Текст книги "Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)"

Автор книги: Автор Неизвестен

Прослышав о смерти Алпамыша, но истинной правды не добившись, затаила свое горе мужественная Барчин-аим и от всех в стороне плакала потихоньку над своей несчастной судьбой. Дни шли, месяцы текли, – вся родня сердцем сокрушалась, поверила в конце концов молве, – оделись все в черное, в скорбное. Так год прошел, – Байбури задал богатый поминальный пир по сыну своему – Алпамышу. Кончились поминки – вся родня одежды скорби с себя поснимала, а были и такие, что и самую скорбь позабыли…

Была у Байбури рабыня-наложница-персиянка – Бадам имя ей было. Байбури имел от нее сына по имени Ултан; плешивцем был он, – Ултантазом прозвали его. О самой Бадам, кто и какая она была, мы в другой раз расскажем. А пока – об Ултане, сыне ее, поговорим. При Алпамыше – кто с этим Ултаном считался? Сын наложницы-персиянки, ему, мол, трона не наследовать. Хоть и обижать его не обижали, – все-таки сын бия Байбури, живет все-таки при его доме, – не отказывается от него отец, – задирать-обижать его тоже нехорошо. А так – внимания на него не обращал никто. Одни только табунщики побаивались его, заискивали перед ним: «Все-таки бия сын, поставлен начальником над ними – от него мы зависим».

Когда Алпамыш на чужбину в поход отправился и сгинул там, – Байбури-бий, в горе по Алпамышу, одряхлел сразу, вкус потерял к управлению народом. А Ултан голову поднял, думает про себя: «Мой час пришел!» Действительно – приспешники у него нашлись, удалось Ултантазу власть захватить, – стал Ултан мухурдаром, чужаки, над конгратцами возвысились, глумились над ними.

Много времени не прошло – показал себя Ултан: мстить начал всем, кто не считался с ним раньше, приспешников своих на первые места поставил, самых достойных, заслуженных людей на последние места определил. Стал он с беками своими угнетать народ, – стон пошел в стране от правления их. А старого Байбури – отца своего и его байвучу – мать Алпамыша, слугами своими сделал, а Калдыргач-аим угнал он в степь к Бабир-озеру – верблюдов пасти. Больше всех боялся Ултантаз Караджана: обезоружил он его, коня у него отобрал, далеко в горы нелюдимые на Алатаг сослал его, под страхом смерти запретил ему с людьми встречаться и людям под страхом смерти запретил к нему приходить. А Барчин не трогал он, – так про нее решив: «Куда ей от меня деться, – все равно моей она стать должна. Раньше – позже ли, – мне достанется…» [30]30
  Раньше – позже ли, – мне достанется… – Согласно обычаю, по которому вдова старшего брата становится женой младшего брата. Обычай этот (так наз. «левират») известен у многих народов и является пережитком права всего рода на жену родича. Однако Ултантаз, как сын чужеземки, этого права не имел, почему его притязания на Барчин трактуются в эпосе как беззаконие, насилие.


[Закрыть]

Время шло, разговоров об Алпамыше все меньше становилось, многие забывать его стали, – никто уже почти не верил, что может он живым оказаться…

Барчин незадолго до отъезда Алпамыша на чужбину понесла от него. Когда у нее родился сын, она его Ядгаром назвала: [31]31
  Имя «Ядгар» означает «памятник».


[Закрыть]«Пусть памяткой будет мне по Алпамышу», – сказала она… Время шло, – подрастал Ядгар, Барчин часто усаживала сына перед собой и, себя утешая, так говорила ему:

 
– Был бы жив Ядгар, мой дорогой сынок!
Выживет – в народе мужем станет он,
Мужем став, заменит он отца в свой срок, —
Слез моих тогда он высушит поток.
Ултантаз теперь стал знатен и высок, —
Не в черед схватил он власти поводок.
Как высокомерен стал он и жесток!
Лучшими людьми в стране он пренебрег,
Худших – к своему правлению привлек.
Мухурдар такой стране родной не впрок.
Справедливости он не дает дорог,
Путь насилья стал свободен и широк.
Если весь Конграт поработить он мог,
Если властен он, как всемогущий рок,
Кто ему хоть слово скажет поперек?
Знатных и простых согнул в бараний рог!
 
 
Хоть и от рабыни был Ултан рожден,
Все же к дому бия был он сопричтен,
Все же назывался сыном Байбури.
Но и престарелый бий-отец, смотри,
Как последний раб Ултаном угнетен, —
Быть его слугою старец принужден!
Байвучу-старуху он на склоне дней
Отдал в услуженье матери своей.
Калдыргач-бедняжку как унизил он, —
Из родного дома выгнал, выжил он!
Он ее угнал на озеро Бабир —
Стала Калдыргач верблюдов там пасти.
Гнет обид подобных как перенести?
Проклят будь такой несправедливый мир!..
Одинокая, она в степи живет,
Слезы день за днем, беспомощная, льет.
Изредка домой печально прибредет, —
С маленьким Ядгаром сердце отведет.
Сколько раз вокруг сиротки обойдет,
Сколько раз его к своей груди прижмет,
Скажет: «Мне другой утехи в жизни нет.
Друг мой, брат, погиб – и не разыскан след, —
Ты, Ядгар, от брата сохраненный свет!»
Скажет Калдыргач – и, словно расцветет,
Своего любимца нежно обоймет,
На руки возьмет, к груди его прижмет —
На верблюде в степь с собою увезет.
К озеру Бабир доставит их верблюд, —
Станет Калдыргач пасти верблюдов тут,
Станет Ядгарджан резвиться тут в степи
Близ своей любимой Калдыргач-апы.
Поживет она на Бабир-коле с ним,
Временно забудет горе, боли с ним…
 

Так вот – в горе и в униженьи жили они без Алпамыша под властью Ултантаза…

Дни за днями шли, месяцы и годы текли, – Алпамыш все в том же калмыцком зиндане пленником сидел. Смотрит он однажды из ямы своей вверх, видит – крылья над зинданом распластав, гусь кружит. Увидел гуся Алпамыш – и такие слова ему сказал:

 
– Ты не из Конграта ль в путь свой воспарил?
Гусь простой на вид, не Хумаюн ли ты? [32]32
  Птица как вестник, посылаемый на родину с письмом родным или жене, – мотив, широко распространенный в эпосе тюркских народов. Хумаюн– волшебная птица, птица счастья (Гамаюн).


[Закрыть]
Тенью крыл своих меня зачем накрыл?
Если б по-людскому ты заговорил,
Вестью от родных меня бы ободрил!
Не родни ль моей крылатый ты посол?
В глубине зиндана как меня нашел?
Своего врага терплю я произвол.
До чего меня калмыцкий шах довел!
Лишь вздохну – и слезы у меня в очах.
Как я до сих пор в зиндане не зачах,
Как не превратился от страданий в npax!
Голову свою ношу ли на плечах?
Да погибнут вражьи козни, мой аллах!
Тварь крылатая, что кружишь надо мной?
Ты не пролетал ли над моей страной,
Не принес ли вестку от души родной?
Гусь иль Хумаюн, что кружишь надо мной?
Сидя в яме здесь, тоскую, как Юсуф, [33]33
  Юсуф(см. выше, примеч. к стр. 51) – по преданию, был брошен братьями своими в пустой колодец в пустыне и подобран проходившим купеческим караваном.


[Закрыть]
Помощь получу ль такую, как Юсуф?..
Гусь иль Хумаюн, что кружишь надо мной?
Не был ли подранен ты в пути стрелой?..
Гусю столько слов сказал шункар-Хаким!
Гусь и сам ответил бы словам таким, —
Только языком не обладал людским!
Голову закинув, Алпамыш глядит,
Видит – гусь все ниже, ниже все летит —
Уже все да уже он круги чертит,
Он чертит круги – и падает в зиндан,
Падает от счастья рядом Хакимхан!
 

Алпамыш взял гуся в руки – и видит: одна нога у птицы сломана, крыло одно стрелой поранено, – совсем обессилел гусь, – потому и в зиндан упал. Говорит сам себе Алпамыш:

– В своей стране, на озере Бабир бывая, может быть, я этого самого гуся здоровым встречал. А теперь, когда сам я в зиндане глубоком лежу, на волю выйти не могу, встретился мне этот гусь покалеченным, – летать больше не может!..

Отвык Алпамыш в зиндане от разговора с людьми, – стал он с гусем целые дни беседовать. Много дней провел он с больным гусем, пока раны его не зажили. Стал гусь полетывать над дном зиндана, – в путь готовился. Написал Хакимбек письмо, гусю под крыло подвязал – и такие слова ему говорит:

 
– Пояс у меня златочервонный есть,
От печали разум помраченный есть,
Стыд ошибки, мною совершенной, есть.
Там, в стране Конграт, на родине моей,
Байбури, отец мой огорченный, есть, —
Жалобу мою скорей доставь ему…
Край Конграт родной опустошен теперь,
В том краю мой дом меня лишен теперь.
Матери моей там слышен стон теперь, —
Жалобу мою ты ей доставь скорей…
Был я давулбазом, той страны главой.
Там моя жена Барчин живет вдовой, —
Как ей знать, что муж ее Хаким живой!
Жалобу мою жене моей доставь…
Плачу я все дни – так боль моя остра,
Там насильник есть, – не знать ему добра! —
Близко не ходите от его шатра.
Соутробница моя там есть – сестра, —
Жалобу мою сестре моей доставь.
Поздней осенью цветок взращенный есть, —
Сын там, без меня уже рожденный, есть,
Сирота, Ядгаром нареченный, есть, —
Жалобу мою Ядгару ты доставь!..
У меня в Конграте друг желанный есть,
Караджан-батыр, мой брат названый, есть,
Караджану эту жалобу доставь!.. —
Что поделать, если я упал, увы,
Если мой венец свалился с головы!..
Волей божьей есть в моей стране Конграт
Брат мой Ултантаз, несоутробный брат, —
Он теперь страны властитель, говорят.
Ултантазу жалобу мою доставь…
Осторожным будь, гонец мой – гусь, в пути:
С ястребиных троп подальше свороти,
Хищников иных крылатых облети.
След гусиный свой ты в небе замети, —
За оплошность жизнью ты не заплати.
К моему несчастью сердце обрати, —
Должен ты письмо до места донести!
Гусехвата ты не повстречай, орла,
Не коснись тебя охотничья стрела!
Осмотрителен в полете будь! Лети!
Не теряй письма! Счастливый путь! Лети!
Сослужи мне службу, мой приятель, гусь, —
Вся моя надежда ка тебя, клянусь!..
 
 
Гусю Алпамыш такой наказ дает,
Много на прощанье слез из глаз он льет.
Слово бека понял гусь залетный тот, —
Вылетел из ямы – полетел в полет.
Он уже, крылатый арзачи, далек, —
Алпамыш в зиндане снова одинок.
Э, как тот зиндан безвыходно глубок!..
Очень Алпамыша гусь-посланник чтит, —
Жалобу его он под крылом таит,
Дальше все и дальше по небу летит.
Вот как он в Конграт послание стремит:
Отдыхая днем, он держит ночью путь,
Ночью отдыхая, днем он поспешит,
Где бы ни пристал, недолго он стоит.
Он уже пятнадцать дней-ночей в пути.
Сколько снежных гор высоких миновал!
Шакаман-горы он видит перевал, —
Для привала гусь его облюбовал.
Крылья у него замлели, – он устал.
Наставленья бека гусь не забывал,—
Справа, слева гору он обозревал, —
Хищников на той горе не увидал.
Опустился гусь – и волю сердцу дал, —
Громко, по-гусачьи, он загоготал!..
 

Эта Шакаман-гора людьми обитаема была. Жители горы ничем другим не питались, кроме птичьего мяса. Все они поэтому охотниками были, очень метко по птицам перелетным стреляли, – редкостью было, чтобы кто-нибудь, целясь в самую быстролетную птицу, не подстрелил ее. Если у кого-нибудь неудача бывала, надолго оставалось имя его позором покрытым.

Жила на той горе Шакаман старуха одна со своим сыном. Когда гусь, алпамышев посол, в сторону калмыцкой страны летел, сын старухи этой охотился за ним, – стрельнул в него, но стрела только подранила гуся – и он улетел с поврежденным крылом. Потому-то и упал он в зиндан к Алпамышу.

Опозорился тогда сын старухи, слава худая про него в народе пошла. Очень был огорчен молодой охотник, так что даже заболел, в постель слег – и чахнул с каждым днем… Лежит он так в постели, слышит однажды – гусь гогочет, – голос у гуся знакомый! Тот это гусь! Как ни болен был охотник, сразу легче стало ему. Поднял он голову с подушки – и матери своей говорит.

 
– Прилетел опять тот самый гусь – мой враг!
Слышу я, гогочет где-то он, дурак.
В сердце я ношу позора черный мрак, —
Гуся упустить нельзя теперь никак!
Ты мой лук и стрелы приготовь-ка, мать, —
Я пойду свою ошибку исправлять.
Я тебе скажу, что этот гусь хромой —
Лучшее лекарство, лучший лекарь мой!
Знай, что без него я не вернусь домой!..
 

Так он сказал, а старуха тоже слово ему в ответ говорит:

 
– Шахи к шахам шлют своих послов-эльчи
Разъезжают с ними толмачи-тильчи,
Гусь твой – одного батыра арзачи.
Знай, что все эльчи, тильчи и арзачи
Неприкосновенны всюду быть должны:
Их убийц в любой стране убить должны.
Гуся-арзачи, сынок, не убивай!
Ведомо мне стало, тот батыр – султан,
Он в стране враждебной заточен в зиндан.
Гусь-ходатай пленного батыра чтит,
Он с его письмом в его страну летит.
Если от твоей руки погибнет гусь,
Завтра я в одежды скорби облачусь, —
Сам не в свой черед погибнешь ты, клянусь!
В гуся-арзачи, сынок мой, не стреляй,
Муки испытать меня не заставляй,
Всех своих друзей, мой сын, не огорчи,
Радости своим врагам не прибавляй.
Ой, сынок, не трогай гуся-арзачи!
 

Услышал охотник слова матери своей, рассердился – и такими словами ей отвечает:

 
– Так ты облегчаешь мне страданья, мать?
Из-за гуся столько бормотанья, мать!
Если так, – умрешь без покаянья, мать!
Этот гусь, э, мать, не твой ли нежный друг?
Что ты из-за птицы всполошилась вдруг?
Сына ты бросаешь в пламя адских мук,
Лишь бы гусь какой-то мог существовать.
Видно, гусь тебе дороже сына, мать!
Я твоих пророчеств глупых не боюсь, —
Свел тебя с ума, как видно, этот гусь!..
 
 
С этими словами с ложа он встает, —
Лук берет и стрелы в саадак кладет,
Из дому на голос гуся он идет,
Скрытно по ущелью выше все бредет.
Отдыхает гусь – опасности не ждет,
Уморился он – себя не бережет.
А стрелок все ближе – и вот-вот стрельнет…
 

Видит старуха, что сын ее к самому гусю уже подбирается, и гусю беспечному такие слова вдаль прокричала:

 
– Ты растай-истай, глубокий снег, в горах!
Вражий труп, изгнив, да превратися в прах!
Ты не гогочи, крылатый арзачи!
Позабудь беспечность, вспомни смерти страх!
Без раздумья в небо взвейся, поспеши, —
Стережет тебя твой злейший враг в тиши!
Он тебе не виден, сам ты на виду, —
Отвратить хочу я от тебя беду.
Злой твой враг – мой сын, охотник удалой.
Он тебя подстрелит меткою стрелой, —
Насадив на вертел, сжарит на огне, —
Сжарит он тебя – и съест на горе мне.
Гусь, не доверяй коварной тишине,—
Как бы не погиб ты по своей вине!
Я сказала сыну: «Этот гусь – посол,
Смерть посла – источник смертных бед и зол!»
Все-таки мой сын тебя убить пошел.
Мой совет – скорей лети, покуда цел:
Сын мой, недруг твой, уже берет прицел!
 
 
Гусю так старуха скорбно говорит.
Сын ее в укрытьи за жертвой следит.
Лук тугой напружен, тетива скрипит,
С тетивы стрела как молния летит, —
Будет через миг беспечный гусь убит!
 
 
Но и миг не минул – гусь уже и сам
Молнией взлетает с места к небесам,
А стрела, что в гуся пущена была,
Цели не найдя, в расселине легла.
 
 
Гусю так в беде старуха помогла!
Входит в дом – берется за свои дела.
Сын ее от горя снова занемог,
Думает: «За что меня обидел бог!»
Сам не свой, придя домой, свалился с ног,
От подобной неудачи, бедный, слег!..
 
 
А счастливый гусь меж тем летит вперед,
Он под облаками свой стремит полет, —
Здесь его стрелой никто не подшибет,
Если только хищник злой не заклюет.
То назад глядит он, то глядит вперед,
Смотрит влево, вправо – и летит вперед:
Струйками стекает с перьев гуся пот, —
Гусь летит в Конграт, исполненный забот.
Э, в страну Конграт не близок перелет!
 
 
Он перелетел уже немало гор, —
Край Конгратский видит зоркий птичий взор.
Закружился гусь – и смотрит вниз, внизу
Озера Бабир он видит бирюзу!
Наземь он спустился, меж верблюдов сел:
Гусь принес в Конграт батырскую арзу!
 

Сел гусь на том месте как раз, где Калдыргач-аим верблюдов пасла. Похаживала она туда-сюда, держа за руку своего любимца Ядгара, и сама про себя такие слова говорила:

 
– Гордостью страны он был в былые дни,
Радостью он был для всей своей родни, —
Без него теперь, ягненок-Ядгарджан,
Мы с тобой в такой большой степи – одни!
Ты отца лишен, я – брата лишена.
Имя твое чтить я до смерти должна, —
В память об отце зовешься ты «Ядгар».
Рухнул он, конгратский царственный чинар, —
Молнии какой сразил его удар?
Ты, росток его, цвети, мой джан-Ядгар!..
 

Обходя верблюдов, приблизилась Калдыргач к тому месту, где сидел гусь, испугала его, – встрепенулся гусь, в небо поднялся. Письмо, Алпамышем написанное, отцепилось от гусиного крыла – на землю упало. Калдыргач письмо подняла, читать стала, – видит – письмо это от брата ее Хакимбека-Алпамыша, которого все давно считали умершим. Было в том письме рукою Алпамыша написано так:

«Я, одинокий, в чужой, враждебной стране калмыцкой сижу в зиндане, всеми забытый, и нет никого, кто пришел бы меня освободить…»

Прочла Калдыргач письмо, рассказала все маленькому Ядгару, думать стала, как быть?

«Он там, – думает она, – в той стране калмыцкой, куда шесть месяцев пути, – в руках сильного врага находится. Не всякого к нему по такому делу пошлешь. Один только человек выручить его, пожалуй, сможет – Караджан-батыр…» – Так она решила и, оставив Ядгара при верблюдах, сама на Алатаг отправилась, Кара-джана повидать.

Увидел Караджан Калдыргач – и так сказал ей:

 
– До осенних дней будь розы цвет румян!
На рассудок мой да не падет туман!
О твоем приезде б не узнал Ултан!
Если только он проведает, – беда!
Он тебе такое сделает тогда,
Что страшнее будет Страшного суда!
Что тебя, бедняжку, занесло сюда?
Иль тебе неведом был его указ?
Он тебя казнит за это, Ултантаз!
У него повсюду ухо есть и глаз.
Бедненькая, как ты не остереглась!
Я сказал – и ты слезами облилась.
Что поделать, если небо против нас,
Если задавил нас гнетом Ултантаз,
Если ни сильней его, ни выше нет!
Что поделать, если Алпамыша нет,
Если из народа изгнан Караджан!
Я у вас – пришелец. Ултантаз – султан!
Черный над Конгратом распростерт туман!
Алпамыш, твой брат, не защитит тебя,
Караджан, твой друг, не оградит тебя,
Ултантаз, твой враг, не пощадит тебя.
Ты зачем ко мне пришла в недобрый час?
Он тебя казнит за это, Ултантаз!
Бедненькая, как ты не остереглась!
 

Калдыргач-аим, сердцем расстроившись, такие слова оказала в ответ Караджану:

 
– Боль души моей безмерно жестока.
Участь, бесприютной – истинно тяжка,
К вам я обращаюсь, Караджан-ака!
Розою, не в срок увядшей, я пришла.
Жалобу-посланье к вам я принесла.
Жалобу прислал издалека мой брат, —
Одинокий гусь принес ее в Конграт.
Гусь-посланник будь благословен стократ, —
Слава богу, жив-здоров пока мой брат!
Алпамыш сидит в зиндане, – пишет он, —
С гусем шлет нам всем посланье, – пишет он, —
С Караджаном ждет свиданья, – пишет он, —
Вся надежда, мол, на друга, – пишет он, —
Пусть окажет, мол, услугу! – пишет он.
Если б Алпамыш покинул тот зиндан,
Недругам бы всем настал Ахир-заман.
Слово мне сказать позвольте, ака-джан:
Слушая такой, как я, бедняжки речь,
Не хотите ль брату моему помочь —
И, отправившись в тот, вам известный край,
Из зиндана друга вашего извлечь?
Сердце бы мое могли вы тем привлечь!
Службу сослужили б другу своему.
Кроме вас туда отправиться кому?
Если б и найти другого смельчака,
Скоро ль доберется он до калмык а?
Если Алпамыш и не умрет пока, —
Кто бы ни пошел, не зная языка,
Не найдет он ямы той наверняка:
Спрашивать начнет – узнают чужака!
Хоть и вам задача эта нелегка,
Ничего без вас не выйдет, джан-ака!..
 

Выслушал ее Караджан, за друга своего обрадовался, за нее встревожился, – и так говорит:

– Слава богу, жив, оказывается, друг мой Алпамыш! Если он такое письмо прислал, если помощи просит, как же я не пойду выручать его? Дай-ка мне письмо его, а сама торопись – отправляйся отсюда, пока Ултантаз не узнал, – убьет тебя, бедняжку…

Ушла Калдыргач, письмо Караджану вручив, а прочесть ему письмо – не прочла. Спрятал Караджан письмо в кушак, – стал в поход снаряжаться. Приготовил он длинный-длинный аркан шелковый: «Если живым застану Алпамыша, арканом вытащу его из зиндана…» Так он решил, нахлобучил тельпак свой, – пошел в далекую страну калмыков.

 
Любит птица-ястреб сесть на крутосклон.
Так как он коня в изгнаньи был лишен,
Пешим Караджан пойти был принужден,
То, чего не ведал, то изведал он.
Много мук в дороге терпит пешеход,
Много терпит он в большом пути невзгод.
Что его теперь в стране калмыцкой ждет?
По родной стране тоска его гнетет,
Только беглецу туда запретен вход.
Попадется шаху – шкуру шах сдерет:
Но уж, если друг на выручку зовет,
За него положит Караджан живот!
Может быть, уже и друг тот не живет?..
Все же Караджан-батыр идет вперед.
Через много гор свершая переход,
Через степи он, через леса идет,
Мимо вод речных, мимо озерных вод, —
Наконец, пред ним гора Мурад встает,
Наконец, пред ним калмыцкая страна!
Воздухом родных степей он задышал,
Задышал-заплакал, – горе заглушал.
Тут в зиндане шахском друг его лежал!
Где он, тот зиндан, Караджанбек не знал.
Алпамыш писал, да он не прочитал, —
Грамоты узбекской человек не знал!
Думая: «В столице, верно, тот зиндан», —
В шахскую столицу входит Караджан.
Не один зиндан имеет Тайча-хан,—
Друга своего как он найдет зиндан?
Подвязал потуже Караджан кушак,
Нахлобучил он поглубже свой тельпак,
Ходит он в своем народе, как чужак,
А спросить людей – опасно как-никак:
Спросит – заподозрят, – и пропал бедняк!..
 

С улицы на улицу бродит Караджан по столице шаха Тайчи, бродит, думает, как разыскать Алпамыша. Видит он на одной улице – трое-четверо ребят, в бабки играя, накинулись все на одного, – стали у него бабки отнимать, отняли, а тот и говорит:

– Э, – говорит, – плохо, когда человек один, – всегда его все обижают: и побили меня, и бабки мои отняли! Вот так же и хану Конграта, Алпамышу, худо одному пришлось: сколько лет в зиндане сидит! Был бы у него брат родной или друг верный, головы бы своей не пожалел, а приехал бы – выручил бы его…

Караджан, слова мальчика услыхав, бабки у ребят отобрал, отдал их обиженному – и спрашивает у него:

– Ты, сынок, про Алпамыша сказал, а не скажешь ли, в каком зиндане сидит он?

Отвечает ему мальчик:

– Не могу я этого сказать. Разве ты приказа шаха нашего не знаешь: кто скажет что-нибудь про зиндан Алпамыша, голову тому отрубят, а скот его отберут.

– Э, – говорит Караджан, – я тебе удружил, и ты мне удружи, – тихонько мне скажи, чтоб никто не слышал.

– Тихонько можно, – мальчик отвечает. – Пойдешь отсюда вот так, в Чилбирскую степь, гору увидишь – Мурад-Тюбе называется. К этой горе приблизясь, увидишь холм большой, на холм поднимешься, – под холмом тот зиндан и есть. Только никому не говори, что от меня узнал…

Караджану только того и надо было. Покинул он столицу калмыцкую и отправился в Чилбир-чоль. Дошел он до того холма, – действительно – зиндан под холмом оказался, – не зиндан, а пропасть бездонная! Сколько ни всматривался Караджан, ничего рассмотреть не мог в зиндане, – так он глубок был. Алпамыш взглянул вверх, увидел человека над зинданом. Караджан-батыр, девяностобатманный панцырь носивший, с ворону Алпамышу показался. Как узнаешь, кто там над зинданом находится! Решил так Алпамыш:

«Это, наверно, какой-нибудь зинданчи, соглядатай шаха. Может быть, за головой моей пришел»… Но, чтобы не подумал вражий слуга, что духом пал конгратский пленник, встал Алпамыш во весь рост – и так вверх закричал:

 
– Обо мне пришел справляться, зинданчи?
Иль привет принес от шаха, от Тайчи?
Шаху своему ты можешь доложить:
«Алпамыш намерен очень долго жить!»
Шаху своему скажи, не умолчи:
Витязь Алпамыш самой судьбой избран!
За отвагу брошен он тобой в зиндан.
Если из зиндана выйдет Алпамыш,
Ты, Тайча, башки своей не сохранишь!
Витязя такого в яме ты гноишь!
Ты нам показал калмыцкие дела, —
Доброта твоя ловушкой нам была.
Знай, что твой дворец разрушу я дотла!
Сколько бы в неволе ни держал ты льва,
Ярость львиная останется жива!
Вот тебе, наушник, все мои слова!
 

Услыхал это Караджан, сердцем расстроился и горькими слезами заплакал: «Друг мой, оказывается, и в зиндане храбрецом остался, – духом не падает!» – Так он подумал и, весть о себе подавая, говорит:

 
– Скорбному немил белый свет!
Знай, что здесь наушников нет:
Преданный пришел к тебе друг,
Тот, кто честь поставив на круг, [34]34
  Тот, кто честь поставил на круг…– то есть как ставку в игре.


[Закрыть]
Стал тебе из недругов – друг,
Много оказавши услуг.
Долго говорить недосуг, —
Я тебе напомнить могу,
Шел я за тебя на байгу.
Так тебе сказав, не солгу:
Я перед тобой не в долгу, —
Знай, что я – батыр Караджан!
Гусь, что прилетел в Байсунстан,
Нам принес посланье твое:
«Жив, но заточен, мол, в зиндан…»
Ведь сбылось желанье твое,—
Пред тобой батыр Караджан!
Весточку твою получив,
Пламя своих мук утишив,
Думая: «Покуда он жив,
Я, кто им на выручку зван,
Неужели, руки сложив,
Дружбы осквернив талисман,
Друга веры в друге лишив,
Не рассею страха туман,
Хоть и пеший – в эту страну
Не пойду, батыр Караджан,
Не найду тот самый зиндан,
Где сидит мой друг Хакимхан!»
Я к тебе пришел, Алпамыш,
Я, твой побратим Караджан!..
Думая, что я – зинданчи,
Соглядатай шаха Тайчи,
Друга повергаешь ты в стыд.
Бог тебе обиду простит, —
Знай, что это – алп-Караджан
Над твоим зинданом стоит!
Мною припасенный аркан
Я тебе бросаю в зиндан, —
Обмотай арканом свой стан,
Крепче завязать не забудь,
Покидай проклятый зиндан, —
Вытащу тебя как-нибудь!
От тебя куда мне свернуть?
Вместе мы отправимся в путь, —
Бог даст – невредимы придем,
В твой Конграт любимый придем,
Дружно мы опять заживем…
Ждет тебя родная страна, —
Знай, что бесхозяйна она,
Что Ултаном угнетена.
Пламенем тоски сожжена,
Ждет тебя в Конграте жена,
Верная твоя Барчин-ай…
Калдыргач, сестра твоя, знай,
Много унижений терпя,
По тебе страдая, скорбя,
Чахнет, захворав без тебя…
Сын твой, сиротою растя,
О тебе мечтает, грустя, —
Радости не знает дитя…
Там тебя родители ждут,
Сверстники-приятели ждут,
Все тебя в объятия ждут…
Истинную правду услышь, —
Мужественным будь, Алпамыш:
Много там врагов развелось,
Власть им захватить удалось, —
Всех поработить удалось!
Возвратись в Конграт свой родной,
Встреченный счастливой родней,
Ласковой утешен женой,
Славой свое имя покрой,
Вражеские козни расстрой,
Родину ты благоустрой.
Ну-ка, в путь счастливый со мной!
 

Узнал теперь Алпамыш Караджана, – подумал: «Много у него старания дружеского, да силы вытащить меня нехватит у него!»

Бросил Караджан в яму свой шелковый аркан, обмотал им Алпамыш поясницу. Караджан, понатужившись, тянуть стал, – видит Алпамыш, что, пожалуй, хватит у Караджана силы, – и такая мысль ему в голову пришла:

«Если ему, действительно, удастся вытащить меня и придем мы благополучно в Конграт, – народу много соберется, пир большой будет, стану я на пиру рассказывать что-нибудь, а Караджан тут похваляться начнет: „Мол, если бы я тебя, беднягу, не выручил, так бы ты и сгнил в калмыцком зиндане!..“ Не к чести мне будет похвальба его…»

Спиною назад откинувшись, уперся Алпамыш ногами в стену зиндана. Чувствует Караджан – тяжелей стал Алпамыш. Понатужился он еще больше, – так потянул, что аркан оборвался, – Алпамыш на дно зиндана свалился. Довязывает Караджан аркан, снова Алпамышу конец бросает, а тот ему такие слова говорит:

 
– На вершины гор высоких пал туман.
Видно, не судьба покинуть мне зиндан!
Время не теряй напрасно, Караджан:
Ради друга ты в такой пустился путь!
Через сколько мук пришлось перешагнуть!
Свидимся еще, быть может, как-нибудь, —
Я сумею сердца долг тебе вернуть.
А пока не стой напрасно, Караджан!
Все равно тебе меня не дотянуть:
Я тебя намного тяжелей, мой друг.
Голову свою ты пожалей, мой друг,—
Здесь тебе стоять опасно, Караджан!
Будь здоров и счастлив, отправляйся в путь,
На меня, мой друг, обиженным не будь!..
 

А Караджан стоит над зинданом, слушает такие слова и, ушам своим не веря, Алпамышу так отвечает:

 
– Не на твой рассудок ли упал туман?
От тебя ли это слышу, Хакимхан?
Ты с каких же пор так полюбил зиндан?
Я с каким лицом теперь в Конграт вернусь?
Иль слезами я теперь не захлебнусь?
Иль не прилетал с твоим посланьем гусь?
Что твоей сестре скажу я, Калдыргач?
Так ли на тебя, мой друг, я уповал?
Или ты тюрёй конгратским не бывал?
Или слез о близких ты не проливал?
Или никогда с врагом не воевал?
Как я с Калдыргач-аим теперь столкнусь?
Скажет: «Караджан обманщик, мол, и трус!»
Или вызволить тебя я не берусь?
Иль от верной службы другу отрекусь?
Или я услугой друга укорю?
Иль, спасая друга, мыслями хитрю?
С Алпамышем ли об этом говорю?
Уж не сам ли ты, мой друг, со мной хитришь?
Или храбрый лев пугливым стал, как мышь?
Или полюбил неволю Алпамыш?
Дожидаться мне доколе, Алпамыш?
Если я, придя, застал тебя живым.
Неужель тебя покину, друг Хаким?
Мне теперь в Конграт прийти с лицом каким?
Вижу я – в зиндане приобрел ты спесь, —
Чванству и упрямству разве место здесь?!
Обвяжись арканом – и на волю лезь!
Не из-за тебя ль я исстрадался весь!..
 

Алпамыш в свою очередь так на слова Караджана отвечает:

 
– На вершины гор высоких пал туман.
Вряд ли суждено покинуть мне зиндан:
Что, коль разорвется снова твой аркан?
Упаду – могу разбиться, Караджан!
Если разобьюсь я насмерть – не беда, —
Но калекой стать могу я навсегда!
Кровью плачу я, свой проклиная век!
За меня не должен ты терпеть стыда.
Смерть батыру лучше, чем судьба калек.
Если я такой несчастный человек,
То не во спасенье будет мне побег…
Скажешь, Караджан, что умер Хакимбек.
Жаль, что не в бою погибель я найду!
Говорю тебе, не стой ты на виду:
Мне-то все равно – в зиндане иль в гробу, —
Ты, мой друг, свою не искушай судьбу.
Холм высок, – посмотрит страж-калмык в трубу, —
Сквозь трубу тебя увидит за ягач…
Торопись, покуда не пришел палач…
Если вся родня моя поднимет плач:
Мать, отец, жена, мой сын и Калдыргач,
Скажешь, что меня в живых ты не застал.
Сына моего ты, как меня, люби.
А теперь спеши – себя не погуби.
 

Выслушал Караджан Алпамыша – опечалился, задумался, тельпак свой с головы снял и, с тель-паком советуясь, такие слова сказал:

 
– Друга вызволить как Караджан алкал!
Не в четыре ль глаза он зиндан искал?
Если б хоть в живых я друга не застал! —
Жив мой друг, а сам уйти не пожелал!
Уношу на сердце вечной муки знак…
Где ты, мой скакун, мой резвый тобучак?..
Ты какой совет подашь мне, мой тельпак?
Сине-зелен был чапан мой, пышен был.
Тот, кого искал я, Алпамышем был.
Ведь обезоружен я и спешен был, —
Все мое оружье – аркан да кулак…
Тут стоять, пойти ли, – дай совет, тельпак!
Над моей башкой нависла туча бед.
Попадусь, на тот меня отправят свет.
Никакого больше мне терпенья нет.
Я один, – хоть ты, тельпак мой, дай совет!..
 
 
Долго Караджан в раздумии стоял, —
Все от тельпака совета ожидал.
А тельпак ему какой совет бы дал?
Хоть и был треух, а безъязыким был,
Шапочник его без разума создал.
Бедный Караджан стоял и все гадал.
Вдруг он клич тревоги дальней услыхал:
То один калмык дозорный увидал,
Как он свой тельпак все вниз и вверх кидал…
Больше Караджан раздумывать не стал, —
С другом разлучаясь, горько зарыдал.
Алпамыш ему благословенье дал.
Низко нахлобучил Караджан тельпак:
– Ты, оказывается, болван, тельпак!..—
Хоть и пешим был, а сам, как тобучак,
Резво в путь пустился Караджан-бедняк, —
Родину свою опять он покидал.
– Жить здесь не имею права! – говорит, —
– Дружбе отдал честь и славу, – говорит, —
– Злому року стал забавой! – говорит… —
– Пропаду на Алатау! – говорит.
 
 
Через сколько горных он прошел дорог,
Сколько он степных преодолел дорог, —
Возвратился к месту через долгий срок,
В горный край безлюдный сокол-одинец.
Калдыргач к нему явилась, наконец.
 

Поведал ей Караджан все, что про Алпамыша поведать мог, погоревали они вместе над судьбой его, – сказал Караджан так на прощанье Калдыргач-аим:

– Что ж делать, если сам заупрямился он не во-время! Может быть, еще и выберется оттуда как-нибудь. Только ты никому, ни родным, ни другу близкому, никому не говори, что ходил я туда и Алпамыша видел. Пусть думают, что погиб он…

Проводил Караджан бедняжку Калдыргач – и стали оии все жить, как и жили без Алпамыша, – в скорби и в унижении…

А бек Алпамыш между тем в зиндане оставался…

Был в калмыцкой стране в столице Тайча-хана базар один, Янги-базаром назывался. Поручил Тайча управление Янги-базаром дочери своей – Тавке-аим. Вызвала Ай-Тавка сорок своих девушек и такое слово им сказала:

 
– Вам, мои подружки, от меня наказ:
Сметливей, проворней быть прошу я вас.
Как известно вам, базарный день у нас:
Красным должен быть цвет ваших шаровар,
Красные жезлы [35]35
  Жезлы– эмблема официального положения ханского чиновника, в соответствии с поручением, которое Ай-Тавка дает своим девушкам.


[Закрыть]я вам вручу сейчас, —
С ними отправляйтесь на Янги-базар.
Торга должен скоро наступить разгар.
У купцов проверьте всякий их товар, —
Что на счет, на вес, на меру, на харвар,
Их весы, их гири, их аршины все:
В алчности всегда они повинны все.
Сколько бы им строгих ни грозило кар,
Любят незаконный наживать барыш.
У кого – рундук, а у кого – амбар,
Медник иль чувячник, бочар иль гончар;
Посетить и скотский вы должны базар —
Знать, почем овца, почем баран-кочкар;
Ткани осмотреть, и кожи, и ковры…
Помните, что очень торгаши хитры, —
Все на плутовские барыши хитры!..
 
 
Это наставленье девушкам своим
Шахская сказала дочь, Тавка-аим.
Девушки в чиновный оделись наряд:
– Мы Янги-базар проверим, – говорят, —
Все осмотрим, взвесим, смерим! – говорят.
 

Походили девушки по базару, вернулись к Тавке и так ей докладывают: