Текст книги "Дочь генерала"

Автор книги: Нельсон Демилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

К сожалению, есть мужчины, которые развлекаются, тратя физические и умственные силы, совсем по-другому. Предпочитают нападение на женщин или убийство. Именно это и случилось в ту августовскую ночь на территории Форт-Хадли, штат Джорджия. Жертвой стала капитан Энн Кемпбелл, дочь генерал-лейтенанта Джозефа – «храбреца Джо» Кемпбелла. Мало того что преступление ужасно само по себе, Энн Кемпбелл – молодая, красивая, умная, талантливая женщина, к тому же выпускница Уэст-Пойнта. Она была гордостью Форт-Хадли, любимицей сотрудников армейских пресс-бюро, девушкой с плаката для вербовщиков, выразителем настроений тех, кто выступает за новую, свободную от половых предрассудков армию, участница войны в Персидском заливе и так далее и тому подобное. В общем, я не был особенно удивлен, когда узнал, что кто-то изнасиловал Энн и убил. Что-то в этом роде должно было случиться, верно? Нет, не верно.

Но ничего этого я еще не знал, пока сидел в офицерском клубе. Когда я разговаривал с Синтией и имел мужской междусобойчик с полковником в баре, капитан Кемпбелл была еще жива и находилась на расстоянии пятидесяти футов в столовой. Она заканчивала ужин: салат, жареный цыпленок, белое вино, кофе. Это я выяснил уже в ходе расследования.

Я доехал до трейлерного парка, разбитого среди сосновой рощи, и оставил машину на некотором расстоянии от моего передвижного дома. В парке было несколько незанятых трейлеров, но большинство участков вообще пустовало – оставались только цементные блоки, на которых некогда стояли десятки домиков на колесах.

Электричество и телефон, слава Богу, еще не были отключены, а из артезианского колодца подавалась проточная вода. Добавляя шотландское виски, я делал ее пригодной для питья.

Я отпер дверь в трейлер, вошел, включил электричество, осветившее комплекс кухня-столовая-гостиная.

Мне подумалось, что трейлер – как консерватор времени, в котором ничего не изменилось с начала 1970-х годов. Мебель была пластиковая, серо-зеленого, как у авокадо, цвета, а кухня, плита и кухонная утварь ласкали глаз светло-горчичной краской, которую называют почему-то урожайно-золотистой. Стены были обшиты прессованной древесиной, пол устилал искусственный ковер с красными и черными квадратами. У чувствительного к цвету человека это славное местечко непременно вызовет приступ глубокой депрессии и может довести до самоубийства.

Я скинул пиджак и галстук, включил радио, достал из холодильника пиво и уселся в привинченное к полу кресло. На стенах висели плохонькие репродукции в рамках: бравый матадор, морской пейзаж и «Аристотель, созерцающий бюст Гомера» Рембрандта. Я отхлебывал пиво и смотрел на Аристотеля, созерцающего бюст Гомера.

У трейлерного парка было поэтичное название – Сосновый Шепот. Его заложили несколько предприимчивых сержантов в конце 60-х годов, когда казалось, что война в Азии будет длиться вечно. Форт-Хадли, в то время пехотный центр, кишел солдатами и членами их семей. В Сосновом Шепоте тоже было полно молодых женатых пехотинцев: им разрешали, даже советовали селиться вне территории военного городка. Неподалеку сделали бассейн, в котором целыми днями бултыхались детишки и молоденькие жены солдат. В парке было много пьяных. Было много скуки, мало денег, а будущее затягивал военный туман.

Это было не похоже на американскую мечту. Когда одни мужчины уходили на войну, другие мужчины слишком часто приходили в их спальни. Я и сам жил тогда здесь, и тоже ушел на войну, и кто-то занял мое место в постели и, увы, увел мою молодую жену. Но это было несколько войн назад, и столько всего произошло с тех пор, что единственная обида, которая еще жила во мне, заключалась в том, что этот подонок прихватил и мою любимую собаку.

Я перелистал несколько журналов, выпил еще несколько банок пива, вспомнил Синтию и решил не думать о ней больше.

