассудил. Нельзя воеводе засадного полка прежде времени голову сложить.

– Сам знаю, – огрызнулся боярин. Никеша чихнул, открыл оба глаза и поежился.

– Холодает, – объявил он, – роса пала. Ну, братцы, простите, если что не так было…

– И ты туда же! – не выдержал Георгий. – Анексим Всеславич, чем прощения просить, ты мне вот что скажи. С чего вы мне поверили? Василько Мстивоевич на меня четыре года любовался, всяким видел, а вы… В Орде не только севастийца, черта с рогами найдешь, а за роском и в Орду ходить не нужно. Езжай хоть к Болотичу, хоть к Игоревичу да бери, сколько хочешь…

– А Деда тоже Болотич даст? – хмыкнул Орелик. – Как он полетел да загугукал, ясно стало – к добру! А тут и ты объявился. Севастиец? Да будь ты хоть Култаем! Ушастого не проведешь.

– Ушастого? – не понял Георгий. – Кто это?

– Что, и впрямь не знаешь?

– Нет.

– Что ж ты Юрию не сказал ничего? – попенял Никеше Предслав. – Не дело.

– Да как-то недосуг сперва было, – потупился дебрянич, – а потом… Юрыш насквозь своим стал, вот и запамятовал.

– Хоть сейчас расскажите. – Как всегда перед боем, Георгия охватила радость, что накатывает порой у обрыва или на краю высокой башни. – Скоро опять недосуг станет!

– Верно. – Инок аккуратно прислонил достойное мифического гиганта копье к каменному столбу. – Вы, севастийцы, люди ученые, все записываете, потому и помните. Правильно это, только не в единой Севастии люди жили, и не только люди… Эх, и задал бы мне владыка, кабы слышал, что несу, ну да ночь сегодня такая, чтобы помнить. Как, не помня, на бой идти? Нельзя.

Монах запнулся и замолчал, поглаживая огромной рукой траву. Голубая утренняя звезда висела уже над самой головой, стало зябко. Георгий запахнул плащ, невзначай задел бороду и внезапно решил сбрить. Найти под тверенским стягом смерть севастиец не боялся, хоть и предпочел бы уцелеть, но рядиться роском стало невмоготу.

– Что задумался? – негромко окликнул Никеша.

– Не задумался, – отоврался севастиец, – обещанного рассказа жду.

– И то, Предслав, – Обольянинов тоже набросил плащ, – взялся говорить – говори. Или греха боишься? Коли так, я доскажу.

– Досказывай, боярин. Не, хочу сегодня Господа гневить.

Боярин досказал.

2

Боярин досказал. И вроде недолго говорил, а вернувшийся туман успел затянуть Волчье поле до самого леса. Только вершины холмов поднимались из смутно-белого озера черными бычьими спинами, да мерцали сердолики бесчисленных костров.

Заржала лошадь, в последний раз прошумели над головой темные крылья, унося ночь и что-то тяжелое и древнее. Рассвет от века принадлежит людям – от них зависит, кому достанутся вечер, ночь, годы, столетия… Георгий решительно поднялся, отбросил потяжелевший от сырости плащ, прошел к коню, разделался с бородой, вытащил из вьюка пояс, в котором два года назад нагрянул в гости к Василько Мстивоевичу. Больше о прошлой жизни не напоминало ничего. Кроме Яроокого. Вот бы поднять древнее полотнище на копье, но несущий стяг не дерется, а меч сегодня нужней еще одного знамени.

Отчего-то захотелось встретить в поле Болотича и назваться. Пусть бы узнал напоследок, кого учил премудрой подлости.

Пустое. Гавриил Богумилович не из тех, кто искушает судьбу, а вот Борис Олексич… Надежд на новую встречу почти не было, но судьба рассудила верно. В пешем строю Георгий дрался не хуже других, но на коне равных ему находилось мало. Отославший старших дружинников в Засадный полк Арсений не знал, что судьба послала ему охранника едва ли худшего. Вот и поглядим, что трудней – добыть хана или сберечь князя. В то, что тверенич не станет стоять на холме и любоваться, как бьются другие, Георгий не сомневался. Вот Болотич, тот отсидится за чужими спинами, разве что ордынцы плетьми вперед погонят, с Култая станется. Кочевники они кочевники и есть. Что саптары, что птениохи… Не свои и своими не станут.

