Текст книги "Тихий омут"

Автор книги: Найджел Маккрери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава 10

Марк Лэпсли однажды прочел стихотворение, когда выискивал в Интернете людей, страдающих синестезией. На сайте, где оно было опубликовано, с гордостью заявлялось, что синестезией страдают многие художники, поэты и музыканты, хотя затем признавалось, что это, возможно, потому, что они с большей вероятностью замечают и даже используют в своих целях симптомы своей болезни. Стихотворение было написано французским писателем XIX века Бодлером, и оно засело у Лэпсли в голове. Там в немногих словах выражалось то, чего он хотел добиться в жизни, – ощущение красоты и величия, которое синестезия, видимо, может дать.

 
Есть ароматы, что свежи, как кожа младенца,
Сладки, как гобой, зелены, как прерии.
И другие: порочные, пряные и ликующие,
В которых намешано много всего,
Здесь амбра и мускус, бальзам и ладан,
Воспевающие восторги души и чувств.
 

Он вспомнил это стихотворение во время долгой езды под серым небом раннего утра из своего коттеджа в Саффрон-Уолден в больницу в пригороде Брейнтри, где временами консультировался у невропатолога. Восторги души и чувств. Если бы он чувствовал также, как, видимо, чувствовал Бодлер…

Между тем Бодлер был сифилитиком и пристрастился к опиуму, да еще имел проблемы с выпивкой, поэтому Лэпсли в душе оправдывал себя за то, что не принимает его утверждения слишком серьезно.

Лэпсли припарковал машину у больницы и прошел через главный вход. Костюму он предпочел хлопчатобумажные брюки, однотонную рубашку и кожаную куртку. Он взял отгул для посещения больницы и затем собирался встретиться со старым приятелем.

Атриум был высоким и просторным, с кадками, в которых росли папоротники, с нежно журчащими фонтанами в центре и расставленными повсюду каменными скамьями. Пройдя через двойные двери в боковой стене атриума, он тут же оказался в собственно больнице: лабиринте угловатых коридоров, где стоял запах дезинфицирующих средств, а стены и линолеум были за десятки лет потерты и поцарапаны больничными каталками. Прежнее здание больницы было скрыто за новым массивным фасадом точно так же, как дамы во времена Бодлера скрывали свои траченные оспой лица под слежавшимися слоями макияжа.

Несколько человек ожидали приема у невропатолога. Лэпсли сел и стал вместе с ними ждать назначенного ему времени, стараясь не ставить диагноз окружающим. В конце концов, у него отгул, он не на службе.

Он точно рассчитал время приезда, и через пять минут его вызвали. Помещение, где проводился прием, было маленьким, безликим, с белыми стенами, больничной каталкой, со столом и компьютером на нем и с парой стульев. Это мог быть кабинет любого врача в любой больнице или клинике в любом месте страны.

Молодой человек за столом был ему не знаком. Когда Лэпсли вошел, он считывал информацию с компьютера и, не отрывая глаз от экрана, протянул руку:

– Привет. Я доктор Консидайн. Похоже, я вас прежде не видел, не так ли?

– Марк Лэпсли. – Он потряс руку доктора и сел. – Последние лет десять я наблюдался у доктора Ломбарди.

– Доктор Ломбарди вышел на пенсию полгода назад. Очень умный человек. Большая потеря для больницы. – Он снова посмотрел в компьютер. – Насколько я понимаю, у вас синестезия. У нас немного случаев синестезии. Частота возникновения этого заболевания варьируется между шестью случаями на миллион и тремя на сотню, в зависимости оттого, насколько широко обозначить границы, но большинство заболевших либо не знают, что имеют его, либо считают, что оно есть у всех. Видимо, вы относитесь к той небольшой части людей, на которых синестезия воздействует достаточно сильно, чтобы создавать проблемы в повседневной жизни. Когда вы были здесь в последний раз?

– Год назад.

– За это время в вашем состоянии произошли какие-нибудь изменения – оно стало лучше или хуже?

– Оно на том же уровне.

– Гм-м… – Он побарабанил пальцами по столу. – Полагаю, доктор Ломбарди говорил вам, что от синестезии излечиться невозможно? С этим вам просто придется жить.

Лэпсли кивнул:

– Говорил. Мы решили, что мне стоит появляться примерно раз в год, чтобы проверить, не произошло ли каких-либо серьезных прорывов в исследованиях.

Доктор Консидайн покачал головой:

– Насколько мне известно, нет. Это по-прежнему большая загадка. Мы знаем, например, из снимков мозга, сделанных методом магнитного резонанса, что люди с синестезией вроде вас демонстрируют формы активности, отличные от нормальных – за неимением лучшего слова – людей, и мы все еще пытаемся установить, что означают эти отличия. Это пока загадка.

– Загадка, которая бьет по моей карьере и личной жизни, – с горечью произнес Лэпсли. – Легко сказать «нет способа лечения», но вам-то с этим не жить. Я застопорился в росте по службе, потому что не могу нормально общаться, как это делают другие. Я отделился от семьи, потому что мне невыносим постоянный вкус во рту, когда родные рядом со мной. Я не могу смотреть телевизор, ходить в кино или на концерт из боязни, что меня неожиданно вырвет. Сопливые яичные желтки и мелоподобные таблетки против повышенной кислотности достаточно неприятны, но внезапно подступившая к горлу тошнота или протухшая вода из канализации могут испортить вам весь вечер.

– Я понимаю. – Доктор сделал несколько заметок в лежащем перед ним блокноте. – И простите меня за вопрос, но нет ли в этом другой стороны? Не приносит ли синестезия что-то положительное?

– У меня очень хорошая память на людей… подозреваю, причина в том, что я ассоциирую их голоса с определенными вкусовыми ощущениями.

– Это заставляет меня поинтересоваться: мой голос имеет какой-либо вкус?

Лэпсли рассмеялся:

– Вы удивитесь, как много людей задают мне этот вопрос, когда узнают о моей проблеме. Нет. Не все звуки вызывают вкусовые ощущения. Не знаю, связано ли это с высотой звука, тембром или чем-то другим. Некоторые голоса рождают вкус, но ваш – нет. Простите.

– Что-нибудь еще? Еще что-то положительное?

Лэпсли несколько секунд подумал.

– Непонятным образом, – признался он, – я обычно знаю, когда мне лгут. Возникает необычный вкус. Сухой и острый, но не как у карри. Больше похожий на мускатный орех. Это прежде помогало мне расследовать преступления.

Брови Консидайна поползли вверх.

– Я работаю в полиции, – заметив это, сказал Лэпсли.

Консидайн нахмурился.

– Я еще в состоянии понять, что звуки могут быть неверно интерпретированы где-то в мозгу в виде вкусовых ощущений, – сказал он, – но ложь – не звук, она должна быть связана с содержанием, значением того, что говорится. Это уже натяжка.

– Вот как я это объясняю, – проговорил Лэпсли. – Когда человек лжет, в голосе появляется определенное напряжение, которое почти незаметно меняет его звучание. Я каким-то образом улавливаю это напряжение и ощущаю его на вкус.

– Полагаю, вас просили принять участие в исследовательских проектах? Институты по всей стране все больше начинают интересоваться синестезией.

– Меня просят, и я иногда участвую в опытах, но обычно получается, что я выступаю в роли лабораторной крысы. Я хочу понять и научиться управлять своей проблемой, но все дело в том, что большинство ученых хотят чего-то другого. Они хотят использовать синестезию в качестве окна, через которое можно смотреть на то, как функционирует мозг.

Консидайн кивнул:

– Сочувствую. В психиатрии есть техники, при помощи которых можно управлять наплывами ощущений. Лечение по методу когнитивного поведения, например, способно помочь ослабить связь между стимулятором вроде определенного звука и привычной реакцией на него. Вкусы могут сохраниться, а реакция организма может измениться. Если хотите, могу рекомендовать вас врачу.

Лечение. Лэпсли покачал головой. Это не для него.

– Спасибо, – проговорил он, – но мне кажется, проблема глубже. Изменение способа мышления ее не решит.

– Тогда вам просто придется с этим жить.

– Спасибо за время, которое вы мне уделили.

– Приезжайте в следующем году, – сказал доктор Консидайн, когда Лэпсли поднялся, чтобы уходить. – Кто знает? Может, к тому времени мы узнаем, что такое синестезия и как с ней бороться.

– Кто знает… – уходя, повторил Лэпсли.

Пока он находился в больнице, прошел дождь. Озерца воды скопились у обочин тротуаров и в углублениях на дороге. Выехав с территории больницы, Лэпсли направил машину к трассе А120, но голосок в подсознании напомнил, что он находится не очень далеко от того места в лесу за Фолкборном, где было найдено тело Вайолет Чэмберс. Вместо того чтобы ехать с круга налево, он резко свернул направо и быстро напечатал новую цель на спутниковом навигаторе. Он точно не знал зачем, но ему захотелось еще раз осмотреть местность. Он чувствовал, что хочет взглянуть на нее днем, а не ранним утром. Увидеть, когда вокруг больше никого нет, а не когда повсюду толкутся полицейские и криминалисты.

Он дал свободу мыслям, пытался анализировать, почему ему захотелось посвятить остаток своего отгула расследованию преступления. Что-то в нем не удовлетворяло. Что-то необычное. За долгие годы он расследовал много убийств и привык к ним, к тому, как все выглядит и как пахнет, к причинам и мотивам; но это выбивалось из обычных рамок. Частью оно было слишком манерным, слишком подготовленным. Отравление – это не преступление на почве аффекта, а тщательно спланированное действие. Но ведь был удар по затылку и тот факт, что тело, возможно, еще живого человека было закопано в лесу. Это говорит о спешке, о том, что убийца паниковал и торопился избавиться от тела. Эти два обстоятельства не укладываются в общую канву.

Если только…

Если только убийце не помешали в тот момент, когда он собирался закопать тело. Возможно, он выбрал место, где от него можно избавиться, не боясь быть замеченным, но по пути что-то случилось. Яд сработал не так, как нужно, предполагаемый труп вдруг ожил. Лэпсли почувствовал, как ускорился пульс, а мысли плотным роем гудят в голове. Убийца (или, скорее, пока нападающий) сворачивает на пустынную дорогу, чтобы завершить работу быстрым ударом по затылку имеющимся под рукой орудием – гаечным ключом или чем-то еще. Но почему не продолжить путь, раз жертва мертва? Зачем закапывать тело именно там?

Возникла помеха? Кто-то увидел припаркованную у обочины машину и подъехал посмотреть, не нужна ли убийце помощь? Убийце пришлось оставить тело на месте, чтобы устранить помеху?

Над головой висели темные, пропитанные дождем тучи, но в стороне виднелось голубое небо. Косые лучи солнца освещали местность, заставляя ее излучать на темном фоне странное золотое сияние. Это походило скорее на театральную декорацию, чем на реальную местность.

Через полчаса он ехал по той же окруженной деревьями дороге, где уже был несколько недель назад. Дождь промыл воздух от пыли, и листья, казалось, загорались неестественным светом, когда на них попадал луч солнца. Лэпсли стал притормаживать, подъезжая к изгибу дороги, где произошла авария, свернул и остановился под деревьями; шины глубоко сели в фунт.

Лэпсли вышел из машины и немного постоял, вдыхая землистую влажность воздуха. Криминалистическая бригада, перед тем как уехать, все прибрала. От ее присутствия не осталось ничего, кроме вытоптанного клочка земли, где стояла их палатка, и маленьких обрывков желтой ленты.

Повернувшись, Лэпсли посмотрел вдоль дороги, по которой только что подъехал. Если он не ошибается – а это на тот момент была не столько версия, сколько гипотеза, – убийца ехал по этой дороге, намереваясь где-то закопать свою жертву. По какой-то причине он остановился, а жертва, которая была не совсем мертва, воспользовалась шансом, чтобы попытаться бежать. Быстрый удар по затылку, и жертва действительно мертва. Убийца завернул ее в пленку и оставил здесь, а не поехал туда, где на самом деле планировал избавиться от тела.

Первый вопрос: почему убийца остановил машину? Возможны варианты: либо жертва стала проявлять признаки жизни и нужно было заняться ею немедленно, либо здесь уже было что-то, заставившее убийцу остановиться, либо в машине выявилась неисправность. Теперь: какой из этих вариантов наиболее вероятен? Если жертва показала признаки жизни, когда убийца вел машину, то он мог остановиться и сильным ударом завершить дело, но зачем закапывать тело здесь? Почему не продолжить поездку к месту, где изначально планировалось ее закопать? Вычеркнем эту мысль. Если на дороге что-то было – какая-нибудь сломавшаяся машина, например, – то для чего было останавливаться? Или если убийца был вынужден остановиться – например, полиция установила кордон, – то почему нужно было закапывать тело, когда вокруг люди? Опять же почему было не продолжить путь? Чем больше Лэпсли думал об этом, тем больше склонялся к мысли, что в машине убийцы обнаружилась поломка.

Внутренним взором он видел, как разворачивалось действие на этом живописном отрезке окутанной туманом дороги. Осторожно, чтобы не привлекать внимания, едет одинокая машина. Прокол шины, возможно, или пар из радиатора. Машина тут же останавливается. Водитель – расплывчатая фигура – выходит и рассматривает шину или открывает капот, в зависимости от характера повреждения. Оказавшись вне поля его зрения, открывается задняя дверца. Оттуда кто-то выползает, пытаясь добраться до спасительной тени деревьев. Водитель видит это и идет через папоротник следом. Поднимает сук с земли, делает один-два резких взмаха… Водитель возвращается к машине и без особой охоты звонит в техпомощь. До ее приезда водитель достает из багажника машины рулон полиэтиленовой пленки, заворачивает в него тело и старательно забрасывает листьями папоротника и землей, чтобы его не увидели. А затем ждет приезда бригады от Автомобильной ассоциации или какой-нибудь ремонтной компании.

Имеет смысл. Конечно, это всего лишь предположение, но оно имеет смысл. А значит, вопрос в следующем: какие улики тут могут подтвердить или опровергнуть его?

Лэпсли вытащил из куртки мобильник и нажал кнопку.

– Эмма Брэдбери, – сказал он, и телефон стал искать в памяти ее номер. Через несколько секунд она ответила:

– Сэр? А я думала, вы в отгуле.

– Так и есть. Стало скучно. Эмма, мне нужно, чтобы вы для меня кое-что сделали. Я на том месте, где нашли труп. Я хочу, чтобы вы выяснили: вдруг какие-нибудь авторемонтные компании или механики получали вызов сюда к сломанной машине, скажем, девять – одиннадцать месяцев назад. Проверьте также в полиции: у них может оказаться запись о каком-нибудь происшествии. Отзвоните, когда будет информация.

– Будет сделано. А что все это…

Лэпсли отключил ее на полуслове. Он почему-то опасался, что если будет рассказывать свою версию – свою гипотезу, – то она превратится в пыль и Эмма посмеется над ним. Он подождет ее звонка с конкретной информацией, той или иной, прежде чем рассказать о том, что думает. А пока решил прогуляться по лесу.

Прелые листья пружинили под ногами. Растительность вокруг слегка потрескивала, подсыхая после дождя, иногда в кустарнике возникало мельтешение, когда там пробегала какая-нибудь птица или лисица, однако запах влажных листьев, поднимающийся от земли, перекрывал любой другой вкус, который мог появиться у Лэпсли во рту. В кустах не было ни тропок, ни дорожек. Он ловил себя на том, что осторожно переступает через поваленные деревья, обходит кусты боярышника, чтобы как-то пройти вперед.

Через некоторое время он уже не видел ни дороги, ни своей машины. Он мог находиться и в самой чаще леса, и на опушке, и если не проявит осторожности, то так и будет идти, пока действительно не окажется в самой чаще. Было невозможно определять направление, и хотя Лэпсли пытался запоминать форму деревьев, в конце концов обнаружил, что все они выглядят одинаково, как две капли воды.

Говорят, города имеют свое лицо, и он за время работы в Лондоне детективом узнал излишества столицы – старой крашеной шлюхи, которой пока удается снимать клиентов. А вот у леса было совершенно другое лицо. В нем что-то бесконечное во времени и темное. Оно видело убийство Вайолет Чэмберс, и ему было наплевать, как и на сотни, тысячи, миллионы смертей, свидетелем которых оно было за тысячелетия.

Сделав над собой усилие, Лэпсли повернул назад и, как мог, пошел по своим следам. Вон то дерево на краю впадины, его корни обнажены дождями и животными – он уверен, что видел его прежде, когда шел в глубь леса. Вон тот паразит-галл, обхвативший ствол дуба, – он точно узнал его. И через десять минут он вышел к своей машине.

Вдруг зазвонил мобильник: первый концерт Бруха для скрипки и взрыв вкуса шоколада.

– Сэр? Это Эмма. Я обзвонила все ремонтные мастерские и механиков, которые работают в этом районе. Этот изгиб дороги просто гиблое место. Приличное количество машин слетело там с мокрой или заледенелой дороги.

– Сколько?

– В интересующий нас период времени было… – она помедлила, видимо, сверяясь с записями, – пять случаев, когда кого-то вызывали, чтобы починить или вытащить машину. В трех из них дело касалось семей, поэтому, думаю, их можно исключить. Один человек был проверен полицией на употребление алкоголя и посажен в кутузку. Его машину конфисковали. Полагаю, и об этом случае можно забыть.

Что-то такое, заставляющее Лэпсли обратить внимание, проскальзывало в голосе Эммы. Не совсем вкус мускатного ореха, но какая-то странность во всем этом точно присутствовала. Она что-то придерживала.

– Последней была дама. Возраст не указан. Здесь отмечено – «Вольво-740» цвета бронзы. Машину отремонтировали, и она поехала дальше.

Лэпсли несколько секунд думал. Большинство отравителей оказываются женщинами, а не мужчинами, да и люди, живущие напротив дома Вайолет Чэмберс, упоминали о том, что видели женщину, которая входила туда и выходила до того, как она уехала… или исчезла. Над этим стоит поработать.

– Они записали имя?

– Вам это понравится, сэр. Женщина назвалась Вайолет Чэмберс.

Вот оно. Интуиция не подвела.

– Все верно. Едва ли настоящая Вайолет Чэмберс останавливалась здесь незадолго до того, как было обнаружено ее тело. Скорее, тот, кто ее закопал, еще и присвоил ее имя. Снимите копии с их бланка отчета, проверьте регистрационный номер машины и установите владельца. И на всякий случай выясните, имела ли настоящая Вайолет Чэмберс машину.

– Будет сделано. Что-нибудь еще?

– Да. Запросите повсюду содействия. Я хочу знать, где эта машина сейчас. Я позвоню вам позже.

Он отключился, затем, когда кое-что пришло ему в голову, нажал на кнопку повторного вызова. Эмма ответила, в ее голосе слышалось удивление.

– Босс? Что-то еще?

– Да. Обзвоните как можно больше гаражей и мастерских в радиусе пятидесяти миль от этого леса. Мне нужно знать, был ли вызов когда-нибудь кого-то к этой машине и где она была в то время. Если повезет, эту информацию можно будет привязать к месту, где живет наш убийца. Или жил.

– Но в этом районе, должно быть, сотни мастерских, если не тысячи. Это займет…

– Значительный кусок вашего времени, я знаю. Просто подумайте о сверхурочных.

– У вас есть возможность вытащить констебля, который занимался этим делом, сэр? – кисло спросила она. – Это могло бы мне помочь.

– Я посмотрю, что можно сделать. – Лэпсли отключил вызов.

Небо снова потемнело, в воздухе стояла прохлада, намекающая, что опять собирается дождь. Ему нужно было трогаться: в Лондоне назначена встреча. Но в какой-то момент он понял, что не может уехать. Что-то было в том пятачке, где он стоял. Тут умер человек, а официального уведомления об этом еще нет. Ни следа. Ничего, что могло бы обозначить эту смерть.

Вероятно, так устроен мир, и человеческая потребность ставить кресты и отметины – лишь тщетная попытка плыть против течения. Лес существует здесь сотни, возможно, тысячи лет. Может, он уже был до того, как в этой местности поселился человек. Если бы смерть каждого человека, наступившая в этом лесу за последнюю пару тысяч или больше лет, была помечена красной точкой, то осталось бы здесь что-то зеленое?

Нездоровые мысли. Он сел в машину и поехал прочь.

Лэпсли оставил машину на станции «Одли-Энд» и сел в лондонский поезд, прихватив по пути быстро слепленный сандвич. Поездка заняла меньше часа, и в течение этого времени он, высвобождая мысли, смотрел из окна на проплывающие мимо поля и заводы. Затычки в ушах отрезали его от людей и разговоров, заменяя их благословенной тишиной. Каждый раз, когда Лэпсли ловил себя на том, что мыслями возвращается к Соне и детям, он останавливался и нарочно начинал думать о чем-то еще. Рана и без того саднит, не стоит ее тревожить.

Он позвонил из поезда в кабинет суперинтенданта Роуза. Того не было, поэтому он оставил ему сообщение через его помощницу с просьбой выделить дополнительные силы в помощь Эмме Брэдбери. Лэпсли не питал больших надежд – начальство, похоже, не хочет выделять дополнительные силы, несмотря на интерес к делу, проявленный суперинтендантом Роузом, – но попробовать нужно.

Поезд высадил его на Ливерпульской улице, и он воспользовался подземкой, чтобы перебраться на другую сторону реки, в Ротерхайд. Затычки в ушах оказались не столь эффективны, чтобы не пропускать постоянный грохот и рев поезда в туннелях, и ему пришлось постоянно сглатывать слюну, чтобы смывать появившийся во рту омерзительный вкус. В конце концов он сунул в рот мятную конфету, чтобы занять вкусовые рецепторы чем-нибудь еще.

В Ротерхайде он отправился по мощенным булыжником переулкам к старой знакомой таверне, примостившейся у самой Темзы. На первый взгляд она выглядела как любое из тысячи заведений в стиле «псевдо-тюдор», разбросанных по всей Англии, пока не приходило понимание, что она действительно относится к временам Тюдоров. С тех пор кое-что добавлено и убрано, но в отличие от окружающих зданий от нее веяло духом незыблемости.

Он прошел через узкую дверь и огляделся. Интерьер напоминал мешанину из трех или четырех помещений разного размера и на разных уровнях. Дом Макгинли сидел в углу, перед ним стояла наполовину опустошенная кружка «Гиннесса». Он поднял кружку, приветствуя Лэпсли, и сделал большой глоток.

– Пинту «Гиннесса» и пинту светлого, – обратился Лэпсли к бармену.

Когда он возвращался с пивом, Макгинли шел прочь от двери в сторону небольшого выхода из паба. Лэпсли двинулся за ним и оказался на коротком причале, вдающемся в Темзу футов на двадцать. Там повсюду стояли деревянные скамьи. Кроме них, на причале никого не было.

Макгинли тяжело плюхнулся на скамью. Лэпсли поставил кружку на столик перед ним, сел на жесткое деревянное сиденье и сделал глоток своего светлого. Оно в целом было безвкусным, потому он его и любил.

– Они нашли Дэйва Финнистера привязанным к столбам под этим причалом, – наконец проговорил Макгинли.

Лэпсли почувствовал, как у него во рту защипало от корнишонов, соленого лука и приправленного перцем овощного маринада, и быстро отпил еще пива, чтобы перебить вкус.

– Пятнадцать лет назад, – продолжал Макгинли. – Уже после вас. В обычные дни вода во время прилива не бывает слишком высокой. Они рассчитывали, что привяжут его там в качестве предостережения. Однако все дело в том, что прилив был высоким и он утонул. Они полагали, что он провисит там с неделю, пока это произойдет.

– А он не звал на помощь?

Макгинли покачал головой:

– Вероятно, пытался, но после того, что они сотворили с его языком, едва ли это у него могло получиться. Были денечки. – Он сделал большой глоток «Гиннесса». – Счастливые денечки.

Лэпсли посмотрел в густеющие сумерки. Солнце садилось где-то за центральной частью Лондона, и небо было расцвечено великолепными полосами алого, оранжевого и коричневато-малинового цветов. Свет отражался в маленькой серьге в мочке левого уха Макгинли. На мгновение Лэпсли подумалось о других больных синестезией, о тех, чьи ощущения переплетены не так, как у него, и которые видят цвет вместо вкусовых ощущений. Не испытывают ли они подобное? Не это ли означает восторги души и чувств?

– Я очень удивился, когда вы позвонили, – сказал Макгинли. – В конечном счете те несколько лет после того, как вы уехали из Килбурна, были чудесными, и мы не были тогда тем, что вы называете напарниками.

– Странно, но у меня не было никого ближе вас, – тихо проговорил Лэпсли.

– Верно… Вы ведь никогда не сближались с теми парнями, так? Никогда не ходили с ними выпивать.

– Не то что вы. Вы всегда покупали полицейским выпивку. А иногда машину. За хорошее отношение, полагаю.

По обеим сторонам причала теснились старые склады и новые жилые дома, их силуэты четко прорисовывались на фоне пастельного неба. По реке, горестно вздыхая, неуклюже шлепал буксир. Чайки с жестокими крючковатыми клювами качались на волнах, их глаза посверкивали.

– Грубо, мистер Лэпсли. Грубо. Я по-прежнему обладаю авторитетом до самого Килбурна.

– Но, насколько я понимаю, со времени моего отъезда, после того как вмешались станционные, потом турки, потом албанцы, а затем турки стакнулись со станционными, потом албанцы объединились с мальтийскими бандами в Сохо, все немного перепуталось. У вас, быть может, и есть немного авторитета, но территория уже не та. Что она сейчас собой представляет – пара улиц и какой-нибудь пустырь?

– Албанцы? Вы немного отстали от жизни. Сегодня в Лондоне и на юго-востоке насчитывается больше четырех сотен различных банд, и все они дерутся за клочки земли и клочки уважения. В прежние времена было максимум четыре или пять основных группировок. Теперь нужен компьютер, только чтобы не сбиться со счета.

– Ностальгируете по банде Крэя, да?

– Можете смеяться. Самые свежие – «мусульманские парни», они заявляют, что входят в Аль-Каиду, а на самом деле просто наживаются на страхе. И они опасны. Были времена, когда уважение нужно было зарабатывать. Теперь все, что нужно, – это нож или пистолет да готовность убить человека, которого никогда не встречал и о котором ничего не знаешь.

– Я сочувствую вам, Макгинли. Всем сердцем.

– Вы говорили, вам нужна помощь. Чем могу быть полезен?

– Что я должен буду сделать взамен?

Макгинли взглянул на Лэпсли поверх очков:

– Может, в один прекрасный день мне понадобится ответная услуга.

Лэпсли кивнул:

– О'кей… ПРЗ. Это отдел в министерстве юстиции. Знаете о таком?

– Не могу сказать, что знаю.

– Там работает человек по имени Гехерти. Он вступил на мою территорию и, похоже, может вмешаться в расследование убийства, которое я веду. Я хочу узнать о нем побольше.

Макгинли снова сделал долгий глоток из своей кружки.

– Я поспрашиваю. Дайте мне день-другой.

Лэпсли допил пиво и встал.

– Звоните мне из городского автомата, – сказал он. – Ходят слухи, что вы действуете как посредник между основными столичными бандами. Занялись криминальной дипломатией. Не удивлюсь, если ваш мобильник прослушивается.

Макгинли кивнул.

– Почему вы мне это сказали?

– Потому что это ответная услуга. Мне неприятно думать, что вы будете числить за мной должок. – Он прошел к двери в бар, потом оглянулся и посмотрел через Темзу. Она катила свои воды, похожая в подступающей темноте на смоляную ленту. – Я слышал, это вы привязали под причалом Дэйва Финнистера, – бросил он. – Это правда?

– Нет, мистер Лэпсли, – сказал Макгинли. – Но это я перед этим порезал его язык на полоски. И теперь в полной безопасности.