В нормальные дни у меня бывает побольше развлечений, но мне предстояло в пять часов утра прибыть на оружейный склад.

Глава 2

Оружейный склад на военной базе – это изобилие всевозможных военных изделий, продуктов американских высоких технологий, которые иногда по ночам взрываются.

Я прибыл на базу с секретным заданием, явился на склад в ту предутреннюю пору, когда была убита Энн Кемпбелл, вот почему...

За пару недель до этого я принял обязанности и обличье не слишком подтянутого сержанта-снабженца по имени Франклин Уайт и вступил в сговор с реальным, не слишком подтянутым сержантом-снабженцем Далбертом Элкинсом. Мы планировали продать несколько автоматических винтовок «М-16», гранатометов и других опасных штуковин группе кубинских борцов за свободу, жаждущих свергнуть мистера Фиделя Кастро – антихриста. На самом деле эти латиноамериканские джентльмены были колумбийскими наркоторговцами, но им не хотелось, чтобы мы чересчур сильно угрызались совестью. Итак, в 6.00 мы сидели со штаб-сержантом Элкинсом в его каптерке и рассуждали о том, кто и как потратит свою половину приличной суммы в двести тысяч долларов. Сержант Элкинс еще не знал, что ему ничего не светит, кроме пожизненного пребывания за решеткой, но людям свойственно мечтать.

Пренеприятнейшее, доложу вам, занятие – превращать самые светлые мечты в чудовищный кошмар.

Зазвонил телефон, я схватил трубку, опередив своего приятеля.

– Дежурный по складу сержант Уайт слушает.

– А-а, это вы, – сказал полковник Уильям Кент, начальник военной полиции части, главный полицейский в Форт-Хадли. – Хорошо, что я вас нашел.

– Я вроде не терялся, – ответил я.

До встречи с Синтией полковник Кент был единственным человеком на базе, который знал, кто я на самом деле. Зачем он звонит, если не предупредить, что меня могут раскрыть? Я не сводил взгляда с сержанта Элкинса и с двери. Но судьба решила, что не так все просто. Полковник сказал:

– У нас тут убийство. Убита женщина-капитан. Может быть, изнасилована. Вам удобно говорить?

– Нет.

– Можете приехать ко мне?

– Пожалуй, смогу. – Кент – хороший мужик, но, как и большинство чинов в ВП, не слишком умен, и общение с УРП не доставляло ему удовольствия. – Но у меня же работа...

– Здесь дело важное, мистер Бреннер.

– Но у меня тоже важное... – Я посмотрел на сержанта Элкинса, который с опаской поглядывал на меня.

– Убита дочь генерала Кемпбелла, – пояснил Кент.

«Господи...» – подумал я. Весь мой опыт и чутье подсказывали держаться подальше от дел, связанных с изнасилованием и убийством генеральских дочерей. Ситуация невыигрышная. Мое чувство долга, справедливости и чести говорило, что за дело должен взяться какой-нибудь другой лопух из особого подразделения УРП. Кто-нибудь, чья карьера все равно пошла насмарку. Несмотря на долг и честь, во мне проснулась природная любознательность. Я спросил:

– Где мы можем встретиться?

– На парковке у помещения военной полиции. Я отвезу вас на место преступления.

Выполняя тайное задание, нельзя даже приближаться к зданию ВП, но Кент был краток и настойчив.

– Нет, только не у тебя, – сказал я.

– А-а... тогда, может быть, у пехотных казарм? Третий штабной батальон. Это как раз по пути.

Элкинс забеспокоился, начал ерзать.

– О'кей, дорогуша, – сказал я Кенту. – Через десять минут. – Повесив трубку, я объяснил Элкинсу: – Моя телка. Соскучилась, хочет того-этого.

Элкинс взглянул на часы:

– Вроде бы поздно... или рано...

– Ей без разницы.

Элкинс ухмыльнулся.

Согласно правилам обращения с личным оружием, у меня был пистолет. Убедившись, что Элкинс успокоился, я отстегнул ремень с кобурой и оставил в каптерке – тоже согласно правилам. Я не предполагал, что позднее мне понадобится оружие.

– Я, может, еще вернусь, – сказал я Элкинсу.

– Ладно. Засади ей за меня разок, слышь?

– Будь уверен.

Свой «блейзер» я оставил в трейлерном парке, и теперь моим замом – частным автомобилем на армейском жаргоне – был фордовский пикап, выделенный мне как сержанту Франклину Уайту. В пикапе была подставка для автоматов, клочья собачьей шерсти на сиденье и пара болотных сапог в кузове.

Я пересек центральную часть базы и через несколько минут был в месте расположения подготовительных пехотных курсов – длинных деревянных казарм времен Второй мировой войны, теперь почти пустых и оттого представляющих мрачное, пугающее зрелище. «Холодная война» кончилась, и армия не то что усыхает, но определенно сокращается. Наибольшие сокращения коснулись боевых сил – пехоты, бронетанковых войск и артиллерии, то есть трех китов, на которых стоит армия. УРП, занятое тем, чем должно заниматься, напротив, постоянно растет.

Много лет назад я, сопляк рядовой, здесь, в Форт-Хадли, окончил пехотное училище, затем был переведен в военно-десантное училище в Форт-Беннинге, расположенном недалеко отсюда. Таким образом, я воздушный десантник, жилистый, жестокий, быстрый на подъем, машина смерти, низвергающаяся с небес, совершенное средство нападения и зачистки. Теперь я малость постарел и потому вполне доволен службой в УРП.

Как ни печально, даже правительственные учреждения и организации вынуждены оправдывать свое существование, и армия в этом смысле успешно осваивает новую роль – наводит порядок в непослушных, стоящих не по ранжиру странах. Правда, я заметил недостаток патриотического духа и стойкости в наших войсках, которые прежде пребывали в твердом убеждении, что они единственные, кто защищает их любимых людей от русской опасности. Они напоминают мне боксера, который много лет готовился к решающему бою и внезапно узнал, что его противник отдал концы. Чувствуешь некоторое облегчение и вместе с тем разочарование и пустоту в том месте, где размещается адреналиновый насос.

Было то время суток, которое в армии называют первым светом. Небо над Джорджией розовело, воздух был густой и влажный. Денек обещал быть сорокаградусным. Я различил запах сырой глины, сосновой хвои и армейского кофе ближайшей столовки, или помещения для приема пищи, как это теперь называется.

Перед старым батальонным штабом я съехал с дороги на травяное поле. Полковник Кент выбрался из служебной машины защитного цвета, я – из своего пикапа.

Кенту около пятидесяти лет, он высок и хорошо сложен, лицо с оспинками, холодные голубые глаза. Держится временами чересчур натянуто, как я уже сказал, не блещет умом, но трудолюбив и неплохо справляется со своими обязанностями. В армии он то же самое, что на гражданке шеф полиции, и ему подчиняется вся военная полиция в Форт-Хадли. В работе Кент строго придерживается уставных требований и правил, и хотя нельзя сказать, что его не любят на базе, но и друзей-приятелей у него нет.

Кент выглядел щегольски в своей форме: белая фуражка, белый ремень с пистолетной кобурой, вычищенные башмаки.

– Я расставил шестерых своих людей на месте преступления. Ничего не тронуто, – сообщил он мне.

– Для начала неплохо.

Мы с Кентом знали друг друга лет десять, и между нами установились добрые деловые отношения, хотя видел я его примерно раз в год, когда профессиональный ветерок заносил меня в Форт-Хадли. Кент старше меня по званию, но я держался с ним запросто и даже давил на него, поскольку руководил следствием. Я видел, как он выступает свидетелем на заседаниях военного трибунала. Кент обладал теми качествами, которых прокурор ожидает от полицейского чина: бесстрастный, организованный, логичный в своих показаниях, и говорил так, что ему верили. И все же было в нем нечто такое, что не укладывалось в привычные рамки, и я не раз чувствовал: обвинение радо поскорее отделаться от него. Может быть, Кент выглядел слишком прямым и бесчувственным формалистом. Когда под трибунал попадает кто-либо из своих, армейских, к обвиняемому всегда испытываешь неизъяснимую симпатию или по крайней мере жалость. А Кент из той породы, которая различает только белое и черное, не признает полутонов, и любой, кто нарушил закон в Форт-Хадли, нанес личное оскорбление полковнику Кенту. Однажды я видел, как он улыбался, когда молодой новобранец, спаливший спьяну заброшенную казарму, получил десять лет за поджог. Но закон есть закон, как ни крути, и такая личность, как Уильям Кент, нашел свою нишу в жизни. Вот почему я был несколько удивлен, когда увидел, что он потрясен происшедшим.

– Вы проинформировали генерала Кемпбелла?

– Нет.

– Пожалуй, вам следует немедленно поехать к нему.

Он неохотно кивнул. Вид у него был расстроенный, из чего я заключил, что он сам побывал на месте преступления.

– Генерал намылит вам шею за то, что не известили его вовремя, – сказал я.

– Я не был убежден, что жертву опознали, пока сам не увидел тело, – объяснил полковник. – Я хочу сказать, что у меня не хватало духу доложить генералу о его дочери...

– Кто первым опознал потерпевшую?

– Сержант Сент-Джон. Он и нашел тело.

– Он знал ее?

– Они оба были на дежурстве.

– Думаю, он не ошибается. А вы знали капитана Кемпбелл, полковник?

– Конечно. Это она.

– Не говоря уже о личных знаках и нашивке с именем на форме.

– Да, но форма, как и все остальное, исчезла.

– Как исчезла?

– Не знаю, кому это понадобилось... форма и...

Ты пытаешься объяснить такие вещи или перебираешь происшествия, запавшие в памяти, и вот, услышав показания и увидев труп, спрашиваешь себя: «Что-то тут не то, но что?» Я спросил Кента:

– А белье?

– Что? А-а... Белье оставлено, – ответил он и добавил: – Обычно убийца берет белье, вы ведь знаете... Странно, очень странно.

– Вы подозреваете сержанта Сент-Джона?

Полковник Кент пожал плечами.

– Это ваша работа – узнать.

– Сент-Джон, святой Джон... Поверим имени и пока не будем вешать собак на сержанта.

Я огляделся: брошенные казармы, штабной дом, столовая, площадки для ротных построений, заросшие сорной травой. И в серовато-розовом свете зари мне вдруг привиделись молодые ребята, выстраивающиеся на перекличку. Как сейчас помню, каким усталым, холодным и голодным чувствовал я себя до утренней жратвы. Помню, как нам было страшно, потому что мы знали, что девяносто процентов стоявших в шеренге отправятся во Вьетнам, и знали, что потери на передовых такие, что ни один спорщик в Мидленде не поставит больше двух к одному, что ты вернешься целым и невредимым.

– Там стояла моя рота, – сказал я полковнику Кенту. – Рота «Дельта».

– Не знал, что вы были в пехоте.

– Сто лет назад. До того, как стал сыщиком. А вы?

– Всю жизнь в военной полиции. Был и во Вьетнаме, повидал всякого. Был в нашем посольстве, когда его штурмовали вьетконговцы. В шестьдесят восьмом это было, в январе... Одного я застрелил, – добавил он.

Я понимающе кивнул.

– Иногда я думаю, что в пехоте все-таки лучше. Там все свои, а свои – все хорошие ребята.

– Но и плохие везде есть! – возразил полковник. – Потому что армия есть армия и приказ есть приказ.

– Да.

В этих словах – самая суть мозгового механизма военных. Не наше собачье дело обсуждать приказ, а за невыполнение его семь шкур спустят. Это годится в бою и в условиях, приближенных к боевым, но не в УРП. Там ты не должен прислушиваться к начальству, дабы не нарушать приказ, ты должен думать сам и, самое главное, добиваться истины. Это не всегда по душе нашим воякам, которые считают армию одной большой семьей, где еще хотят верить, что «все братишки, молодцы, а сестренки – девушки».

Словно читая мои мысли, полковник Кент сказал:

– Трудное и грязное это дело. Впрочем, кто знает. Может быть, это кто-то из гражданских. Тогда сможем быстро его закрыть.

– Уверен, что сможем, Билл. Нам с вами объявят благодарность с занесением в личное дело, а генерал Кемпбелл будет приглашать нас на коктейли.

Полковник был явно обеспокоен.

– Откровенно говоря, мне первому накрутят хвост. Как-никак это моя база и зона ответственности. Вам что, вы можете отказаться, в крайнем случае пришлют другого. Правда, в момент преступления вы оказались здесь, вы из особого подразделения, и мы сколько раз работали вместе, поэтому мне хотелось бы, чтобы на предварительном докладе ваше имя стояло рядом с моим.

– А вы даже не потрудились распорядиться, чтобы мне принесли кружку кофе, полковник.

Он мрачно усмехнулся:

– Какой кофе? Сейчас бы чего покрепче! – Помолчав, Кент добавил: – Глядишь, новое звание получите.

– Если понижение – очень может быть. Если повышение, то повышать некуда. До самого верха добрался.

– Ах да, я забыл. Дурная у вас система.

– А вы надеетесь, что дадут генерала?

– Не исключено. – По его лицу пробежала тень, как будто мерцающая генеральская звезда, которую он видел в своих снах, внезапно погасла.

– Вы уже известили здешних сотрудников УРП?

– Нет.

– Странно. Почему?

– М-м... Все равно не они будут вести дело... Господи, надо же случиться такому с дочерью начальника базы... И командир вашей группы у нас, майор Боуз, он тоже ее знал, ее все знали... Нам нужен лучший сыщик из Фоллз-Черч...

– Козел отпущения вам нужен, вот кто. Хорошо, я доложу боссу в Фоллз-Черч, что расследование предстоит трудное, нужен особый человек. А я и браться не хочу.

– Пойдемте посмотрим тело. Решать потом будем.

Мы пошли к его машине, и в этот момент ухнула гарнизонная пушка – на самом деле записанный на пленку выстрел какого-нибудь артиллерийского орудия, давно отправленного в переплавку. Мы повернулись в направлении звука. Из громкоговорителей, установленных на пустых казармах, донеслась знакомая мелодия: тоже записанный на пленку горн трубил побудку, и мы, двое одиноких мужчин в предутреннем свете, приложили руки к козырькам, отдавая должное многолетней жизненной привычке и многовековой воинской традиции.

Древний трубный звук, уходящий корнями во времена Крестовых походов, эхом раскатился по площадкам и дорожкам между казармами и по окрестным полям. Где-то поднимали флаги.

В гражданской жизни ничего похожего нет, если не считать, что смотреть по телику «Доброе утро, Америка» уже стало доброй традицией. Я работаю на периферии армейской жизни, но не уверен, что готов перейти к гражданке. Впрочем, вполне вероятно, что такое решение уже принимают за меня. Иногда чувствуешь, когда начался последний акт.

Вдали замерли последние звуки горна, и мы с Кентом пошли к машине.

– Ну вот, начинается новый день, – сказал полковник Кент. – Но один из наших солдат его уже не увидит.

Глава 3

Мы ехали к югу, к дальней оконечности военной зоны. Полковник Кент сообщил:

– Капитал Энн Кемпбелл и сержант Харолд Сент-Джон несли дежурство в штабе базы. Она начальник смены, он дежурный сержант.

– Они знали друг друга?

– Может быть, здоровались, – пожал плечами Кент. – Постоянная работа у них в разных местах. Он в машинном парке, а она преподает в Учебном центре особых операций. Оба явились на дежурство по распоряжению командования.

– Что она преподает?

– Основы психологической войны, – сказал Кент и добавил: – У нее... у нее была степень мастера.

– Была и есть, – поправил я. Вечная путаница с глагольными временами, когда заходит речь о недавно скончавшихся. – А преподаватели на ночном дежурстве в штабе – это обычная практика?

– Нет, отнюдь. Но Энн Кемпбелл сама просила внести -ее имя в листы нарядов, которые входят в круг ее прямых обязанностей. Хотела подавать пример. Как же, генеральская дочь...

– Ясно.

Листы нарядов в армии составляются для офицеров, младших командиров и рядовых. Составляются как Бог на душу положит с таким расчетом, чтобы каждый имел возможность посачковать на какой-нибудь легкой работенке.

Помню время, когда женщин в некоторых списках вообще не было, их никогда не назначали в караул, но времена меняются. Не меняется только одно: молодые женщины, разгуливающие по ночам, подвергают себя немалому риску. Сердца плохих парней остались теми же самыми. Желание залезть на доступную мочалку перевешивает армейские правила.

– Она была вооружена?

– Конечно. При ней было личное оружие.

– Пожалуйста, продолжайте, я вас слушаю.

– Значит, так... Приблизительно в час ночи Кемпбелл сказала Сент-Джону, что возьмет джип и проверит караулы...

– Зачем? Разве это не обязанность сержанта или младшего офицера? Старший должен оставаться у телефонов.

– Сент-Джон сообщил, что младшим офицером на дежурстве был молоденький лейтенант, только что из Уэст-Пойнта, еще под себя ходит. А капитан Кемпбелл – особа решительная, сказала, что сама хочет посмотреть. Пароль и отзыв ей были известны, вот она и поехала. – Кент свернул на Райф-Рендж-роуд. – Около трех часов Сент-Джон начал беспокоиться.

– Почему?

– Не знаю, он сам так говорит. Все-таки женщина... А может быть, он подумал, что она заболталась с кем-нибудь... Или в туалет захотел, но телефоны не на кого оставить.

– Сколько лет сержанту?

– Пятьдесят с небольшим. Женат. Хороший послужной список.

– Где он сейчас?

– В помещении военной полиции, отсыпается на нарах. Я приказал ему никуда не отлучаться.

Мы проехали стрельбища – первое, второе, третье, четвертое, огромные пространства плоской открытой местности по правую руку от дороги, позади которых тянулся земляной вал. Я не был здесь лет двадцать, но место помнил хорошо.

Полковник Кент продолжал:

– Тогда Сент-Джон позвонил на главный сторожевой пост и попросил сержанта обзвонить все караульные помещения и узнать, не проезжала ли капитан Кемпбелл. Через некоторое время тот доложил: нет, не проезжала. Тогда Сент-Джон попросил прислать в штаб надежного человека и, когда тот явился, взял свою машину и по очереди объехал караулы – у клуба для младших командиров, у офицерского собрания и так далее, но капитана Кемпбелл никто нигде не видел. Приблизительно в четыре утра он поехал к последнему посту у склада со снаряжением и по пути, у стрельбища номер шесть, увидел ее джип... Да вот он...

Впереди, справа на узкой дороге, стоял «хаммер», который старики по привычке называют джипом. На этой машине Энн Кемпбелл поехала на свидание со смертью. Рядом с ним стоял красный «мустанг». Я спросил Кента:

– Где же пост и постовой?

– Склад подальше за поворотом, а постовой, рядовой первого класса Роббинз, докладывает, что были видны зажженные фары.

– Вы его допросили?

– Не его – ее. Это Мэри Роббинз. – Кент первый раз улыбнулся. – Воинские звания не знают грамматических родов, Пол.

– Спасибо за напоминание, Билл. Где сейчас рядовой первого класса Роббинз?

– На нарах, в моем хозяйстве.

– Похоже, скоро камер не хватит. Это вы правильно придумали.

Кент остановил машину у «хаммера» и красного «мустанга». К этому времени почти рассвело, и я увидел шестерых полицейских Кента – четверых мужчин и двух женщин, расставленных вокруг пятачка, где было совершено убийство. У всех стрельбищ по другую сторону дороги располагались ряды сидений, где солдаты получали наставления перед выходом на линию огня. Неподалеку сидела женщина в джинсах и ветровке и писала что-то в блокноте. Мы с Кентом вышли из машины, и он сказал:

– Эта женщина – мисс Санхилл.

Сам знаю, что женщина.

– Зачем она здесь?

– Я пригласил ее.

– Зачем?

– Она советник по изнасилованиям.

– Потерпевшая не нуждается в советниках. Она мертва.

– Естественно, – согласился Кент, – но мисс Санхилл также расследует дела об изнасиловании.

– Это тоже? И что же она делает в Хадли?

– Разбиралась с медсестрой, лейтенантом Нили. Слышали об этом деле?

– Знаю только то, что печаталось в газетах. Как вы думаете, между этими двумя преступлениями есть связь?

– Никакой. Арест преступника был произведен вчера.

– В какое время?

– Приблизительно в четыре пополудни мисс Санхилл произвела арест, и к пяти часам обвиняемый полностью признался.

Я кивнул. А в шесть пополудни мисс Санхилл выпивала в офицерском клубе по случаю удачного завершения дела, Энн Кемпбелл была еще жива и сидела за ужином, а я толкался в баре, наблюдая за Синтией и стараясь набраться духа, чтобы поздороваться или совершить стратегическое отступление.

– Мисс Санхилл должна была сегодня уехать на другое задание, – добавил Кент, – но сказала, что останется, чтобы развязать этот узелок.

– Нам повезло, верно?

– Верно. В таких делах полезно иметь женщину. И она хороший специалист. Я видел, как она работает.

Я заметил, что у красного «мустанга» виргинский номер, такой же, как у моей машины, и это наводило на мысль, что она приехала из Фоллз-Черч, как и я. Судьбе было угодно, чтобы наши пути пересеклись не там, где мы постоянно служим, а здесь, при малоприятных обстоятельствах. Значит, так тому и быть.

Над стрельбищем нависал утренний туман. Перед земляным валом, на различной дистанции от линии огня, были расставлены стоящие мишени – свирепые картонные парни с автоматами в руках. Эти фигуры заменили старые мишени в виде черных силуэтов. Идея, наверное, состояла в том, что если тебя натаскивают убивать людей, то ты должен приучаться смотреть цели в глаза. Однако из прошлого опыта мне известно: чтобы лучше всего научиться убивать, надо начать убивать. Но на многих свирепых картонных парнях сидели птицы, и это портило эффект – во всяком случае, до того времени, пока на стрельбы не явится первый за сегодняшний день взвод.

Когда я проходил военную подготовку, стрельбища представляли большие участки голой, лишенной растительности земли, которых нигде не встретишь в действительном бою за исключением боя в пустыне. Теперь на стрельбищах специально высаживают всевозможную растительность, чтобы усложнить условия стрельбы. Я стоял на дороге, ярдах в пятидесяти от меня возвышался человек-мишень, частично скрытый за высокой травой и вечнозеленым кустарником. Там же стояли двое полицейских, мужчина и женщина. У ног силуэта я различил что-то такое, что не вписывалось в окружающую обстановку.

– Псих недоношенный! – в сердцах бросил полковник Кент и добавил, словно я не понял его: – Хочу сказать, что он сделал это прямо на стрельбище, как бы на виду у этого парня.

Если бы человек-мишень мог говорить... Я огляделся. За рядами сидений и контрольными вышками протянулась линия деревьев, сквозь листву я увидел туалеты.

– Вы отдали распоряжение обыскать местность? Может, есть еще потерпевшие? – спросил я у полковника.

– Нет. Мы же могли затоптать следы и вообще...

– А если кто-нибудь еще лежит мертвый? Или живой и ждет помощи? Первое – помощь потерпевшим, а уж потом сбор улик – это записано в уставе.

– Да, я знаю, – отмахнулся Кент и подозвал сержанта: – Сделайте звонок, пусть сюда прибудет взвод лейтенанта Фуллхема с собаками.

Прежде чем сержант козырнул, голос с верхнего ряда сидений произнес:

– Я уже сделала это.

Я поднял голову к мисс Санхилл:

– Благодарю.

– Не за что.

Мне хотелось вообще не замечать ее, но это было невозможно. Я повернулся и пошел на стрельбище. Кент шагал медленнее и немного поотстал. Двое полицейских стояли в положении «вольно», не глядя на мертвое тело капитана Энн Кемпбелл.

Я остановился, не доходя нескольких шагов до нее. Она лежала на спине. Как и сказал Кент, на ней ничего не было, кроме спортивных часов на левой руке. В трех-четырех футах от тела валялось то, что в армии зовется «коммерческое белье», – ее лифчик. Формы нигде не было видно. Не было ни ботинок, ни носков, ни фуражки, ни ремня с кобурой и пистолетом. Но самым страшным было, пожалуй, то, что Энн Кемпбелл буквально распяли на земле, привязав запястья и лодыжки к палаточным кольям. Колья были из зеленого пластика, шнур из зеленого нейлона – из армейского снаряжения.

Энн Кемпбелл было около тридцати лет, с хорошей фигурой, какая бывает у женщин – инструкторов по аэробике: стройные, прекрасной формы ноги, упругие мышцы на руках, нигде ни дряблости, ни жирка. Даже в мертвой можно было угадать женщину с вербовочных плакатов. Красивое лицо, в котором все было на месте, и волосы до плеч – может быть, на пару дюймов длиннее, чем положено.

Вокруг шеи Энн обмотан несколько раз тот же нейлоновый шнур, которым были привязаны ее запястья и лодыжки, а под ним ее трусы, которые натянули через голову и подсунули под шнур, чтобы не перерезать горло. Я знал, что это значит, хотя другие, думаю, не знали.

Подошла Синтия и молча встала около меня. Я опустился на колени и увидел, что лицо Энн Кемпбелл сделалось восковым, а кожа так просвечивала, что на щеках выступил мертвенный румянец. Полированные ногти на пальцах рук и ног потеряли розоватый цвет. Лицо было не тронуто: ни ссадин, ни царапин, ни засосов, ни укусов. Другие части тела – тоже, насколько я мог заметить; если не считать непристойной позы, не было и внешних признаков изнасилования: ни спермы в паху, ни следов борьбы, ни крови, ни грязи, ни травы. Даже волосы почти не растрепались.

Я нагнулся и дотронулся до лица и шеи, где прежде всего начинается омертвение мышц, – они были еще мягкие. В подмышках тоже было тепло. Я заметил также изменения цвета кожи: на бедрах и ягодицах она стала фиолетовой, что говорило об удушье, это подтверждалось и наличием шнура вокруг шеи. Я нажал пальцем на то место, где ягодицы почти соприкасались с землей, и оно побелело. Когда я отнял палец, синева снова появилась. С достаточной долей уверенности я заключил, что смерть наступила не более четырех часов назад.

Давным-давно мне пришлось убедиться, что свидетельские показания не следует принимать за истину в последней инстанции, но на данном этапе хронология событий, изложенная сержантом Сент-Джоном, казалась убедительной.

Я нагнулся и заглянул в большие голубые глаза Энн Кемпбелл: они слепо смотрели на солнце, роговая оболочка еще не затуманилась, подтверждая, что смерть наступила недавно. Я осторожно приподнял одно веко и увидел, что некоторые крошечные сосудики лопнули, это тоже свидетельствовало о смерти от удушья. То, о чем рассказал Кент, и само место преступления пока что совпадали с моими наблюдениями и предварительными выводами.

Ослабив шнур вокруг шеи, я внимательно осмотрел трусы. Они не были порваны или испачканы ни кожей тела, ни чем-то посторонним. Под трусами я не обнаружил личных знаков, значит, их тоже взяли. В том месте, где шнур охватывал шею, виднелся тоненький поясок, едва различимый, если не приглядываться. Да, Энн Кемпбелл задушили, а трусы лишь ослабили давление на горло и шею.

Я поднялся и, обойдя тело, увидел, что подошвы Энн испачканы землей и травой. Это означало, что она несколько шагов прошла босой. Я нагнулся, осмотрел ее ступни внимательнее и обнаружил на подушечке под большим пальцем правой ноги смоляное или асфальтовое пятнышко. Очевидно, Энн стояла босиком на дороге. Это могло означать, что у машины она разделась или по крайней мере сняла башмаки и носки, и ее заставили пройти до этого места, около пятидесяти ярдов, босиком, а может быть, и голой, хотя трусы и лифчик находились у тела. Лифчик я тоже осмотрел, застежка спереди цела, не погнута и не сломана, на ткани не видно ни растяжения, ни грязи.

За все это время никто не произнес ни слова, слышно было только, как запели ранние птахи. Над грядой сосен за земляным валом поднялось солнце, и на стрельбище легли длинные тени.