– Ишь ты! – ахнул Никеша при виде чисто выбритого друга. – Ровно в Намтрии!

– Только хана тут не добудешь, – отшутился Георгий, – разве что темника.

Никеша засмеялся, словно того и ждал.

– Юрыш еще в Князь-городе обещался хана саптарского добыть, – объявил он с гордым видом, – да все случая не было.

Щербина с Аркадием радостно, точно от удачной шутки, расхохотались, а Никеша уже рассказывал про то, как били птениохов.

– Прекрати, – поморщился Георгий, – зачем слова, сейчас дело будет.

– Пусть знают, – усмехнулся дебрянич, – а то мало ли…

– Не мало, а много, – начал было Георгий и махнул рукой. Пускай говорит. Намолчался. Все они у Болотича молчали да зубами скрипели, только как бы прав хитрец залесский не оказался. Хорошо кивать на Леонида с Ипполитом, а куда деть тех, кто до них замахивался на гедросского зверя и оставался без руки, а то и без головы? Кремонеи для элимов стали последним рубежом, а Волчье поле для росков? Не рано ли?

– Князь идет! – особым голосом возвестил Орелик, разом перебив как поганые мысли, так и досужую болтовню. – Славьте князя!

Арсений Юрьевич стремительно и легко вышел из шатра, даже сильней, чем вчера, напомнив Стефана. Тверенич был одет для боя, но темные волосы прикрывал не шлем, а отороченная соболем шапка. Что-то быстро сказав Предславу, князь заговорил с Обольяниновым. Стоя меж Никешей и Ореликом, Георгий не вдруг заметил возле ног Арсения Юрьевича нечто темное и шевелящееся. Шагнув вперед и сощурившись, севастиец разглядел черных с ядовитой прозеленью существ, норовящих облепить княжеские сапоги.

Уродцы напоминали сразу скрюченных людишек, мышей и гнилушки. Казалось, пара колдунов, прогневавшись на одних и тех же, разом принялась превращать несчастных кто во что горазд, но до конца дело не довела. Арсений Юрьевич, не замечая копошащейся кучи, продолжал разговор, а то ли пеньки, то ли мышата – возню. Мелькали головки, ручки и ножки, кто-то выбивался наверх и тут же исчезал под брюхом соседа. Слышалось жужжание и невнятный злобный писк.

– Ты чего? – пихнул друга Никеша. – Лягву проглотил?

– Не видишь?

– Нет… Разве что тухлятиной потянуло. Откуда бы?

Георгий принюхался. Сквозь утреннюю свежесть и дым костров отчетливо пробивалась кисло-сладкая вонь.

– Пахнет, – согласился севастиец. – Ты сам погляди. Рядом с князем твари какие-то. Не меньше дюжины…

– Где?

– К сапогам лезут, – удивился Георгий, – неужели не видишь? Черно-зеленые, на мышей похожи.

– На мышей, кажешь? – рука Орелика легла Георгию на плечо. – Ты поближе подойди. Эй, посторонись-ка… Тут дело такое. Не зря Юрыша сам Дед провожал!..

Севастиец, ничего не понимая, послушно двинулся за Ореликом. Уродцы и не думали исчезать. Вблизи они на людей походили больше. Покрытые чем-то вроде осклизлого мха, твари злобно и невнятно бормотали, кривя серо-зеленые рожицы. С удивленным отвращением Георгий смотрел, как толстый длинноусый поганец прополз по головам сородичей и почти вцепился в алый сафьяновый сапог. Усача ухватил за ножку вынырнувший из вонючего кома соперник, к башке которого приросло что-то вроде шапки. Усач шмякнулся о верхушку живой кочки и клацнул зубами в попытке достать обидчика. Тот увернулся и двинул врага ножкой в лоб. Брызнул зеленоватый сок, вонь стала сильнее. Уродец в шапке, раздавая направо и налево тычки, выбрался из клубка и подпрыгнул, норовя ухватиться за княжеский меч. Не вышло. Со злости тварь пнула лежачего собрата и оборотилась. На Георгия смотрело благостное лицо Гаврилы Богумиловича.

