Текст книги "Дочь генерала"

Автор книги: Нельсон Демилль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Глава 35

Службу продолжали молитвы, органная музыка и песнопения. Старшие офицеры – народ набожный. Это связано с их представлениями о Боге и Родине, однако они не склонны причислять себя к какому-либо определенному вероисповеданию, то есть занимают незаметную и безопасную позицию – вполне в духе их служебной биографии. Такая неопределенность дает некоторые преимущества: вы можете выбрать любой конфессиональный обряд, а то и мешанину из разных обрядов, чтобы сделать церемонию покороче. По собственному опыту знаю, что католические мессы так затягиваются, что иные старики могут загнуться от усталости.

Так или иначе, в назначенное время на кафедру поднялся полковник Фаулер произнести надгробную речь. Он выразил признательность прибывшим на церемонию родственникам, друзьям, сослуживцам и почетным гражданам Мидленда.

– В нашей профессии, – продолжал он, – чаше, чем в какой-либо другой, мы сталкиваемся с безвременной смертью молодых мужчин и женщин. Это отнюдь не значит, что мы привыкаем к смерти и сердца наши черствеют, напротив, мы еще больше ценим жизнь, ибо знаем, что армейская служба и опасна и сложна. Принося воинскую присягу, мы сознаем, что нам, может быть, придется пожертвовать жизнью, защищая Родину. Капитан Кемпбелл сознавала это, получая звание по окончании военной академии. Она сознавала это, отправляясь в зону боевых действий в Персидском заливе. Она сознавала это, поехав ночью, когда обычные люди спят, проверить караулы. Это не входило в ее прямые обязанности, но она сделала это, не дожидаясь приказаний.

Я слушал Фаулера и думал о том, что принял бы все сказанное за чистую монету, если бы не знал правду. Отважная молодая женщина-офицер едет в ночь проверять караулы, и ее убивают. Печальный факт, но правда еще печальнее.

– Мне вспоминаются слова из книги пророка Исайи, глава двадцать первая стих одиннадцатый: «Сторож, сколько ночи?» И снова кричат: «Сторож, сколько ночи?» И сторож отвечает: «Приближается утро». Разве мы все не сторожа? Жизненное призвание солдата – стоять на страже, стоять день и ночь, охраняя спокойный сон людей, стоять всегда, пока Господь не призовет нас в Его Царство Небесное.

У Фаулера звучный, глубокий голос, владел он им безупречно. Он мог бы стать проповедником или политиком, если бы поменьше думал о добре и зле.

Мне неинтересно слушать ораторов, и мысли мои унеслись снова к Энн Кемпбелл. Я увидел ее в гробу, лицо, руки, держащие эфес сабли, и – вдруг как ударило меня – уэст-пойнтское кольцо на пальце. Может быть, это не ее кольцо. Но если ее – кто его надел? Фаулер? Генерал Кемпбелл? Полковник Мур? Кент? Откуда оно появилось? Впрочем, какая разница?

Полковник Фаулер все еще говорил, и я снова переключился на его волну.

– Я знал Энн еще в детстве. Она была живым смышленым ребенком, настоящая девочка-сорванец. – Он улыбнулся, раздались приглушенные смешки, потом снова стал серьезным. – Замечательное, развитое не только физически, но и духовно одаренное дитя Господа Бога. И всем нам, кто знал и любил Энн Кемпбелл...

При всей своей сладкоречивости Фаулер на мгновение запнулся, поняв, что сказал двусмысленность, но запинку заметили только те, кто был с ней в интимных отношениях.

– ...нам всем будет не хватать ее.

Кемпбеллы недаром пригласили Фаулера произнести надгробное слово; кое-где сопели, сморкались, всхлипывали. Была еще одна немаловажная причина: он один из небольшого списка кандидатов на эту почетную роль, кто не спал с умершей. Но стоп! Я, кажется, снова впадаю в цинизм. С покойницей случилась большая беда, ее настигла безвременная смерть. Фаулер говорил искренно и трогательно, а я не кто иной, как последний подонок.

Фаулер не стал распространяться о том, как погибла Энн Кемпбелл.

– На сегодняшнем военном языке поле боя – это место, где мы встречаемся с противником. В большинстве случаев так оно и есть. Однако мы вправе расширить это понятие, включить в него любое место, где стоят наши вооруженные силы, и сказать, что Энн Кемпбелл погибла в бою. Она останется в нашей памяти не безвинной жертвой, а стойким солдатом, погибшим при исполнении своего долга. – Он склонил голову. – Энн, такой мы тебя и запомним.

