355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Автор Неизвестен » Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой » Текст книги (страница 1)
Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:18

Текст книги "Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой"


Автор книги: Автор Неизвестен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Автор неизвестен
Раиса, Памяти Раисы Максимовной Горбачевой

Раиса. Памяти Раисы Максимовной Горбачевой

Содержание

Михаил Горбачев. К читателям книги

I. "Я решилась сама рассказать о себе"

II. "Смысл нашего существования – культура"

III. Заточение в Форосе

IV. Интервью последних лет

V. "Клуб Раисы Максимовны"

VI. Светлая память

Михаил ГОРБАЧЕВ

К читателям книги

Дорогие читатели!

Эта книга издана в память о Раисе Максимовне к первой годовщине ее безвременной кончины.

В ней вы найдете выдержки из написанного самой Раисой Максимовной: отрывки из книги "Я надеюсь...", которая вышла во многих странах и продолжает выходить; в частности, только что она издана в Китае; некоторые интервью Раисы Максимовны средствам массовой информации за последние годы. Немалое место в книге занимают статьи журналистов и просто тех, кого судьба свела с Раисой Максимовной и у кого остались от этих встреч впечатления, которыми они делятся в своих воспоминаниях.

В трагические для нашей семьи дни в связи с тяжелой болезнью Раисы Максимовны и ее кончиной мы получили тысячи добрых, искренних посланий с пожеланиями выздоровления, а затем сочувствия и соболезнования. Эти письма пришли от многих людей из России, Германии, Италии, Франции, Соединенных Штатов Америки, Индии, Японии, стран Латинской Америки. Некоторые из них вы прочтете.

В книге много фотографий, которые относятся к разным периодам жизни Раисы Максимовны; большинство из них публикуются впервые.

Это содержательная и добрая книга. Вся семья, и прежде всего дочь Ирина и внучки Ксения и Настя, помогали отбирать и готовить материалы, поэтому книга пронизана любовью к самому дорогому человеку в нашей жизни.

Мы искренне признательны тем, кто проявил инициативу по изданию этой книги – книги памяти: издательству "Вагриус" и агентству "Петро-Ньюс", сотрудникам Горбачев-Фонда, и прежде всего Остроумову Георгию Сергеевичу. Они в короткое время смогли объединить в этой книге много важного – того, что относится к жизни Раисы Максимовны.

Раиса Максимовна собиралась сама написать новую книгу, и в последние 2-3 года она посвятила этому много времени. Мы часто говорили с ней по этому поводу. Я поддерживал ее желание поделиться с людьми своими размышлениями, переживаниями: ведь судьба ее оказалась уникальной – и счастливой, и драматичной, и, может быть, трагичной.

Я понимал, как нелегко ей работалось над ней, ибо все в жизни она принимала близко к сердцу и глубоко переживала, была человеком очень ранимым, особенно угнетали ее несправедливость, напраслина. Самым тяжелым было предательство людей, с которыми ее связывали многие годы совместной жизни и работы. Она часто повторяла, что нашей семье пришлось пережить не одну моральную Голгофу. Именно об этом она и хотела написать.

Уже после смерти в кабинете Раисы Максимовны я обнаружил подробный план задуманной книги, включающий 33 главы. Красными чернилами по диагонали крупными буквами было написано ее название: "О чем болит сердце". Оказалось, что многое уже было сделано. По сей день на ее столе продолжают лежать около 20 папок с материалами и несколько десятков записных книжек разного содержания.

Я думаю, как мне поступить в этой ситуации, и все больше и больше прихожу к мнению, что, может быть, мне стоило бы взяться за написание такой книги. Я многое знаю, о чем хотела рассказать Раиса Максимовна. У нас были дискуссии, мы не во всем соглашались. Поэтому это будет, конечно, другая книга, но она должна быть.

