Текст книги "Дочь генерала"

Автор книги: Нельсон Демилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Глава 6

В основной спальне царили чистота и порядок – если, конечно, не считать разбившегося флакона на полу в ванной, отчего вся комната провоняла духами. Мебель была современная, сугубо функциональная, скорее всего скандинавская. Отсутствие плавных линий изящества, ничего свидетельствующего о том, что это дамский будуар. Мне почему-то подумалось, что я не хотел бы заниматься любовью в этой обстановке. Даже берберский ковер на полу не подходил к спальне: плотно сотканный, твердый, не оставляющий следов. Зато бросались в глаза два десятка всевозможных флаконов с духами, очень дорогими, по словам Синтии, и много платьев в шкафу, за которые тоже, как она сказала, переплачено. Второй шкаф, меньшего размера, принадлежащий «ему», если бы у Энн был муж или сожитель, набит военным обмундированием на весенне-летне-осенний сезон, включая камуфляжную зеленку, походную форму, ботинки и всякие принадлежности. Но самое интересное находилось в дальнем углу шкафа – «М-16» с полным магазином и патроном в патроннике, поставленный на предохранитель, но готовый к стрельбе.

– Автоматическая винтовка, – сказал я.

– Выносить из расположения части запрещается, – добавила Синтия.

– Ну и ну, – выдохнул я.

Мы продолжали поиски. Я перебирал ящик с бельем.

– Ты там уже смотрел, Пол. Странный интерес у тебя, – заметила Синтия.

– Ищу ее выпускное кольцо из Уэст-Пойнта. Его нет ни у нее на пальце, ни в шкатулке с драгоценностями.

– Кольцо снято. Я заметила светлый ободок на пальце.

Я задвинул ящик.

– Держи меня в курсе.

– Ты тоже, – огрызнулась Синтия.

Белоснежная ванная комната была идеально чистой. Все как положено по инструкции: ни соринки, ни волоска.

Мы открыли аптечку, но ничего необычного там не обнаружили: ни рецептов, ни мужских бритвенных принадлежностей, только одна зубная щетка и самое сильное лекарство – аспирин.

– Какие из этого следуют выводы? – спросил я Синтию.

– Ипохондрией не страдала, не пользовалась кремами, волосы не подкрашивала, противозачаточные средства держит где-то в другом месте.

– Может быть, она велела своим мужчинам пользоваться резинками. Ты, наверное, слышала, что резинки снова входят в моду. Люди боятся заразиться. Теперь полагается прокипятить партнера, прежде чем спать с ним.

Синтия пропустила мимо ушей мое тонкое наблюдение и сказала:

– Может быть, у нее не было мужчины.

– Я не подумал об этом. Неужели такое бывает?

– Бывает, еще как бывает.

– А что, если она была... как сейчас говорят? Голубая? Лесбиянка? Как правильно сказать?

– Тебе-то что?

– Для отчета пригодится. Не хочу связываться с феминистками.

– Тебе не надоело изгаляться?

Мы закончили осмотр ванной комнаты, и Синтия сказала:

– Загляни в гостевую спальню.

Через коридор наверху мы прошли в небольшую комнату. Я не ожидал засады, но Синтия, вытащив пистолет, прикрывала меня, пока я пополз под двуспальную кровать. Помимо кровати в комнате стояли платяной шкаф и тумбочка с лампой. Открытая дверь вела в ванную – она была такая чистая, словно ей никогда не пользовались, В гостевой спальне, похоже, никогда не было гостей.

Синтия откинула покрывало с постели. Под ним был голый матрас.

– Здесь никто не спит.

– Да, не заметно.

Один за другим я выдвигал ящики из шкафа. Ничего.

Вдруг Синтия кивком показала на большие двойные двери на дальней стене комнаты, которые я не заметил. Прыгнув к стене, я толчком ноги распахнул дверь. За дверями вспыхнул свет. Синтия присела, обеими руками направив туда пистолет. Через секунду или две мы приблизились к дверям – это оказалось просторным стенным шкафом из кедрового дерева. В нем пахло дешевым одеколоном, которым когда-то я отпугивал комаров и женщин. На двух длинных перекладинах висела, укутанная в мешки, женская одежда для любого климата на земле и всевозможное военное обмундирование: уэст-пойнтские куртка и юбка, походные комплекты для пустынь и для Арктики, белая парадная форма, синяя – для столовки, вечерняя – для приемов, словом, все то, что надеваешь раз в год по обещанию. Плюс ко всему – уэст-пойнтский кортик. На полке сверху лежали соответствующие головные уборы, на полу – соответствующая обувь.

– Она была примерным солдатом, – сказал я. – Равно готовая к балу и к бою в джунглях.

– А разве у тебя шкаф с обмундированием не так же выглядит?

– Мой шкаф выглядит как на третий день распродажи по сниженным ценам.

В действительности шкаф выглядел еще хуже. У меня упорядоченный ум, но на этом моя аккуратность кончается. У капитана Кемпбелл внешне все было упорядочено, организовано, выстроено и вычищено до блеска. Тогда, может быть, у нее в душе был хаос? Не знаю. Она решительно не давалась в руки.

Мы оставили гостевую спальню. Спускаясь по лестнице, я сказал Синтии:

– До работы в УРП я улик под собственным носом не видел.

– А сейчас?

– А сейчас они мне на каждом шагу чудятся. Даже отсутствие улик – это тоже улика.

– Вот как? Нет, я до этого еще не доросла. Отдает дзен-буддизмом.

– Скорее, Шерлоком Холмсом. Помнишь: собака, которая не лаяла ночью. – Мы вошли в кухню. – Почему она не лаяла?

– Она сдохла.

К новому напарнику притираться трудно. Не люблю молодых подхалимов, которые тебе в рот смотрят. Но и умников не люблю. Я в таком возрасте и звании, когда пользуешься заслуженным уважением, но при всем самомнении иногда смотришь на вещи реально.

Мы с Синтией молча разглядывали запертую дверь, ведущую на цокольный этаж. Но я неожиданно завел речь не о двери, а о жизни.

– Жена у меня по всему дому оставляла улики, – сказал я.

Синтия молчала.

– Но я их не замечал.

– Замечал, замечал.

– М-м... Только потом, задним числом понял, что замечал. Когда человек молод, он тупой и словно запеленутый. Занят только собой, других не понимает или понимает плохо. Тебя еще мало обманывали, тебе еще мало лгали. И нет той дозы цинизма и подозрительности, которые нужны хорошему сыщику.

– Пол, хороший сыщик должен уметь отделять профессиональную работу от личной жизни. Я лично не хотела бы иметь такого мужа, который шпионит за мной.

– Наверное, не хотела бы, если принять во внимание твое прошлое.

– Катись ты...

Один-ноль в пользу Пола. Я откинул запор на двери.

– Твоя очередь.

– Ладно. Жаль, что у тебя нет пистолета. – Синтия подала мне свой «смит-вессон» и отворила дверь.

– Может, взять «М-16» наверху?

– Не полагайтесь на оружие, которое вы не опробовали. Так инструкция говорит. Давай окликни их, а после прикрывай меня.

Я сунулся в дверь и крикнул:

– Эй, мы из полиции! Поднимайтесь по одному, руки за голову!

«Руки за голову!» – это совершенный вариант прежнего оклика «Руки вверх!», и, если вдуматься, в нем больше смысла.

На мой оклик никто не отозвался. Синтии надо было спускаться самой. Она тихо попросила:

– Не зажигай свет. Я засяду справа от лестницы. Выжди пять секунд.

– Даю тебе одну секунду.

Я огляделся, ища что-нибудь такое, что можно кинуть вниз, увидел тостер, но Синтия уже прыжками сбегала по лестнице, ее ноги едва касались ступеней. Вот она повернула вправо и пропала из виду. Я последовал за ней, взял от лестницы влево и присел с пистолетом в руках, вглядываясь в темноту. Мы выждали секунд десять, потом я крикнул:

– Эд, Джон, прикрывайте нас! – Мне до смерти хотелось, чтобы Эд и Джон в самом деле были рядом, но, как сказала бы капитан Кемпбелл, «пусть противник поверит в воображаемые батальоны».

