Текст книги "Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)"

Автор книги: Автор Неизвестен

Много было ссор у богатырей-калмык ов из-за узбекской красавицы. А время шло, и шестимесячная отсрочка уже на исходе была. Два часа оставалось до срока. Когда сон свой видела Барчин, было ей предсказано: «К полднику сын дяди твоего приедет». Полдник наступил, – нет Алпамыша. Неужели суждено ей калмык ам достаться? В тревоге смотрит Барчин-ай на дорогу – и подружкам своим-прислужницам так говорит:

– Девушки, с кем скорбью-болью поделюсь? Горечью тоски вот-вот я захлебнусь.

 
За меня молитесь, девушки мои, —
Я неправоверной ныне становлюсь!
Иль судьбе предвечной я не покорюсь?
Калмыки приедут, – как я увернусь?
Если чужеверьем все же осквернюсь,
Значит, навсегда смеяться разучусь.
Как же я в чужом народе приживусь, —
Он же моего не смыслит языка!
Телом непорочна и нежней цветка,
Ведь зачахну я в плену у калмык а!
За меня молитесь, девушки мои!
Счастьем до сих пор была необжита
Сердца моего девичьего юрта,—
Вся она теперь охвачена огнем.
Суждено мне горе в юные лета!
Полдник наступил, – не едет дядин сын.
Горе, горе! Нет надежды для Барчин!
За меня молитесь, девушки мои!..
 
 
Ай, нет мочи больше страдать!
Некого, как видно, мне ждать.
Как он мог, мой хан, опоздать,
К сроку мне защитой не стать!
Девушки, прощенья прошу, —
Огорченья вам приношу.
Но страданья чем заглушу?
Калмык ами данный мне срок
В этот час, подружки, истек.
Разве не погибнет цветок,
Если зимний холод жесток?
Не приехал милый Хаким, —
Пред Конгратом стыдно моим.
Черных дней дождались мы вдруг.
Что с народом будет моим!
Калмык ам достанусь я злым, —
Плачьте, сорок милых подруг!
 

Сорок девушек-уточек взглянули в сторону Чилбир-чоля, – слышат – конский топот с той стороны доносится. Вгляделись они – всадник на Байчибаре скачет, – калмык, оказывается! Опечалились девушки, – сказали Барчин:

– Знай, что прибыл тот, о ком вещал твой сон! Но богатырей калмыцких встретил он.

 
Видно, был с дороги сильно утомлен —
И погиб калмыцкой силою сражен,
Не достигнув той, с которой обручен.
Верный конь его добычей вражьей стал, —
Знатный враг пленил его и оседлал.
Плачь! День киямата страшного настал!
Или Алпамыш не бек в Конграте был?
Или сам коня врагам он уступил?
Если бы не враг его в пути убил, —
Мог ли быть оседлан калмык ом Чибар?
Значит он погиб, конгратский твой шункар,
Прежде, чем желанья своего достиг!
Что на Байчибаре скачет к нам калмык,
Зоркая Суксур ведь разглядела вмиг.
Видно, горд калмык захваченным конем,
Если так спесиво он сидит на нем.
Хлещет он коня, торопит он его, —
Чую вещим сердцем вражье торжество.
Наше положенье будет каково?
Добрый конь конгратский, где хозяин твой?
Служишь калмык удобычей боевой!
Косы распусти, красавица, ой-бой,
Плачь! Не став женой, осталась ты вдовой!
А калмык все ближе! Как бы ни гадать, —
Так иль так – добра нам от него не ждать.
Он тебя своей женой принудит стать,
Нас, твоих подружек, плакать, причитать.
Ой, всему народу нашему страдать,
Светопреставленья муки испытать!..
 

Калмык, скакавший на Байчибаре, все ближе подъезжал, и уже все сорок девушек хорошо его разглядели, – узнали в нем Караджана. Растерялись они, зашумели-запричитали и, окружив Ай-Барчин, руки к небу воздев, стали громко молиться. А Барчин-ай, на Суксур свою рассердившись, так ей сказала:

 
– Болтовней твоей по горло я сыта.
Друг ли едет, враг ли, – речь твоя пуста, —
Да забьет песок болтливые уста!.. —
Ай-Барчин встает и смотрит в степь Чилбир, —
Скачет на Чибаре Караджан-батыр.
Почернел в очах красавицы весь мир.
Жалобно слезами залилась Барчин:
– Сладкая душа мне не нужна теперь,
Всех богатств да буду лишена теперь,
Юности моей что мне весна теперь!
Если встречи с милым бог меня лишил,
Смерти бы за мной притти он разрешил!.. —
Косы распустив, Барчин рыдает: – Ой,
Добрый конь конгратский, где хозяин твой?
Мужа не познав, осталась я вдовой!
Осенью цветам не увядать нельзя,
Часа смертного нам угадать нельзя, —
Брата из Конграта, видно, ждать нельзя,
Видимо, в живых его считать нельзя,
И в Конграт о нем нам весть подать нельзя!
 

