Текст книги "Начальник Тишины"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ
Инок Всеволод

       «Напрасно ставят капканы на пути тех, у кого есть крылья...».

Рукопись «Начальник тишины».

       «Звезды, сиявшие в Вифлеемскую ночь, и ныне над нами».

Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский.

Глава первая.
Влас

 Заключенный Филимонов Влас уже третью неделю находился в тюрьме закрытого типа, в камере смертников. Сюда его привезли после окончания следствия и вынесения смертного приговора. Нельзя сказать, чтобы Влас очень уж мучился душой. Он тупо и обреченно смотрел на приближающуюся смерть, как затравленный бык смотрит на тореадора. Больше всего теперь Влас мучился от казни временем. Всякий раз, когда надзиратель подходил к двери его камеры, Влас внутренне напрягался, ожидая команды: «На выход без вещей», – и всякий раз, не услышав этой команды, нервно улыбался...

       Родился Влас в Москве в конце шестидесятых и был из тех, кто с детства мечтает о счастье всего человечества. Мама вместо колыбельной песни читала ему нараспев горьковскую сказку о соколе из "Старухи Изергиль", а дедушка на памятных фотографиях делал надписи вроде "Желаю тебе стать настоящим советским человеком".

       Однако в юношеском возрасте Влас разуверился в советских идеалах, хотя еще продолжал верить в возможность некоего индивидуального честного пути. Но и эта вера была уничтожена при столкновении с действительностью, особенно когда Влас поступил в Высшее Военно-политическое училище. Там он увидел действие только одного закона – закона силы.

       Тем временем перестройка, начавшаяся в стране, свергала один за другим все идеологические кумиры, взамен не предлагая ничего определенного. Это "определенное" Влас нашел для себя сам, прочитав вновь переизданные труды Фридриха Ницше. Учение о сверхчеловеке пришлось ему по душе. Убежденным ницшеанцем вернулся Влас к гражданской жизни, уйдя из училища по собственному желанию.

       Но жизнь не спешила встать на колени перед новоявленным сверхчеловеком, хотя Влас и был настроен решительно. Он так и заявил однажды другу: "К своей цели я пойду по трупам". Правда, он затруднился бы ответить на вопрос, о какой именно цели идет речь.

       Возможность идти по трупам Власу вскоре представилась. Но он оказался плохим сверхчеловеком: срезался на первом же серьезном деле. И вот на это он больше всего злился, сидя в камере смертников. Злился он и на заказчиков, и на жертву, но больше всего он злился на девчонку. "Ну почему, почему я тогда ее не прикончил? Ведь она же наверняка и сдала", – думал Влас.

       День тянулся за днем. С утра до вечера Влас бесцельно слонялся по прямоугольной одиночной камере, время от времени присаживаясь на единственный табурет. В 10 часов вечера надзиратель выдавал так называемый "вертолет", то есть переносную деревянную койку без ножек. Влас устанавливал "вертолет" на бетонный пол, кутался в телогрейку, ложился и подолгу не мог заснуть. В шесть утра "вертолет" отбирали, и начинался новый бессмысленный день его жизни.

       Однажды вечером, уже после отбоя, когда Влас вертелся на своем жестком ложе, тщетно пытаясь устроиться поудобнее, дверь камеры отворили.

       "Что еще за ночные гости?", – подумал Влас. Надзиратель ввел в камеру какого-то человека. Влас безуспешно пытался рассмотреть вошедшего, но не мог по причине слабого освещения, а также потому, что нежданного гостя закрывал собой надзиратель. Тем временем последний объявил:

       – Заключенный Филимонов, к тебе подселенец до утра. Его только что привезли, а у нас свободных одиночек больше нет, вот и приказано к тебе.

        К сказанному надзиратель обиженно добавил:

       – Только "вертолетов" лишних у меня нет.

       В голове Власа пронеслось: "Так. Если привели авторитета, то мне светит остаться без "вертолета" и всю ночь, сидя, кимарить".

       Надзиратель вышел, оставив Власа один на один с новым соседом. Нет, это был не авторитет, скорее доходяга, и Влас перевел дух: "Буду спать нормально. А этот пусть устраивается, как знает".

       Тут новый сосед озадачил Власа.

       – Мир дому сему, – сказал он негромко и мягко улыбнулся.

       – Слушай, братан, – резко ответил Влас, – спать тебе негде. Вот садись, если хочешь, – он указал жестом на табурет.

       Ночной гость тихо и даже как-то изящно прошел мимо Власа и мимо табурета в угол камеры и опустился на корточки, при этом как бы сам себе говоря:

       – Птицы имеют гнезда, и звери имеют норы, а Сын человеческий не имеет, где преклонить главу.

       "Ну и странный сосед мне попался, – думал Влас. – Какими-то присказками говорит. Уж не свихнулся ли?.. А может, он актер бывший? То-то он мне кого-то напоминает. Слушай, а может это подсадная утка, стукач? Может из меня хотят дополнительные данные выжать?".

       – Эй, как тебя там? – обратился Влас к соседу. – А это что за маскарад? Что они тебя в крашеную простыню завернули, что ли?

       – В простыню? – сосед улыбнулся. – У меня одежда была такая, в которой здесь не положено, а робу ночью искать не стали, вот и выдали мне эту багряницу. Мне ведь до утра только.

       "Какую багряницу? Что он мелет? – недоумевал Влас. – Нет, на стукача этот доходяга не похож. Не стали бы менты такой спектакль закатывать. Смотри-ка, да он – босой".

       – А обувь-то, обувь они зачем с тебя сняли?

       – Это не они. Это раньше. Меня и привезли сюда без обуви.

       – А почему тебя не обрили?

       – Не успели еще. Меня ведь недавно арестовали.

       – Недавно арестовали и сразу в камеру смертников. Странно все это. Ну, да ладно, – смягчился Влас, – давай знакомиться.

       Манерно раскланявшись, Влас представился:

       – Убийца Влас, собственной персоной. Приговор – вышка. А как Вас величать, сударь?

       Гость, подняв свои большие печальные глаза на Власа, молчал. Тут Влас впервые заметил, что исхудавшее лицо гостя все в ссадинах и кровоподтеках.

       "Здорово они его били", – подумал Влас и с иронией в голосе обратился к гостю:

       – Ты что оглох? Культурные люди при встрече знакомятся. Чего молчишь?

       – Я, – медленно и спокойно проговорил гость, – судия.

       – Это что, кликуха такая?

       – Нет. Я – твой судия, – так же спокойно и рассудительно ответил гость.

       "Ну, все ясно, – мысленно подвел итог Влас, – этот парень – точно сумасшедший. Теперь понятно, почему его менты не хотят здесь на постоянку прописывать. Наверно, утром в закрытую дурку отвезут. А сюда он, видно, случайно попал или с пересылкой. Ну, о спокойном сне можно и не помышлять. Может, он маньяк какой, кто его знает. Нет, уж лучше совсем не спать".

       В какой-то момент Власу стало жалко сокамерника, ведь больной человек. Но он сразу же осек себя. Ницше учил презирать таких недочеловеков. И все-таки Влас, то ли из жалости, то ли из приличия, то ли потому, что все равно спать не хотелось, немного смущенно сказал гостю:

       – Ну ладно, иди сюда, садись на мой "вертолет", а то ноги-то застудишь.

       При этом Влас подвинулся на край "вертолета", освобождая место. Гость подошел и послушно сел, поджав ступни босых ног под себя.

       На Власа напало игривое настроение.

       – Ну, так что ж, ты меня судить будешь?

       После некоторой паузы гость кротко ответил:

       – Буду.

       – Прекрасно. Начнем-с. Суд открывается, господа присяжные заседатели. Задавайте вопросы подсудимому.

       Влас был уверен, что своим игривым тоном собьет гостя. Но тот поднял печальные глаза на Власа и попросил:

       – Пожалуйста, расскажите, как все было? – И так он просто это сказал, и столько сочувствия было в его глазах, что Власу захотелось сейчас же все-все про себя рассказать. Захотелось поплакаться, захотелось, чтобы хоть этот дурачок его пожалел.

       И Влас начал рассказывать свою жизнь. Говорил он часа два, пока, наконец, не дошел до тех событий, которые привели его сюда, в камеру смертников.

       – Ну, и встретил я в конце концов настоящих, серьезных заказчиков, – рассказывал Влас. – Вернее, они сами на меня вышли. Сразу задаток дали большой. Бесплатно выдали хорошее оружие. И дело-то казалось беспроигрышным. Как сейчас помню: подогнал я дворами "Жигуленок" к месту операции, оставил его в подворотне. Огляделся, – никого. Четыре часа утра было, свежо, хорошо на улице. Светало. Вышел я из подворотни. Вот и фирменный магазин на другой стороне улицы, блестят витрины, внутри горит контрольное освещение. А дальше, как в Военном училище на стрельбище, встал на колено, гранатомет на плечо, прицелился, спустил курок. Граната прорезала утренний сумрак, и я уже не слышал звона стекла, а только увидел, как все взметнулось на той стороне улицы и стеклянные витрины заволок желтый дым, а мне в лицо ударила теплая волна воздуха. От этого удара я очнулся и побежал к машине, и дворами уехал... Ну, в общем, и все. Через месяц меня взяли. Кто-то заложил.

       Больше Власу ничего не хотелось рассказывать, да и нужды не было, ведь гость не судья, а всего лишь сумасшедший зэк, и ничем не сможет ему помочь. Выслушал – и за то спасибо.

       Гость, как бы всматриваясь в душу Власа своим удивительным взором, тихо спросил:

       – А что же ты про Надежду ничего не рассказал?

       – Про какую такую Надежду?

       – Да про ту девушку с собачкой, которую ты встретил в подворотне. Помнишь?

       Власу показалось, что его вновь, как тогда у магазина, накрыла взрывная волна. "Откуда он про девчонку-то знает? Про этот мой кошмар?". Власу стало страшно, но он решил не сдаваться и перешел на крик:

       – Замолчи! Что ты ко мне в душу лезешь!? Я не хочу знать ни про какую девчонку!..

       – Послушай, – прервал Власа гость, – не горячись. Ведь ты же не убил ее тогда. Ведь мог же убить, и не убил – доброе дело сделал. Так что же ты разволновался?

       После этих слов гостя у Власа уже не было сил сопротивляться. Он как-то сразу обмяк, и ему даже показалось, что от этих глаз все равно ничего не скроешь. Тут он подумал: "А может быть, я тоже схожу с ума?".

       – А ее что, Надей звать? – жалостливо простонал юноша.

       – Надеждой. Так расскажешь про нее?

       – Расскажу... – Влас собрался с силами. – Я когда к машине бежал, она мне навстречу из подворотни вышла и сразу все увидела: и горящий магазин, и меня с гранатометом в руках. Мы с ней застыли друг против друга, словно вкопанные. Ее собачонка скулит, к ногам жмется. По правилам, мне бы эту девчонку, как свидетельницу, пришить надо было. У меня ведь в кармане пистолет был. Но что-то дрогнуло в груди, пожалел я ее, не тронул. А ведь она меня, наверное, и сдала потом. Меня ведь по машине вычислили, а машину мою только она могла видеть.

       – Нет, Влас, она вообще следствию осталась неизвестна и в милицию не обращалась. На тебя другие донесли.

       – Кто?

       – Твои заказчики. Это у них заранее все так разработано было.

       Влас чуть не подпрыгнул от удивления:

       – Так вот оно что!? Заказчики! А я-то думал... Выходит, не зря я девчонку пожалел. Но все равно не укладывается у меня в голове, почему она в четыре часа утра пошла с собачкой гулять. Ведь она – соплячка еще, лет пятнадцать-шестнадцать, и что ее понесло ночью по городу?..

       – Ее послал Отец наш Небесный.

       – Какой Отец? Бог, что ли?

       – Бог.

       – А зачем Он ее послал-то?

       – Чтобы дать тебе возможность пожалеть человека. Ведь у тебя же выбор был: убить ее или оставить жить. Ты выбрал жизнь.

       – Ну, а зачем это?

       – Зачем? Лучше ты скажи: где Авель, брат твой?

       – Какой еще брат? – снова встрепенулся Влас, как будто его по старой ране резанули. – Не было у меня никакого брата.

       – Не было? А ты вспомни: Авель, Авель, брат твой.

       После этих слов гостя Власа охватила черная тоска. "Это он намекает на того грузина Авеля, охранника из магазина. А какое ему-то дело? Тоже мне, судья выискался. Что он меня мучает. Вот прибью его сейчас табуреткой, и все. Мне терять нечего, все равно – вышка...", – с этими мыслями Влас стал незаметно пододвигаться ближе к табурету.

       – Для чего ты хочешь убить меня? – грустно спросил гость.

       Власа прошиб холодный пот: "Ага, он еще и мысли читает! Прямо колдун какой-то, экстрасенс... или...". После этого "или" Власу показалось, что у него в голове раздался щелчок и в глазах что-то сверкнуло, но все-таки Влас закончил свою мысль: "...или он – святой. То-то я смотрю, он мне какую-то икону напоминает. Да и про Бога что-то говорил".

       – Слушай, братишка, не хотел я твоего Авеля убивать. Не хотел! Я ведь не знал, что он в ту ночь в магазине дежурил. Заказчики ничего об этом не сказали. Просто, говорят, магазин взорвешь, и точка. А про мокрое дело речи не было. Не хотел я его убивать. Ты мне веришь?

       – Верю.

       – Хорошо, хоть ты веришь, а судьи вот не поверили; повесили мне это дело, как умышленное убийство, а вдобавок пришили десяток заказных убийств, слепили из меня настоящего наемного убийцу. Только я про те дела и знать ничего не знал. Да что уж теперь-то говорить. Видно, судьба у меня такая – под расстрел идти.

       Гость пристально посмотрел на Власа. И то ли Власу показалось, то ли на самом деле вид гостя несколько изменился. Это уже не был тот изможденный человек с печальными глазами, которого привел надзиратель. Гость как-то весь оживился, казалось от него исходило какое-то особенное тепло, взгляд излучал радостную надежду.

       Именно таким взглядом гость посмотрел на Власа и сказал:

       – Я могу спасти тебя.

       – Ну, это уж слишком! – Влас вскочил и начал быстро ходить по камере. – Спасти! Как ты можешь меня спасти!? – возбужденно выкрикивал он.

       – Я имею власть спасти тебя, потому что Я уже однажды умер за тебя, и Я еще и сейчас страдаю за тебя, и если ты пожелаешь принять сие, как Мой дар тебе, то Я могу умереть вместо тебя... сегодня утром.

       Влас уже стал понимать, что в эту ночь перед ним открывается какая-то неведомая ранее грань бытия. Сейчас некогда было раздумывать, как и почему это случилось. Одно он понял: Гость не шутит, и с Ним шутить тоже не стоит. Влас и не собирался больше шутить с Гостем, он хотел Его понять, но понять не мог.

       – Ну, ладно, Ты умрешь за меня, – продолжил разговор Влас, ходя по камере. – Для меня-то это хорошо, но Тебе-то зачем это нужно?

       – Я хочу, чтобы твоя душа была спасена.

       – Почему?

       – Потому что Мне тебя жалко.

       – Тебе? Меня?.. Почему?

       – Потому что Я люблю тебя как брата, – тихо, радостно и торжественно ответил Гость. – Заметь, ведь и ты Меня братом называешь.

       – Но как Ты узнал про меня? Почему я? – не успокаивался Влас.

       – За тебя просил брат твой Авель.

       – Разве он мне брат? Я ведь про него толком ничего не знаю.

       – Авель приехал из Грузии в Москву учиться. Жил у родственников, а по ночам подрабатывал дежурством в том магазине, который ты взорвал. Верующий и честный был юноша, такие ныне редкость. Когда ты убил его, ему было двадцать два года.

       – Так мы с ним были ровесники...

       – Когда ты убил его и он пришел ко Мне, то первое, что он попросил, – это помиловать его брата Власа.

       – Значит, мы все-таки братья... – Влас прекратил свое хождение по камере и с застывшим изумлением на лице стал медленно оседать на табурет.

       – Все люди братья, потому что все от одной крови. И когда убивают одного человека, то бывает больно всем, только мало кто об этом задумывается... А знаешь, кто еще приходил просить за тебя?

       – Кто?

       – Надежда.

       – Та девчонка?

       – Да. Она в тот же день, когда столкнулась с тобой, ходила в храм и поставила свечку о твоем спасении.

       – Ты что меня до слез довести хочешь? Смотри же – я плачу, – Влас размазал кулаком слезы. – Говоришь, свечу за меня поставила?.. Спасибо ей. Не ожидал.

       – Видишь, у тебя сейчас на душе легче, светлее стало, это потому, что за тебя молятся. За человека молиться – значит, его оживлять. А если и один духовный мертвец оживет, то всем легче станет, для всех радость будет.

       – Неужели я тоже мертвец?

       – Ты был мертвецом, но теперь оживешь. Ты ведь не Авеля тогда убил, ты себя убил, но теперь ты оживешь.

       – И буду жить?

       – Обязательно будешь. Долго, долго жить будешь... Вечно. Тебя ведь бабушка в детстве крестила, а крещенные не умирают. Только много поплакать тебе придется. Поплакать, да покаяться, да помолиться.

       – А я ведь и молиться-то не умею.

       – А ты молись так: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного". Ну, а теперь ложись, спи. Пора уже. Да и Мне скоро идти нужно.

       В эту минуту Влас понял, что чувствует себя ребенком в присутствии Гостя.

       – Погоди, не уходи, – спохватился он, – оставь мне что-нибудь на память.

       – Возьми, – Гость протянул Власу маленький нательный крестик на веревочке.

       – Крестик, – сказал Влас, удивленно и радостно разглядывая подарок.

       – Это на земле он крестиком называется, а на небе его называют оружием Божественной любви. Ну, ложись, ложись, спи.

       Влас лег совершенно умиротворенный. Он впервые в жизни переживал в своей душе такой глубокий покой и тихую светлую радость.

       Гость наклонился у изголовья деревянной койки и, легким движением прикоснувшись к волосам Власа, сказал:

       – Спи. Пусть Ангел хранит тебя...

       – А мы еще увидимся? – спросил Влас.

       – Непременно, непременно увидимся.

       Засыпая, Влас смотрел на Гостя, и ему казалось (а может быть, это было на самом деле), что Гость был объят золотым сиянием. И тут Влас вспомнил: "Ну, конечно. Как же это я сразу не узнал Его. Да, да, все как на той иконе, которую бабушка хранила в чулане: и овал лица, и этот удивительный взгляд, и изображен Он на той иконе тоже сидящим в камере. А как называется икона? Как же она называется? Кажется, "Иисус Христос в темнице"".

       Утешенный найденным ответом, Влас крепко заснул.

       Когда он проснулся, уже светало, но "вертолет" пока не отобрали. "Значит, шести еще нет", – подумал Влас.

       Он огляделся. Гостя не было. Сразу же всем телом юноша рванулся вперед и, навалившись на железную дверь, начал стучать. Дверь приоткрыли.

       – Чего тебе, Филимонов? – раздался из просвета недовольный голос надзирателя.

       – Простите за беспокойство. Я это... у меня вопрос. А где Гость?

       – Какой гость?

       – Ну, сосед, подселенец мой где?

       – А-а ты про него? – надзиратель вздохнул, – я же говорил тебе, что он только до утра. Увели его уже. Всё.

       – Что значит всё!? Куда увели-то?

       – Куда, куда? На кудыкину гору. Не знаешь что ли, куда из этой камеры уводят?

       И уже закрывая дверь, надзиратель пробормотал:

       – Высшая мера наказания. Приговор приведен в исполнение.

       – Да как же вы могли!? – закричал Влас. – Он же ведь для меня, Он же мне, Он за нас...

       ...И тут Влас проснулся от лязга железной двери. Вошедший надзиратель забрал "вертолет" и объявил, что заключенному Филимонову необходимо привести камеру в надлежащий порядок, так как сегодня будет делать обход начальник тюрьмы.

       Влас молча буравил глазами надзирателя, пытаясь понять, что приснилось и что было с ним ночью на самом деле.

        Когда надзиратель ушел, Влас запустил руку под робу, крестик был на месте. Тот самый крестик, что подарил ему Он.

       Дабы занять себя и успокоиться, Влас стал молиться той молитвой, которой научил его Он. И на удивление Власа, молитва у него шла.

       Минут через сорок дверь снова отворили, и на пороге показался начальник тюрьмы, полковник Стопунов.

       Влас встал и, не давая полковнику открыть рта, выпалил заранее приготовленный вопрос:

       – Его-то за что казнили!?

       – Кого его? – не понял полковник.

       – Христа, – твердо ответил Влас и шагнул вперед.

       – Какого еще Христа?

       – Того, Который в этой камере со мной ночью был.

       Последовала минутная пауза. Полковник оценил ситуацию и членораздельно, постепенно ускоряя темп, сказал:

       – Во-первых, заключенный Филимонов, никого ночью в этой камере кроме тебя не было, а во-вторых, тебе нет смысла разыгрывать из себя сумасшедшего, по той простой причине, что в соответствии с полученным сегодня утром приказом все смертные приговоры на территории Российской Федерации заменены пожизненным заключением или сроками. Потому не валяй дурака, тебя и так не расстреляют и скоро переведут на зону. О чем я собственно и пришел сообщить.

       Полковник четко, по-военному развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

       Влас рухнул на пол. Он-то знал, что дело вовсе не в приказе, а в том, что Христос умер за него, Власа Филимонова. И хотя полковник сказал, что никакого Христа в камере не было, но он-то знал, что был. И все-таки Власу было мучительно жаль Гостя, он с печалью думал: "Эх, чуть-чуть не дотянул до приказа Гость. Был бы жив сейчас".

       И был Власу голос:

       "Утешься, брат. Не печалься обо Мне, а плачь о грехах своих, ибо Я даю тебе время на покаяние".

       Несомненно, это был голос Гостя.

       "Значит, Он жив! Значит, и тут Он не обманул, и мы с Ним еще увидимся", – радостным вихрем пронеслось в сознании Власа.

       И хлынули из очей Власа потоки слезные, словно некая преграда рухнула. Легко и радостно лились слезы. И казалось ему, что слезы смывают какую-то серую пелену с его глаз и он начинает видеть лучше, яснее, чище.

       Рукой Влас крепко прижимал к сердцу Его подарок, нательный крестик, который только на земле так называется, а на небе именуется оружием Божественной любви.