Теперь, рассуждал я, если здесь кто-нибудь есть, то он или они должны уже дрожать от страха.

Нарушая мой приказ соблюдать осторожность, Синтия уже поднялась бочком по лестнице и повернула выключатель. Замигали флуоресцентные лампы на потолке, и все открытое обширное помещение залило холодным белым светом, который ассоциировался у меня со всякими неприятными заведениями.

Синтия спустилась, и мы осмотрелись. Это было обычное подвальное помещение со стандартным набором бытовой техники и приспособлений: стиральная машина, сушка, верстак, отопительная система, устройство для кондиционирования воздуха, разные ящики. Пол и стены были бетонные, и поверху шли бетонные балки, электропровода, водопроводные трубы.

Мы внимательно осмотрели верстак и полутемные углы, но ничего не обнаружили, кроме того, что у Энн Кемпбелл было обилие всевозможного спортивного инвентаря. Стена справа от верстака представляла дырчатую деревянную панель от пола до потолка, из которой торчали привинченные крюки и колья с проволочными подвесками различных размеров и форм. Тут висели лыжи, теннисные ракетки, в растяжках ракетки для сквоша и бадминтона, бейсбольная бита, снаряжение для подводного плавания – всего не перечесть. Все в определенном порядке, как в спортивном клубе. Кроме того, к панели был привинчен большой рекламный щит высотой примерно в шесть футов с увеличенной фотографией Энн Кемпбелл в полный рост, в боевой форме и с полным походным снаряжением, на ремне под правой рукой «М-16», к уху прикреплен радиотелефон. Энн изучает топографическую карту и сверяет время по часам. Лицо ее вымазано маскировочной краской, но только евнух не заметил бы на этой картинке неуловимую печать сексуальности. Надпись в верхней части щита гласила: «Пора распоряжаться собственной жизнью». Внизу другая надпись: «Сегодня же зайди на призывной пункт». А вот то, о чем умолчали надписи: «Обещаем тесное общение с лицами противоположного пола, здоровый совместный сон в лесу, купание в реке и прочие интимные забавы на природе, и все это там, где ни у кого вроде бы нет личной жизни».

Вероятно, я читал на этом фото свои собственные эротические фантазии, но умники из рекламной службы, которые придумали эту картинку, знали, что будет происходить в моем грязном воображении.

Кивнув на щит, я спросил у Синтии:

– Что ты об этом думаешь?

Она пожала плечами:

– Нормальное объявление.

– Не улавливаешь скрытой сексуальной идеи?

– Не улавливаю. В чем это конкретно выражается?

– Конкретно ни в чем. Это действует на подсознание.

– Попробуй описать.

Я чувствовал, что меня вот-вот поймают на крючок.

– Женщина с автоматом. У автомата ствол. Ствол как бы заменяет пенис. Карта и часы указывают на подспудное желание полового акта, но на ее собственных условиях – то есть там и тогда, где и когда ей захочется. По радиотелефону она ведет переговоры с мужчиной, сообщает свои координаты, говорит, что дает ему пятнадцать минут на то, чтобы он отыскал ее.

Синтия посмотрела на свои часы, сказала:

– Я думаю, нам пора двигать.

– Пора.

Мы начали подниматься по лестнице, но тут я непроизвольно оглянулся и сказал:

– Мне кажется, мы что-то пропустили.

Мы не сговариваясь кинулись к панели, единственному месту в подвале, где не виднелась бетонная стена фундамента. Я постучал по ней, нажал плечом, но она не поддавалась, так как была прибита к массивной раме. На верстаке я нашел шило и сунул его в свободное отверстие в панели. Через пару дюймов шило наткнулось на что-то твердое.

Я нажал посильнее, и оно пошло легко, видно, через что-то мягкое.

– Смотри, стена-то ложная. Никакой перегородки нет.

Синтия ничего не ответила. Она стояла перед вербовочным щитом. Потом подсунула под его раму пальцы и рванула на себя. Щит повернулся на невидимых петлях, открыв нам темное помещение. Мы стояли с Синтией рядом, освещаемые сзади мертвенно-белым светом флуоресцентных ламп.

Прошло несколько секунд. Нас не изрешетил град пуль. Мои глаза привыкли к темноте, и я различил в комнате кое-какие предметы, очевидно мебель. Потом увидел светящийся циферблат часов. Я прикинул: комната была футов пятнадцать в ширину и сорок – пятьдесят в длину, то есть тянулась от фасада коттеджа до задней стены.

Я отдал Синтии ее пистолет и стал шарить по стене, пытаясь нащупать выключатель.

– Так вот где Кемпбеллы держат, вероятно, свою свихнувшуюся доченьку, – сказал я.

Щелкнул выключатель, и комнату осветила настольная лампа. Краем глаза я видел, что Синтия изготовилась к стрельбе, и осторожно шагнул вперед. Встав на колени, я заглянул под кровать – ничего. Потом обошел комнату, открыл шкаф, затем небольшую ванную.

Мы с Синтией стояли молча, глядя друг на друга, затем, словно опомнившись, я сказал:

– Ну, вот оно.

В самом деле, это было «оно»: двуспальная кровать, тумбочка с зажженной лампой, комод, длинный стол, на котором стояли стереосистема, телевизор и видеокамера на треножнике для домашнего кино. Пол был устлан белым мягким дорогим ковром, правда, не таким чистым, как наверху. Стены были обшиты светлыми деревянными панелями. По левую руку стояла каталка на колесах, какие бывают в больницах, очевидно, для массажа или еще для чего-нибудь. Над кроватью на потолке было зеркало, а в раскрытом шкафу виднелись прозрачные кружевные предметы женского туалета, от которых бросило бы в краску продавца секс-шопа. Там же висели чистенький, опрятный фартук медсестры, который Энн вряд ли надевала для работы в больнице, черная кожаная юбка и такой же жилет, чересчур броское и бесстыдное платье с багровыми блестками, а также стандартная повседневная форма наподобие той, в которой Кемпбелл была на том дежурстве.

Синтия, мисс Недотрога, огорченно оглядывала комнату, словно Энн Кемпбелл посмертно обманула ее ожидания.

– Господи Иисусе! – воскликнула она.

– Обстоятельства ее смерти, – сказал я, – конечно же, связаны с образом жизни, но не будем делать поспешных выводов.

Ванная комната тоже была не такая чистая, как две другие, и в аптечке лежали презервативы, предохранительные тампоны, противосеменные мази... Такое количество противозачаточных средств могло бы вызвать резкое падение кривой рождаемости на Индийском субконтиненте.

– Разве женщины не пользуются каким-нибудь одним способом? – растерянно спросил я.

– Все зависит от настроения.

– Понятно.

Помимо контрацептивов в аптечном шкафчике были еще полоскания, разноцветные зубные щетки, зубная паста и шесть клизм. Никогда не думал, что у человека, питающегося молодыми побегами фасоли, могут возникать проблемы с пищеварением.

– О Боже, – сказал я, беря большую бутыль со спринцовкой, от которой несло земляникой – не самый любимый мой запах.

Синтия вышла, а я заглянул в ванну. Ее явно не вымыли, махровая мочалка была еще влажная. Интересно. Потом я направился в спальню, где Синтия изучала содержимое ящика ночного столика: мазь, вазелин, руководства по технике секса, обычный вибратор и резиновый муляж полового члена героических размеров.

К ложной стене, разделявшей комнату и собственно подвал, на высоте человеческого роста была прикреплена пара кожаных наручников, а на полу валялись кожаный ремень, березовый прут и страусовое перо, вряд ли попавшее сюда случайно. У меня моментально и непроизвольно разыгралось воображение, и кровь прилила к щекам.

– Любопытно знать, – промычал я, – зачем все это.

Синтия молчала, ее взгляд был устремлен на наручники.

Я откинул одеяло, на кровати простыни были помяты.

