Текст книги "Начальник Тишины"
Автор книги: Автор Неизвестен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
Глава шестая.
Письмо Василисы
Дорогая моя, миленькая, любимая мамочка. Сегодня, как и всю прошлую неделю, в Москве было снежно и солнечно. «Мороз и солнце, день чудесный!».
Солнышко мое, ты за меня не волнуйся. У меня все очень, очень, очень хорошо. В институте занятия идут своим чередом. Все очень интересно. Преподаватели добрые, и учат замечательно. Я по-прежнему снимаю комнату с подругой из института. Плачу за квартиру стипендией, плюс подрабатываю уборщицей в поликлинике. Умоляю тебя, не присылай мне ни копейки. Мамочка, мне хватает денег. Правда!
Как там папочка? Целуй его от меня. Я его люблю и всегда, всегда помню. Пусть не хмурится, что я редко пишу, просто очень много дел. Учеба и т. д.
А как наша кошечка? У меня ее фотография стоит на полочке. Поцелуй и ее.
Миленькая мамочка, я очень скучаю по тебе и папе, но особенно по тебе. Я вспоминаю все то добро, которое ты мне сделала за всю жизнь. Сколько хорошего, светлого и правильного ты в меня вложила. Прости, что я плохая дочь. Мне очень тяжело без тебя. Никто меня тут не зовет нежно-нежно Васильком, как ты меня звала.
Мамочка, я очень скучаю по нашему старенькому фортепьяно, по нашей итальянской гитаре. Помнишь, как зимой, длинными иркутскими вечерами, мы с тобой музицировали. О, наш любимый Вивальди! А Лист? Помнишь, какой чудный? А Гайдн? А Чюрленис? Потом ты брала гитару. Как изящно ты держала ее, словно на картинах мастеров эпохи Возрождения. И начинала петь. Я наизусть помню все твои песни. Песни молодежи семидесятых – "Милая моя, солнышко лесное", "А я еду за туманом, за туманом", "Кораблик"...
Мамочка, спой для меня что-нибудь из наших любимых песен. Спой "Кораблик". Поверь, я услышу. Честно, услышу. Давай условимся: ты это письмо получишь через несколько дней; спой для меня первого февраля, в пятницу, днем. Мамочка, я сяду, и буду слушать, и буду плакать... Но ты, мамочка, не плачь, ты играй, играй, играй для меня...
Нежно любящая, твоя дочурка Василек.
Москва, 29 января 2002 года.
Глава седьмая.
Мамаша
Поднявшись на нужный этаж одного из сталинских десятиэтажных домов на Краснопресненской, Влас с силой надавил на серую кнопку звонка. За мощной железной дверью раздалась трель механического соловья. Отворила дверь худенькая женщина, лет сорока, миловидная, но с явными следами порока на лице. Десять лет заключения научили Власа видеть на лицах эти следы. «Ничего себе, красавица, – присвистнул про себя Влас, – и не брюнетка вовсе...».
– Не стесняйся, молодой человек, входи, – знакомым писклявым голосом пригласила женщина. – Ты ведь Влас? Это ты звонил по объявлению?
– Я, – ответил Влас и перешагнул порог.
В просторной прихожей царил полумрак. Кроме вешалки, там стоял маленький круглый столик и два стула. Над столом висела лампа с безвкусным бордовым абажуром, на стене – огромная фотокопия картины "Даная" в багетовой раме под бронзу.
– Садись, дружок, – развязно-игривым тоном предложила хозяйка, указывая на стул, и сама села к столу.
Влас повиновался. Будто заправская фокусница, женщина ловко извлекла из под столика фотоальбом и распахнула его.
– Выбирай. Ты каких любишь? Вот у нас Натали. А вот Леночка. Верочки сейчас нет, пропускаем, но зато посмотри, какая Анжелочка! Ты посмотри только, – говорила хозяйка листая перед носом Власа альбом с фотографиями.
Влас оттолкнул альбом и резко сказал:
– Каких я люблю, у вас нет. Слушай, подруга, что это за театр? Ты выдаешь себя в объявлении за чернобровую красавицу Василису Прекрасную, а на деле что? Посмотри на себя-то! Да еще суешь мне каких-то Анжелочек!
Влас встал и решительно направился к выходу.
– А, вот в чем дело, а-ха-ха-ха-ха, – закатилась женщина, приведя Власа в замешательство.
– Поняла, поняла, ха-ха-ха, ой не могу, – она даже прослезилась от смеха, – ты что, вчера на свет родился? Дай мне угадать: ты – поэт! Да? Или художник! – торжествовала хозяйка. – Садись, садись я тебе все объясню. Будет тебе и Василиса Прекрасная.
Влас нехотя вернулся к столу.
– Слушай, поэт. Я – мамаша. Повторяю, ма-ма-ша! Я не Василиса. А Василиса у нас и впрямь есть. Только, кроме нее, других таких василис тут чертова дюжина. Серьезные люди, а не такие поэты, как ты, это прекрасно понимают. Просто у твоей красавицы имя самое подходящее для рекламы, а реклама это что? Правильно, двигатель торговли! Забыл что ли, чему в институте учили? Да и сам посуди, не может же порядочная девушка со всеми подряд клиентами по телефону болтать, у нее дела поважнее, – мамаша подмигнула, – для таких разговорчиков я существую. Понял, поэт!? – Она снова подмигнула и хлопнула Власа по плечу. – Ну что, Василису хочешь? Валяй! Значит, объясняю: деньги мне, удовольствие тебе. Годится?
Мамаша достала сигарету и закурила, обдав Власа приторным дымом дорогих сигарет. Дрожащей рукой Влас вынул из кармана зеленый комок стодолларовой банкноты и поскорее бросил его на стол, чтобы мамаша не заметила дрожание рук. Женщина развернула сто долларов, бережно разгладила их, потом потрепала, потянула, посмотрела на свет и, одобряюще взглянув на Власа, объявила:
– Пойдет. Не фальшивые. Что, на все? Или сдачи дать?
– Сдачи не надо, – раздраженно пробурчал Влас.
– Ну вот и чудненько. Твои – два с половиной часа. Пойдем, – вставая, позвала мамаша. – Приятного тебе отдыха. Ты к нам еще приходи. Наши девочки поэтов ох как любят, – и она кокетливо повела глазами.
Взяв Власа за руку, мамаша устремилась по длинному коридору.
"В прошлом огромная коммуналка была, а теперь они ее скупили под бедлам, – думал Влас оглядываясь по сторонам. – Вон, сколько комнат: раз, два три, четыре, пять, шесть... Двери все обиты, как входные, для звукоизоляции...".
– Да ты не озирайся. У нас в это детское время почти никого не бывает. Только такие поэты, как ты. А люди солидные ближе к ночи заглядывают, – хихикнула мамаша.
Пройдя в самый конец коридора, она широко распахнула дверь и заталкивая Власа в комнату в очередной раз пошутила:
– Вот он, сказочный дворец нашей Василисы Прекрасной!
Дверь захлопнулась.
Глава восьмая.
Милиционер
– Вы будете священник Понтий, в гражданской жизни Понтий Доримедонтович Копьев? – обратился милиционер к спускавшемуся по ступенькам храма отцу Понтию.
– Я... – опешил отец Понтий. – А в чем, собственно, дело?
Милиционер улыбнулся, крутанул правой рукой черный лоснящийся ус и продолжал:
– Господин Копьев, дело в том, что мне необходимо срочно с вами поговорить по делу, имеющему прямое отношение к нашему ведомству.
Отец Понтий уныло вздохнул, подумав про себя: "Не достаточно ли сюрпризов на сегодняшний день? Еще мент какой-то странный. Усы, бородка. Что, им в милиции теперь разрешают не бриться, что ли? Прямо д’Артаньян какой-то. Хорошо, хоть Мила ушла раньше...".
– Ну что же, если вам угодно, господин милиционер, давайте пройдем в храм, в мою комнату, там и поговорим спокойно.
– Нет, святой отец, в храм мне невозможно. У меня оружие и вообще... Не мне вам церковный устав преподавать. В храм ведь нельзя с оружием входить.
– Что же вы предлагаете?
– Я вас провожу. Вы на машине?
– Да. Она у меня тут через два двора запаркована.
– Вот и пойдемте, а по дороге поговорим.
Отец Понтий замялся:
– Простите... Хотелось бы все-таки... Я ведь вас первый раз вижу. Понимаете?
– Понимаю, – саркастически улыбнувшись, ответил милиционер и распахнул перед самым лицом отца Понтия удостоверение.
Отец Понтий ознакомился с должностью и офицерским чином милиционера, потом внимательно сличил фотографию с внешностью стоявшего перед ним. "Действительно, он", – подытожил отец Понтий.
– Как будто все в порядке. Слушаю вас внимательно.
Милиционер спрятал удостоверение, и они пошли.
– Говорить мы будем с вами, святой отец, о том, – мягко повел беседу милиционер, – что нужно быть бдительными. Очень бдительными.
Отец Понтий приостановился и непонимающе посмотрел на собеседника.
– А вы не удивляйтесь, не удивляйтесь. По городу разгуливает опасный преступник, беглый убийца, рецидивист Влас Александрович Филимонов... – милиционер выразительно посмотрел на отца Понтия и, делая ударение на каждом слове, сказал: – Вам, между прочим, хорошо известный! А вы что? Где ваша бдительность, господин святой отец?
– Вы шутите что ль?.. Или серьезно?.. – настороженно спросил отец Понтий и осекся.
– Я, Понтий Доримедонтович, более чем серьезно. Какие могут быть шутки, когда вот в эту самую минуту, пока мы тут с вами мило прогуливаемся, Филимонов, возможно, совершает новое зверское преступление. Может быть, насилует какую-нибудь невинную девушку или еще что-нибудь похуже... Вот в эту самую минуту! Понимаете, Понтий Доримедонтович?
– Признаться, не совсем я вас понимаю... Я-то тут причем?
– Понтий Доримедонтович, только вот этого не надо, – недовольно замахал указательным пальцем милиционер, – мы ведь с вами серьезные люди. Вы, конечно, с милицией общаться умеете. Многое про нас знаете, – тут милиционер понизил голос, – но и мы ведь про вас о-о-очень многое знаем, про ваше прошлое.
Отец Понтий залился алым румянцем:
– Что вы от меня конкретно хотите?
– Понтий Доримедонтович, к вам сегодня приходил Филимонов, ведь так?
– Приходил.
– Зачем?
– Откуда мне знать? Похоже, он не ко мне приходил, а просто в церковь. Он и не знал, что я священником стал. Да и я, честно говоря, никак не ожидал его так вот встретить...
– Вы не знаете зачем он приходил? А мы знаем! Он приходил предложить вам соучастие в похищении ценных церковных предметов вашего храма. Ведь ваш храм охраняется государством?
– При чем тут это?! Какое там соучастие! Я вам говорю, что Филимонов не ко мне шел. Он к Богу, он в храм к батюшке шел... Исповедаться хотел. А то, что он меня встретил, – это случайность, понимаете, случайность! – повысил голос отец Понтий.
– Ай, ай, ай, господин Копьев. Случайность!? Во-первых, вы, как служитель культа, прекрасно осведомлены, что случайностей не бывает, а во-вторых... Во-вторых, дорогой Понт, ты запираешься.
Отец Понтий чуть не споткнулся.
"Вот лукавый! Не мент, а исчадье ада! – с ужасом думал священник. – И откуда он взялся-то!? Кличку он мою, видите ли, знает? Ну и что? Если разбираться, кто кем раньше был, то полстраны посадить нужно. А посадить ты меня не посадишь! Руки коротки. Да и генерал Сотников меня в обиду не даст. Мы же с ним обо всем по душам говорили. Все в прошлом. Откуда же этот взялся!? Господи, помоги от него избавиться".
Стараясь не выдавать волнения, отец Понтий попытался внести ясность в разговор:
– Господин милиционер, я не понимаю, почему вы меня оскорбляете. Мы уже десять минут с вами разговариваем, а вы так и не изволили уточнить, что конкретно от меня требуется.
– Вот это другой разговор, многоуважаемый отец Понтий, – обрадовался милиционер. – Требуется самая малость. Формальность. Подписать ваше собственное Заявление в следственные органы, что к вам сегодня приходил беглый уголовник Филимонов, что он вас шантажировал и предлагал соучастие в преступлении, предусмотренном соответствующей статьей Уголовного кодекса Российской Федерации. Еще вопросы у вас есть?
Отец Понтий зло рассмеялся:
– Так я и поверил, что Филимонов сбежал. Оттуда не убегают. А кто убегает, по Москве не разгуливает. Вы что, парню чье-то дело повесить хотите? Я вам в этом не помощник!
– Понтий Доримедонтович, – мурлыкающим тоном заговорил милиционер, – не горячитесь. Вы что "Следствие ведут знатоки" вспомнили? Какое дело мы хотим ему повесить? Может быть, вам документ показать, что Филимонов числится в розыске?
– Повторяю, – перебил отец Понтий, – я вам не помощник. Врать я не буду! Лжесвидетельство подписывать не буду! Спасибо, что проводили. Вот моя машина. Честь имею кланяться. Поищите кого-нибудь другого!
– Гражданин Копьев, другого мы искать не будем. Мы уже вас нашли! – железным голосом отчеканил милиционер, доставая из папки ордер на арест. – Вы арестованы по обвинению в соучастии в преступных группировках, незаконных операциях с нефтью, продаже алмазного фонда страны, соучастии в организации преднамеренных убийств... Продолжать? Или вы думаете, всё уже в прошлом? Конечно, вы теперь у нас в церковники заделались, и, по-вашему, по-церковному, может быть, всё и в прошлом – покаялся и гуляй, голубчик, – но по-нашему закону вам отсидеть придется, гражданин Копьев!
Отец Понтий молчал.
– Понтий Доримедонтович, да поймите вы, наконец, что не враги мы вам, а друзья, – милиционер сменил железный тон на ласковый. – Вот и генерал Сотников вас уважает. Ну, не можем же мы ждать, пока каждый уголовник снова людские души губить начнет. Нужно же наносить упреждающие удары, для профилактики, так сказать. А начнем копать прошлое Филимонова, связи и так далее, многие достойные люди пострадать могут. Такие как вы, например. Кому это нужно? Ну, святой отец, не о чем тут и говорить. Ставьте подпись на заявлении, и я рву ордер на ваш арест.
Отец Понтий, посмотрел на милиционера страшным взглядом, так что тот отшатнулся.
– Где заявление?! – Проревел священник.
Милиционер ловко достал лист бумаги и, положив его на папку, угодливо поднес отцу Понтию.
– Ручку!
Милиционер шустро извлек ручку из внутреннего кармана кителя.
Отец Понтий взял ручку и задумался. Было похоже, что он молится. Через минуту он тихо и грустно сказал:
– Вы сами этого требуете. Один раз я согрешил перед Власом. Но сейчас во всем виноваты вы. Я умываю руки.
Сказав это, священник дрожащей рукой поставил подпись в нижнем углу заявления. И потом, сунув по ошибке ручку милиционера себе в карман, быстро зашагал к машине.
Сияющий милиционер крикнул в след:
– Спасибо вам за помощь, отец Понтий! Мы вас не забудем, никогда не забудем! Ордер я уничтожаю, смотрите! Живите и служите спокойно, святой отец!
А потом, зло улыбнувшись, добавил тихо:
– А вот руки-то ты не отмоешь, висельник.
Глава девятая.
Из дневника Василисы
29 января 2002 года.
Сегодня утром встала рано, в семь часов. Странно, но спать больше не хотелось. На душе было предчувствие, что должно совершиться что-то очень важное. А что?.. Свет из окна казался каким-то легким-легким, серебристым, как в детской сказке.
Потом все вернулось на свои места. Сначала стало мерзко и стыдно за себя. Вспомнился вчерашний вечер. Потом стало грустно. Если бы могла, я бы кошкой выла...
Вспомнила нашу кошечку Снежанку. Вспомнила маму, дом. Поплакала. Написала письмо маме. Опять все наврала. Бедная моя мамочка, если бы ты только знала, что Василек твой уже завял, затоптан в грязь башмаками. Нет, этого ты не узнаешь. Никогда! Никогда я не скажу тебе этого. Ты ведь не перенесешь. Думай, что у твоей дочурки все хорошо, все прекрасно, все лучше всех! А вдруг я вырвусь еще из этой грязи, мама?
Сходила, отправила маме письмо авиапочтой. Когда вернулась, мамаша предупредила, что звонил какой-то ранний клиент и, чтобы мы, то есть те девчонки, кто был дома, приготовились на всякий случай. Клиент обещал приехать. А если он меня выберет? Это что ли то "важное", чего так ждало сердце?
Мне страшно жить. Крылья сломаны. Это – приговор. Разве можно что-нибудь изменить? Жизнь кончилась, не начинаясь. Я все чего-то искала, чего-то ждала. Вот завтра будет лучше, вот завтра... А оказалось, что все лучшее было раньше, в детстве, и ушло безвозвратно. Я все ждала близкого человека, все искала его. Не там искала? Может быть, не там... Искала я любовь настоящую, а нашла продажную. Была у меня мама, а теперь "мамаша".
А если и меня кто-то искал или ищет? Разве здесь он меня найдет? Разве здесь он станет меня искать? Господи, где я? Да я ли это? Я. Усталая, раздавленная, отравленная, мерзкая, но – я... И никуда мне от себя не деться. Пожалуйста, найди меня, кто-нибудь. Тот, кто ищет, найди меня.
Может быть, нужно замолчать? И вдруг раздастся его голос. Очень тихий и слабый. Ведь и тот, кто ищет меня, тоже устал и изранен. Он долго шел, очень долго. А я так суетилась, так шумела, так взывала о помощи, что слышала только собственный крик и не слышала его голоса. Кто-нибудь, пожалуйста, найди меня. У меня нет больше сил ждать.
Забежала Анжелка. Она подслушала. Говорит, там какой-то сумасшедший клиент приехал и требует именно меня! Поэт какой-то! Ужас! Главное, днем! При свете. Как стыдно! Кому молиться? Куда бежать? Может быть, убить себя... или его? Не смогу, а то убила бы того, самого первого... – Князя! А может быть, смогу? Смогу!
Глава десятая.
Встреча
В коридоре послышалось хихиканье мамаши: – ...люди солидные ближе к ночи заглядывают.
"Ведет! – поняла Василиса. – Ну веди, веди его сюда".
Василиса отложила дневник и, как в кино при замедленной съемке, достала из своей кожаной сумочки выкидной нож. Нажала кнопку. Пружина выплюнула блестящее лезвие. Несколько секунд Василиса смотрела на нож, как удав на флейтиста, а потом резко метнулась и прижалась к стене, рядом с входом в комнату, чтобы вошедший не увидел ее за дверью.
Дверь распахнулась. Мамаша с очередной глупой шуткой втолкнула какого-то парня и захлопнула дверь. Парень стоял почти посередине комнаты, спиной к Василисе, и беспомощно мял руки. Василиса бегло осмотрела его со спины. Ее взгляд упал на завиток русых волос выбившихся из-за розового уха. "Вот сюда, за ухо, ударь его", – оглушил Василису внутренний голос. Но это не был ее голос. "Чей это знакомый противный голос?" – подумала она. "Ударь его ножом за ухо, под завиток", – настаивал голос. "Это голос Князя! – догадалась Василиса. – Я что, с ума сошла?!".
– Будь ты проклят, Князь! Будь проклят! – зашептала она голосом, полным ненависти, и со всей силы ударила ножом по стене, к которой прижималась спиной. Лезвие хрустнуло и со звоном упало на пол.
Влас вздрогнул и оглянулся. Перед ним стояла она (!), та самая Василиса, которую он хотел увидеть, которой он жаждал рассказать про Гостя. "Бывает же такое, – думал Влас. – Как будто мое воображение материализовалось. Я такой ее и представлял. Прямые волосы вороньей масти до плеч. Ахматовская челка, наполовину скрывающая высокий лоб. Небольшой прямой нос правильной формы. Глубокие миндалевидные глаза цвета спелой черники. Тонкие изогнутые брови. Белая с нежной синевой кожа. Лет двадцать или немного больше. Она!".
Пораженный внешностью Василисы, Влас словно забыл про нож в руке девушки.
– Ну, что уставился?! – грубо бросила Василиса, – давай, делай то, зачем пришел.
"Надо же, – мысленно недоумевал Влас, – я даже голос угадал! Низкий, бархатный...".
Влас поднял с пола сломанное лезвие, покрутил его в руке и обратился к Василисе:
– Это что, made in China?
– Нет, Тайвань...
– Одно и то же. Это для детской коллекции ножички, а не для дела.
– Тебе-то откуда знать, поэт? – огрызнулась Василиса, а сама настороженно подумала: "Небось, точно маньяк". Потом она прошла мимо Власа, закинула рукоятку ножа в угол комнаты и села на кровать.
Влас подошел к стене, около которой до того стояла Василиса, опустился на корточки, как некогда Гость в камере смертников, и спросил:
– Слушай, чего это вы сегодня все меня поэтом называете?
– Скажи – нет? Небось про какую-нибудь прекрасную незнакомку и про сердечные страсти-мордасти пишешь стишки? Пишешь ведь?
– Да, нет. Я уже давно стихов не пишу. Лет в пятнадцать писал, а сейчас-то мне уже тридцать два.
– Ну и что же ты писал?
– Хочешь, прочту?
– Это ты сам как хочешь. Твое время идет. Ты платишь.
– Вот было у меня такое:
Извините, люди, я не к вам спешил.
Вы ж никто великого в жизни не свершил.
Мне не нужно тихого счастья у огня.
Нужно очень дикое счастья для меня.
– Прямо, Бальмонт, – сказала Василиса более мягким тоном, чем прежде.
– Правда, когда я в зоне был...
– А ты и в зоне был?
– У меня однажды там такое вот сочинилось:
Успокойся, сердце, успокойся
и меня напрасно не тревожь.
Успокойся, память, успокойся,
то, что было в прошлом, не вернешь.
Не вернешь февральский день морозный,
церкви купол, колокола звон,
охраняет прошлое дозорный
и назад тебя не впустит он.
– Красиво... Но грустно. А почему ты февральский день вспомнил?
– Был такой диссидент Богатырев. Его убили и похоронили на кладбище в Переделкино. Я его лично не знал, но мы к нему на могилу с товарищем ездили. Это и был февральский день морозный. Помню белый снежный наст. И церковь белая, как царевна-лебедь. А еще помню, что в тот год почему-то листья с деревьев не все опали. Наверно, ранние холода были осенью. Так и заморозились они на деревьях зелеными...
– Ну, молодец. Настоящий поэт и, может быть, даже неплохой человек. Но как бы там ни было, а дело нужно делать. Время идет. Потом нажалуешься мамаше, что я тебя разговорами отвлекала. Знаю я вас.
– Василиса, ты ведь даже не спросила, как меня зовут.
– У нас не принято. А как тебя зовут? Король Лир?
– Меня зовут Влас... Когда я вошел, ты нож сломала об стенку. Почему?
– Дорогой Влас, или как там тебя зовут на самом деле, – вкрадчиво-ядовитым тоном ответила Василиса, – очень тебя прошу, не лезь мне в душу. Моя душа – запретная зона, огороженная колючей проволокой с электрическим током. Полезешь – убьет.
– Я заметил уже...
Они замолчали. Василиса уткнулась лицом в ладони. Влас тем временем осматривался. Его поразило, что комната Василисы менее всего походила на приют блудницы. Скорее, это была комната десятиклассницы-отличницы. Цветы в горшочках. На окне новогодне-рождественские еловые ветви в большой вазе. Чистота. На полке фотографии родителей, белой пушистой кошки и в самом углу, в тени... Влас напряг зрение. Ошибки не было, – в тени стояла маленькая икона Спасителя.
– Ты что, во Христа веруешь? – нарушил молчание Влас.
Василиса метнула пронзительный взгляд в его сторону:
– Слушай, поэт, тебе не кажется, что это место не самое подходящее для бесед о Христе?
Влас словно ждал команды. Он стремительно подошел к Василисе, крепко сжал ее руку выше локтя и твердо сказал:
– Слушай, девочка, а ты думаешь, камера смертников, где я сидел десять лет назад, была более подходящим местом для таких бесед? Сиди тихо. Я сейчас тебе расскажу что-то очень важное. Не перебивай. Потом можешь все забыть. Можешь считать меня идиотом. Можешь... Но сейчас ты выслушаешь. Поняла? – Влас разжал руку.
– Поняла, – робко ответила Василиса, оцепенев от неожиданной властности странного гостя.