Фаулер сошел с кафедры, салютовал перед гробом и сел на свое место. Заиграл орган, и присутствующие подхватили излюбленный Двадцать третий псалом, начатый капелланом Имзом. Песнопение завершилось его благословением, которое кончалось словами «Иди с миром». Органист заиграл «Скалу времен», все встали.

В общем и целом богослужение прошло как надо. На похоронах редко бывает иначе.

Восемь почетных провожатых, стоявшие в первом левом ряду, выстроились в центральном проходе у помоста, а шесть носильщиков заняли свои места по обе стороны гроба. Я обратил внимание, что все носильщики – молодые лейтенанты, которых назначили, поскольку требовалась физическая сила или потому, что они никак не были связаны с умершей. Даже лейтенанту Элби, чьи намерения были серьезны и благородны, не разрешили нести гроб.

Точно так же почетные провожатые, которых в другом случае отобрали бы из ближайших сподвижников генерала или близких друзей покойной, на этот раз были сплошь женщины-офицеры, включая первого помощника генерала капитана Боллинджер. На первый взгляд женский контингент казался уместным, но те, кто знал, почему на эту роль не пригласили мужчин, пришли к выводу, что генерал наконец одержал победу, не допустив к телу дочери ее любовников.

Восемь женщин-офицеров прошествовали к выходу. Носильщики надвинули верхнюю часть крышки гроба, накрыли его национальным флагом и сняли с помоста.

Гроб понесли к выходу. Процессию возглавлял капеллан Имз, замыкали ее Кемпбеллы. Каждый, кто был в форме, салютовал Энн Кемпбелл, отправившейся в последний путь. Почетные провожатые, стоявшие у выхода по стойке «смирно», тоже салютовали. Народ начал постепенно расходиться. Я вышел на паперть. Носильщики установили гроб на лафет, прицепленный к джипу.

На лужайке напротив церкви стояли машины, которые составят эскорт: служебные легковушки и автобусы для перевозки носильщиков, оркестра, знаменосцев, салют-команды. В принципе всякий военнослужащий имеет право быть похороненным на государственном кладбище, со всеми воинскими почестями, хотя такое счастье выпадает только тем, кто погиб в бою. Если идет война, то многих хоронят в зоне военных действий или отправляют останки в цинковом гробу самолетом в Штаты для захоронения в родных местах. Но в любом случае, будь ты генерал или рядовой, над тобой прогремит залп из двадцати одной винтовки.

В ожидании отъезда на Джордан-Филдз люди ходили взад-вперед, сбивались в группки, подходили к капеллану, утешали Кемпбеллов.

Я заметил нескольких журналистов – они пытались взять у кого-нибудь интервью – и фотографа из общевойсковой информационной службы, который ненавязчиво делал с приличного расстояния снимки. Публикации, которые уже появились, были скупы и туманны, хотя и намекали на обстоятельства, о которых следовало бы умолчать.

Рядом с четой Кемпбеллов стоял их сын Джон, чью фотографию я видел в семейном альбоме Энн. Но и без той карточки я узнал бы его: высокий, красивый, отцовские глаза, волосы, подбородок – и похож на сестру. Он держался несколько в стороне от клана и выглядел потерянным. Я подошел к нему, представился и сказал:

– Я расследую обстоятельства смерти вашей сестры.

Он кивнул. Я выразил ему свои соболезнования, и мы поговорили о том о сем.

Джон оказался приятным человеком – живой, подтянутый, с хорошими манерами. Во многих отношениях он представлял тот материал, из которого куют командиров, но отказался от этой роли то ли потому, что не хотел идти по стопам отца, то ли его вольнолюбивый дух был бы помехой в военном ремесле. Вероятно, в обоих случаях Джон прав, однако, судя по всему, он не нашел своего места в жизни, как это часто бывает с отпрысками влиятельных людей. Я заговорил с ним не только для того, чтобы выразить сочувствие.

– Вы знакомы с полковником Уильямом Кентом?

– Имя как будто знакомо, – ответил Джон, подумав, – кажется, мы встречались на вечеринках.

– Он был большим другом Энн. Мне хотелось бы, чтобы вы с ним встретились.

– Я готов.

Я подвел его к Кенту, который стоял на тротуаре, разговаривая со своими офицерами, среди которых был и мой недавний знакомец майор Дойл.

– Полковник, позвольте представить вам брата Энн, Джона.

Они пожали руки друг другу. Джон сказал:

– Да, мы действительно несколько раз встречались. Спасибо, что пришли.

Кент не нашелся что сказать и посмотрел на меня.

– Полковник Кент не только друг Энн, – сказал я Джону. – Он оказал большую помощь в расследовании.

– Спасибо, – обратился он к Кенту. – Уверен, вы делаете все, что в ваших силах.

Кент кивнул, а я под каким-то предлогом ретировался. Можно сколько угодно рассуждать о неуместности знакомить подозреваемого в убийстве с братом его убитой сестры да еще на похоронах жертвы. Но если все справедливо в делах любви и войны, то, позвольте доложить, все дозволено в расследовании убийства.

Я чувствовал, знал, что Билл Кент – на краю, и любое мое действие, подталкивающее его сделать последний шаг в бездну, было оправданно и справедливо.

Толпа постепенно редела, народ рассаживался по машинам. Я разглядел обоих Ярдли, отца и сына, и с ними женщину, вероятно, жену Берта. Подозреваю, что на фамильном древе Ярдли не так уж много побегов.

Как я уже упоминал, на церемонии присутствовали гражданские лица Мидленда, в том числе мэр городка с семьей, и все же большинство составляли офицеры с женами, хотя уверен, что многие офицерские жены сочли за благо не явиться. Рядовых и унтер-офицеров не было, если не считать главного сержанта базы, который по традиции представлял эту категорию военнослужащих на общественных мероприятиях, куда их нельзя не пригласить, но где они в силу количества создали бы массу материально-технических проблем. Вообще равенства и братства между офицерским корпусом и прочими не наблюдается – будь то в жизни или смерти.

Я заметил, что Карл разговаривает с майором Боузом, которому грозило увольнение, – тот стоял вытянувшись, сдвинув каблуки и энергично кивал, как заводная детская игрушка. Карл не такой человек, чтобы увольнять подчиненного на Рождество, в день рождения или свадьбы, но он мог счесть такой шаг уместным на похоронах.

Синтия беседовала с Фаулерами и Кемпбеллами. Я мысленно похвалил ее за это, потому что сам в такой ситуации испытываю непонятную неловкость.

Из известных мне бывших любовников Энн Кемпбелл я заметил также главного прокурора части полковника Уимса без жены и лейтенанта Элби, который изо всех сил старался держаться мужественным и одновременно печальным, не забывая при этом козырять начальству.

Несколько в стороне одиноко стояла уорент-офицер Кифер, одетая в офицерскую форму, что давало ей право присутствовать на церемонии. Я подошел к ней и рассказал о «бэтмобиле». Несмотря на печальный повод, она была весела, как всегда. Неуклюжий и нуждающийся в поддержании моральных сил, я тем не менее начал беззастенчиво флиртовать с Кифер. Ей это понравилось, мы даже договорились когда-нибудь вместе выпить, здесь или в Фоллз-Черч.

Синтия прервала наш тет-а-тет.

– Нам пора, – сказала она, подойдя.

– Готов.

Я попрощался с Кифер и пошел с Синтией на стоянку. К нам присоединился Карл Хеллман. По дороге нам попался полковник Мур, очевидно, разыскивавший меня: в руках он держал несколько листков бумаги. Я представил Мура Хеллману, но тот словно не заметил протянутой ему руки и окинул бедного полковника таким взглядом, от какого стынет кровь в жилах.

Мур был слишком обеспокоен и не заметил невежливости.

– Вот объяснительная, которую вы просили, – сказал он мне.

Я взял бумаги и по примеру командира даже не поблагодарил полковника.

– Будьте добры, никуда сегодня не отлучайтесь. И не ведите разговоров с представителями ФБР и полковником Кентом.

Я сел в свой «блейзер» и завел мотор. Карл и Синтия тоже заняли места, как только включился кондиционер. Через минуту мы выстроились в цепочку автомобилей, направлявшихся по дороге к югу, на Джордан-Филдз.

– Я обещал полковнику Муру защиту, если он согласится сотрудничать со следствием, – сказал я сидящему на заднем сиденье Карлу.

– На этой неделе вы раздаете обещания о защите, как врач лекарства против заразных болезней.

Катись-ка ты, Карл, сам знаешь куда.