Волосков из паховой области и с груди, пятен спермы и других следов человеческой деятельности хватит, чтобы загрузить лабораторию на целую неделю.

Я заметил, что Синтия тоже смотрит на постель, и старался угадать, о чем она думает. Так и подмывало сказать: «Я же тебе говорил...» – но я сдержался: в глубине души надеялся, что мы ничего не найдем, потому, как я уже упомянул, я начал питать слабость к Энн Кемпбелл. Кроме того, я не люблю судить людей за их сексуальные пристрастия и поведение, но на свете немало тех, кто скор на такой суд.

– Знаешь, все-таки хорошо, что она не была бесполым существом, – сказал я. – А то армия сделала из нее вербовочного гермафродита.

Синтия взглянула на меня и слегка кивнула.

– Психиатру пришлось бы поломать голову, чтобы разобраться с ней. У нее явное раздвоение личности... Хотя, если вдуматься, у каждого из нас есть другая жизнь, а то и не одна. Правда, не каждый выделяет отдельную комнату для своего второго "я"... Впрочем, она и сама отчасти психиатр.

На очереди у нас был телевизор. Я вставил в плейер первую попавшуюся кассету. Экран засветился, и на нем появилось изображение Энн Кемпбелл. Она стояла в этой самой комнате в платье с багровыми блестками и в туфлях на высоких каблуках. За кадром послышалась мелодия «Стриптизерша», и Кемпбелл начала медленно раздеваться. «Ты что делаешь на обедах у генерала?» – спросил голос, принадлежащий человеку с камерой.

Энн Кемпбелл обольстительно улыбнулась в объектив и качнула бедрами. Теперь она была только в трусиках и красивом французском лифчике. Энн уже потянулась к застежке, но я нагнулся и выключил плейер, чувствуя, что, как человек целомудренный, поступаю правильно.

Я просмотрел другие кассеты. На каждой была сделанная вручную лаконичная выразительная надпись типа: «Траханье с Дж.», «Стрип для Б.», «Гинеколог, осмотр. Р.», «Анальный секс с Дж. С».

– Хватит, насмотрелись этой мерзости, – сказала Синтия.

– Погоди немного.

Я выдвинул верхний ящик комода и увидел стопку фотографий, сделанных «Поляроидом». Наконец-то увижу ее мужчин, подумал я, и стал перебирать карточки. Но мужчин не было, на фотографиях только Кемпбелл во всевозможных позах – от артистических до гинекологических.

– А где же мужики? – спросила Синтия.

– По эту сторону объектива.

– Но ведь должен же быть...

И тут в другой пачке я наткнулся на снимок хорошо сложенного голого мужчины с ремнем в руке, но на голове у него был надет черный кожаный капюшон с прорезями для глаз. Потом еще снимок – мужчина на Энн, – сделанный с задержкой времени или третьим лицом. На следующем – еще один голый тип, распластанный лицом к стене приделанными к ней наручниками. Все мужчины – а я насчитал дюжину фигур – были сфотографированы либо со спины, либо с капюшонами на голове. Очевидно, им не хотелось оставлять здесь свои физиономии и иметь у себя прелестное личико Энн Кемпбелл. Люди вообще осторожны с фотографиями такого рода, а когда им есть что терять – осторожны вдвойне. Любовь и доверие – замечательные вещи, но у меня складывалось впечатление, что в данном случае ничего, кроме похоти, не было. Просто случайные знакомцы по известной поговорке: «Как, ты говоришь, тебя зовут?» Я хочу сказать, что если у Энн Кемпбелл был настоящий друг, которого она любила, она ни за что не привела бы его сюда.

Синтия тоже перебирала карточки, но брезгливо, как будто они являлись переносчиками венерической болезни. На некоторых были запечатлены половые органы – крупным планом, с разных точек. Они варьировались от «много шума из ничего» через «как вам это нравится» до «укрощения строптивой».

– Все фигуранты – белые, у всех сделано обрезание, большинство шатенов, несколько блондинов. Можно их использовать для опознания, как ты думаешь?

– Интересная была бы процедура. – Синтия кинула фотографии обратно в ящик. – Надо что-нибудь придумать, чтобы военная полиция не попала в эту комнату.

– Надо бы. Надеюсь, они не найдут ее.

– Пошли.

– Подойди.

Я по очереди открыл три нижних ящика и нашел там множество забав для баб, как называют их продавцы секс-шопов, а также дамские трусики и пояса, плетку-девятихвостку, кожаный суспензорий и несколько предметов неизвестного мне назначения. Признаюсь, мне было неловко рыться в этой дряни на глазах у мисс Санхилл, а она, удивляясь моему нездоровому интересу, спросила:

– Чего ты там еще не видел?

– Шнур.

– Шнур? А-а...

Ага, вот и он, нейлоновый шнур, сложенный витком, в самом нижнем ящике. Я вытащил его, принялся рассматривать.

– Тот самый? – спросила Синтия.

– Видимо, да. Похож на тот, который найден на месте преступления, – стандартный шнур. Такой везде можно увидеть, и все-таки это кое-что.

Я опять посмотрел на кровать. Это было старинное массивное ложе со спинками в головах и в изножье. К такой кровати удобно привязать лежащего на ней человека. Я мало знаю о половых извращениях, хотя и вычитал кое-что из нашего служебного руководства, но мне известно, что попытка связать человека – штука опасная. Такая крупная и здоровая женщина, как Энн Кемпбелл, всегда может защититься, оказав сопротивление. Если же вы лежите на кровати или на земле, раскинув руки и ноги, с привязанными запястьями, то, надо думать, хорошо знаете человека, который это сделал. Иначе может произойти что-нибудь непоправимое. Так оно и случилось.

Я выключил свет, и мы вышли из комнаты. Синтия закрыла дверь с рекламным щитом. Я же отыскал на верстаке тюбик с клеем и, приоткрыв щит, промазал его торец. Все-таки попрочнее сядет. Если сообразишь, что где-то должно быть еще одно помещение, пропущенное при осмотре, то остальное – дело техники; если же не сообразишь, то щит – просто щит, накрепко приделанный к капитальной стене.

– Чуть не лопухнулся. Как ты думаешь, военная полиция сообразит? – спросил я.

– Дело не в сообразительности, а в пространственном восприятии. Если военная полиция и не обнаружит дверь, то после еще городская будет орудовать. – Подумав, Синтия добавила: – Кто-нибудь наверняка захочет утащить этот щит на память. Лучше, если гарнизонные фараоны изымут отсюда что нужно и передадут в лабораторию УРП. Или нам придется сотрудничать с местными – иначе они вмиг амбарный замок навесят.

– Попробуем рискнуть, а? Пусть эта дверь останется нашей маленькой тайной. Согласна?

– Согласна, – кивнула Синтия. – У тебя чутье на такие вещи.

Мы поднялись из подвала, погасили свет, закрыли дверь. В передней Синтия сказала:

– В отношении Энн Кемпбелл чутье тебя не подвело.

– Честно говоря, я рассчитывал найти только дневник и пару пылких любовных записок. Никак не ожидал, что наткнемся на потайную комнату, какую для мадам Бовари обставил маркиз де Сад... Знаешь, каждому из нас нужен свой угол. В мире стало бы лучше жить, если бы у каждого была потайная комната, чтобы предаваться любимым фантазиям.

– Все зависит от сценария, Пол.

– И то верно.

Мы вышли из дома через парадную дверь, сели в «мустанг» и помчались по Виктори-драйв. Мы были уже недалеко от базы, когда нам навстречу попалась колонна грузовиков.

Машину вела Синтия, а я рассеянно смотрел в боковое окно. Странно, думал я, очень странно. Странные вещи творились за ярким рекламным щитом, и это станет метафорой всего происшедшего: блестящее офицерство, безукоризненная форма и выправка, строгий порядок и воинская честь, словом, рыцари без страха и упрека, но если копнуть, найти нужную дверь, перед тобой откроется бездна морального разложения и чудовищного разврата – такого же грязного, как и постель Энн Кемпбелл.