– Ну?! – вцепился в локоть Орелик. – Вижу, что узнал! Говори, кому прилепятец подобен?

– Болотичу.

3

– Слава тебе, Господи! – в голосе князя прозвучало невероятное облегчение. Так вздохнул бы титан, удержавший на плечах небесный свод. Или повелитель, не погубивший тех, кто за ним пошел. – Слава тебе, Господи, – повторил Арсений Юрьевич. – Верите ли, глаз не сомкнул, все думалось, ну как я в гордыне своей не только Тверень, все земли роскские на гибель обрекаю.

– Что ты, Арсений Юрьевич? – чуть ли не испуганно пробормотал Обольянинов. – Это в тебе-то гордыня?

– Не стал я на колени под каменьями, как Сын Господень, – выкрикнул в утреннее небо князь, – и Тверени не позволил. Не вымолил, не выползал милость ханскую, не откупился малой кровью от большой… Вижу теперь – прав был. Дошли мы до последнего края, коли в Болотиче едва радетеля за отечество не углядели… Хватит меж огнем да полымем мотаться, меньшую беду выискивать! Хватит выменивать свободу да совесть на худой мир, на абы какую жизнь, хоть под чужим сапогом, хоть на брюхе! Эдак довымениваемся… Болотич с Падляничем с наведения татар на своих начали, а чем кончится? Братьями во Длани, как скотиной, торговать станем?

Нет, други, верно делаем! Лучше головы сложить, но себя не потерять, чем мычать быдлом ордынским и сынов тому же учить. И не одни мы на поле сем! Не бросили братья Тверень, даже в стане Болотича свои сыскались… Так простим друг другу старые вины – и за дело! Пусть Волчье поле рассудит, кто ему люб – мы или поганые!

Георгий еще не видел, как роски перед боем целуют землю, прося не о помощи – о памяти. В далекой Намтрии дружинники Василько, хоть и умирали за Севастию, ничего от нее не хотели, кроме серебра. На кальмейских берегах – чужак он, Георгий Афтан, но он не отступит и не опустит меч, пока жив. Почему раньше он не чувствовал ничего подобного, даже в тот день, когда прикончил хана? Сосланный ослушник гордился редкой добычей, представлял лица анассеопольских знакомцев, придумывал, что и кому скажет… Он не думал о Севастии, так что ему Тверень? Эта земля не стала родной и не станет, но роски должны победить!

Рядом шумно опустился на колени Никеша; прижал к губам Длань Дающую Предслав и тоже не удержался – припал к земле, отдавая дань древнему обычаю. Оставаться на ногах средь коленопреклоненных товарищей стало невозможно, и севастиец сделал то же, что и все. Поцеловал жесткую, влажную от росы траву.

–  Хайре! – к ногам царевича упали пурпурные левкои. Кто пожелал ему удачи? Неважно, он запомнит эти цветы, пыль, треск цикад, звонкие крики мальчишек, сухие, огромные глаза женщин. Запомнит и унесет с собой. Говорят, темные воды Смерти смывают память, дабы она не омрачала блаженство ушедших, но он не отдаст этот день даже богам!

Девушки в венках открыли корзины, вверх один за другим метнулись голуби, унося в элимские полисы весть, что Киносурия держит слово. Пискнула первая флейта, к ней присоединилась другая. Первыми, по обычаю, тронутся с места музыканты. Два десятка мальчиков в коротких туниках и крепких сандалиях. Походная мелодия вольет в душу уверенность, которой так не хватало ночью. Музыка, солнечный свет, лица тех, кто на тебя надеется, этого довольно, чтоб загнать сомнения в самый дальний уголок души. Арминакт учит, что бесстрашный подобен быку, а преодолевший страх уподобляется богам. Что ж, этим утром они все богоподобны, но что будет через три дня, когда они достигнут Артейского ущелья?

– С Богом!

Раскаленный полдень растворяется в утренней прохладе. Вчера едва знакомый полководец снимает княжескую шапку и надевает шлем, рядом опирается на копье огромный чернец с сияющими глазами. Бородатые лица, остроконечные шишаки, чужая полноводная река, только птица на щите Арсения Юрьевича похожа на севастийскую Алкиону. Птица с человеческим лицом, но не золотая, а красная, как вечернее солнце. Как кровь, как плащи воинов Леонида.

