Текст книги "Казахские народные сказки"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

ВОР-НЕВИДИМКА

Как-то старый вор отчитывал своего сына: – Вот уже три года бьюсь я с тобой, а все не могу сделать из тебя настоящего вора. Брал бы пример с меня: я украду яйцо из-под сороки, и сорока ничего не услышит.

– Хорошо, говорит сын вора, – покажи-ка мне, отец, свое уменье.

Они отправились в лес и отыскали там столетнее дерево: в ветвях его было скрыто сорочье гнездо, а в гнезде сидела на яйцах сорока. Старый вор взобрался на дерево и запустил руку в гнездо. Сорока даже не встрепенулась и продолжала сидеть как ни в чем не бывало. Тем временем сын вора отпорол потихоньку у отца подошву, вынул из сапога стельку и стал в сторонке, приняв простодушный вид. Старый вор, окончив свое дело, спустился с дерева: в руке у него было сорочье яйцо.

– Видишь, – говорит он сыну, – а сорока думает, что у нее в гнезде все в порядке.

Тогда молодой вор громко рассмеялся и спрашивает:

– А у тебя у самого, отец, все ли в порядке?

Оглядев себя с головы до ног, старый вор только тут заметил, что у него из сапога пропала стелька. Он обнял сына и сказал:

– Теперь я вижу, что ты вор из воров и даже меня превзошел в воровской сноровке. Иди же, куда хочешь, добывай себе денег и счастья.

Сын отправился в путь. Шел он три дня и три ночи, прошел три горы и три долины и наконец вышел на большую дорогу.

Той порой некий бай вел но дороге к городу козу и козленка. Козу он тащил за собой на веревке, а козленок бежал следом. Вор подкрался сзади, унес козленка в кусты и там перерезал ему горло. Бай не заметил пропажи и все шел да шел вперед, а когда оглянулся, то очень удивился, не увидев козленка.

«Э-э-э, подумал бай, видно, отстал козленок дорогой? Надо за ним вернуться». И, привязав козу к дереву, он направился в обратную сторону.

Тут вор, перерезав веревку, увел и козу.

Бай шел по своим следам, пока не выбился из сил, но, не найдя козленка, вернулся на старое место. Смотрит, а там, где была привязана коза, только болтается обрывок веревки. Ничего не понимая, бай схватился за голову и стал звать на помощь.

Между тем вор переправился вброд через реку и, спрятавшись на другом берегу, трижды подал голос, подражая блеянию козы:

– Ме-е, ме-е, ме-е…

Бай обрадовался, услышав блеяние, и сказал самому «Должно быть, коза перешла реку и пасется с козленком где-нибудь на лужайке».

Недолго думая, он скинул с себя одежду и, войдя в воду, поплыл на другой берег. А вор в это время перебежал брод, схватил его одежду и снова скрылся в кустах. Бай переплыл реку, обшарил весь луг, но не отыскал ни козы, ни козленка. Когда же он в отчаянии приплыл назад, то не нашел и одежды. Тут он, голый, повалился на землю, стал плакать и причитать во весь голос, проклиная вора и жалуясь на свою участь.

Случилось так, что в ту пору проходил мимо караван с богатыми товарами, и караванщики решили стать здесь на ночлег. Услышав это, голый бай подошел к ним и, рыдая, стал их уговаривать:

– Уезжайте отсюда поскорей, это нехорошее место! Поселился тут вор-невидимка, обокрал он меня, ограбит и вас!

Караванщики рассмеялись:

– Нас-то вор не проведет, мы выставим на ночь стражу!

Они развьючили верблюдов, сложили товары в кучу и легли спать, оставив возле товаров двух караульщиков.

Караульщики развели костер и стали поджидать вора. Наступила ночь. Один караульщик говорит:

– Видно, не придет уже вор.

А другой в ответ:

– Нет, придет непременно.

Первый опять свое:

– Не придет вор!

Второй не уступает:

– Нет, придет!

Пока они спорили, вор подполз к ним незаметно и, нацелившись, сунул первому караульщику палкой в глаз. Тот заревел от боли.

– А-а-а, – закричал он, – так ты еще драться!

И набросился с кулаками на товарища. Они сцепились и с бранью начали кататься по земле. От шума и криков проснулись караванщики. Они решили, что стража поймала вора. Прибегают к костру и видят: лежит на земле человек, а другой сидит на нем верхом и что есть силы колотит его кулаками. «Ну, так и есть, – думают караванщики, – вот караульщик оседлал вора, да, видно, один не может с ним справиться». Они навалились на лежащего, сбились в кучу, машут кулаками и уже ничего в темноте не могут разобрать где вор, где караульщик, кто здесь свой, кто чужой.

– Держи вора, бей вора! – кричат караванщики и знай тузят друг друга по чему попало. Между тем вор не зевал: он угнал всех верблюдов и спрятал их за горой.

Стало светать. Караванщики опомнились, осмотрелись и видят: все они в синяках и ссадинах, а вора между ними нет, и верблюдов след простыл. Тогда пустились они в погоню за вором и вскоре исчезли вдали.

Тут вор вышел из своей засады, навьючил тюки с товарами на верблюдов и отправился в город. В городе он продал все, что добыл в дороге и поселился в маленьком домике неподалеку от базара.

В том городе жил султан. И вот вскоре до вора дошел слух, что у султана среди других сокровищ есть слиток золота величиной с конскую голову. Но где его султан прячет – никто не мог сказать.

Однажды ночью вор подкрался к кибитке султана и, заглядывая в нее сквозь щелочку, закричал:

– Султан, проснись, твое золото украли!

Султан вскочил с постели и стал будить жену:

– Жена, слышишь, кричат, что мое золото украли!

Султанша приподняла свое изголовье, и под ним засверкало золото.

– Да нет же, – говорит она, – золото на месте. Это, видно, кого-то другого обокрали!

И султан захрапел опять, а вор запомнил, где лежит золото. На другую ночь он залез через шанрак в кибитку султана, вытащил из-под изголовья султанши слиток и, незамеченный, выбрался вон.

Когда султан узнал об исчезновении золота, он пришел в страшное бешенство и дал себе слово во что бы то ни стало изловить вора. Он повелел рассыпать посредине улицы мешок денег, а по сторонам поставить стражу и хватать всякого, кто сделает попытку поднять хоть одну монету.

Услышав об этом, вор переоделся водоносом, а пятки намазал глиной, потом взял в каждую руку по ведру и принялся таскать воду взад и вперед мимо стражи.

Стражники говорят между собой:

– Этот человек, – честный водонос, он не выпускает из рук ведро и даже не смотрит на рассыпанное золото.

А вор, идя в одну сторону, незаметно наступал пяткой на монету, идя в другую сторону, делал то же самое. Монеты прилипали к пяткам, и так он по одной денежке унес все золото.

Вечером стражники спохватились, но было уже поздно. Дрожа от страха, они отправились к султану с повинной.

Выслушав стражников, султан рассвирепел еще больше и повелел наказать их палками и бросить в темницу. И распорядился положить посредине улицы мешок, полный золота, а по сторонам опять поставить стражу. «Не так-то легко будет украсть мешок с золотом», – думает султан. Вор же и на этот раз не задумался.

Он купил белого скакуна, вымазал ему один бок сажей и, вскочив в седло, как ветер промчался мимо стражи, на скаку схватил мешок и скрылся с глаз.

Когда стражники прибежали к султану и стали наперебой рассказывать ему о случившемся, султан прикрикнул на них и спросил:

– Скажите же, разини, на какой лошади был вор?

Одни ответили:

– На белой.

А другие сказали:

– На черной.

– Вы, должно быть, сговорились и дурачите меня заодно с вором, негодяи! – в гневе воскликнул султан и повелел тотчас же казнить всех стражников.

Вскоре после того вор, бродя за городом, встретил дочь султана, гулявшую в кругу подружек. Ни в степи, ни в горах не было подобной красавицы, и среди небесных звезд одна только Омир-Зая (Омир-зая – Венера) могла бы быть ей соперницей. Вся она была осыпана драгоценными украшениями, и вор долго не знал, на чем остановить взор, пока не увидел ослепительного ожерелья, охватывающего шею девушки. В нем было сто самоцветных камней, и наименьший светился, как луна, а самый крупный блеском затмевал солнце.

С тех пор вор лишился сна и покоя. Ни на мгновенье воспоминание об удивительном ожерелье не выходило у него из головы, и он день и ночь только и думал о том, как бы им завладеть. «Я умру, если не добуду ожерелья дочери султана», – повторял он самому себе и наконец решился действовать.

Однажды на склоне дня, когда на базаре уже прекратился торг и люди расходились по домам, вор постучался к мяснику.

– Послушай, приятель, – сказал он, – мне нужен фунт мяса.

Мясник отвесил кусок мяса весом в один фунт и уже хотел отворить дверь ему:

– Я очень тороплюсь, протяни мне мясо в эту щель.

Когда же в щель появилась рука мясника, вор ударил по ней со всего размаху ножом и, спрятав отсеченную руку в карман, исчез за поворотом улицы.

В полночь он пробрался в кибитку султанской дочери. Она крепко спала, и ожерелье своим сиянием освещало ее лицо. Была она так прекрасна, что вор невольно залюбовался ею. Сняв ожерелье с шеи девушки, он склонился над нею и поцеловал ее в губы. Дочь султана проснулась и схватила вора за руку.

– Наконец-то ты попался, проклятый вор, теперь уж ты не уйдешь! – вскричала она.

– Госпожа, – вкрадчиво и покорно сказал вор, – не поднимай среди ночи шума, я и так не собираюсь от тебя бежать.

Дочь султана не поверила ему: крепко сжимая руку вора, она стала ожидать рассвета. Прошло много времени, и вор начал умолять девушку:

– Госпожа, у меня совсем затекла рука. Сжалься надо мной, возьми меня за другую руку.

– Хорошо, – ответила дочь султана, – протяни мне другую.

И тогда вор протянул ей руку мясника. Она уцепилась за мертвую руку и не отпускала ее до утра, думая, что держит вора, а вор ползком выбрался из кибитки и был таков.

Когда рассвело, дочь султана, увидев, что вор ее перехитрил, стала кричать и звать на помощь. На ее крики прибежал султан. Выслушав рассказ о том, что случилось ночью, он сказал:

– Вор, желая скрыться, отрезал себе руку, теперь-то я разыщу его!

Султан приказал в тот день созвать и выстроить рядами на городской площади всех подданных. Когда народ собрался, он стал ходить по рядам, отыскивая вора но руке, но все было напрасно. Наконец он заметил в одном из рядов безрукого человека и радостно воскликнул:

– Вор, вор, схватите его!

Стража схватила безрукого, и тут султан узнал в нем мясника. Тогда он в отчаянии разорвал на себе одежды и сказал:

– Не тот вор, кому принадлежит эта рука: а тот вор, кто украл эту руку! – И, опечаленный, он ушел в свою кибитку.

Через короткое время к султану прибыл гонец от хана и передал ему такое послание: «Если ты, султан, так ничтожен, что не можешь справиться с вором, хозяйничающим в твоей ставке, то ты должен отдать мне все свои владения. А не отдашь, я все равно возьму их силой».

Султан сильно обеспокоился этой вестью и отвечал хану через гонца так: «О великий хан, ты вправе был бы отнять мои владения, если бы я не смог обнаружить обыкновенного вора. Но тот вор, который причинил мне столько огорчений, превосходит хитростью всех бывших до него, и даже сам ты, о могущественный хан, не смог бы с ним сладить».

Когда хан получил ответ султана, им овладела страшная ярость, и он тут же снова отправил к султану гонца.

«Дерзкий султан, – писал хан, – даю тебе сроку сорок дней! Если за это время вор унесет из моего дворца хоть щенку, я отдам тебе половину моих земель и вместе со своим войском стану являться к тебе на помощь по первому твоему зову: если же вору не удастся меня обмануть, ты отдашь мне всю свою страну, и я не оставлю в твоей ставке камня на камне и тебя самого навеки сделаю рабом».

Услышав эту угрозу, султан совсем смутился. Он созвал мудрецов и визирей и три дня совещался с ними. Потом он приказал собрать на площади всех подданных и, сидя перед ними на коне, прочитал им послание хана и сказал:

– Вас здесь много, и я не знаю, кто из вас вор. Но кто бы из вас ни был вором, я обещаю: если он в течение сорока дней украдет у хана какую-нибудь вещь, я отдам ему в жены свою дочь и сделаю своим наследником.

Сказав это, султан удалился в свою кибитку и сорок дней оставался там один, не смыкая глаз и не принимая пищи.

Когда миновало тридцать девять дней, вор сказал себе: «Пора приниматься за дело».

Он купил верблюда и козлиную шкуру с рогами, к каждому волоску на шкуре пришил но бубенцу, положил шкуру в мешок и, сев на верблюда, отправился в столицу хана. Прибыв в столицу, он зашел в чайхану и там провел весь день, играя в кости. Когда же наступила ночь, он вскинул на плечи мешок и, взяв повод верблюда, направился к ханскому дворцу. Он привязал верблюда перед дворцом, а сам но дереву забрался во внутренние покои. Здесь он вынул из мешка козлиную шкуру, напялил на себя шерстью вверх, улегся, под дверью ханской спальни и стал кататься с боку на бок.

В это время хан ложился спать и, смеясь, говорил ханше:

– Завтра истекает срок моего договора с султаном. Завтра он сам отдаст мне свои владения!

Вдруг за дверью спальни раздался страшный шум и звон. Хан побледнел и, не веря своим ушам, спросил у жены:

– Жена, слышишь ли ты звон? Что бы это могло быть?

Ханша, дрожа, отвечала:

– Я слышу звон, но не знаю, что это такое. Пойди взгляни, кто осмелился беспокоить нас перед сном?

Хан взял в руки светильник и, холодея от страха, вышел за дверь, и перед ним запрыгал вор, тряся козлиными рогами и неистово гремя бубенцами.

– Кто ты? – чуть слышно спросил хан.

– Я шайтан, – отвечал вор.

– Что тебе надобно от меня? – еще тише спросил хан.

– Я пришел за твоей душой.

Тут хан упал перед ним на колени и стал умолять позволить ему проститься с женой.

– Хорошо, – сказал вор, – иди простись с женой. Но не заставляй меня долго ждать, я тороплюсь в преисподнюю!

Хан, как безумный, вбежал в спальню, крича:

– Жена, жена, это шайтан пришел за моей душой! Спрячь меня куда-нибудь поскорее!

Ханша открыла сундук, и хан залез туда на самое дно. Потом она сама забралась туда же и захлопнула крышку. Тогда вор вошел в спальню, перевязал сундук волосяным арканом, вынес его на улицу, взвалил на верблюда и поехал назад.

Еще не всходило солнце и все спали, когда вор вернулся в ставку султана. Он сразу же поехал к султанской кибитке, поставил сундук у дверей, а сам ушел домой.

Утром султан вышел из кибитки и, увидев сундук, обрадовался и развеселился. Он приказал снова созвать весь народ.

Когда все собрались, султан сказал:

– Вот стоит сундук из ханского дворца. Пусть же выйдет ко мне вор, укравший его, и скажет, что в нем находится, и я награжу его, как обещал.

Тогда из толпы один за другим стали выходить юноши, мужи и старики, и каждый из них называл себя вором, но никто не мог сказать, что спрятано в сундуке.

Наконец выступил вперед настоящий вор. Он сказал:

– Я вор, которого ты, султан, не мог поймать; я украл и этот сундук. Спрятаны же в нем хан и ханша.

Никто не поверил вору, и все стали смеяться над ним.

Тогда султан повелел открыть сундук. Слуги осторожно приблизились к сундуку и откинули крышку.

И тут из сундука вышли хан и его жена, не смея поднять глаз от стыда и унижения.

И султан сказал хану:

– Ты насмехался надо мной, когда вор крал мои вещи, так вот теперь он украл тебя самого!

Потом он вывел за руку из кибитки свою дочь и обратился к вору с такими словами:

– Вот тебе моя дочь. Отныне ты будешь моим визирем и наследником. Искусный вор – лучший помощник султану в его делах.

БАЯН-СЛУ И КОЗЫ-КОРПЕШ

В давние времена между горами Тарба-гатай и Алатау и озерами Балхаш и Ала-Куль кочевали два необычайно богатых, знатных и сильных султана: Карабай и Сарыбай.

Неразрывная дружба связывала их вот уже много лет. Не проходило и дня, чтобы друзья не виделись друг с другом, не было так, чтобы один без другого поехал куда-нибудь в гости, чтобы охота, байга или какое-нибудь празднество устраивалось одним без участия другого. И радость и горе делили они пополам, а в беде и несчастье каждый старался помочь другому по мере сил и возможности.

Однажды весной оба друга выехала на охоту и, отъехав от своих аулов не далее, как на полдня езды, увидели на небольшом острове марала (Марал – горный олень). Подъехав на расстояние выстрела из лука, Карабай уже приготовился пустить в зверя свою стрелу, когда Сарыбай вдруг остановил своего друга:

– Не стреляй, брат, пожалуйста, и я тоже не буду: ведь это самка марала, и она вот-вот должна отелиться. Если мы убьем ее. то погубим вместе и детеныша. Вспомни, что у нас с тобой дома остались беременные жены. И, быть может, пощадив неповинное животное, мы сделаем доброе дело, и аллах поможет нашим женам в минуту родов.

Послушался Карабай совета верного друга и, опустив лук, закинул его за плечо, а стрелу положил обратно в колчан, и поехали друзья дальше в поисках добычи.

Весь день проездили они, но зверя нигде не нашли, и к вечеру остановились на отдых у небольшого ручья. Тут, разговаривая о приключениях этого дня, они вспомнили о марале, и опять Сарыбай сказал другу: – Послушай, друг, в этой встрече с маралом я вижу что-то недоброе. Когда хотел ты стрелять, вдруг почуяло мое сердце, что и мне недолго жить, что семья моя скоро осиротеет. Если случится со мной какая беда, прошу тебя, в память нашей дружбы не оставь мою семью без помощи и совета.

Карабай утешал, как мог, своего друга, стараясь рассеять его мрачные предчувствия, но Сарыбай все время был грустен и наконец предложил Карабаю в ознаменование долголетней дружбы дать друг другу обет и скрепить его клятвой. Обет этот заключался в том, что если жены их разрешатся от бремени сыновьями, то чтобы сыновья эти жили между собой, как родные братья; если же родятся дочери, то и дочерям быть сестрами. А если у одного родится сын, а у другого дочь, то считать их со дня рождения женихом и невестой.

– Мы же, породнившись таким образом. – прибавил Сарыбай, – до самой смерти уже не будем разлучаться, все добро наше будем делить пополам, и со смертью одного из нас другой будет считать семью умершего друга своей собственной семьей.

И поклялись друзья друг другу в исполнении этого обета и объявили о нем всем слугам и гостям, бывшим с ними на охоте. И вот в то время, как они произносили обычную в этих случаях клятву, прилетел откуда-то сверху черный скворец и опустился на голову Сарыбая, потом скворец с громким щебетаньем начал прыгать то на одного, то на другого из друзей.

– Этот скворец предвещает нам радость, – сказал Карабай. Это посланник от бога. Он благословляет наш обет.

– Да, – отвечал Сарыбай. Но он же предвещает и несчастье одному из нас, а так как он прежде всего опустился на мою голову, то это несчастье угрожает мне.

Совершив обычную вечернюю молитву, друзья сели на коней и отправились домой в сопровождении свиты и гостей. Все ехали шагом, давая отдохнуть измученным за день лошадям, и стало уже темнеть, когда оба друга заметили всадника, скакавшего им навстречу.

Это, наверное, гонец от которой-нибудь из наших жен, – решили между собой друзья.

И действительно, это был гонец, он приближался к ним, радостно размахивая над головой шапкой.

– Суюнши! – закричал он. – Жены ваши только что благополучно разрешились младенцами. У Карабая родился сын, а у Сарыбая – дочь. Спешите домой!..

Вихрем понеслись на своих лихих бегунцах Карабай и Сарыбай, и скоро вся свита осталась позади. Некоторое время друзья неслись рядом, но конь Сарыбая был лучше и скоро опередил коня друга.

– Не спеши! – кричал Карабай. – Придержи коня: ночь опускается на землю, и я не могу поспеть за тобой, потому что конь мой устал и спотыкается о камни!..

Но Сарыбай не слушал и все летел вперед, ударами плети подгоняя измученного коня.

Вдруг конь его, споткнувшись обо что-то передними ногами, перевернулся через голову, увлекая за собой и всадника. Подоспевший Карабай соскочил с лошади и бросился на помощь, но, нагнувшись к Сарыбаю, он с ужасом увидел, что друг его, ударившись головой о камень, лежал неподвижно, обливаясь кровью. Напрасно Карабай старался привести его в чувство: Сарыбай был мертв. И конь и всадник разбились насмерть. Подъехавшие охотники подобрали тело, и все тихо двинулись вперед. Карабай ехал грустный и задумчивый: и жаль ему было погибшего друга, и страх обуял его за будущее. «Прав был Сарыбай, – думал он, – когда говорил, что не радость, а несчастье предвещал нам скворец. Видно, обет наш не угоден богу, и смерть Сарыбая служит мне предостережением».

Когда печальный поезд прибыл домой, плач и рыдание женщин огласили аул: не радость и праздничное веселье приветствовали рождение младенцев, а общая печаль и неутешное горе семьи.

Похоронив Сарыбая, Карабай, верный данному слову, объявил всем о своем обете и, справив поминки, устроил пышное празднество в честь рождения младенцев. Празднество это длилось целый месяц.

Мальчика назвали Козы-Корпеш, а девочку Баян.

По обычаю, пригласили предсказателей, и один из них предсказал, что судьба новорожденных будет несчастна, если они когда-нибудь сочетаются браком.

Карабай, согласно обещанию, принял под свое покровительство семью умершего друга, в которой надзор за скотом и имуществом, и все управление делами перешли к брату умершего Сарыбая – Апсебаю.

Но ни сам Карабай, ни жена его, мать Козы-Корпеша, ни ближайшие родственники не верили в благополучный исход обета и не желали будущего брака.

– Этот брак будет несчастьем, – говорила жена Карабая. – Не хочу я женить сына на дочери Сарыбая, которая, как только родилась на свет, так тотчас же погубила своего отца.

Того же мнения был и Карабай. «Судьба младенца будет несчастна, думал он. – С самого начала все предзнаменования были неблагоприятны, а предсказание предвещателя указывает на то, что надо по возможности предотвратить этот брак».

Один только старый Апсебай, дядя Баян, не разделял общего опасения. Верный старинным обычаям, он не хотел, чтобы Карабай изменил клятве, данной покойному другу.

– Великое несчастье падет на голову твою, уговаривал он Кара-бая. – Клятвопреступление – страшный грех, и бог накажет тебя, а по вине твоей покарает и сына твоего.

В глубине души Апсебай затаил намерение содействовать будущему браку и осуществить, если будет возможно, клятву, данную друзьями.

Мысль изменить обещанию все более и более овладевала Карабаем, но решиться открыто нарушить клятву он не мог, поэтому под разными предлогами Карабай стал отходить со своими стадами все дальше и дальше от семьи Сарыбая и к концу следующего лета откочевал в Тарбагатайские горы.

Семья же Сарыбая и род его, потеряв из виду старого друга, с Апсебаем во главе ушла к северо-востоку, в глубь степей.

Еще при жизни своей Сарыбай, кочуя как-то в предгорьях Алатау, наткнулся на кибитку бедного калмыка, который но болезни отстал от своего рода и остался в горах один с немногочисленным скотом и малолетним сыном. Сарыбай принял их под свое покровительство, а когда старый калмык умер, Сарыбай взял мальчика к себе приемышем и стал держать его как члена своей семьи, поручив ему наблюдение за частью хозяйства и скота.

Мальчика звали Кодар-Кул. Подрастая, он стал выказывать необычайную силу и мужество и, будучи внимательным и бережливым хозяином, понемногу забрал в свои руки все управление домашними делами и хозяйством. Жена Сарыбая, видя усердие и послушание Кодера, сильно привязалась к приемышу и, потеряв надежду выдать дочь свою Баян замуж за Козы-Корпеша, предназначала ее в жены Кодару, чтобы тот, женившись на Баян, по достижении совершеннолетия сделался членом семьи и преемником покойного Сарыбая, у которого кроме Баян были еще три дочери: Ай, Тансык й Айкыз. Сыновей у Сарыбая не было.

Прошло пятнадцать лет со дня смерти Сарыбая и рождения Баян, когда умерла и мать ее.

Ансебай к этому времени состарился и одряхлел, и вся власть окончательно перешла в руки Кодар-Кула, который своей бережливостью и заботливостью не только не расстроил состояния Сарыбая. а приумножил его так, что семья его сделалась самой богатой во всей окрестности.

Баян же, подрастая, превратилась в девушку чудной красоты: прозвание «слу» (Слу – красавица) стало неразрывно соединяться с ее именем, и слава о красоте ее стала распространяться по всей степи. Место, где кочевала семья Сарыбая, получило в честь красавицы название Баян-аул и стало любимым местом собраний молодежи. Женихи, привлекаемые красотой и богатством невесты, стекались в Баян-аул со всех сторон с предложением и богатыми подарками, так что ревнивый Кодар, из боязни потерять невесту, решился сняться с места и со всеми родичами Сарыбая откочевать к месту своей родины, к горам Алатау.

Более всего опасался Кодар-Кул появления жениха Козы-Корпеша, о котором ому было известно по рассказам, тем более что можно было ожидать во всякое время содействия ему со стороны старого Апсебая, оставшегося старшим в роде.

Апсебай уже давно успел передать Баян о клятве, данной Карабаем ее умершему отцу, и не раз увещевал ее не изменять завету родительскому и не выходить замуж за Кодара. а до конца надеяться и ждать жениха, который рано или поздно должен явиться.

Старик неоднократно обращался к ворожеям и предсказателям и от всех получал ответ, что ждать осталось недолго, что жених явится, когда вырастет у него золотая коса; по этой косе и следует признать его. О предсказаниях и примете жениха Ансебай также передал Баян, и красавица дала дяде слово ожидать прибытия Козы-Корпеша и отказать Кодару: грубый, неуклюжий и огромного роста калмык был ей ненавистен своими ухаживаниями и любезностями.

Когда Кодар-Кул двинулся со всеми аулами и многочисленными стадами, Апсебай последовал за ними и, чтобы впоследствии не потерять дорогу и сообщить о ней Козы-Корнешу, если судьба приведет когда-нибудь увидеть его, он ставил по дорогам и урочищам приметы, уговаривая делать то же и Баян-Слу. На одной из гор Баян бросила свой золотой гребень, и гора эта с того времени и до последних дней сохранила название «Алтын-Тарак» (Алтын – золото, тарак – гребенка), в другом месте она воткнула перо, которое носила в волосах, – каркара (Каркара – женское украшение), и урочище это получило название «Каркаралы».

На новом месте три сестры Баян-Слу вскоре умерли, и она одна наследовала несметное богатство отца.

Кодар-Кул, отстранив совсем от дел старого Апсебая, неотступно стал преследовать Баян своими предложениями выйти за него поскорее замуж. Чтобы отделаться от назойливого жениха и оттянуть время брака до приезда страстно ожидаемого Козы-Корпеша, Баян-Слу, не имея силы противиться открыто желанию Кодара, пустилась на хитрость. Она обещала выйти за него замуж, но только после того, как он исполнит три дела, которые она ему поручит.

Кодар согласился, и Баян-Слу поручила ему заняться исчислением всего многочисленного скота своего отца. Когда эта работа была выполнена, она велела ему во всех местах безводной степи выкопать глубокие колодцы, чтобы пасущийся скот мог иметь везде достаточно воды. Последняя же, самая трудная, работа заключалась в том, чтобы Кодар отыскал низменное место около могилы сестры Тансык, снарядил большой вьючный обоз с большими кожаными мехами и возил бы воду из реки Аягуз до тех пор, пока не получится искусственное озеро, а берега этого озера Баян приказала обмазать солью, необходимой для скота.

Несмотря на непреодолимые трудности, Кодар-Кул решился выполнить и это последнее задание. День и ночь непрерывно продолжалась работа, бесконечный караван верблюдов в течение целого года двигался от урочища Тансык до реки Аягуз и обратно, и наконец искусственное озеро было готово, и в таком виде, под именем озера Тансык, существует и в наши дни. Баян, не имея более предлогов отказывать Кодару, вынуждена была наконец назначить день свадьбы, которая должна состояться не позже следующего месяца.

Карабай, отделившись от семьи Сарыбая, прожил тоже недолго. Года через три он умер, настрого наказав перед смертью престарелой матери своей и жене, матери Козы-Корпеша, ничего не говорить мальчику о невесте его, Баян, из опасения, что брак этот состоится и повлечет за собой предсказанные несчастья.

Козы-Корпеш подрастал и годам к семи выглядел уже подростком, выказывая необычайную силу. Часто в играх со сверстниками и подростками он по неосторожности наносил тяжелые увечья товарищам, а в борьбе со взрослыми не только всегда оказывался победителем, но, в горячности не рассчитав силу удара, убивал насмерть своих противников.

Этими случаями Козы-Корпеш причинял немалое горе своей матери, и в особенности бабушке, которая после смерти Карабая осталась старшим и почетным человеком в роде.

Однажды бабушка его сидела у дверей своей юрты и пряла баранью шерсть, а Козы-Корпеш, которому было уже пятнадцать лет, играл с товарищами в асыки тут же неподалеку. Старуха была не в духе и с утра сердилась на внука, а Козы-Корпеш, желая досадить ей, стал бросать свои бабки так, чтобы они попадали к ней в пряжу и мешали работать. Один раз, изловчившись, Козы-Корпеш бросил свой асык так метко, что он попал прямо в натянутую на веретене пряжу и разорвал ее. Не помня себя от гнева, старуха встала с места и разразилась бранью и упреками:

– Вот какой ты большой болван вырос, – вскричала она. – Не лучше ли, вместо того чтобы забавляться детскими играми, тебе сесть на коня и разыскать свою невесту!

– Какую невесту? – спросил Козы-Корпеш.

– Да твою невесту… – но тут, спохватившись, старуха попыталась обратить все в шутку.

Однако Козы-Корпеш так настоятельно стал допрашивать, что она была не в состоянии отговориться и сказала ему:

– Ступай к матери! Мать все знает и все тебе расскажет.

Мать сообразила, что бабушка не выдержала и нарушила слово, данное Карабаю, поэтому она всеми силами пыталась убедить сына, что это шутка, и кто невеста и где она живет – сказать не хотела. Тогда Козы-Корпеш, притворившись, что поверил словам матери, попросил ее приготовить ему его любимое кушанье курмач1. Мать обрадовалась и, приготовив курмач, подала его сыну на блюде. Козы-Корпеш, улучив удобную минуту, быстро сунул матери горячей пшеницы в ладонь и крепко зажал ее своей рукой. От сильной боли мать заплакала, а Козы-Корпеш стал допытываться: кто невеста и где она живет.

Не будучи в состоянии больше выносить боль, мать сказала:

– Невеста Баян – дочь Сарыбая, отпусти меня, я все скажу тебе.

Освободив руку матери, Козы-Корпеш выслушал подробный рассказ об обете Карабая и Сарыбая; но больше мать ничего не знала. Слава о красоте и богатстве Баян разнеслась повсюду, но с откочевкой Кодара из Баян-аула след затерялся, и, где и как найти невесту, мать не могла объяснить Козы-Корпешу.

Козы-Корпеш решил ехать в Баян-аул, и, там наведя справки, двинуться в дальнейший путь по следам Кодар-Кула.

Курмач – жареная пшеница, просо.

– Не езди, сын мой, – умоляла мать, – отец твой завещал перед смертью отказаться от невесты, потому что брак этот принесет тебе несчастье.