– Превосходная была служба, – сказала Синтия.

– Ты уверен относительно капеллана? – спросил меня Карл.

– Абсолютно, сэр.

– Здесь все знают всё друг о друге?

– В известной степени. Кроме того, она не очень-то таилась.

– Неужели сейчас надо говорить об этом? – вмешалась Синтия.

– Наш непосредственный начальник имеет право на получение от нас любой информации и в любое время, – возразил я.

Синтия отвернулась к окну и ничего не ответила. В зеркало заднего обзора я видел, что Карл немного удивлен моей резкостью.

– В ходе следствия нам не удалось найти уэст-пойнтское кольцо убитой. Но я увидел его у нее на пальце.

– Вот как? Может быть, это другое?

– Может быть.

Мы проехали дом Бомона, Учебный центр, потом обогнули Бетани-Хилл и выехали на Райфл-Рендж-роуд.

Часы на приборном щитке показывали полдень. Солнце так пекло, что было видно, как от асфальта волнами поднимается горячий воздух.

– С этой минуты УРП официально отстраняется от расследования.

– Я добился отсрочки на час, – сказал Карл. – Если понадобится, возьму еще один.

Везет как утопленникам.

– Прекрасно, – заметил я без малейшего энтузиазма.

По Джордан-Филдз тянулась вереница автомобилей. Мы проехали сторожевой пост, где два несчастных потеющих полицейских вынуждены были отдавать честь каждой машине.

На Джордан-Филдз полицейские направляли прибывающие машины на просторную стоянку перед ангарами. Я проехал подальше и наконец около третьего ангара увидел служебную машину Кента. Я остановился неподалеку, мы вышли из «блейзера» и последовали за толпой к назначенному месту. Тело отправляли в Мичиган для захоронения, для этой цели воздушные силы великодушно предоставили транспорт – большой оливкового цвета «СИ-130», который стоял около взлетной полосы.

Как я и предполагал, на Джордан-Филдз приехали и те, кто не присутствовал на службе в церкви: сотни полторы рядовых и унтер-офицеров в форме, любопытные из Мидленда и его окрестностей, представители городского общества ветеранов, офицеры, которые были заняты по службе, и их жены.

Здесь же были, разумеется, оркестр, знаменосцы с почетным караулом, салют-команда. Барабанщик начал выбивать медленную дробь, и между двумя ангарами появились шестеро носильщиков. Они катили лафет с гробом к хвостовой части «СИ-130». Военные отдавали честь проезжающему мимо них гробу, люди в штатском прикладывали правую руку к груди, слева, где сердце. Барабанная дробь прекратилась. Все застыли в ожидании.

Жара стояла дикая, не было ни малейшего ветерка, знамена беспомощно повисли, и знаменосцам приходилось трясти древками.

Почетные провожатые приподняли флаг, которым был покрыт гроб, и капеллан Имз произнес: «Помолимся». Поминальную молитву он закончил словами: «Даруй ей, Господи, вечный покой, и пусть светит над ней неугасимый твой свет. Аминь».

Семеро стрелков дали по три винтовочных залпа. Когда звук последнего залпа замер вдали, горнист у лафета протрубил отбой. Я люблю отбой, и правильно, что этот сигнал, который солдат слышит перед отходом ко сну, играют над его могилой перед началом последнего, долгого сна. Собравшимся он напоминает, что как день сменяет ночь, так и за отбоем последует побудка.

Носильщики сложили флаг и отдали его капеллану Имзу, а тот, в свою очередь, вручил его миссис Кемпбелл. Та приняла флаг торжественно и церемонно.

Должно быть, от палящего солнца, от винтовочных залпов, от звуков горна мне припомнилось лето 1970-го и мотель «Белые камелии», злачное местечко на шоссе в окрестностях Мидленда. Мне припомнилась полуночная вечеринка у бассейна, где не требовалось купального костюма. Господи, какие же мы были молодые, думал я, как ставили весь город на уши – сотни и тысячи жеребцов, взбрыкивающих от обилия гормонов и спиртного. Но мы не были беспечными юнцами, которые не думают о будущем, напротив, оно нависало над каждой нашей мыслью, над каждым словом. Над каждым лихорадочным свиданием.

Я вспомнил двух приятелей по пехотному училищу, которых на месяц назначили разгружать здесь самолеты с трупами в пластиковых мешках. Потом оба получили приказ отправиться – не во Вьетнам, нет, а в Германию, и они читали вслух и перечитывали в казарме этот приказ, как будто это было извещение юриста о наследстве или принадлежности к титулованному дворянству.

Нам казалось, что существует причинно-следственная связь между разгрузкой трупов из Вьетнама и желанием самому не стать трупом. Сотни ребят-пехотинцев добивались наряда на аэродром в надежде, что потом им выдадут билет в Германию или какое-нибудь другое безопасное местечко. Я тоже разгружал трупы на Джордан-Филдз, но расхожее мнение, будто начальство питает особые чувства к тем, кто ворочает мешки с человеческим мясом, оказалось неверным. Я получил приказ, гласящий: «Вам надлежит явиться на Оклендскую военную базу для дальнейшей отправки в Юго-Восточную Азию».

Я возвратился в настоящее, которое было таким же тяжелым, как и прошлое. Генерал и миссис Кемпбелл разговаривали с группой подошедших к ним людей – родственники, Фаулеры и помощник генерала капитан Боллинджер. Во время моего мысленного отсутствия гроб уже внесли в хвостовой люк самолета.

Внезапно из сопел четырех турбовинтовых двигателей вырвался огонь, и они оглушительно взревели. Генерал козырнул стоящим подле него, взял миссис Кемпбелл под руку, с другого бока ее взял под руку Джон – и все трое взошли по наклонному днищу в люк. Сначала я подумал, что они хотят в последний раз попрощаться с дочерью и сестрой, но потом понял, что генерал с супругой выбрали именно этот момент, чтобы покинуть Форт-Хадли и навсегда оставить армию. Так оно и есть: днище медленно поднялось и встало на место.

Механик дал знак пилотам, и тяжелая машина двинулась с площадки на взлетную полосу.

Вероятно, многие из присутствующих удивились внезапному отъезду Кемпбеллов на том же самолете, который должен доставить тело Энн в Мичиган. Но по зрелом размышлении – причем казалось, что эта мысль появилась в многочисленных головах одновременно, – все решили, что это наилучший выход для Кемпбеллов, для Форт-Хадли и в целом для армии.

«СИ-130» выкатил на взлетную полосу, набрал скорость и в миле от толпы оторвался от земли. Его силуэт вырисовался сначала над зеленой верхушкой леса, затем на голубизне неба. Люди, словно ждавшие сигнала, начали расходиться. Почетный караул, оркестр, носильщики – все строем проследовали к автобусам.

Я пошел к стоянке, откуда уже разъезжались машины. Синтия и Карл шли рядом. Синтия прикладывала к глазам платок.

– Что-то я себя неважно чувствую, – промолвила она.

Я дал ей ключи от машины:

– Посиди в кабине, включи кондиционер. Встретимся в третьем ангаре, когда отдохнешь.

– Нет-нет, сейчас пройдет, – сказала Синтия и взяла меня под руку.

– Пол, пора брать зверя, – напомнил Карл. – У нас совсем мало времени, и ничего другого мы не придумаем.

– Да, времени у нас мало, но что-нибудь придумать мы можем.

– Не вынуждай меня приказывать.

– Вы не имеете права отдавать приказ, который я считаю тактически неверным. Он усложнит работу ФБР.

– Такого права я не имею. Считаешь, что провести последнюю встречу с Кентом рановато?

– Да.

– Допустим. Но что сейчас?

– Позвольте мне, – сказала Синтия Карлу и, посмотрев на меня, спросила: – В ангаре, так?

Я ничего не ответил.

– Прекрасно, – сказал Карл. – Мы с мистером Бреннером подождем вас в машине.

Хватит, поупрямился, подумал я и пробурчал:

– Ладно, я сам. Все равно я по уши в дерьме.

Синтия кивнула. Я повернулся и увидел Кента. С двумя младшими офицерами он шел к своей служебной машине.

– Приходи через десять минут, – сказал я Синтии.

Я догнал Кента и похлопал его по плечу. Он обернулся. После секундного молчания я сказал:

– Полковник, мы можем поговорить наедине?

– Конечно, – ответил он, поколебавшись.

Кент отпустил подчиненных. Мы стояли на горячем бетоне перед ангаром. Мимо нас проезжали машины.

– Жарко на солнце. Давайте зайдем в ангар.

Мы шли с ним бок о бок, как два соратника-полицейских, идущих на одно задание. В общем, таковыми мы и были.