– Ну, – вздыхает всей грудью Орелик, – теперь скоро… Теперь совсем скоро…

Глава 4

1

Стояли на холме у древнего каменного столба. Смотрели, как от разноцветного саптарского строя отъезжает одинокий всадник на вороной лошади, как его примеру один за другим следуют другие богатуры. Первые бойцы в своих туменах, они останавливают коней на полпути к роскским полкам. Ожидают. Древний, как сама война, обычай предварять сражение поединками. Бывает, день, а то и два, и три, стоят друг против друга рати, силясь понять, кому благоволят небеса. Бывает, что и расходятся с миром, но чаще опускают копья и вздымают мечи, неся в душе кто уверенность в благословении богов, кто горечь неудачи. А бывает и так, что безмолвствуют небожители. Молчат и лучшие из лучших, лежа на пока еще ничьей траве меж изготовившихся к смертельной схватке полков. Уходит первая кровь в землю, предвещая великое побоище, и неведомо, чьи стяги упадут, а чьи вознесутся…

Строй нижевележан неторопливо раздался, пропуская конного витязя в богатых доспехах.

– Демьян Жданкович, – назвал Орелик, но Георгию имя ничего не сказало. Севастиец не знал ни вележанина, ни выехавших следом резанича и югорца, ни их соперников-богатуров. Но как же хотелось замереть на ставшем ристалищем поле, гадая, что за противник тебе достался, вздохнуть всей грудью и, дав шпоры коню, помчаться вперед, опуская копье, целя в шлем или в стремя… В щит Георгий Афтан не бил никогда – это было слишком просто.

– Пойдешь? – шепнул Никеша, растравив и без того горячую рану.

Георгий покачал головой. Право выйти одному за всех с ходу не заслужить. Разве что назваться полным именем, тряхнуть Ярооким, призвать в свидетели Никешу, но Георгий Афтан, прячущийся среди росков? Стратиот, не признавший Итмонов, волен идти, куда пожелает, но брат убитого василевса должен отомстить или умереть. Не на чужой войне – в Анассеополе.

– Конец ягодкам, – объявил глядящий за полем Орелик, – сейчас яблочко прикатится… Держись, Предслав!

– Все в воле Господней… – начал было чернец и внезапно швырнул клобук оземь. – Не все в орону когтить, и на него когти сыщутся!

– Гляди-ка, двое!

– Ямназай! Первый который… Что Олега Резанского убил…

– Ну теперь держите Олеговича. Крепко держите!

– А второй-то Ямназаю на кой?

– Видать, забоялся богатур Предслава нашего, – усмехнулся одними губами Обольянинов, – подмогу прихватил. Ну да на его подмогу у нас перемога найдется.

– Не смей! – коротко бросил князь, и все замолчали. Саптары приближались. Первый, исполинского роста, восседал на огромном, непохожем на степных лошадок коне, второй держался сзади след в след, разглядеть его против солнца не получалось.

– Это судьба, княже, – громко сказал Обольянинов, – их двое и нас двое!

– Судьба, да не твоя, – огрызнулся Предслав. – Ничего, с Божьей помощью двоих возьму…

– Не жадничай, – хмыкнул Орелик, – не ты один копьем володеешь… Братцы, глянь! Чудной он какой-то, будто и не саптарин.

– И то!

– Ну и орясина! Страх Господень!

– Немчин, что ль? Али лех?

– Немчину, ему невоградец нужен…

– Плескович тож сгодится.

Немчин? Георгий отвернулся от изготовившегося к сшибке Жданковича и сощурился, разглядывая вдруг показавшийся знакомым силуэт. За Ямназаем следовал не саптарин, а самый настоящий авзонийский рыцарь. Набежало облако. Утренний ветерок услужливо развернул длинный вымпел на белом копье, но и без этого Георгий понял, кто перед ним. Знакомый белокрасный значок лишь подтвердил догадку: вот она, судьба… Захочет, в родном городе раскидает, захочет, за морями сведет.

– Это рыцарь Гроба Господня, – хриплым голосом сообщил Георгий, – я видел… их посольство в Юртае и могу назвать имя этого бойца. Годуэн де Сен-Варэй. Первый боец Ордена. На копьях и с топором хорош. На мечах чуть хуже.

2

– Галдин Сварей? – Орелик, оценивающе уставился на подъехавшего ближе «гробоискателя». – Ну и имечко…

– Значит, гость Обатов, – задумчиво произнес князь. – Показать хан хочет, что не только Болотич с ним, но и авзоняне, а с нами – никого.

– А Захар? Пришел же старый!

– Гоцулы для саптар те же роски, да и не бьются горцы конно…

Вот тут и выйти бы вперед, назваться и закончить начатый в Анассеополе спор, но дед, отец, Андроник, София не заслужили того, чтобы подлипалы Итмонов смеялись над удравшим к варварам Афтаном. Ради мертвых придется молчать, а с Сен-Варэем пусть говорит Орелик. Рыцарь хорош, но старший дружинник управится…

– Эх, – пробормотал Обольянинов, – хоть бы леха нам какого али знемина.

Георгий посмотрел на свои сапоги, потом заставил себя поднять голову и уставился на Ямназая. Саптарский богатырь, подбоченясь, проехал мимо холма, заворотил коня, двинулся назад. Слева и справа уже дрались, но главный поединок будет здесь. Убийца резанского князя и его бывший дружинник. Но сперва авзонянин. Старый знакомый. Гость хана, союзник Итмонов, первый боец Ордена…

Гордо реял на ветру знаменитый красно-белый вымпел, железным изваянием попирал ждущую крови землю Годуэн де Сен-Варэй. Рыцарь берег коня, не снисходя до роскских дикарей, зато, не жалея сил, дул в блестящий рог герольд, оповещая, что гость и друг императора Обциуса желает преломить копье с равным из числа друзей и союзников герцога Тверенна.

Вздохнул, посмотрел несчастными глазами Никеша. Промолчал, а если б нет?

– Ничего, – объявил всем и никому Предслав, – двое так двое. Не съедят. С первым, как с немчином, со вторым, как с саптарином. Пошел я, братцы…

Зашуршала под сапогами трава, заржал одинокий конь, тень от каменного столба на мгновенье изогнулась кривым деревом. Георгий сам не понял, как увязался за Предславом, хотя не он один. Орелик тоже пошел, и Никеша, и Аркадий со Щетиной.

Белый Предславов жеребец нетерпеливо перебирал ногами в ожидании седока, а возле… Возле рыл землю неоседланный аргамак. Серебристо-серый, будто сошедший с мозаики в Леонидовой галерее. Рядом с могучим соседом он казался чуть ли не невесомым.

– Откуда такой?

– Не углядели.

– Да не было тут его, верно говорю!

– Сам знаю, не было. А теперь есть…

В лошадиных глазах отразилась белая дорога, одинокое дерево, запитые солнцем холмы. Не здешние, поросшие травами, а крутые и голые. Конь коротко, требовательно заржал и стукнул копытом. Он ждал всадника. Он требовал боя. Нет, не требовал – умолял!

– Никак признал?

– Точно!

Призывное ржанье, пристальный, почти человеческий взгляд. Серебристая морда тычется в плечо, горячий ветер шевелит гриву, доносит звуки боевых киносурийских флейт. На берегах Кальмея? Откуда?!

– Гляди, как льнет! А со мной зверь зверем!

– Юрыш, точно не твой?

– Хорош, чертяка!

Можно вновь не понять, отойти, отречься, продолжая морочить судьбу и совесть. Георгий положил руку на плечо взявшегося за стремя чернеца.

– Подожди меня, Предслав.

– Ты чего? – не понял Орелик.

– А того, – раздельно и радостно произнес Георгий, – что знаю я Годуэна де Сен-Варэя. Не зря его сюда черт занес и меня заодно. Мой он.

– А сдюжишь? – задал единственный вопрос Предслав. – Сам говоришь, зверь не простой.

– Не простой, – усмехнулся Георгий, – да я не проще. Князю скажите. Никеша, ты и скажи, ты все знаешь…

Руки действовали сами, расседлывая притихшего рыжего, снимая уздечку, готовя к бою взявшегося из ниоткуда красавца. Серый не упрямился, не мешал – ему самому не терпелось. Навязчиво и хрипло звала противника труба, толпились вокруг роски. Пришел даже Обольянинов. Они уже знали все: и о хане, и об Андронике, и об Исавре. Начав говорить, дебрянич не унимался, но голос друга и пожелания удачи доносились словно сквозь стену, и эта стена делалась все толще.

– Пора! – раздалось за левым плечом, и Георгий, резко обернувшись, поймал взгляд давешнего старика. – С тобой благословение нашей земли, гость. Иди.

– Не только вашей!

Достать из переметной сумы туго скрученный сверток, рвануть неподатливый шнурок, развернуть тяжелую ткань…

Он принял из рук матери шлем и щит. Вот и все. Обратной дороги больше нет. Киносуриец, взявший щит, возвращается лишь с победой. Или не возвращается вовсе.

– Да помогут тебе боги! – твердо произнесла мать. Такой он ее и запомнит. Сжатые губы, гордо вздернутый подбородок, жреческая диадема из сплетенных змей. – С ним или на нем.

На мгновенье показалось – царица хочет что-то добавить, но что можно объяснить за оставшиеся мгновенья на глазах множества свободнорожденных?

– Мы не отступим, – коротко произнес сын, – с нами мечи и копья, за нами – Элима.

Мать молча кивнула, колыхнулись длинные серьги, из высокой прически выбился тонкий завиток…

Леонид не мог видеть, как отец поднял жезл, но музыканты нестройно повернулись и, изо всех сил дуя в свои флейты, двинулись вперед. Следом, опираясь на увенчанный бронзовым шаром посох, двинулся Филон, единственный одетый в белое. За жрецом мерно шагало трое. Леонид видел седую гриву отца – у царя, как и у Аркосия, и у Снитафарна, не было копья, а шлем он снял и нес на согнутой руке. Отец был еще жив, были живы все. Смерть только начинала приближаться к ним. В Артеях она подберется вплотную.

Двое всадников спустились с пологого холма и направились к зачинщикам, но на полпути огромный простоволосый роск остановил коня, пропуская вперед товарища. Ямназай согласно кивнул головой и неспешно отъехал назад, выказывая готовность ждать своего боя. Он был доволен будущим противником. Герольд затрубил с новой силой, рыцарь шевельнулся в своем седле, разворачиваясь к обретенному наконец сопернику, но Георгию было не до Сен-Варэя. Вопреки всем приметам севастиец обернулся и увидел, как Предслав поднимает копье с надетым на него древним стягом. Яроокий вновь смотрел на изготовившиеся к битве полки и на последнего воина из рода Афтанов, бросившего вызов старому врагу и тому, что в древности называли роком.

3

В зерцальной роскской броне и роскском же шлеме Георгий мало походил на непутевого братца божественного Андроника, вопреки запрету выехавшего на ристалище Анассеополя шесть лет назад. Память «гробоискателя» следовало освежить, но севастиец решил выждать до лучших времен. Например, до схватки на мечах. Авзонянин мог позабыть лицо и голос, но, воин до мозга костей, он навсегда запомнил отнявший победу удар. Второй раз де Сен-Варэй вряд ли такой пропустит, но лучшего повода назвать свое имя не найти.

Теперь, когда все наконец решилось, Георгий был совершенно спокоен. Он верил в свою звезду и в нового коня, хотя менять перед боем испытанного друга на чужака по праву считалось безрассудством. Что ж, Георгий Афтан никогда не блистал благоразумием, впрочем, на этот раз глупостью было бы отвергнуть подарок судьбы. Конь-знамение, в глазах которого отражаются иные дороги, не может подвести. В отличие от всадника, и Георгий выбросил из головы все, кроме будущей схватки. Даже лесную скачку и старика. Даже Анассеополь.

Севастиец и авзонянин неторопливо съехались. Рыцарь качнул копьем, приветствуя противника, и отвернул вправо. Георгий ответил тем же. Всадники поскакали в противоположные стороны вдоль выстроившихся ратей, чтобы снова съехаться, теперь уже не для приветствий.

Пожалуй, хватит. Георгий одним прикосновением колена развернул новообретенного коня, а может, серый, предугадав желание всадника, повернулся сам.

– Ну, вперед! – одними губами по-элимски велел севастиец не столько жеребцу, сколько себе. Серый легко принял с места, в лицо знакомо ударил ветер, запел в ушах, донося пенье флейт и дальний волчий вой. Де Сен-Варэй уже гнал навстречу своего гиганта, знакомо трепетала бело-красная орденская попона, склонялось, метя в бедро, копье. Афтан усмехнулся – перед глазами встало другое поле и другой бой. В Анассеополе «гробоискатель» так же несся вперед, опустив копье, пока до сшибки не оставалось всего ничего. Тогда тяжелое древко поднималось, целя то в щит, то в голову. Что будет сейчас?

Бьющий в лицо ветер подсказал ответ: открытый шлем – немалый соблазн для обладателя рыцарского «ведра». Так и есть! Наконечник метнулся вверх, и серый конь послушно прянул в сторону, выводя хозяина из-под удара. Всадники разминулись. К вящей досаде «гробоискателя». Пролетая мимо де Сен-Варэя, Георгий кинул быстрый взгляд через плечо. Мелькнули притороченные к белому седлу сулицы – авзонянин не побрезговал варварским оружием, молодец! Что ж, придется поберечься!

Разворот, и вновь кони несут поединщиков навстречу бою. Роса не высохла, в утреннем воздухе еще нет пыли. Растущий бело-красный силуэт четок, как миниатюра в книгах Феофана. Обмотавшийся вокруг копья вымпел, черные прорези шлема, блеск железа… Долой хитрости – они ни к чему! Звон… Как он похож на зов набата! Плечи, руки и щиты выдерживают удар, а вот копья – нет.

Всадники гасят конский разбег, торопясь развернуться к противнику лицом. Мечи еще ждут, но для метательного оружия – самое время. Сулица у рыцаря, топорик у севастийца… Свист рассеченного воздуха, согласный взмах щитов. Де Сен-Варэй точным движением отбивает топорик, а его сулица отскакивает от ловко подставленного умбона. Равны! И здесь равны. На новый обмен бросками времени уже нет – слишком близко съехались. Вот и дошло до мечей. Скорее, чем думалось…

4

Георгий рванулся вперед. Рыцарь удержал удар, не повторив старой ошибки, но севастиец на это и не рассчитывал, главное, они сблизились, сошлись лицом к лицу. Расстояние позволяло говорить, Георгий усмехнулся черной смотровой щели и отчетливо произнес на авзонике:

– Вы изрядно отточили свое мастерство среди варваров, де Сен-Варэй, но я в недоумении. Искатель Гроба Господня на стороне язычников… Не лучшая шутка!

– Ты знаешь авзонику, роск? – К чести рыцаря, удивление не ослабило его бдительности. – Ты знаешь мое имя? Кто ты?

Звон меча о шит, занесенный чужой клинок. Удар на удар, любезность на любезность… Приглашение к разговору.

– Я знаю авзонику, рыцарь, – перешел на элимский Георгий, – а ты знаешь меня. Прошлый раз нам не дали закончить.

– Прошлый раз?

– Вспомни Анассеополь, рыцарь. Анассеополь и брата Андроника…

– Ты… Ты Георгий Афтан?!

– Я – василевс, рыцарь!

Дальше говорить не о чем. Дальше только бой. Равный. Страшный. Звон, топот, хрипы, тяжелая, неизбывная ярость. Трещат под ударами щиты, визжат и фыркают озлобившиеся кони, как в водовороте вертятся всадники, уходя от ударов, завлекая, дразня противника. Чтоб зарвался, ошибся, приоткрылся, подставился. Напрасно. Камень нарвался на камень, змея на змею, лев – на льва. От щитов начинают отлетать щепки, все отчаянней, все злее поет серая адамантова сталь. Двое равных уклоняются от ударов, отводят смерть щитами, принимают на меч. Как, в какой миг Георгий понял, что склоняет бой в свою пользу? Сен-Варэй ни в чем не уступал: ни в силе, ни в скорости, ни в мастерстве. Он не допустил ни единой ошибки ни с мечом, ни с конем, и все равно рыцарь проигрывал и знал это. Проигрывал и конь – безнадежно, отчаянно уступая серому.