Пока Барчин причитала, подъехал сватом от Алпамыша прибывший Караджан. Усы покручивая, ногами в стремена упираясь, на юрту бархатную поглядывая, о Байсары расспрашивая, сказал Караджан:

 
– Скорбные рабы какой мечтой живут?
Баи ли богатый той не зададут?
С дочерью-батыршей проживая тут,
Дома ль в этот час почтенный Байсары?
Посмотрю построже – всех я всполошу.
С дочерью-батыршей здесь живущий бай
Дома ли сейчас – ответить мне прошу!
 
 
На тулпаре ханском важно я сижу,
Хан меня прислал, которому служу.
Цель приезда в тайне я пока держу,
Но тому, чья дочь батырша Ай-Барчин,
Баю Байсары все дело изложу.
 

Спрашивает да спрашивает батыр Караджан про бая Байсары, а девушки стоят, – ни одна к нему не подходит, ни слова никто ему не отвечает. По какому он делу прибыл – никому неизвестно, однако не верят ему девушки, – плачут.

А Караджан-батыр дело свое знает, – хитрости нет в его сердце: сватом от Алпамыша прибыв, бая Байсары спрашивает он. Но девушки в коварстве подозревают калмыка.

«Он – напасть, пришедшая в наш дом!» – так они думают. А сама красавица Барчин такое слово ему говорит:

 
– Этот конь давно ль твоей добычей стал?
Сам ли ты его взнуздал и оседлал?
Бая Байсары ты дома не застал!
У скорбящих, видно, много дум-забот.
Кто богат – как видно, сладко ест и пьет.
Мой отец, как видно, проверяет скот…
Ярко-голубой была моя парча…
Не твоей ли жертвой стал Хаким-бача?
Сразу я в тебе узнала палача!
Моего отца нет дома, говорю.
Слышал? Я ведь не глухому говорю!
Он в Байсун-Конгратский выбыл край родной, —
Видно, повидаться захотел с родней.
Весть ко мне дошла недавно стороной —
Принят был с почетом он родной страной.
Хоть и хорошо досуг провел он свой,
Видно, заскучал он, разлучен со мной.
Знай, что путь оттуда – полугодовой.
Видно, уж давно он выехал домой, —
Месяца за три отец доедет мой.
А такой калмык, насильник и хитрец, —
С чем приехал ты, признайся, наконец?
Мы в руках калмыцких, мы народ-пришлец, —
Вынужден терпеть жестокий гнет пришлец…
Если стал твоей добычей этот конь,
Значит, мертв его хозяин-удалец!..
Говорю тебе: уехал бай-отец,—
Выехал он к брату, шаху Байбури,
Будет он обратно месяца чрез три.
Что истек мой срок, – так думая, смотри, —
Хоть и нет в живых конгратского тюри,
Зря теперь, калмык, себя не утруждай, —
Девяносто дней еще мне сроку дай.
Бай-отец приедет – дело с ним решай,
До тех пор, калмык, сюда не приезжай
И другим батырам ездить запрети.
А теперь не стой, – коня повороти,
Много лет живи здоровым, не грусти,
Худа не встречай – встречай добро в пути!
 

Подозревая, что Караджан прибыл с коварным умыслом, Барчин сама схитрила, чтобы еще три месяца сроку иметь. А Караджан, тайных мыслей ее не зная, подумал: «Э, чем ждать, пока бай вернется, лучше я поговорю с нею самой. За сватовство взявшись, не так приятно, пыль клубя, ездить по дорогам. Хорошо сватовство, когда сразу его кончаешь. Он ее взять хочет, – ее дело свое сказать»… Рассудив так, обратился Караджан к самой Ай-Барчин:

 
– Подо мной плясать скакун узбекский рад,
Щит мой на плечах, а на бедре – булат.
Прибыл Караджан к тебе, как мирный сват.
Кармаза твоя нарядна и ярка,
Ты меня, узбечка, выслушай пока:
Храбрый сокол гостем сел в моем дому, —
Преданный слуга и верный друг ему, —
Точно передам я другу моему
Все, что ты б ему сказала самому.
Каждое твое словечко я пойму,
Скорбное твое сердечко я пойму,
А мои слова за хитрость не сочти, —
Искренностью мне за искренность плати.
Никому не дай себя сбивать с пути,
О моем приезде слухов не пусти,
Чтобы не проведать недругам твоим.
А что я – калмык, об этом не грусти:
Другу твоему мы друг и побратим,
Мы ему сердечно послужить хотим.
Прибыл Караджан, как сват, к Барчин-аим:
Если дяди-бия сын тебе желан,
Значит, так ему и скажет Караджан…
 

Барчин, желая испытать Караджана, так ему опять сказала:

 
Радужным наряд мой изумрудный был,
Шахом Алпамыш в своем народе был…
Да зачахнет новый друг твой Алпамыш, —
Сердцу моему он неугоден был!
Я тебе скажу, что он уродлив был:
Сероглаз, а станом он нескладен был…
Если хочешь знать, – батыр Караджанбек —
Сердцу моему желанный человек…
Я ношу парчу, ношу я шелк цветной,
Перед божьей волей стан склоняю свой.
Знай, что я живу лишь думою одной:
Если я к тебе в садовницы пойду,
Сколько роз в твоем я соберу саду!
Караджан-батыр прославлен всей страной, —
Караджану стать согласна я женой.
Никакой герой не нужен мне иной.
Женихов других тебе хвалить к чему?
Каждого со мной тебе сводить к чему?
Самого себя тебе двоить к чему?
Сердцем я клонюсь к тебе лишь одному, —
Так и передай ты другу своему.
Мужем и женою здесь, в краю твоем
Мы с тобой в любви, в согласьи заживем,
Будем хорошо хозяйствовать вдвоем,
Срок придет – украсим детками свой дом…
Мы желаем только вас, Караджанбек, —
Вот вам слово наше: ваша я навек!..
 

Такие слова услышав, Караджан сказал:

– Оставь меня! Бессовестно ты говоришь. Прибыл Алпамыш сюда, столько ради тебя испытав невзгод, своего коня измучив. Может ли он вернуться ни с чем, – осрамиться перед народом своим? Если же тебе калмыки нравятся, – кроме меня, еще девяносто без одного у нас батыров есть. Любому из них честь окажешь, а меня оставь…

Так сказал Караджан, сердечно огорчась. Исчезли приятные мечты его. Повернул он голову коня, выехал на дорогу – отправился в обратный путь.

Пожалела Барчин о сказанном, бросилась за Караджаном, – такие сказала слова:

 
– Если Алпамыш меня не разлюбил,
Знай, что он мне дорог так же, как и был!
Слез поток меня, как видно, ослепил, —
Низкое с высоким путает мой взгляд.
Может стать обидным слово невпопад.
Что же ты – джигит иль малое дитя?
Я ведь разговор вела с тобой, шутя.
Где же разум твой, друг моего тюри?
Слова моего ему не повтори,
Бедного его не напугай, смотри,
Шуткою моей – беды не натвори!
Ничего об этом пусть не знает он,
Чтобы подозреньем не был угнетен!
Сердца моего услышь печальный стон:
Повернуть Чибара я прошу ко мне, —
Позабочусь я о вас и о коне,
Мной теперь довольны будете вполне.
Расспрошу я вас о том, кого ждала.
Ведь о вашей дружбе знать я не могла, —
Если б знала ваши меж собой дела,
Сразу бы ответ желанный вам дала.
Что сказала раньше, я сказала зря.
Гели прибыл он, мой Алпамыш-тюря,
За известье это вас благодаря,
Очень вас прошу коня поворотить,
Душу нам своим рассказом усладить.
Ждали мы – дождались радостного дня!
Бек мой, Караджан, послушайте меня:
Девушкам моим прошу вручить коня.
Как-никак – с такой красавицей, как я,
Караджан-батыр любезным должен быть.
Раз я так прошу, вам надо уступить, —
Не хочу я в глупом положеньи быть…
 

Караджан повернул коня и важно подъехал. Коня под уздцы взяв, Ай-Барчин приветливо встретила Караджана, как дорогого гостя, мягкие одежды ему подстелила, барашка зарезала, наварила мяса и шурпы. Сваренное мясо наложила в карсан, – принесла – поставила перед Караджаном. Сидел Караджан, мясо жирного шестимесячного барашка пожевывая, обсосанные косточки выплевывая. Поел-поел, потом говорит:

– Ну, вот, Барчин, Алпамыш твой приехал, отсрочка, тобой испрошенная, кончилась. Что скажешь?

Сказала Барчин:

– Приехал – так приехал. Что же мне – за полы его ухватиться и на весь свет кричать: «Алпамыш приехал!» Калмыцкие батыры, шестимесячную отсрочку мне предоставив, – тоже ведь ждали, страстью томясь, и приняли мои условья в надежде, что каждый пустит на майдан коня своего, а тот получит меня, чей конь всех других обгонит. Народу, значит, не будет обиды: кто победит, тот и женится на мне. А всех моих условий – четыре. Алпамыш их выполнит – я ему жена, выполнит калмык, – я суждена калмыку. Слово свое сдержать я обязана. Так и передай сыну дяди моего.