Возвращаясь к настоящему изданию, хочу еще сказать, что в нем рассказывается и о деятельности "Клуба Раисы Максимовны". Появление Клуба было не случайным. Это результат ее переживаний, ее желания что-то сделать, помочь, обратиться к людям. Главной целью Клуба стало обсуждение самых острых социальных проблем, прежде всего таких, как роль женщины в современной России, положение самых незащищенных слоев общества, особенно детей. Слышен ли голос женщины в современной России? Как и в чем может самореализоваться женщина? Что мы делаем для будущего наших детей? Появится ли "потерянное поколение"? "Беспризорная Россия...", "Можно ли вернуть "детей улиц"?" – вот главные темы общественных дискуссий, прошедших в Клубе. Но что самое главное – Клуб оказывал практическую, реальную поддержку общественным организациям, занимающимся решением этих проблем, тем самым укрепляя позиции гражданского общества в нашей стране.

Я всячески помогал Раисе Максимовне в налаживании работы этого Клуба, он быстро набирал силу, встретил поддержку и отклик, особенно среди женщин. Я считал, что эта важная инициатива, как и другие подобные инициативы, должна содействовать повышению роли женщин в жизни нашего общества, ибо недостаток этой роли мы ощущаем везде и от этого несем большие потери.

Я очень признателен членам Клуба за то, что они уже после кончины Раисы Максимовны собрались на заседание, почтили ее память, решили продолжить работу "Клуба Раисы Максимовны" и избрали президентом Клуба дочь Ирину.

Мне трудно читать эту книгу. Я думаю, читатель меня поймет. Но я надеюсь, дорогие читатели, что вам эта книга сослужит добрую службу, побудит вас к новым размышлениям о нашей жизни. За такими размышлениями часто следуют важные инициативы и поступки. А без этого не состоится будущее, на которое мы рассчитываем и для себя, и для своих детей.

I

"Я решилась сама рассказать

о себе"

Раиса ГОРБАЧЕВА

"Я надеюсь..."

(ФРАГМЕНТЫ ИЗ КНИГИ)

Приглашение к беседам

Несколько дней назад получил неожиданное предложение стать собеседником в книге, во многом биографического характера. Сегодня меня пригласили в загородную резиденцию Президента. Дорога оказалась не такой уж длинной...

Сразу от ворот машина плавно идет по кругу, огибая великолепный, не густой, а, как говорят у нас, в России, "светлый" участок леса, скорее всего, когда-то, в незапамятные времена высаженный вручную... Между стволами просвечивает желтый двухэтажный компактный особняк, напоминающий общим абрисом усадебный дом конца прошлого века. "Волга" тормозит, я выбираюсь на волю и вижу перед собой в проеме широких, двустворчатых, остекленных дверей Раису Максимовну Горбачеву...

"Здравствуйте", – протягивает с порога – лодочкой – ладонь.

Взгляд карий, внимательный, приветливый.

Холл, никакой вычурности, пожалуй, даже чересчур функциональный... По довольно крутой и безупречно чистой лестнице поднимаемся на второй этаж. Несколько рамок висят над лестницей на стене. Хозяйка показывает на одну из них:

– Как Вам нравится эта сова? Люди шлют на память то, что могут, что умеют делать, особенно дети. Сову тоже прислали. Я попросила повесить ее здесь. Сова, мне кажется, олицетворяет покой и мудрость. Не так ли?

Не знаю, как насчет мудрости, но сова на стене – добродушная и совсем не серая. Сразу видно, что, рисуя ее, маленький человек использовал все без исключения краски, что оказались у него под руками.

Мы вошли в библиотеку, а затем в кабинет Президента.

Кабинет оказался значительно меньше, чем можно было бы предположить. Обычная комната, только красиво обшитая деревом. Две вещи мне сразу, с порога, бросились в глаза: красный, пожарного цвета телефон необычной формы под прозрачным колпаком и увеличенная фотография в раме, стоящая в проеме книжных стеллажей...

На увеличенной фотографии человек с хорошей, как после долгих и тяжких трудов, улыбкой и взмокшим поредевшим чубом. Выгоревшая-выгоревшая – даже на черно-белой карточке это замечательно видно – гимнастерка с расстегнутым воротом. Череда орденов, медалей на широкой груди. Солдат на карточке, что называется, бывалый. Видно, что ему уже не двадцать лет. Из тех коренников, что и войну, и послевоенную жизнь тянули, как воз. Судя по всему, фотография сделана сразу после войны.

Красный аппарат и увеличенное фото смотрят друг на друга. Когда Президент сидит в кресле за письменным столом, то они с его отцом, уже, к сожалению, покойным, тоже, вероятно, встречаются взглядами.

Книги – снизу доверху за стеклянными дверцами шкафов библиотеки и кабинета. Прекрасные фолианты по русской истории: Соловьев, Карамзин, Ключевский...

Окна, занавешенные красиво ниспадающим тюлем. Заметив мой взгляд, хозяйка отодвигает край занавески. В некотором отдалении от окна, уже наполовину размытые сумерками, видны силуэты деревьев. Сад?

– Сад... 10 марта 1985 года... умер Константин Устинович Черненко. В десять часов вечера состоялось экстренное заседание Политбюро. Михаил Сергеевич вернулся домой, а мы тогда были на даче за городом, очень поздно. Вышли в сад. Было что-то давящее в глухой, еще не тронутой весною ночи. За три года – третья смерть. Смерть трех генсеков подряд, трех руководителей страны. Михаил Сергеевич был очень уставшим. Сначала молчал. Потом говорит: "Завтра Пленум. Может стать вопрос о том, чтобы я возглавил партию". Для меня такой разговор был неожиданностью. В какой-то степени – потрясением. Больше того. Я поняла, что это неожиданность и для мужа. Никаких разговоров на эту тему у нас раньше никогда не было.

Мы бродили по саду, еще лежал снег. Муж опять помолчал. Затем как бы исподволь стал размышлять – вслух: "Столько лет работал на Ставрополье. Седьмой год работы здесь, в Москве. А реализовать что-либо крупное, масштабное, назревшее – невозможно. Как будто стена. А жизнь требует – и давно! Нет, – услышала я. – Т а к д а л ь ш е ж и т ь н е л ь з я".

Так я впервые услыхала эти слова...

Мы давно сидим за небольшим полированным журнальным столом. Включен магнитофон... Я вижу, что моя собеседница, несомненно, готовилась к сегодняшней встрече. Но эта подготовка лишена той бюрократической заданности, что присуща нашему брату. У нее даже не блокнот, а листки... Она поднимает перед собой очередной листок, на котором иногда бывает записана всего одна фраза, и то с сокращениями, мгновение вглядывается в него, как вглядываются задумчиво в карту, произносит, восстановив, записанную в нем фразу или, оттолкнувшись от пометок, развивает свою мысль.... Процесс летуч, как и почерк, его фиксирующий... Если верно, что стиль – это человек, то в данном случае листки отражают стиль не только мысли, но и самой, отнюдь не беззаботной жизни.

– Так я впервые услыхала эти слова. Сегодня их повторили миллионы людей, вокруг них возникли целые легенды... В ту ночь, пожалуй, и начался новый этап, круто изменивший и нашу, и мою жизнь.

Годы перестройки... Что они дали? Многое. Демократизация всей нашей жизни. Прорыв нового мышления в международной политике. Сопровождая Президента внутри страны и за рубежом, в море человеческих чувств, признания и доброжелательности я вижу главное: рожденную веру в возможность жить без войны.

Годы перестройки дали много, очень много. И вместе с тем – мало. Стране тяжело. Тяжко. Проблемы, накопившиеся за десятилетия, а может – и за столетия. Трудности становления нового. Дефицит потребительских товаров. И еще, тоже очень важное. Говоря словами Ф.М.Достоевского, в смутное время перехода всегда и везде появляется разного рода "сор" – к сожалению, не обошлась без этого опасного, деструктивного, разъедающего "сора" и перестройка. Да и могло ли быть иначе? В общем, время надежд и тревог. Свершений и ломки. Время раздумий и сомнений.

Трудно говорить о себе. Трудно всегда и, пожалуй, каждому. Но сегодня, может быть, мне – особенно трудно говорить о себе...

Я не кинозвезда, не писательница, не художница, не музыкант, не модельер. И – не политик. Не государственный деятель, принимающий решения и отвечающий за судьбы людей. Я – жена главы Советского государства, по мере сил поддерживающая мужа, помогающая ему – как могу, как делала это всегда, еще с юности, когда мы только связали свои судьбы. В нашей семье всегда было и есть такое понимание: забота каждого члена семьи – общая забота.

В 1985 году в связи с поездками Михаила Сергеевича и визитами к нам глав других государств возник вопрос. По традиции в других странах супруги руководителей участвуют в различных общественных, а также протокольных мероприятиях. В опыте же наших предшественников этого не было. Как быть? Михаил Сергеевич сказал: "Пусть все идет естественно". Так сама собой и у нас начала приживаться практика, принятая во всем цивилизованном мире: у супруги руководителя государства стало появляться и свое общественное лицо. Еще одна, далеко, разумеется, не главная, "либерализация", принесенная перестройкой.

То, что я делаю сегодня, то, как мы с мужем ведем себя сегодня, – это естественное продолжение наших отношений, нашей судьбы и нашей жизни. Мы вовсе не выдумывали чего-нибудь "этакого" для его новой должности. Так надо ли, вновь спрашиваю сама себя, говорить, писать обо мне или мне самой рассказывать о себе? Главное ведь – дело Михаила Сергеевича, его соратников и сторонников. Оно, его дело, определяет, в сущности, и мою сегодняшнюю жизнь.

Да опять же и не принято было у нас, чтобы жены высших руководителей давали интервью, выступали с книгами – к тому же еще о себе...

И все же в данном случае я нарушаю своеобразный "обет молчания", что хранила с 1985 года. Меня подвела к этому сама логика жизни, подтолкнули встречи, контакты с людьми. Живой, неподдельный, я бы сказала, благодарный человеческий интерес к нашему делу сегодня, который так явственно наблюдается во всем мире. Наконец, сама коллизия "советская женщина и перестройка", вопросы ко мне, в том числе и во множестве писем...

К тому же за эти годы появилось немало материалов, статей обо мне, где доброжелательность далеко не всегда соседствует с компетентностью, а порой последняя вообще отсутствует, и тогда – домыслы, мифы и даже сплетни становятся "основой" повествования. Да простят меня некоторые авторы, но, если бы не мое имя и не моя фамилия в тексте, я бы никогда и не поверила, не поняла бы, что их "труд" – обо мне.

И тогда я решилась сама рассказать о себе. О своем понимании жизненных явлений, о пережитом, о том, что близко и дорого...

Все мы родом из детства

– Раиса Максимовна, о том, что Вы любите Антуана де Сент-Экзюпери, я уже догадался – несколько раз слышал, как Вы упоминали те или иные фрагменты из "Маленького принца". Нашу сегодняшнюю беседу я тоже начну с известной цитаты Экзюпери: "Все мы родом из детства..."

– Да, я люблю этого писателя и его маленького человечка, делающего большие, добрые дела. Детство – мир фантазии, мечты. Время тысяч вопросов. И первых поисков ответов на них. Оно было у каждого из нас. И тогда, в детстве, казалось, что другого детства и быть не может. Такое, какое было, оно и дорого...

Ходили в школу, на пионерские сборы, потом на комсомольские собрания. Гордились Магниткой, Днепрогэсом, Комсомольском-на-Амуре, челюскинцами, Валерием Чкаловым, Валентиной Гризодубовой. Восхищались подвигом Александра Матросова, Зоей Космодемьянской, молодогвардейцами. Зачитывались книгами. Мечтали о далеких путешествиях, дальних странах, городах. Я лично мечтала быть капитаном дальнего плавания... Мечтали найти клад... И еще, знаете, играли в войну... Конечно, играли и в школу, и в кукол, но вот у меня в памяти осталось: в войну...

Да, если сейчас, с высоты пройденных лет, задуматься над детством моим, моего поколения... то главное, что вспоминается, – все-таки война. Шла за нами по пятам. Война в Испании. Добровольческие отряды. Война финская. Халхин-Гол. А внутри страны? Тридцатые годы – "враги народа". Помню, как в первом-втором классах в школе вымарывали в учебниках портреты Егорова, Блюхера, Тухачевского. Грустно. Горько...

И наконец, Отечественная. Сорок первый – сорок пятый. Миллионы потерянных жизней, миллионы жизней покалеченных. Опустошенные дома, осиротевшие семьи, разрушенные города, села, сожженная земля... Переполненные вокзалы. Страна вокзал. Лишь два чувства, казалось, реют над нею: прощания и ожидания. Опухшие от голода лица. И чувство страха – потерять продуктовую карточку, хлебную карточку! – я помню его до сих пор. И сбор колосков, мерзлой картошки в поле. Все это было. Было для меня, как и для всех моих сверстников.

А потом – счастье Победы. Это надо пережить. Счастье возвращения близких и родных – живыми. И вообще – это захлестнувшее после войны счастье жизни, просто, понимаете, физической жизни!

Отец мой, 1907 года рождения, украинец. Мать, 1913 года, русская, сибирячка...

Георгий Владимирович, мы с Вами договаривались, что в моих суждениях не будет какой-то четкой и строгой последовательности, так ведь? Скорее мозаичность. Импульсивность. Что возникло в памяти, что совпало с сегодняшним настроением. Это ведь не мемуары, не так ли?

– А мне как раз и нравится, что не мемуары. И нравится, что Вы волнуетесь, вспоминая свое детство, те годы, а не раскладываете все бесстрастно по полочкам...

– Папа всю жизнь проработал в системе железнодорожного транспорта. В автобиографиях я всегда писала: отец – служащий-железнодорожник. Беспартийный. Да-да, беспартийный. Вера в партию пришла к моему отцу вместе с Михаилом Сергеевичем – моим мужем. Несмотря на разницу в возрасте, он стал для него коммунистом, олицетворяющим правду и справедливость.

В Сибирь отец приехал весной 1929 года. Сам он из Чернигова, а весной 29-го приехал в Сибирь. ...> Первой железной дорогой, которую отец строил, была дорога Рубцовск – Риддер на Алтае. Его родители – отец, Андрей Филиппович, и мама, Мария Максимовна, – бросили в селе землю и перебрались на жительство в город – Чернигов. Бросили, оставили землю, потому что не могли прокормиться с нее. А отец в поисках работы приехал с товарищами в Западно-Сибирскую область – так она тогда называлась. Сейчас это Алтайский край. Приехал на строительство железной дороги. Строительство этой дороги проходило через село, где родилась моя мама, Веселоярск. Да-да, есть такое село – я только что получила оттуда письмо с новогодними поздравлениями... Так вот, здесь, в Веселоярске, и сошлись судьбы моих родителей. Вел-вел отец дорогу и привел – прямо к свадьбе.

Я была первым ребенком в семье. По православной традиции меня крестили. Не в церкви – какая уж там церковь в 1932 году, в самый разгар борьбы с ними, церквами, – а на квартире у священника. Правда, имя выбрали не из святцев. Вы же знаете традицию: раньше священник предлагал имя, отыскивая его в святцах. А мое имя выбирали уже сами родители. Отец выбрал... Он мне потом объяснил, что для него оно означало "рай". Райское яблочко... Отец, очень любивший всех своих детей, все-таки всю жизнь был особо привязан ко мне. К своему первенцу. И очень гордился мной. Последние месяцы своей жизни, находясь в больнице, здесь, в Москве, говорил мне, что почему-то все время вспоминает свою мать и меня, меня – маленькую. Я ведь знал, чувствовал, что именно ты будешь спасать мою жизнь, говорил мне в больнице. К сожалению, надолго спасти его не удалось. У него была сложная операция. В 1986 году отца не стало...

Родители матери, Петр Степанович и Анастасия Васильевна, тоже потомственные крестьяне. Легко ли им жилось? Не верь, говорит мне сейчас мама. Не верь, что процветали крестьяне в прошлом! Тяжкий, беспросветный труд. Земля, скотина, скудная еда. А бедная твоя бабушка! – восклицает всякий раз моя мама, Александра Петровна. Каторга у нее была, а не жизнь! Каторга! Пахала, сеяла, стирала, шестерых детей кормила. И – всю жизнь молчала...

Землю родителям дал Ленин – так всегда говорит моя мама. Раньше у них своей земли не было. Сказали, вспоминает мама, бери, сколько хочешь, сколько можешь обрабатывать. Но в начале 30-х годов семья деда была раскулачена, лишилась земли и дома, стала жить временными заработками. А затем деда, говорит мама, обвинили в троцкизме, арестовали, и он бесследно исчез.

– Да что Вы!..

Наша российская, тяжко, как общая солдатская шинель, пропитанная кровью, непредсказуемая история: у человека, который сидит напротив, совсем другого по роду занятий, возрасту, наконец, "происхождению", как говорили в старину, дед тоже раскулачен. Дед мой раскулачен, отец – переселен из одной части страны – читай: света – в другую. Где еще встретишь такое? У нас же, как это ни горько, на каждом шагу.

– Да-да, не удивляйтесь. Мама до сих пор не знает, кто такой Троцкий, а дед и тем паче не знал. И вообще до сегодняшнего дня мать не может понять, в чем провинился ее отец. Наша общая трагедия – все мы ее пережили. Почему я и сегодня так боюсь призывов, раздающихся с разных сторон, "искать виновных". Ведь это – новый кровавый круг!

Бабушка умерла от горя и голода как жена "врага народа". И оставшиеся четверо детей были брошены на произвол судьбы...

А вообще дед, Петр Степанович, учил своих сыновей. Старшего, Александра, умершего в 26 лет, выучил на экономиста. Учил и младшего, Ивана. Образованию дочерей по российской традиции особого внимания не уделялось. В крестьянских семьях женщины почти сплошь были неграмотны. Моя мама тоже с восьми лет пахала, ткала. Уже будучи замужем, окончила ликбез. Помогла своей младшей сестре получить фармацевтическое образование. Мама у меня – человек природного, острого, одаренного ума. Отсутствие образования всю жизнь считает трагедией в своей судьбе. А главной целью своей жизни видела – дать настоящее образование собственным детям. И действительно всем детям дала хорошее образование.

Мама не работала на производстве, была домохозяйкой. Бесконечные переезды семьи вслед за отцом-железнодорожником, хлопоты, связанные с этим, случайно доставшиеся квартиры – каких "гнезд" у нас только не было: и бараки, и щитовые сборные домики... Хотя нет, был и прекрасный, большой деревянный дом на Урале. Он достался нашей семье в годы войны – я уж и не знаю, какой оказией. А какое-то время была и "квартира" в помещении бывшего монастыря. Представляете? Война. Да и после войны семья по-прежнему жила, как живут перелетные птицы. Только через 40 лет работы отец и мать получили, причем с большим трудом, постоянное жилье.

Мама была домохозяйкой еще и потому, что к двадцати пяти годам уже имела троих детей. Но я не помню с детства и по сегодняшний день, чтобы мама не была чем-то занята. Чтобы сидела, как говорят, на лавочке. Всю жизнь, всю жизнь шила, перешивала, штопала, вязала, варила, вышивала, чистила. Все сама ремонтировала, убирала, работала в огороде, держала, когда можно, корову или козу, чтобы у детей было молоко. Так и сегодня, хотя уже в преклонных годах.

По характеру мама у нас строгая и требовательная. Помню сцену, когда провожали на фронт отца. Этот переполненный вокзал – а я действительно из детства так ярко, так остро помню именно вокзалы с их неповторимой горестной атмосферой – женщины, дети и слезы. Многие женщины даже теряли сознание. И свою маму помню застывшую от горя. Ее слова: "Кто нас будет поднимать? Надо держаться!"

Мы отца на фронт проводили, но он туда не попал, вернулся в военной форме домой: железнодорожный транспорт был переведен на военное положение. Требовалось спешно строить новые железные дороги – для того же фронта. Из семьи у нас воевали брат матери и мамина сестра: она была военврачом.

Что дали мне родители? Что дала семья? Спрашивая себя об этом, знаете, о чем невольно думаю? Что мои родители и вообще люди, кто перенес весь трагизм этих лет нашей истории, кто удерживал на своих плечах всю ее многотрудную ношу, эти люди не имели возможности реализовать себя так, как им того хотелось. Вероятно, поэтому они избрали своей целью – хотя бы через детей дотянуться до тех ценностей, которые для них самих в подавляющем большинстве так и оказались за семью печатями. Вы же знаете, у нас, русских, есть выражение: "поднять детей". По-моему, очень емкая метафора. Но я даже так скажу: родители дали нам не только образование. Всей своей жизнью они воспитывали у нас и чувство ответственности – за свои дела, поступки. И, может быть, самое главное, что дали мне мои родители, – сопричастность к человеческим нуждам и к человеческому горю... чувство чужой боли, чужого горя. Нет, ни одно поколение не живет зря на этой грешной земле...

Картинки моего детства лишены цельности. Они как бы рваные. Возможно, одна из причин – бесконечная "перемена мест".

В связи с частыми переездами семьи мне пришлось менять много школ. Это, конечно, создавало определенные трудности. Каждый раз новые учителя, разный уровень преподавания, разные требования, другой школьный коллектив... Школы были, повторяю, разные и все же в главном – одинаковые. Грубо сколоченные парты, самодельные счетные палочки, самодельная азбука, а в годы войны и самодельные тетрадки, в основном из газетной бумаги. И даже самодельные чернила... Учебник на четверых-пятерых. В годы войны – ежедневная миска жидкой похлебки на обед. Вспоминаю всех нас, тогдашних детей, одетых в фуфаечки, телогреечки, в лучшем случае – в курточки и "пальто" из домотканой или бумажной материи...

И все-таки это была моя школа – тем, как и детство, она мне и дорога. Мои любимые преподаватели. Мои подруги. Репетировали в школьном хоре. Пели. Ставили спектакли на школьных сценах. В спектаклях вместе с нами играли учителя и директор школы. Сейчас такое уже почти невозможно. Люди и их отношения были естественнее, проще. Впрочем, может быть, мне так кажется...

Что еще в памяти от школьных лет? Помогали семьям погибших. Торжественные клятвы давали друг другу: быть верными, быть всегда вместе, помогать, не скрывать ничего друг от друга. Скрепляли клятвы "честным пионерским", "честным комсомольским". И еще смешивали капли крови, надрезая себе пальцы. Я это тоже помню.

Отец и мать в школу не ходили. "Отец и мать" – вообще я их так никогда не называла... Папа и мама. И – на "Вы". Мы к родителям обращались – "Вы"...

Десятый класс закончила в городе Стерлитамаке, в Башкирии. И, как сказано в аттестате зрелости, "за отличные успехи и примерное поведение награждена золотой медалью". Это давало, опять цитирую тогдашний аттестат, "право поступления в высшие учебные заведения Союза ССР без вступительных экзаменов". То был второй год, когда вручали золотые медали. Вузом для себя выбрала Московский государственный университет имени Ломоносова.

– Какой же год это был?

– Сорок девятый. А мне – семнадцать лет.

Что книга – чудо из всех чудес, сотворенных человечеством, я, как и многие, тоже поняла в детстве. Книга, художественная литература были моей постоянной привязанностью, любовью тех лет... Правда, книг было не так уж много. Выбор невелик. Но читали все, что попадалось, что доставали. И каждая книга становилась открытием.

Самые счастливые и светлые страницы детства, всплывающие в памяти, связаны с чтением книг в кругу семьи. Я любила читать вслух. Какие это были вечера!.. Трещат дрова в печи или в буржуйке. Мама готовит ужин. Брат и младшая сестренка сидят рядом, прижавшись ко мне. А я читаю. Отец редко бывал с нами, очень редко. В те годы знаете, как работали: без выходных, без отпусков...

Читали мы все: Панферова – "Бруски", Шолохова – "Тихий Дон", "Поднятую целину", Льва Толстого – "Анну Каренину", Гюго – "Собор Парижской Богоматери", Драйзера – "Американскую трагедию", Дюма – "Трех мушкетеров", "Графа Монте-Кристо". Читали Гоголя – "Вечера на хуторе близ Диканьки", Полевого "Повесть о настоящем человеке", Фадеева – "Молодую гвардию", стихи Симонова. А когда бывал с нами отец, обязательно читали Тараса Шевченко. Прежде всего "Думы": "Думы мои, думы мои, горе, думы, с вами! Что вы встали на бумаге хмурыми рядами?.." "Тяжко, тяжко жить на свете сироте без роду: От тоски-печали горькой хоть с моста – да в воду! Утопился б – надоело по людям скитаться; Жить нелюбо, неприютно, некуда деваться..." ...>

Как только беру в руки любой томик Шевченко, сразу вспоминаю папу. Вспоминала его, и когда была последний раз на Украине. Там состоялась встреча с писателями республики. Тоже говорили с ними о Шевченко, о "Кобзаре"... Как любил его мой отец!

Брат моложе меня на три года, а сестра – на шесть лет. У каждого из нас, естественно, своя дорога в жизни, своя биография, своя судьба. Сестра для меня всегда была ребенком, которого я, как старшая, опекала. Я и сегодня называю ее – Людочка. Когда я уехала из дома учиться в Москву, сестре тогда исполнилось всего одиннадцать лет...

Сестра окончила медицинский институт. Врач. Муж – инженер. Теперь у нее уже взрослый сын и маленькая внучка.

– А брат?

– Судьба брата сложилась по-другому. Брат – одаренный, талантливый человек. Но его дарованиям не суждено было сбыться. Его талант оказался невостребованным и погубленным. Брат пьет и по многу месяцев проводит в больнице. Его судьба – это драма матери и отца. Это моя постоянная боль, которую я ношу в сердце уже больше тридцати лет. Я горько переживаю его трагедию, тем более что в детстве мы были очень близки, между нами всегда была особая душевная связь и привязанность... Тяжело и больно.

Собеседница замкнулась. А я вновь подумал о матушке-России: не только историю едва ли не каждой семьи в стране, независимо от ее положения, но и сегодняшние беды наших семей она чаще всего тоже лепит по одной, не очень искусной, сугубо отечественной колодке. Самое время было задать наводящий вопрос из какой-нибудь другой "оперы". Но вопрос, как на грех, не отыскивался – у меня и у самого есть что вспомнить на эту нашу нечаянно затронутую тему...

– Все воспоминания моего детства, отрочества, юности, да и зрелых лет у меня неизменно сопровождаются какими-то яркими, сильными впечатлениями от природы. Убеждена, что это – из детства. Я выросла в природе. Природа и дети это вообще, по-моему, какое-то единое начало.

Неподдельная красота природы не имеет себе соперниц в этом мире. Всегда со мной запах черемухи, хвои. Радость весеннего, звучного уральского ручья. На Ставрополье весна пролетала очень быстро, ручья там не было, он был на Урале. Именно радость. Радость весеннего, звучащего ручья и снежного сугроба, и морозного, солнечного дня...

В годы войны на Урале очень активно строились железные дороги – мой отец и прокладывал их вместе с другими. И наша семья переезжала одновременно с новыми дорогами. И как только не переезжала! – в товарных вагонах-теплушках, дрезинах по временному рельсовому пути, на санях по бездорожью тайги. Особенно ярко вспоминается последнее. Зимняя тайга. Трескучий мороз. Глухомань. Мы, дети, в санях, укутанные в тулупы. Лошади, по брюхо проваливающиеся в снег, комья снега, падающие с лохматых лап сосен, пихт, кедров. И изредка сверху проникающий, ослепительный солнечный луч...

На Урал эвакуировали оборудование из западных центров, фабрики и заводы. Отсюда везли на фронт технику и оружие. Значительная часть моего "уральского" детства прошла как раз в Свердловской области. Именно здесь, в старой церкви, переоборудованной под клуб, я бесчисленное количество раз смотрела "Чапаева". Именно здесь, прыгая на одной ножке, мы дразнили друг друга: "рогозинская шпана, на двоих одна штана". А нам отвечали вполне паритетно: "белоглинская шпана, на двоих одна штана". Именно здесь, в городе Алапаевске, первый раз в жизни была в театре. Смотрела пьесу "Платон Кречет" – это тоже запомнилось.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю