Текст книги "При реках Вавилонских"

Автор книги: Нельсон Демилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

24

Тедди Ласков взглянул на фотографию Риша:

– Поговори со мной, Ахмед.

Ицхак Талман отхлебнул глоток портвейна и пролистал выданное ему досье Риша:

– Почему до сих пор мы от него ничего не слышим? Чего он хочет?

В кафе было шумно и тесно, и почти каждый разговор касался миссии мира. Казалось непатриотичным говорить о чем-нибудь еще. Все посетители узнали двух бывших генералов, но никто не смотрел на них прямо, чтобы не ставить в неудобное положение.

Ласков пил водку.

– Не верю, что он захватил их. Если бы они оказались в плену, Риш связался бы с нами.

– Но если они не в плену, Тедди, то это значит, что они погибли.

Ласков перегнулся через стол, расплескивая водку:

– Живы! Я точно знаю. Чувствую.

– Значит, в плену? Так где же?

– В Вавилоне.

Слово удивило его так же, как и Талмана. Возможно, потому, что они использовали еврейское слово shrym – пленник, а не выражения типа «взятый в заложники» или «взятый в плен». Словесные ассоциации казались неизбежными. Наверное, не последнюю роль здесь сыграла водка. А может, это было нечто большее, чем просто словесная ассоциация, смешанная с алкоголем.

– Вавилон, – повторил Ласков и вдруг почувствовал, что так оно и есть. – Вавилон, – произнес он снова, вставая и переворачивая свой стул. – Вавилон! – прокричал он, и все головы повернулись в его сторону.

Талман взял его за руку, но Ласков вырвался. Засунул бумаги в портфель и выбежал на улицу, предоставив Талману расплачиваться за двоих.

На улице Талман вскочил вслед за Ласковым в такси, когда оно уже тронулось с места.

– Иерусалим! – прокричал Ласков водителю – Срочное дело государственной важности!

Талман захлопнул дверь, а водитель, которому уже было не привыкать превышать скорость, когда клиент кричал о государственной важности, пересек площадь Святого Георгия и повернул на дорогу в Иерусалим.

– Вавилон, – снова произнес Ласков, на этот раз уже спокойнее.

Водитель взглянул через плечо, а потом в зеркало заднего вида, изучая лица своих пассажиров.

– Вавилон, – повторил Талман с меньшей долей уверенности. – Да, вполне возможно, Вавилон.

* * *

– Вавилон, – сказал Яков Хоснер. Он внимательно смотрел на досье Риша. – Вавилон во всей своей заброшенности представляет собой зрелище не столь ужасное, как человеческий ум, разрушенный до основания.

Он где-то прочитал это. Хоснер обнаружил на полу начатую бутылку вина из пайка Кана и поднял ее.

– Хорошее вино… вполне подходящее.

Приложился к бутылке, но, сделав один глоток, уже не смог больше пить и выплюнул все, что набрал в рот.

– Если мне суждено когда-нибудь вернуться в Хайфу, я посвящу свою энергию и все свои многосторонние таланты налаживанию производства хорошего местного вина.

На Беккера не произвели особого впечатления ни эрудиция Хоснера, ни его планы на будущее.

– Что меня действительно бесит, – заявил он, – так это то, что мы вынуждены сидеть здесь и ждать этого сумасшедшего. Мы не владеем ситуацией.

– Может быть, что-то изменится, – ответил Хоснер. – Может, скоро мы пойдем в наступление.

Берг уловил сигнал опасности. Напрягся:

– Что это значит?

Хоснер выпрямился на своем сиденье:

– Возможно, сейчас они уже вернулись в свой лагерь у ворот богини Иштар. Если собираются снова атаковать на заходе луны, то прежде всего они вернутся сюда и соберутся на исходном месте недалеко от основания склона. Такова военная процедура. Самой заметной точкой на местности, подходящей для этого, будет городская стена. Там мы можем устроить засаду. Достаточно будет десяти – пятнадцати человек.

Берг покачал головой:

– Ради Бога, Хоснер, не начинай корчить из себя генерала. Все, что мы можем сделать, так это постараться не пускать их сюда, на вершину. Мы не можем посылать кого-то за пределы периметра. Если отряд, который ты хочешь отправить вперед, не найдет их, нам очень будет не хватать людей во время атаки.

– Тогда они смогут атаковать с тыла, – парировал Хоснер. – Или напасть на их лагерь, убить раненых и санитаров, уничтожить линии связи и оборудование, сжечь запасы и, может быть даже освободить Дебору Гидеон.

Несколько секунд Берг смотрел отсутствующим взглядом поверх своей горящей трубки.

– Кто же ты такой, Хоснер? Атилла или все же глава службы безопасности? Добить раненых, сжечь склады – ты что, с ума сошел? Тебе явно вреден лунный свет.

В разговор вступил Беккер.

– Он сумасшедший по крайней мере столько времени, сколько я его знаю, – заметил он, и в его словах далеко не все было шуткой.

– Нам просто необходимо что-то делать, – настаивал Хоснер. – Самое меньшее, что мы могли бы предпринять, это послать людей за водой к подножию западного склона.

Берг вновь отрицательно покачал головой:

– Если там остался в живых хоть один ашбал, с водой ничего не получится. Склон слишком крут – по сути, это стена. Мы пошлем людей на самоубийство. Разумеется, мы с легкостью найдем немало добровольцев, но, повторяю, я не могу отправить кого-то за линию укреплений. Боюсь, что дело касается и наблюдательных постов. Это было бы убийством.

Сейчас Берг ощущал большую уверенность в своих способностях командовать людьми. Ведь во время операции Хоснер в определенном смысле покинул его, но позиции Берга от этого лишь укрепились. Люди видели его на холме, видели в нем командира, и это не могло не нравиться. Непричастность Берга уже не удовлетворяла. Он знал, что в состоянии столкнуться с Хоснером лбами, и тому придется прислушаться к его мнению.

– Крепкая, надежная оборона. Никаких экскурсий. Воду надо экономить. Никаких наблюдательных постов. Нам нужно спрятаться под панцирем, как черепахе, затаиться и не высовываться, пока кто-нибудь не обнаружит, что мы здесь.

Хоснер поднялся и долго, пристально смотрел на Берга:

– Знаешь, мне казалось, что обращение наших пацифистов в убежденных киллеров – это чудо. Но еще большим чудом оказалось превращение Исаака Берга из тихого, незаметного, почти прозрачного работника разведки в реального человека. Из плоти и крови. И даже с собственным мнением. Фельдмаршал фон Берг. Так, значит, тебе это понравилось, а? Оказывается, приятно чувствовать себя королем на холме, хозяином своей собственной судьбы и держать в своих руках судьбы множества других людей. Соверши ты сегодня вечером ошибку, ты оказался бы не более мертвым, чем если бы ошибку совершил я. Но если победишь – а вот оно, Исаак, – если ты одержишь победу, они торжественно проведут тебя через Яффские ворота, словно римского императора.

Берг поднялся:

– Ну и дерьмо! Я просто решил, что две головы лучше, чем одна. Бог мой, Хоснер, неужели тебе не нужна помощь?

Беккер уткнулся в свой бортовой журнал и упорно делал вид, что полностью поглощен им.

– Единственная помощь, которую я согласен принять, – произнес Хоснер, – это помощь компетентных военных. Например, Добкина. Но не твою. – Он перешел на шепот: – Ты мне очень нравишься, Исаак, но не стой у меня на пути.

– Я останусь на твоем пути, хочешь ты этого или нет. И намерен сказать свое веское слово, когда придется принимать решения.

Верная трубка дрогнула во рту, словно подтверждая слова хозяина.

Хоснер понимал, что Берг вовсе не шутит. Внезапно он рассмеялся.

– Ну ты и сволочь! – И, направившись к двери, добавил: – Ну ладно, если уж ты так хочешь отвечать за все дело, валяй. Добро пожаловать на самую вершину пирамиды. А если я спрыгну, то ты опять останешься в одиночестве.

Он со смехом прошел по кабине и через аварийную дверь спрыгнул на крыло самолета, а потом, обернувшись, крикнул своему сопернику:

– А ты все-таки мерзавец!

* * *

Бенджамин Добкин посмотрел в лица арабов, склонившихся над ним. Их было человек шесть или семь. Один из них нагнулся еще ниже и потрепал Добкина по плечу. Они говорили на ломаном арабском. Почему это арабы говорят на ломаном арабском?

Он помнил, как полз вдоль берега реки, терял сознание, потом снова полз. Генерал и понятия не имел, сколько времени прошло с тех пор, как он вышел за линию укреплений. Луна стояла высоко. Было холодно. Он медленно повел рукой, так, чтобы не встревожить этих людей. Пошарил в кармане, пытаясь нащупать пакетик с таблетками, однако его не было.

Один из арабов потряс перед его лицом пластиковым пакетом, в котором лежали какие-то таблетки. Генерал потянулся к нему, но человек убрал пакетик и вновь произнес на ломаном арабском:

– Лекарство? Нужно?

– Да, – ответил Добкин, – лекарство. Дай.

Последовало неясное бормотание, над ним нагнулся другой человек. Он что-то поднес к лицу раненого:

– Пазузу. Зло.

Добкин смотрел на демона, расплывающегося в нескольких дюймах от его глаз. В лунном свете улыбка казалась непристойной. Генерал подумал, что обладание этой штукой не очень подняло его во мнении мусульман, и произнес арабское слово, означавшее «археолог», но арабы явно не слушали. Человек бросил демона на землю и отвернулся.

Теперь они начали разговаривать между собой. Постепенно до Добкина дошло, что наряду со странно звучащими арабскими они произносят много еврейских слов.

Он засунул руку за ворот рубахи и нащупал звезду. Она оказалась на месте. Генерал потянул за цепочку и вытащил ее. В холодном голубом лунном свете звезда призрачно мерцала.

– Шема Йисроэль Адонай Элохену Адонай Эход.

Эффект оказался таким, словно он только что упал с неба в космическом скафандре – в какой-то мере он и был в него одет. Люди перестали разговаривать между собой и с изумлением разглядывали раненого.

Добкин заговорил на иврите, медленно, стараясь придерживаться классической лексики, которую, как он знал, они могут знать по Писанию.

– Я Бенджамин Добкин, «алуф». – Он использовал древнее ивритское слово «генерал». – «Алуф» – израильтян. Я появился…

Нет, они не поймут эту конструкцию иврита, поэтому он использовал арабское слово для обозначения самолета.

– Я нуждаюсь в помощи. Евреи на холме – в Вавилоне – нуждаются в вашей помощи. Вы сможете помочь?

Самый старый из них опустился возле генерала на колени. Он оказался именно таким, каким и должен быть в представлении Добкина вавилонский еврей – смуглый, с белой бородой, темными глазами, одетый в развевающиеся одежды.

– Конечно, – произнес он, – мы обязательно поможем алуфу израильтян. Мы же родственники.

– Да, – согласился Добкин. – Вы не забыли Иерусалим.

* * *

Хоснер, не останавливаясь, мерил шагами периметр. Он остался один. Усталый, голодный, мучимый жаждой и страдающий от боли, причиняемой десятком ран и синяков. Ухо, искромсанное пулей, горело и саднило. Выпитое вино ударило в голову, и Якова тошнило.

Он взглянул на звезды, а затем вновь опустил глаза к залитому лунным светом пейзажу. В широких бело-голубых пространствах таилось какое-то притяжение. Он уже до смерти устал от этого холма с его вершиной, от огромного разбитого «конкорда», застрявшего на обломке хвоста и словно насмехавшегося над трагическими ошибками людей. Ему осточертели люди, запахи, близость всех и всего.

Хоснер явно страдал тем заболеванием, которое мучит людей в замкнутых крепостях, – клаустрофобией, смешанной с презрением, порожденным фамильярностью, – презрением ко всем вокруг. А ведь он здесь всего лишь чуть дольше двадцати четырех часов. Но по ощущению прошла целая вечность. В реальности вершина холма была достаточно просторной, однако из-за людей казалась тесной. Их глаза не давали скрыться. Он перешел на западную сторону, взглянул на бесконечную глинистую равнину и воздел руки к небу:

– Господи! Я хочу домой!

На ум пришел сакраментальный вопрос:

– Почему же я, Господи? Почему ты выбрал меня?

Сардонический ответ тоже явился сам собой:

– А почему бы и нет?

Он засмеялся и прокричал:

– Действительно, почему бы и нет? Яков Хоснер годится так же, как и любой другой, чтобы болтаться здесь! Спасибо, Господи! Я не забуду этого!

Он вновь засмеялся и вдруг негромко зарыдал, опустившись на теплую землю. Сквозь слезы Яков видел купола, шпили и башни Иерусалима, пронизанные мягким золотистым сиянием заката. Он стоял на вершине, а внизу, под ним, за стенами древнего города, молодые пастухи гнали домой стада овец. Была Пасха, и улицы наполнились людьми. А потом он внезапно оказался дома, в Хайфе, на террасе отцовской виллы, обращенной окнами на голубую лагуну. Стояла осень – праздник Благодарения. Дом украшен дарами нового урожая, столы ломятся от яств. Он молод, собирается покинуть семью и уйти на войну – работать на британскую разведку. Жизнь прекрасна. Она всегда казалась прекрасной. Война – это весело и интересно. Много девушек. Он вспомнил одну, похожую на Мириам. Мириам тогда еще была совсем ребенком. Когда ее вместе со всей семьей нагими гоняли по улице нацисты, он сидел в Хайфе, в отцовском доме, изучая немецких философов. Или играл в войну среди деревьев. Он, конечно, ни в чем не виноват, но факт остается фактом. У каждой жертвы есть кто-то, оставшийся в живых, – жена, муж, сын, дочь, друг или любовник.

Но откуда это чувство вины? Раньше или позже каждому придет черед страдать. Черед Хоснера настал значительно позже, но зато уж он получил сполна – позор, унижение, чувство вины, физические страдания, пустая, бесплодная любовь и… и смерть. Смерть. Когда и как? Почему бы и не сейчас? Яков взглянул на широкий Евфрат и выпрямился. Почему бы просто не переступить через край? Но он хотел… хотел вернуться домой. Хотел привести Мириам в дом отца и посадить за праздничный пасхальный стол. Накормить ее досыта – всем тем, чего она не видела в детстве, – объяснить, что на самом деле во время войны и его жизнь не была легкой и приятной. Всю семью его матери убили. Она ведь этого не знает? Да, вот чего он хотел – посадить Мириам за стол, придумать себе прошлые страдания, чтобы она почувствовала в нем родственную душу, а потом объявить, что все страдания закончились.

Хоснер вытер лицо и глаза. Интересно, какова доля алкоголя в его неожиданной сентиментальности, какова доля Мириам Бернштейн, а сколько – просто усталости от войны. Во всяком случае, Хоснеру совсем не верилось, что когда-нибудь он вновь попадет домой на Пасху, а если это каким-то чудом и произойдет, то не вместе с Мириам Бернштейн.

Ветер заметно усилился, подняв немало песка и пыли. Шержи наступал с новой силой. Хоснер слышал, как ветер воет в мертвом самолете. Слышал, как он стенает, словно разделяет муки мужчин и женщин в пастушьей хижине. Если бы Бог имел голос, этим голосом стал бы ветер, и ветер сказал бы все, что каждый желает услышать.

Хоснер повернулся на восток и увидел его приближение. Увидел, как он идет с холмов, неся с собой еще больше пыли в Вавилон. В бело-голубом свете луны огромные пыльные дьяволы мчались, сломя голову, вниз по склонам гор, а потом по предгорьям. За порывами ветра облака и тучи пыли скрывали от глаз холмы и горы. Он обернулся. Евфрат волновался, и было слышно, как его воды бьются в берегах. Темные лужи на глинистой равнине тоже не выглядели спокойными. Зато затихли шакалы, а огромные стаи ночных птиц устремились на восток над равнинами. Водяные лилии на реке спрятались, лягушки спрыгнули с них и притаились в грязных ямках на берегу. Стая диких кабанов, собравшихся на другом берегу, издавала странные, нелепые звуки. Хоснер вздрогнул.

Он посмотрел на небо, и сама собой в голову пришла мысль – хватит ли у ветра силы, чтобы закрыть песком и пылью полную луну?

25

Тедди Ласков стоял в конце длинного стола в узкой, с голыми стенами, комнате. Оконные рамы и ставни громко скрипели на ветру. Большие, в полный рост, портреты Теодора Герцля и Хаима Вейцмана висели на стене. Другую стену украшала цветная фотография Израиля, сделанная из космоса американским астронавтом Уолли Ширром сквозь иллюминатор американского космического корабля «Аполлон». И стол для заседаний, и пол комнаты вокруг стола были уставлены портфелями-дипломатами.

Премьер-министр сидел, внимательно глядя на двоих незваных гостей. В комнате стояла такая тишина, которой никто не помнил во время проведения совместного заседания Кабинета министров, Комитета начальников штабов и Комитета национальной безопасности.

Наконец премьер-министр нарушил молчание:

– Вавилон?

– Да, сэр.

– Не пирамиды на берегу Нила, генерал, а именно Вавилон?

– Да, сэр.

– Просто предчувствие? Ощущение? Божественное озарение?

– Примерно так, сэр.

Ласков облизал сухие губы. В Израиле еще можно добраться до самого верхнего этажа власти, если как следует пошуметь в приемной, наорать на помощников. Во всяком случае, временный офис премьер-министра в Иерусалиме оказался достаточно мал для того, чтобы и сам высший чиновник услышал крики Ласкова у подъезда.

Ласков взглянул на стоящего рядом с ним Талмана. Тот изо всех сил старался выглядеть как можно более солидно – очень по-британски, – хотя было вполне очевидно, что ему неловко и что он не совсем уверен в своем праве находиться здесь. Ласков заговорил снова, нарушив тишину:

– Некоторые данные – показания радаров, радиопрослушка и кое-что еще – указывают, как мне представляется, на Ирак.

– Действительно? И откуда у вас эта информация, генерал?

Ласков пожал плечами. Люди, собравшиеся в длинной и узкой комнате, о чем-то перешептывались. Ласков ждал, глядя поверх голов сидящих. Небольшое, с черепичной крышей здание видело немало исторических событий. Давным-давно оно было построено для рыцарей ордена Храма. А во время Второй мировой войны британцы использовали его, чтобы интернировать немецких гражданских лиц, подозреваемых в сочувствии нацистам или даже шпионаже в пользу Германии.

Яков Хоснер тоже в свое время отправлял сюда людей, но Ласков об этом ничего не знал. А после войны здание стало британской штаб-квартирой периода Мандата. Так совпало, что Ласкова допрашивали в соседней с этой комнате по подозрению в причастности к израильским подпольным военно-воздушным силам. И вот он снова здесь, и сухость во рту напоминает о той жизни, которую он вел все это время. Возможно, кому-то она покажется увлекательной и полной романтики. Сам же Ласков считал ее тревожной и опасной. Почему он не принял отставку, когда ему так навязывали ее? Почему не исчез, не растаял в воздухе? Пусть правительство беспокоится о местонахождении миссии мира.

Ласков мог бы жить совершенно спокойно, не числись Мириам среди без вести пропавших.

– Ну хорошо, генерал, чуть позже мы вернемся к вопросу об источниках вашей информации.

Премьер-министр носовым платком вытер шею, вспотевшую, несмотря на расстегнутый ворот рубашки. Он был высок, худ и обладал целым рядом нервозных привычек. Сейчас, например, премьер-министр суетливо рвал на мелкие кусочки лист бумаги:

– Итак, что же вы предлагаете делать с вашей информацией… или я должен назвать это озарением свыше?

Ласков заговорил громко и четко:

– Я предлагаю немедленно, сегодня же, как только стемнеет, послать разведывательный самолет в Вавилон. Сфотографировать и просто понаблюдать, если получится. Если они там, мы постараемся, чтобы они разглядели наши символы, будем летать низко, дадим им надежду. За разведчиком должны следовать ударные силы – «F-14» для подготовительного огня и «Си-130» с десантниками на борту, если найдется место для их высадки, или «Си-130» с пехотинцами на борту, если будет место для приземления. Или же, может быть, пехоту стоит перебросить на вертолетах. Это решат военные. Если самолет-разведчик подтвердит их присутствие, тогда в игру вступят ударные силы.

Премьер-министр постучал карандашом по столу:

– Вы не будете возражать, если я позвоню королю Иордании и сообщу ему, что послал воздушную флотилию через территорию его суверенного королевства?

Взрыв хохота прервал его слова, и премьер-министр выдержал паузу в манере заправского шоумена. Он слегка наклонился вперед:

– И конечно, вы не очень рассердитесь на меня, если я позвоню президенту Ирака и сообщу ему, что, мол, так и так, я между делом вторгся в его страну и постреливаю по Вавилону?

Ласков подождал, пока утихнет смех. Премьер-министр, несомненно, обладал довольно жестким чувством юмора, но после того, как получал признание у членов кнессета и генералов, он обычно становился более внимательным и проявлял куда более открытый и живой ум, чем обычный средний политик.

– Господин премьер-министр, я не сомневаюсь, что существует план действий в непредвиденных обстоятельствах. Где предполагалось обнаружить миссию мира? На пляже Герцлии? И что мы собирались делать после того, как найдем их?

Премьер-министр откинулся на спинку стула. Лицо его омрачилось:

– Разумеется, планы спасения существуют. Однако Ирак принадлежит к тем странам, которые не проявляют достаточно доброй воли для сотрудничества. Больше того, необходимо подчеркнуть, что они потенциально враждебны – настолько, что можно опасаться объявления ими войны.

– Прошу прощения, господин премьер-министр, но, как и все генералы, я не силен в политике.

– Как и все генералы, вы разбираетесь в политике чертовски хорошо и не хотите, чтобы она вставляла вам палки в колеса. Не стройте из себя передо мной невинного младенца, Ласков. Вы прекрасно знаете, как обстоят дела с Ираком. Первое, что я должен сделать, это позвонить в Багдад.

Ласков склонил голову – настолько, чтобы было ясно, что он принимает заслуженный упрек, но не готов уступить позиции в принципе.

– Господин премьер-министр, – возразил он, и голос его слегка задрожал от сдерживаемых чувств, – с каких это пор мы отдаем безопасность нашей страны, безопасность граждан Израиля на милость иностранных правительств?

– Мы так делаем в том случае, если находимся на иностранной территории, генерал Ласков.

– Уганда.

– То было другое время и другое место.

– Головорезы точно такие же. – Ласков глубоко вздохнул. – Послушайте, сэр, западногерманские десантники именно так поступали в Сомали. Мы сделали это в Уганде и можем сделать в Вавилоне.

Премьер-министр не смог сдержать раздражения:

– Если вы не возражаете, генерал, я действительно должен позвонить. – Он наклонился. – Во всяком случае, если они и в Вавилоне, у нас нет никаких сведений об их состоянии. Мертвы ли они? Живы? В плену? Чем, по-вашему, мы здесь занимаемся? Заседаем уже тридцать часов кряду, чертовски устали, и вдруг врываетесь вы и кричите что-то о Вавилоне, и мы даем вам слово и внимательно вас выслушиваем. Любое иное правительство вышвырнуло бы вас за дверь одним пинком, а может быть, поступило бы и еще жестче. – Он замолчал и отхлебнул кофе.

В тишине было слышно, как ветер наполняет комнату, и опять застучали ставни. Премьер-министру пришлось повысить голос:

– Но то, что вы говорите, имеет смысл. Я верю в Бога и вполне допускаю, что он мог шепнуть вам на ухо, Тедди Ласков… хотя почему он выбрал вас, а не меня, остается загадкой. Во всяком случае, мы позвоним президенту Ирака сейчас же, и тогда он отправит разведывательный самолет, а его люди из вооруженных сил свяжутся с нами после того, как расшифруют полученные данные. Согласны?

– Нет, сэр. Это пустая трата времени.

Премьер-министр поднялся со своего места:

– Ну и черт с тобой, Ласков! Убирайся отсюда, пока я не отправил тебя на передовую и не послал в наряд мыть сортиры! – Он повернулся к Талману: – Вам есть что сказать, прежде чем вы оба уйдете отсюда, генерал?

Талман перевел дыхание, усы его шевельнулись. Он глубоко вздохнул и с видимым усилием выдавил из себя:

– Сэр, мне кажется, мы действительно должны произвести разведку самостоятельно, понимаете ли… я имею в виду, что у нас большой опыт, а иракцы могут не иметь достаточно опыта, и у нас нет с ними достаточной связи, и все может полететь кувырком. По крайней мере, мы можем попросить американцев, чтобы их «SR-71» сделал высокочувствительные снимки. Им не надо спускаться низко, но, может быть, удастся сделать хорошие фотографии…

Премьер-министр поднял руку:

– Остановитесь. Хватит.

Он повернулся к членам Объединенного совета, которые явно начинали проявлять нетерпение, кивнул, и они покорно склонились к нему, обсуждая шепотом, что же следует предпринять. Наконец премьер-министр взглянул на возмутителей спокойствия:

– Спасибо, джентльмены. Мы разберемся в ситуации. Спасибо. Да, вы можете идти. Пожалуйста.

Талман, а вслед за ним Ласков медленно направились к двери. Казалось странным – даже более чем странным, подумал Ласков, что их попросили покинуть помещение перед тем, как заняться обсуждением вопроса государственной важности. Вот оно, последствие ухода из коридоров власти. Все, что ты должен знать, ограничивается ежемесячными инструкциями по почте. Взамен власти ты получаешь душевное спокойствие и свободу мысли, а еще скуку.

Ласков подошел к двери и обернулся. Он понятия не имел, о чем шепчутся члены Объединенного совета, но все же с некоторым облегчением заметил, что именно они, в отличие от членов Кабинета министров, склонны прислушиваться к мнению премьер-министра. И он не смог удержаться от последнего выпада:

– Они в Вавилоне, и они живы. Я это чувствую. Мы не имеем права на перестраховку. Что бы вы сейчас ни решили, решение должно оказаться в пользу их благополучия и дальнейшего благополучия нации. Не принимайте решения на основании ваших личных карьерных амбиций.

Кто-то – Ласков не понял кто – заметил:

– Легко говорить, когда ваша карьера уже закончена, генерал.

Ласков резко повернулся и вышел.

Премьер-министр дождался, пока военные отойдут подальше.

– Я не знаю, откуда Ласков получил свою информацию на этот счет, и, как вы мне только что напомнили, мы не знаем, откуда получил информацию Хаим Мазар. Но если Мазар прав насчет военно-воздушного атташе Ричардсона, тогда американцы перед нами в долгу. Так, по крайней мере, мне кажется. – Он бросил взгляд на цветную фотографию на стене – подарок американцев. – Да, мы можем попросить их направить «SR-71» над Евфратом – специально для нас. И тогда будет ясно, прав ли Ласков. – Он вновь отхлебнул кофе. – Очевидно, существует ангел или иное небесное создание, летающее вокруг некоторых и нашептывающее им в ушко. Кто-нибудь из присутствующих получал информацию таким образом? Нет? Ну что же, значит, мы не относимся к числу избранных, вот и все. Перерыв десять минут, леди и джентльмены.