 
– Скачет конь в ущельи – на вершинах гром.
Стонет богатырь, израненный копьем.
С Бабахан-горы сорокадневный путь, —
С Бабахан-горы байгу мы поведем.
Тот, о ком я буду небеса молить,
Кто меня заставит бусы слез пролить,
Кто коня заставит в поднебесьи плыть,
Вольные крыла сокольи распластав,
Всех других коней на скачке обогнав, —
Тот батыр и должен награжденным быть,
Должен он супругом мне сужденным быть…
Тот, кто зная, сколько лет его прождав,
Мучилась я здесь, жестоко пострадав,
Кто, в пути невзгод немало испытав,
Из дали далекой прискакал за мной, —
Тот батыр меня возьмет своей женой…
Кто на состязаньях – ловок, сильнорук,
Круто лук согнув, не переломит лук,
Тот искусный лучник будет мне супруг!..
Тот, кто из ружья за тысячу шагов
Попадет в теньгу, всех посрамив врагов,
Меткий тот стрелок – тот сокол меж стрелков —
Будет мне супругом, если он таков…
Кто ко мне любовью-ревностью горя,
Выйдет на майдан – и, не бахвалясь зря,
Одолеет всех соперников своих,
Доблесть доказав и мощь богатыря, —
Только тот достоин мужем стать моим…
Пусть мои условья знает мой тюря,
Пусть коня готовит мой султан Хаким.
Так и калмык ам ты передай своим.
Мною всем условья равные даны, —
Нет на мне теперь ни перед кем вины. [21]21
  Брачные состязания между женихами (или жениха с невестой) нередко встречаются в героическом эпосе и богатырской сказке (в частности – у тюркских и монгольских народов). Исследования этнографов показали, что в основе этих сказаний лежит древний обычай испытания силы жениха, претендующего на руку невесты. Отражением этого обычая являются, между прочим, и брачные игры, часто имеющие характер подобных состязаний. В форме игры такие состязания в верховой езде между юношами и девушками до недавнего времени были широко распространены среди кочевых узбеков, казахов и киргизов. Молодой джигит, участвовавший в «скачке за девушкой», старался нагнать наездницу и посадить ее к себе на лошадь. Победитель имел право на поцелуй. Возможно, что игры и состязания, сопровождающие свадебный пир у полукочевых узбеков и казахов (байга, «козлодранье», борьба), также являются пережитками подобных состязаний.
  В «Алпамыше», конечно, состязания между женихами уже не являются брачным обычаем, нормальным бытовым явлением. «Условия Барчин», корни которых лежат в давно забытых обычаях древности, служат в эпосе для идеализации образа народного героя, как испытание и мера его мужества и богатырской силы.


[Закрыть]
 

Выслушав такие слова Барчин, Караджан так си ответил:

– Э, хорошо ты придумала! Если бы сразу ухватилась ты за полу Алпамыша, пожалуй, немало бы несчастий вышло. Действительно, в этом деле ты была прозорлива. Хвала тебе!..

Сказав так, сел Караджан на коня – поехал в обратный путь. Встречаются ему по дороге девяносто без одного батыров калмыцких. Самый могучий из них – Кокальдаш-батыр спрашивает:

– Откуда едешь, Караджан?

– Еду я, – отвечает ему Караджан, – от узбекской девушки.

– Срок, ею назначенный, кончился. Каков теперь ее ответ? – спрашивает Кокальдаш.

– Слова ее таковы, – говорит Караджан: «Устрою, говорит, байгу, и за того батыра замуж выйду, чей конь всех других коней обгонит; кто в лучном состязаньи, лука не сломав, дальше всех стрелу метнет; кто за тысячу шагов из ружья в теньгу попадет; кто в борьбе на майдане всех соперников поборет…»

Говорит тогда Кокальдаш Караджану:

– Сердце узбечки ко мне склонно. Байга будет, – всех обгоню: ничей конь не равен коню моему. Состязанье будет на метанье стрел, – мой лук самый крепкий, – цел останется. За пятьсот шагов попадаю в теньгу, – старательней прицелюсь – попаду и за тысячу. Рука против меня у всех слаба, – в борьбе всех поборю. Взять Ай-Барчин мне одному судьба… А откуда, скажи, ты эту клячу достал?

– Из страны Конграт, – отвечает Караджан, – друг мой Алпамыш приехал. Это – его конь.

– Алпамыш приехал?! – заорал Кокальдаш.

– Да, приехал сюда.

– Э, если так, то он дурак! – рассмеялся Кокальдаш. – На таком коне собирается он невесту увезти!..

Был при Кокальдаше сынчи, по прозвишу Куса-сынчи. Призвал его Кокальдаш, – говорит:

– Осмотри-ка узбекского коня, – что скажешь о нем? – Осмотрел сынчи Байчибара, обмерил его: вышло у коня от хвоста до ушей девяносто шесть четвертей, а в обхват груди – шестьдесят три четверти. Погладил сынчи Байчибара по крупу, к ноздрям его приставил трубку подзорную, внутрь заглянул, – грудь осмотрел: меж передних ног на груди Байчибара незаметно сложенные крылья оказались – каждое в три с половиной аршина.

– Ну, каков конь узбекский? – спрашивает Кокальдаш. Отвечает сынчи:

– Конь узбекский таков, что к узбекской девушке и не сворачивай.

– Правду говори! – приказал ему грозно Кокальдаш.

– А вот тебе и правда! – сказал сынчи и стал расхваливать Байчибара:

 
– Из отборного отобран табуна,
Как алмаз – копыта, маралья спина.
Быть ему цена безмерная должна.
Этот конь таков, оказывается:
В боевые дни врагов он удивит,
Кто на нем сидит, тот всех опередит.
Два крыла в своих подмышках он таит, —
Знай, что в три аршина каждое крыло,
Даже с половиной! И, как снег, бело.
Истинный тулпар, оказывается!..
Родился чубаро-серой масти он, —
С виду неказист, а как силен, смышлен!
Знаю: седоку доставит счастье он!
Сбруя – так и блещет медным жаром блях.
По небу парить он может на крылах,
Быстролетных птиц обгонит в облаках.
В гору хоть пустить, в равнину хоть его, —
Беспорочна всюду иноходь его…
Лучше состязанья с ним не начинай, —
Не добудешь ты узбечку Барчин-ай.
Конь узбекский, – правду ты о нем узнай, —
Истинный тулпар, оказывается!
Своего коня готовь хотя бы год, —
Жаль мне, Кокальдаш, твоих забот-хлопот.
А узбекский конь, как ни хитер ты будь, —
Хоть бы ты гвоздями вымостил весь путь, —
Может каждый гвоздик на скаку минуть,
Ни одной ноги не наколов ничуть,
И притом – обгонит твоего коня.
Этот конь совсем особенный тулпар!
Если б ты прельстился хитростью другой,
Если б ты его связал перед байгой,
Чтоб не шевельнул он ни одной ногой, —
Сам уйдя вперед дорогой скаковой
Даже на пятнадцать дней, – а все равно —
Первому тебе прийти не суждено:
Путы разорвав, сумеет Байчибар
Обогнать тебя – и первым прискакать.
Этот конь – совсем особенный тулпар!
Слушай, Кокальдаш: на мой совет склонись —
И перед конгратским гостем не срамись:
Лучше от байги заране отстранись.
Нет у нас во всей стране таких коней.
Барчин-гуль тебе не взять, – забудь о ней!
Раз не суждено, то покорись судьбе, —
Мучиться напрасно для чего тебе?
Путь байги хоть на шесть месяцев назначь,
Из любого места отправляйся вскачь, —
Но узбек поспеет первым. Плачь – не плачь, —
Знай, что этот конь клеймен клеймом удач.
Он – коням погибель, седокам – позор, —
Говорю: с Чибаром безнадежен спор…
 

Услышав такие слова, очень разгневался Кокальдаш:

– Знаю, Куса, – лукава душа твоя! И раньше злобу ты на меня имел. Теперь ты заранее сговорился с узбеком, – он тебе, наверно, дал три-четыре теньги, чтобы ты страху на меня нагнал, чтоб от байги отвел. Вот почему ты так хвалишь узбекского коня! Ну, хорошо, – попомнишь меня!..

С этими словами бросился Кокальдаш на сынчи – и выколол ему оба глаза.

– За твои глаза я уплачу кун, когда моего Кокдонана обгонит узбекский конь-скакун… А пока, – сказал он, – поедем-поглядим на того Алпамыша.

Собрались все девяносто калмыцких батыров – и Караджан с ними был – и шумной толпой поскакали все к Алпамышу…

Сидит Алпамыш в шатре. Сморит – какие-то калмыки едут: голова у каждого на юрту похожа, туловище – как холм крутой. Алпамыш, не вставая, грозно посмотрел на батыров. Растерялись без одного девяносто батыров калмыцких, давай соскакивать с коней, – руки на груди сложив, поклонились приезжему. Только один Кокальдаш-батыр с Кокдонана своего не слез – и так сказал Алпамышу:

 
– Мой совет, узбек, помяни, —
С этого пути поверни,
Собственную жизнь сохрани.
Своего добиться не мни.
Кокальдаш-батыр говорит, —
Он словами зря не сорит,
Сердце его гневом горит.
Что тебе до моей жены.
Уезжай, пока не убит.
Горы тучами окружены,
Силой мы с тобой не равны.
Если мы столкнуться должны, —
В лапы ты мои попадешь,
Целым ты из них не уйдешь.
Я с тобой, узбек, не шучу:
Я тебе башку сворочу,
На тебя конем наскочу —
В прах тебя, несчастный, втопчу!
Поступлю с тобой, как хочу!
Уезжай, узбек, поспеши,
Жизни сам себя не лиши.
Если хочешь слышать – услышь:
Ай-Барчин не люб Алпамыш,—
Чувства ее к нам хороши.
Кокальдашу не раз и на два
Говорила такие слова:
«Алпамыш – сухая трава,
Потерял на меня права.
Буду вашей, – вам говоря, —
Обещанье даю не зря…»
Кокальдаш этот самый – я.
Знай, узбечка будет моя!
 

Алпамыш тоже тогда слово свое сказал Кокальдашу:

 
– Высушу я взглядом море-океан,
Громко закричу – обрушится курган.
Сколько глупых слов ты тратишь, пахлаван!
Я зовусь Хакимом, я байсунский хан.
Трус и слабосильный из далеких стран
Едет ли на поиск той, кому желан?
Где страна такая, где такой народ,
Чтоб такой, как ты, нашелся там урод?
Вздорной похвальбою свой наполнив рот,
Стал, как на базаре, на всю степь орет!
Болтовня батыру цену не набьет,
Славу бесполезным криком не стяжать, —
Храбрецы должны Рустаму подражать:
В боевые дни величие держать,
Недруга в бою нещадно поражать.
Дело хвастуна в такие дни – дрожать.
Выйдет на майдан, бахвалиться начнет,
Думает – соперник лжи не разберет.
Смотришь – поединка подойдет черед, —
Враг его к рукам покрепче приберет —
И, тряхнув, закружит – и назад швырнет, —
И болтун хвастливый сразу и умрет!
Дураку – урок: не суйся на майдан!..
Я мечом алмазным опояшу стан, —
Подвернись любой калмыцкий пахлаван,
Обагрю свой меч я кровью вражьих ран.
Кто ни попадется, – руку разверну —
Камушком его под облака швырну.
Показав себя, вернусь в Байсун-страну,
В край родной свою любимую верну.
Натерпеться мук придется крикуну!
Осень подойдет – цветник увядший пуст, —
Может сесть и в орон на розовый куст.
Смертная тоска язвит и хитрых змей…
Шуточки шутить, калмык, со мной не смей!
Если ты смельчак, то на майдан пойдем,
Мы тебя с конем и всем, что есть на нем,
Людям на потеху в небо зашвырнем! —
Я тебе скажу: коль прибыл я сюда, —
Калмыки дожидались страшного суда!..
 

Кокальдаш тоже слово сказал в ответ Алпамышу:

 
– Слушай-ка, узбек, предупрежденья речь:
Гневом землю я могу насквозь пропечь.
Как это швырнешь ты моего коня?
Рад бы я такое диво повидать.
Видно, хочешь трупом на чужбине лечь.
Здорово и сам приучен ты болтать.
Столько слов насыпал – в год не сосчитать.
Захочу – могу я в прах тебя втоптать.
Знай, в стране у нас тебе добра не ждать.
Говорю тебе: напрасен твой приезд, —
Никаких от нас не увезешь невест.
Много приезжало смельчаков таких, —
Невредимым кто ушел из наших мест?
Трус я иль храбрец – увидим, пахлаван,
Как только с тобой мы выйдем на майдан.
С плеч твоих башку сорву, байсунский хан,
И заткну ее в батырский свой карман.
Это все подстроил брат мой Караджан,
Он тебя привел, забыв родство и честь…
Выйдем на майдан, – посмотрим, кто ты есть!
 

Тут и Караджан тоже не стерпел – слово свое сказал:

– Плохо поступаешь, Кокальдаш, мой брат! На словах с узбеком ты схватиться рад.

 
Укроти язык свой, – дело говорят:
Ты с таким узбеком справишься навряд:
Истинный батыр, могучий великан —
Гору кулаком он истолчет в ташкан.
Этого узбека знает Караджан…
Иль тебе твоя душа не дорог а?
Укроти язык свой, Кокальдаш-ака!
В сильном гневе он тебя с землей сравнит,
В пыль и прах твое добро он превратит.
Всю страну калмык ов он испепелит.
Укроти язык свой, – он тебя простит.
К счастью твоему не понял он всего,
Что ему сказал ты, понося его.
Если бы он знал получше наш язык,
Был бы ты слепцом, спесивый ты калмык!
Только подступи – тебя он кончит вмиг.
Против этой мощи, что поможет брань?
Как ни угрожай, – а дело выйдет дрянь.
Лучше подобру ты от него отстань,
Языком несчастья не набарабань.
Приняли мы все условия Барчин, —
Ты не возражал, – будь слову господин.
Если все исполнит лишь узбек один,
Значит – Ай-Барчин узбеку и жена,
Значит – нам она с тобой не суждена.
Соблюдем же честь батыров и мужчин, —
Победишь – тебе достанется она.
Ведь не бранных слов горячка нам нужна,
А удача в трудных скачках нам нужна.
Так давай готовить скакунов-коней,
Чтоб они резвее были и сильней.
Наши кони дух испустят на скаку,
Только бы добыть награду седоку.
Если первым твой прискачет к месту конь,
Значит – выиграл тебе невесту конь…
Ну, поеду я – оповещу народ, —
О байге пускай все знают наперед.
Шаха известим – глашатаев пошлет, —
Чтобы не пошла в народе болтовня:
«Мол, не известили во-время меня,
На байгу я б тоже выставил коня»…
Пусть коней готовят – едут на майдан!
 

С этим согласились все. Караджан сразу же и приступил к подготовке байги. Написал он калмыцкому шаху письмо и отправил его с надежным слугой. Слуге велено было оповещать по пути всех встречных. Прочитал шах письмо – вызвал старшего конюха и отдал ему такой приказ:

«Готовь к байге самых лучших коней, хорошо ухаживай за ними, – наградой на байге будет дочь узбека Байсары. Я сам непрочь в жены ее взять, – может быть, судьба благосклонной ко мне окажется, и один из моих коней первым придет».

Шах приказал также разослать глашатаев, чтобы на всех базарах, в каждом улусе оповещали народ о предстоящей байге.

 
Едут в Чилбир-чоль, спешат и млад и стар,
Айна-коль кипит, как праздничный базар,
Все батыры тут – и каждый льва сильней —
Отбирают лучших скаковых коней;
Счетчики-писцы за ними вслед идут,
Перепись коней отобранных ведут.
Дело возглавляет Караджан-сардар,
Толпы прибывают… Все шумней, людней.
Знатный и простой калмыцкий здесь народ, —
Съехался сюда конгратский весь народ, —
Десять тысяч юрт, – и каждый прет вперед.
Айна-коль шумит, как праздничный базар.
 

Выставил шах калмыцкий трех коней на байгу. Один был соловый резвый конь, но белокопытный: не надежны копыта белые, мягки чересчур. Второй ханский конь был из тех, что шапаками называются: если против восходящего или заходящего солнца бежать ему случится, – сразу слепнет он, – станет, – с места не двинется. Третий ханский конь – гнедой, за которого одиннадцать тысяч теньг заплатил хан Тайча, оказался алакараком: как бы хорошо ни бежал, если сразу осадишь его, тоже как вкопанный станет, – долго потом ни вперед, ни назад не погонишь его…

Всего от калмык ов было выставлено на байгу четыреста девяносто девять коней. Конь Алпамыша Байчибар, на котором взялся скакать Караджан, был пятисотым конем.

Великий великого узнает, силач силача узнает, тулпар узнает тулпара. Кокдонан, конь Кокальдаша-батыра, был тулпаром. Почуял Кокдонан в узбекском коне Байчибаре своего победителя, поддался он страху, приуныл, стал от зерна отказываться. Сильно расстроился Кокальдаш и обратился к сынчи:

– Видно, очень заболел мой конь. Хоть и не видят больше глаза твои, но руки зато чувствуют. Ощупай моего коня, определи его хворь, вылечи его.

Сказал сынчи Кокальдашу такое слово:

 
– Слушай, Кокальдаш, и помолчи, батыр!
Глаз меня лишив, ты затемнил мне мир.
Иссушил меня и лик мой изжелтил,
Стал я сам себе ненужен и постыл.
Резвым был твой конь, и весел и удал —
Он ли на байгах тулпаром не летал!
Но теперь, увы, твой конь понур и вял, —
Даже от зерна отказываться стал.
Только твой Донан Чибара увидал,
Пораженье он свое предугадал.
Байчибар его, как видно, победит, —
Пахлаван-Хаким тебя опередит.
Зря себя не мучь, – решай хоть так, хоть так, —
Лучше на байгу не выезжай, дурак!
Об узбечке гордой ты оставь мечты,
Все равно судьбы не переспоришь ты.
Женихом Барчин себя напрасно мня,
Даром своего замучаешь коня:
Все же Байчибару конь твой не ровня!
На позор его, несчастного, гоня,
Своего дождешься черного ты дня,
Горько будешь плакать, сам себя виня,
Голову повинно предо мной склоня,
Пожалеешь сам, что ослепил меня.
Языком болтать я даром не привык,
Говорю тебе, упрямый ты калмык,
Хоть в обиде я, но клятву дать могу:
К Бабахан-горе поехав на байгу,
Ты к своей беде поедешь напрямик,
Душу изведешь, намучаешься зря, —
Победит тебя, приезжий тот узбек,
Осрамишься ты перед людьми навек.
Не видать тебе узбечки Барчин-ай!
Так что о байге забудь, не поминай,
Чтобы ты позора во-время избег,
Выродок, дурак, пустой ты человек!
 

«Помирать он будет, а правды не скажет», – подумал Кокальдаш, рассердился, сел на Кокдонана и уехал.

Наступило время сбора всех участников байги. От Алпамыша на байгу поехал Караджан. Сел Караджан на Байчибара, – покрасовался перед народом. Подошел к своему коню Алпамыш – прижался грудью к нему, словно навек прощаясь, и, обратившись к Караджану, сказал такое слово:

 
– Друг Караджанбек, дай бог тебе удач!
Возвращенья срок, прошу тебя, назначь.
Славный ты наездник, храбрый удалец,
Своего величья не роняй венец
В час, когда байга начнется, наконец.
Байчибар, мой конь, игрив, смышлен, горяч, —
Скакунов других обгонит, словно кляч.
Твой булат остер, а ты – батыр-силач, —
Недругов твоих заране слышу плач.
Прежде чем ты пустишь Байчибара вскачь,
Возвращенья срок, прошу тебя, назначь!
Беком и тюрей, как я, зовешься ты,
Весел и удал, в походы рвешься ты.
Смерти не боясь, отважно бьешься ты —
Друг Караджанбек, когда вернешься ты?
Вот уедешь ты в простор степных дорог,
И Чибар с тобой, мой преданный конек,
Я же здесь в тоске зачахну, одинок, —
Не томи меня, назначь приезда срок!
Байчибар, мой конь, уходит под тобой, —
Видно, суждена разлука нам судьбой.
Пусть я сам зачахну от печали злой,
Лишь бы жив-здоров Чибар вернулся мой!
Клятву я тебе, Караджанбек, даю:
Только возвращусь на родину свою,
Не один, – с тобою, – в том родном краю
Жизнь благоустрою тотчас, как в раю!
Если я с тобой делюсь конем своим,
Значит я навек твой друг и побратим.
С калмык ами ты уйдешь путем своим,
Будь, что будь – ты мной, как брат, любим и чтим, —
Так скорей вернись здоров и невредим!
Содержи коня опрятно моего,
Приведи скорей обратно ты его,
Делая добро для брата твоего,
Ты – во имя нашей дружбы и любви —
Возвращенья точный срок мне назови!
 

Опечалился Караджан и такое слово сказал в ответ:

 
– Подо мной арабский твой тулпар игрив.
Друг мой Алпамыш, будь тверд и терпелив.
К Бабахан-горе дней сорок мне пути,
С Бабахан-горы – не менее пяти, —
Дней за сорок пять могу назад прийти.
Калмык имне дружбы нашей не простят.
Если чем-нибудь они мне отомстят:
Или Байчибара тайно повредят,
Или я с коня насильно буду снят,
Если на боку отточенный булат
Я не сохраню, мой друг, названый брат,
Если не вернусь за этот срок назад, —
Ты уже тогда меня не поджидай
И меня с конем погибшими считай.
Я ни пред людьми, ни пред судьбой не трус,
Послужить тебе по совести берусь, —
Дней за сорок пять, пожалуй, обернусь.
А пока вернусь – ты не скорби, мой друг,
Может быть, беда пройдет и мимо, друг!
Мне пятьсот врагов – ничто, коль ты – мой друг!
Страха за меня не знай, любимый друг!
Мой булат остер, и туг мой меткий лук —
Где б судьбою ни был я застигнут вдруг, —
Духом не паду, не опущу я рук.
Я тебе, мой друг, скажу – не умолчу, —
Посрамить твоих соперников хочу:
Твоего коня я на байгу помчу —
Недругам навеки жизнь я омрачу.
Если ты мне дал коня та косо, друг,
Дней чрез сорок пять сойдемся снова, друг!
Говорит тебе такое слово друг, —
Значит не горюй, не жди плохого, друг!..
 

Вот, наконец, и пустились в путь участники байги. Алпамыш остался один и грустно в шатер отправился. «Сорок пять дней, – думал он, – пройдут скоро. Караджан победителем вернется о байги – счастье привезет мне и Ай-Барчин». Так утешал он себя. А в это время сорок девушек Барчин во главе с Суксур в шатер пришли к нему, принесли блюда с вкусными яствами, да-стархан расстелили. Пришли они, а участники байги были уже далеко. Сказала Суксур Алпамышу такое слово;

 
– Осень подошла – поблекли все сады.
На деревья червь напал и съел плоды.
Разума лишусь я от такой беды, —
Горя моего к тебе ведут следы!
Весть ко мне сейчас недобрая дошла:
Плохи, бекиджан, увы, твои дела.
Слыхано то где и видано то где ж:
Витязь-конник стал по доброй воле пеш!
Иль ответом добрым сердце мне утешь,
Иль дурным ответом ты меня зарежь:
Правда ль, что калмык на Байчибара сел?
Чтоб он, тот калмык, не возвратился цел!
Ой, мой бекиджан, как ты душою слаб!
Я бы недругу коня не отдала б, —
Вырви ты его теперь из вражьих лап!
Глупости своей ты малодушный раб!
Разве оправдает дружбу тот калмык?
Верную ль сослужит службу тот калмык?
Как в чужой стране так поступаешь ты?
Встретил калмык а– и сразу таешь ты.
Горькую мою теперь послушай речь!
С калмык ами ты еще не ведал встреч —
Как бы мне тебя от горя уберечь?
Ты крылатым был – теперь бескрыл, джигит.
Скакуном ты был, – лишился ты копыт.
Потеряв коня, натерпишься обид!
Преданно тебе служил твой Байчибар, —
Знай, пропал твой конь, твой боевой Чибар!..
 

Алпамыш, обидевшись на слова Суксур, так ей ответил: