Текст книги "Старый кантонист"

Автор книги: Наум Лещинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Полчаса спустя я опять был на посту. Полная луна ярко светила. Я шагал по госпитальному двору около мертвецкой. «Не знаю, для чего здесь поставили часового. Чтобы мертвецов не украли что ли?», подумал я.

Вдруг мне почудилось, будто кто-то стучит в окно мертвецкой. Я не обратил внимания и шагал дальше.

Стук повторился громче, я поднял глаза: мертвец смотрел на меня из окна мертвецкой и пальцем стучал в стекло… Я был уверен, что мне продолжает мерещиться. Всё-таки мне стало немного жутко… Вспомнил сказки о мертвецах…

«Бабьи россказни», сказал я себе. Встряхнулся и пошел бодрее, стараясь о мертвеце не думать… Не дойдя до окна, я остановился и стал прислушиваться. Ничего не было слышно. Я двинулся к окну… Мертвец опять застучал в окно, смотря прямо на меня. Я хорошо видел теперь его бледное лицо, он был в госпитальном белье и сидел на столе… По телу моему прошла дрожь, волосы на голове зашевелились… Я почувствовал себя как во сне, когда хочешь бежать от кошмара и не можешь, хочешь закричать и не можешь произнести ни одного звука… Видя, что я остановился, мертвец закивал мне остриженной головой, словно приветствуя.

Теперь я уже не сомневался в подлинности факта. И тем сильнее меня охватила жуть…

Я отпрянул от окна, схватил ружье и выстрелил вверх… Сильный треск отдался тройным эхом с трех сторон, прорвав окружающую тишину. Послышался гул шагов бегущих по коридору огромного корпуса, выскочили разводящий, двое солдат с ружьями и подбежали ко мне.

– Неужели воскрес!?. – сказал разводящий.

Сбежались караульный начальник, дежурный ординатор, фельдшер. Вошли в мертвецкую. Мертвец сидел на столе.

Я жестом указал на окно, в которое продолжал стучать и кивать головой мертвец…

Все были ошеломлены…

– Неужели воскрес!?. – сказал разводящий.

Сбежались караульный начальник, дежурный ординатор, фельдшер. Вошли в мертвецкую. Мертвец сидел на столе.

– Его сегодня ночью вынесли из третьей палаты, – удивился фельдшер.

– Ну и вынесли в обморке, – сказал врач, – а тут от холода он пришел в себя… Хорошо, что часовой дал знать, а то бы к утру он конечно замерз.

Его завернули в теплое одеяло и понесли в палату.

Я сменился и пошел домой…

На следующий день меня вызвал к себе Асмодей и подробно расспрашивал о том, что случилось ночью.

Я рассказал.

– Ну, братец ты мой, герой ты настоящий… Другой бы на твоем месте умер со страху…

И я по его лицу видел, что он бы на моем месте умер со страху: так суеверен он был и глуп.

– Ну, а на счет того, что ты мне ружья не дал, получишь награду…

Выйдя от него, я подумал:

– Теперь, пожалуй, мне можно проситься на побывку…

Глава XVII. «У Христа за пазухой»

Я стал обдумывать, каким образом приступить к ходатайству об отпуске. Это было дело не легкое. Прямо к полковнику я не имел права обращаться. Я должен был доложить по начальству, начиная с отделенного. Наш фельдфебель, старый суровый унтер, считал отпуска баловством и никогда не докладывал о них ротному.

«Обратиться прямо к Асмодею?..» думал я. – А вдруг он обозлится, почему «не докладывал по начальству?».

Наконец я все-таки решился обратиться к полковнику, а на всякий случай доложить и по начальству.

Но, когда я приблизился к дому, полковника, меня взяла оторопь, и я зашел посоветоваться к повару.

Он выслушал меня и сказал:

– Сначала мы дернем по одной «у Христа за пазухой», а потом рассудим, как быть с Асмодеем. – И он достал из-за иконы полную бутылку водки. – Свеженькая, брат, неначатая. Сегодня только принес. Молодец, что пришел к началу. Много мы не будем пить, раз, раз и готово. А когда от него придешь, мы уж тогда выпьем… Ты только слушай меня. Отпуск тебе будет, уж это я твердо знаю. Постараюсь для приятеля: уж так и быть. А сейчас я те дам такую закуску, что никакого духа водки не будет, как с гуся вода. – И подал моченый арбуз.

Мы выпили и закусили. Потом он дал мне стакан крепкого чаю:

– Поешь еще арбуза, потом выпей чай, а после закури. А я пойду к экономке, попрошу, чтобы она тебе помогла. Недаром же она у меня водку прячет. Долг платежом красен. Она хоть и того… он ее намедни тоже выпорол тут, одначе она же все-таки ему вроде как бы жена. Ну, он ей все-таки и уважит. Баба же она, как ни говори, а еще молодая. Ну, он ее и того, любит ее… – Повар вышёл.

Несколько минут спустя он вернулся.

– Ну вот, дело сделано; выкури всю цыгарку и иди к нему. Она уж там устроит. Вали, брат, и заходи после ко мне.

Просьба моя увенчалась успехом. Полковник не спросил даже, докладывал ли я в роте.

Выпив с поваром и прослушав несколько рассказов его о том, как ловко он об’езжает Асмодея и его экономку, я отправился домой.

– Вот он идет, – сказал мой хозяин, когда я переступил через порог, – вы все-таки дождались его, обратился он к сидевшей в комнате незнакомой мне женщине.

Лицо ее мне кого-то напоминало, точно я видел его когда-то молодым и красивым. По голосу и движениям видно было, что она еще молода, но постарела раньше времени.

Она оказалась моей землячкой, и я знавал ее молодой жизнерадостной девушкой. Она вышла замуж, но скоро мужа ее отдали в солдаты, и он пропал без вести.

– Я долго плакала, горевала, – рассказывала она по-еврейски, – десять лет я все плакала, глаза свои выплатила, постарела…. Потом я отправилась разыскивать его. И через шесть лет я нашла его живым, но крещеным. Теперь его зовут Иван Тарасыч Берков и служит он фельдфебелем в вашем батальоне…

– Иван Тарасыч ваш муж?.. – удивился я. – Это же мой фельдфебель… Я и не думал, что он выкрест. Он не похож на еврея: настоящий русский.

– Да, он изменился очень… Тогда он был юношей, а теперь глядит стариком, но я его узнала. А он не признает меня… Я говорю ему: «Залмон, неужели ты не узнаешь меня»? А он отвечает: – «Ничего я не знаю. Я русский и по-жидовски не понимало». Теперь не знаю, что мне делать? Мне говорили, что полковник вас любит, и я хотела попросить вас пойти к нему со мной.

Мне было страшно опять обращаться к полковнику, и я стал отказываться.

– Может быть, вы знаете такого человека, который бы мог мне помочь? – просила женщина.

Я подумал о поваре.

– Да, есть у меня знакомый, но не ручаюсь за успех. Впрочем пойдемте. Может, что-нибудь и выйдет…

Мы пошли…

– А, брат, опять тут, – весело встретил меня повар.

Я рассказал, в чем дело.

– Прохвост, – сказал он про фельдфебеля, – знаю я его; такой огурец. Н-да…

Он предложил опять дернуть «у Христа за пазухой». Но мне удалось убедить его раньше дело сделать, а потом уже дернуть.

– Ну, быть по-твоему, – согласился он. Пойду к шлюхе.

Несколько времени спустя он вернулся в сопровождении молодой красивой женщины; она курила, держа папироску в левой руке, и старалась произвести впечатление дамы. Однако модное городское платье не шло к ней, несмотря на ее красоту. Это была настоящая деревенская красавица, угловато и неловко двигавшаяся в стеснявшем ее наряде.

– Это ваша сродственница? – спросила она у меня.

– Ну да, – подсказал повар, – я же сказывал…

– Пойдемте к полковнику, я доложила о вас.

Я рассказал полковнику обстоятельства дела.

Он тотчас же вызвал фельдфебеля.

– Это твоя жена? – спросил он.

– Никак нет, ваше высокоблагородие.

– Как нет! У нее документы имеются.

– Позвольте доложить, ваше высокоблагородие, она жидовка.

– Правда, ты теперь не жид и жить с ней вместе не можешь, если она не примет православия. Так ты должен разойтись с ней по-хорошему, ублаготворить ее, чтобы она могла вернуться на родину к своим, – решил полковник.

Фельдфебель выполнил в точности его приказание… И мы уговорились с землячкой выехать вместе…

Мне пришлось задержаться еще на несколько дней, так как не все мои бумаги были готовы.

Накануне нашего от’езда, когда я зашел в канцелярию за бумагами, старший писарь сообщил мне, что получен экстренный приказ, привезенный фельд’егерем, прекратить все отпуска. Предписывалось образовать маршевые роты и спешно выслать их на Крымский фронт в осажденный Севастополь.

Сердце у меня упало.

Я побежал к полковнику, но раньше зашел к повару. Узнав, в чем дело, приятель мой обтер пот с лица белым фартуком и скучно сказал:

– Да, брат, твое дело не тово… Асмодей не пустит тапереча на побывку… – он почесал затылок: – Н-да… Время, брат, этакое теперь поганое, что не тово… Пойду, скажу шлюхе. Потом пойдешь к Асмодею.

Когда я вошел, полковник пил чай. Тут же сидела его экономка.

– Садись, братец ты мой, – неожиданно предложил мне полковник. – Что скажешь? – Но видно было, что он прекрасно знает уже, в чем дело.

– Отпуск… мой приостановлен… – спазмы сдавили мне горло, слезы брызнули из глаз… Я дальше говорить не мог.

– Ах, боже мой, – сочувственно сказала экономка. Полковник грузно поерзал на стуле, потер нос и глухо кашлянул.

– Да… – произнес он. – Плохо дело… Не могу, братец мой, ничего сделать… Приказ получен с фельд’егерем, прямо из Петербурга. И я должен исполнить в точности… Оставить тебя здесь для обучения ратников я могу. Хотя по приказу оставлять можно только старых солдат… Но так как ты службу знаешь не хуже старого, а даже лучше, то на этом основании могу… Что могу, то делаю для тебя… Да…

Разумеется, мне оставалось только благодарить.

Землячке моей я дал, письмо к отцу и 25 рублей. Она двинулась в путь. Я проводил ее за город.

Таким образом я остался, как говорил повар, «У Христа за пазухой». Действительно, моя жизнь теперь стала легче. Кроме двух-трех часов занятий с ратниками, я был целый день свободен. Полковник благоволил ко мне. Но тоска по отцу, по родному дому непрерывно грызла меня. Все опостылело мне, я не дорожил ничем.

Между тем в городе стали болтать, что я у полковника правая рука. Особенно распространился этот слух среди еврейского населения.

Ко мне стали обращаться с просьбами, с ходатайствами. Я заходил к полковнику. Однако каждый раз предварительно виделся с поваром. От него я узнавал, в каком настроении полковник, и советовался с ним по каждому делу. И замечательно, он никогда не ошибался, всегда верно указывал, как поступать в каждом отдельном случае….

Фельд’егерь, который привез ужасный для меня приказ, наделал мне и в дальнейшем неприятностей и хлопот.

Перед фельд’егерем Николая трепетали не только смотрители почтовых станций, но и начальство. Он был личностью неприкосновенной. Его требования исполнялись, как царские требования. Перед ним все должно было расступаться. Он несся, как ураган, как вихрь. Особенный звон его колокольчиков оповещал о нем за несколько верст, и свежие лошади ждали его на каждой станции. Часто лошади, не выдерживая жестокой гонки, падали. Вид у него был свирепый и дикий, как у бесноватого. Он не говорил, а рычал и бил каждого, кто попадался ему под сердитую руку… Слово «фельд’егерь» звучало для всех, как слово «сатана». Станционные люди вздыхали с облегчением, когда это «бесовское навождение» наконец скрывалось с глаз.

Вот таким-то манером и прибыл фельд’егерь в Бахмут. Ямщик, благообразный старик с большой седой бородой, недостаточно скоро выскочил ему навстречу. Он налетел на старика и стал избивать его. Откупщик станций Исаевич, горячий человек, увидя это, выскочил из конторы и, бросившись на помощь старику, ударил фельд’егеря.

– Как ты смеешь бить старика! – закричал он. – Ты щенок против него!

Фельд’егерь ускакал.

А несколько дней спустя Исаевича куда-то увезли в черной карете…

Всполошился весь город, начались ходатайства, отправились хлопотать в Петербург. Исаевич был уважаемый и влиятельный человек. Его любили рабочие, бедный люд, которому он никогда не отказывал в помощи. Но это обстоятельство ему только вредило. Кроме того он был еврей.

– Эта штука, брат, не тово… неказистая, сказал повар, – одначе, для эдакого человека надо постараться.

В союзе с экономкой мы помаленьку принялись обрабатывать Асмодея. Когда он был достаточно подготовлен, я, выдав себя за родственника Исаевича, обратился прямо с просьбой…

Полковник вначале отказывался. Потом уступил:

– Ладно, – сказал он, – сделаю для тебя.

Он написал письмо своему родственнику, служившему в Петербурге при дворе, и отдал мне. Я передал это письмо семье Исаевича, и сейчас же сын его отправился с ним в Петербург. Таким образом я ближе познакомился с семьей Исаевича и стал часто бывать у них в доме. Племянница Исаевича, семнадцатилетняя голубоглазая красавица, сирота, с роскошной черной косой, пленила мое сердце.

Я сделал предложение. Оно было принято. И я стал родственником Исаевича.

Его удалось спасти от казни, но в остроге он просидел очень долго. Семья его оставалась без всяких средств.