Текст книги "Среди призраков"
Автор книги: Натиг Расулзаде
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
– А где же тогда твой хваленый Хромой?
– Почему же мой?
– Сделал свое дело, гад, и убежал... А тебе теперь одному расхлебывать?
– Нет, почему же одному? И Сеид в городе...
– Ох, Закир, что ты говоришь?!
– А что?
– А то, что я боюсь... боюсь за тебя...
– Не надо за меня бояться – на данный случай это единственное, что я могу тебе посоветовать.
– Ты еще шутишь! Только обещай мне, обещай, прошу тебя, если что обратишься тут же в милицию.
– Ага, тут же. И милиция все сделает в мгновенье.
– Это же лучший вариант. Это гораздо лучше, чем с ножом в кармане ходить по городу, разыскивая друг друга.
– Не драматизируй. Ничего такого нет.
– А почему же так ни с того ни с сего все это разразилось?
– Почему же ни с того ни с сего? Драка и есть драка.
Нас трое было – Хромой, я и Сеид... А их четверо: все новички и Чинар. Не знаю, с чего они стали нас задирать... Может, Чинар хотел расквитаться с Хромым за Головастика?..
– А это что за зверь?
– Да был один, – махнул рукой Закир, – подельник Хромого. Говорят, с ним у Чинара не выгорело одно дельце. Обоих взяли. Сперва Головастика, Чинар успел смотаться, но Головастик заложил его, тогда взяли и Чинара...
– Закир, пожалуйста, говори человеческим языком... Скоро тебя понимать перестанут...
– А чего я такого сказал?.. Да... Так вот, заложил его Головастик, и оба сели... И когда Чинар подошел к нам с этими новичками, я сразу подумал, что он будет трепать Хромого за его товарища Головастика...
– А почему же не самого этого Головастика?
– Э, он давно смотался из города.
– Хоть бы все они передушили друг друга, мерзавцы! – сказала Рена в сердцах.
– Ладно, я передам твое пожелание по назначению, – сказал Закир.
– Ну а что же дальше? – спросила Рена.
– А тебе интересно?
– Ну, раз начал – продолжай...
– А чего продолжать?.. Обычно дело: кто ищет драку, тот ее получит, не такая уж это редкость... А новички Чинара были железные, это для нас они казались новичками, а вообще-то потом мы узнали, каждый из них уже тюрягу прошел... Один из них ударил меня в плечо кастетом. Правда, и я ему врезал хорошенько.
– А милиция где была?
– Какая тебе милиция на Нагорной улице, да еще в час ночи?.. Нет, никого не было, и мы дрались спокойно, без помех. – Закир усмехнулся. – Потом слышу Чинар вскрикнул, оборачиваюсь – Хромой ударил его ножом. Вот тут-то мне и досталось от одного из них, с кастетом. А другого новичка Хромой по лицу полоснул. В общем, сволочь порядочная...
– Но столько времени прошло, Закир... И они, ты сам говорил, давно уже здоровы. Если бы они хотели свести счеты, то не откладывали бы на такой срок...
– А кто их знает! Мне ясно одно: Хромому нужно было смотаться, и он уехал. А я ничего не делал и буду жить, как жил Уехать... Глупости. Если даже меня ничто не держало бы здесь, я бы и тогда не уехал. Ведь Чинар обязательно наговорит всем, что я испугался и дал деру...
– А может, Чинар в милицию обратится?
– Не будь наивной. Если в больнице ничего не сказал, то уже, естественно, не скажет. Будет счеты сводить. Выжидает удобного случая.
– А что же он сказал, интересно, когда его спрашивали в больнице? Ведь ему надо было отвечать что-то следователю.
– Да мало ли что! Мог сказать, что пристали незнакомые пьяные ребята, что всех их впервые видел, что не запомнил... Мало ли что. Тогда Хромой и в самом деле пьян был. Накурился. Нет, видно, случая ждет, чтобы сквитаться. Ничего. И мы не фрайера. Так не возьмешь...
Вдруг он заметил на себе внимательный и какой-то слишком грустный взгляд Рены.
– В чем дело? – спросил он чуть более резковато, чем хотел.
– Закир,. – немного помолчав, сказала она, – скажи мне правду...
– Да, – сказал он. – Продолжай.
– Ты... Ты куришь? Куришь это? Ты знаешь, что я имею в виду... – с видимым усилием произнесла она до конца, что хотела.
– Нет, что ты! – ответил он слишком поспешно, но при этом тут же отвел взгляд, перевел его на сапоги, которые потребовалось в эту минуту застегнуть, и, чтобы она превратно не расценила то, что, отвечая, он отвел взгляд, он поднял голову, улыбнулся и повторил, не моргнув глазом: – Нет, Рена, давно уже, что ты вспомнила вдруг?
– Я так этого боюсь, – сказала она.
– Нет, – сказал он. – Ты не бойся. Все это – чушь собачья...
***
В темном ночном переулке он схватил худого, костлявого человека, похожего на тень, за руку, стараясь засунуть ему в ладонь деньги.
– Достань мне, – попросил он хриплым, задыхающимся голосом. – Достань. Хотя бы на две мастырки.
– Где ж я возьму? – тихо, почти шепотом ответила тень. – Сейчас, знаешь, как с этим стало строго?
– Достань, я прошу, ты видишь, я не могу, мне надо, ну, пойми ты, надо, необходимо, – тоже перейдя на хриплый и потому почти невнятный шепот, продолжал просить Закир.
– Недавно Алигусейна взяли, припаяли ему такой срок, что жить не захочешь, а все из-за торговли анашой, – про должала тень увещевать его, может, и раздумает, кто знает их, может, и не такая уж у него потребность в этом наркотике?
– Ну неужели никого нет, кто продает? – молящим голосом произнес Закир. Был бы Алигусейи, сейчас я бы и сам взял у него. Потому я тебя и вытащил, чтобы помог раздобыть. Будь другом... Ну...
– Ладно, – нерешительно проговорила тень. – Есть тут один. Недалеко живет. Но мне он не даст. Я знаю одного его близкого дружка, можно через него попробовать... Сейчас все они стали осторожными очень. И кто самогон гонит, и кто анашу продает... Незнакомого ни за что близко к товару не подпустят. Так что придется того дружка тебе тоже подмазать, чтобы не зря беспокоили...
– Ладно, – сказал Закир. – Только быстрее. Идем быстрее. Я дам, подмажу дружка, отблагодарю... И если сможешь, возьми побольше, чтобы надолго хватило...
– Постараюсь. Давай бабки. Жди меня здесь, – сказала тень и провалилась в ночь.
***
Когда он минут пять безуспешно провозился с ключом, стараясь, преодолевая дрожь в пальцах, засунуть его в скважину замка, дверь вдруг неожиданно распахнулась, и на пороге он увидел мать, которая, судя по ее виду, еще не ложилась.
– Ты знаешь, который час? – спросила она.
– Не знаю, – еле ворочающимся языком проговорил он. – Который?
– Два часа ночи.
– А, – сказал он.
– Где ты шлялся?!
– Отстань! – огрызнулся он. – Жрать хочу. Как зверь.
Она, заперев дверь, прошла за ним на кухню, где он, засунув голову в холодильник, что-то ел прямо со сковородки.
– Сколько это будет продолжаться, Закир? – усталым, жалобным голосом 'спросила Сона.
– Что ты имеешь в виду? – глядя на нее, как ему казалось, невинным взглядом, поинтересовался он. Он уже немного приходил в себя, но взгляд его. все еще продолжал оставаться мутным.
– Я устала с тобой возиться, – сказала она.
– Ты, помнится, никогда особенно и не возилась со мной, – сказал он. – А что, я сейчас доставляю тебе много хлопот?
– .Он еще спрашивает!
– Не надо было меня ждать. У меня есть свой ключ, я бы сам прекрасно открыл дверь и лег бы спать.
– Закир... Я тебя умоляю, – голос у нее задрожал. – Не надо продолжать так... Одумайся... Я папе ничего этого не говорила, но дальше так продолжаться не может, пойми ТЫ!..
– А что происходит? Что не может продолжаться? – Он набил рот холодным жареным мясом, и она его еле понимала, может, еще и потому этот неприятный сам по себе разговор теперь ей показался и вовсе страшным.
Сона бессильно опустилась на кухонный табурет, тяжелые слезы повисли у нее на щеках. Он заметил это, поморщился. Проглотив кусок, проговорил более внятно:
– Мама, я очень устал, поговорим завтра... То есть в другой раз, ладно? Ты не беспокойся, ничего страшного не происходит... Ну что особенного, погулял с ребятами до двух часов ночи, я же не пенсионеру чтобы ложиться спать с десяти вечера...
– Ты же пришел вдрызг пьяный, неужели ты думаешь, я не вижу, неужели я такая дура, что могу этого не заметить? – произнесла она, тихо плача.
– Да ладно тебе, мама, не драматизируй, вдрызг... Скажешь тоже! Ну, выпили чуточку шампанского с друзьями, вот и все...
– От тебя не пахнет шампанским, – сказала она сквозь тихие рыдания. – Кто эти твои друзья, кто?! Боже мой, почему я не умерла?! Боже мой!..
– Ну, мам, не надо, успокойся, ма. – Он склонился к ней, не смея погладить ее, не приученный к ласкам, руки его беспомощно висели, он не знал куда их деть. – Ладно тебе, ма, все хорошо, честное слово... Ну, успокойся...
– Одумайся, Закир, одумайся... Я не в силах уже повлиять на тебя, ты взрослый парень... Я могу только просить тебя... Ради твоего же блага... Я прошу, я умоляю тебя – одумайся, не надо этого, брось это, ты же... ты же погибнешь, Закир!.. – последние слова ее заглушили рыдания, теперь уже более громкие, более неудержимые, слезы чаще потекли из глаз ее, она их не вытирала, так и сидела, рыдая, склонив голову.
– Ма, – сказал он дрогнувшим, помягчевшим голосом. – Поговорим потом, ладно? Честное слово, ма, я еле держусь на ногах, устал. Я пойду спать, а завтра поговорим, ладно?..
И, не ожидая ответа, он вышел из кухни.
***
Однажды Закир провожал Рену домой, настроение у него было крайне подавленное, что в последнее время часто и беспричинно, вернее, без видимой причины случалось с ним. Она искоса наблюдала за ним, молчала, ища каких-нибудь добрых, ласковых слов, таких, которые были бы необходимы ему именно в эту' минуту, но боялась, что он разозлится, будет трунить над ней, обратит все со злости в пошлую шутку, или же, что еще хуже, как уже не раз бывало, бросит ей сердито, что не нуждается в ее жалости и участии. И она молчала, мучаясь сознанием того, что ему плохо, а она рядом и не может помочь. Конечно, ничего страшного, успокаивала она себя, просто у него временно плохое настроение, хандра, но в то же время это ведь было у него, это плохое настроение, а потому в ней оно, увеличенное сознанием собственной беспомощности и любви к нему, ощущалось чуть ля не как горе. И оно, это горе, жгло ее, жгло, как солнечные лучи, проходя через увеличительное стекло и нарастив свою мощь, прожигают насквозь бумагу. Он чувствовал, что она тоже ощущает какой-то дискомфорт, и знал, что это из-за него она невесела, и успел взять себя в руки до того, как они подошли к ее дому. Он через силу улыбнулся.
– Иди, – сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше нежности. – Иди, а то дома отшлепают.
– В угол поставят, – прибавила она, поцеловала его, и он постоял в ее подъезде, пока не услышал, как захлопнулась дверь наверху, на третьем этаже.
Возвращаясь" домой, он пошел через приморский бульвар, хотя для этого Закиру понадобилось сделать большой крюк. Очень хотелось именно сейчас, в таком угнетенном состоянии выйти из городских улочек на простор бульвара, увидеть море. Бульвар был покрыт ровным тонким слоем снега, который, судя по погоде, к завтрашнему дню должен был растаять и, как обычно в Баку бывает, превратиться в слякоть и грязь. От черной воды под нижним ярусом приморского парка шел запах нефти. Уже давно стемнело, и на бульваре, на высоких, изогнутых столбах горели фонари, бросая на снег желтые пятна в форме огромных капель. Снег нетронутый, невесомый искрился под светом фонаря, возле которого стоял Закир. Снег под желтой каплей фонаря был невыносимо заманчивым, притягательным, хотелось повалиться на него. Закир оглянулся – прохожих почти не было, но рядом в ресторане сидели люди, впрочем, они не могли увидеть из ярко освещенного ресторана-стекляшки того, что происходит вне его стен, на бульваре. Подождав, пока прошли вдруг откуда-то появившиеся старик с собакой, не спеша прогуливавшиеся по аллее парка, Закир пригнулся и упал боком на снег, повернулся на спину, глубоко вдохнул морозный воздух и, засунув руки глубоко в карманы, стал рассматривать звездное небо над собой... Мысли его были путаны, сбивчивы, он не хотел останавливаться на какой-нибудь из них, еще не полностью прошло подавленное состояние, но крупные звезды, примерзшие к черноте неба, понемногу умиротворяюще действовали на него, рассеивая хандру; так он лежал некоторое время, ни о чем конкретном не думая, с мыслями, похожими на стремительно пробегавших солнечных зайчиков по стенам пустой, прохладной комнаты. Он уже собирался вставать, когда над ним чей-то низкий голос наигранно-участливо произнес:
– Простудишься, Закир.
И тут же послышался другой голос, на более высоких нотах, чуть, казалось бы, взволнованный.
– Подумать только – сын такого отца и валяется на улице! – проговорил этот голос.
Закир повернул голову и глянул на троих -парней, чуть склонившихся к нему.
– Это он загорает, – сострил третий и приглушенно засмеялся. – Хе-хе-хе...
Закир сразу узнал Акифа, которого все привыкли называть по кличке Чинар из-за его длинного роста. Двух других ребят, стоявших рядом с Чинаром, он не знал.
– Вставай, Закир, – бесцветным голосом произнес Чинар.
Закир продолжал лежать, будто не к нему относились слова.
– Вставай, Закир, – повторил Чинар. – Поговорить надо.
– Чинар, дай-ка я его... – засопел один из приятелей Чинара.
– Не надо, – остановил тот своего товарища.– Он парень смышленый, знает что к чему, сам сейчас встанет... Вставай, Закир, слышишь, – прибавил он требовательно.
В это время из ресторана, громко разговаривая, вышли двое мужчин с двумя женщинами, и так как лежавший под светом фонаря Закир и Чинар с товарищами, стоящие над ним, сразу привлекали внимание, то женщины, заметив всю эту группу, тут же разом завизжали:
– Убили!
– Человека убили!..
И бросились обратно в ресторан. Мужчины в растерянности топтались на месте, не зная, что предпринять: зайти обратно в ресторан – смешно и глупо, подойти к этим типам – страшновато; и потому они мялись и топтались на одном месте. И, конечно, пока они топтались, Чинара с товарищами как ветром сдуло, тем более что из ресторана выходила толпа человек в двадцать мужчин во главе с каким-то опухшим, пузатым, слишком уж не милицейского вида милиционером обычным ресторанным приживальщиком.
Они окружили Закира, который уже поднялся и отряхивал снег с пальто.
– В чем дело? – зло спросил милиционер. Он, видимо, уже заранее был зол на Закира только за то, что тот оторвал его от теплого угла в ресторане, потревожил и испортил аппетит, с которым он в третий раз за вечер собирался поужинать.
– Он лежал... Он лежал!.. – затараторили обе женщины, выходившие из ресторана. – Он лежал, а они стояли... Вот! Стояли над ним.
– Почему ты лежал? Они ударили тебя? Кто они такие? Твои дружки? забросал милиционер Закира вопросами.
– Нет, – сказал Закир.
– Что – нет? Не дружки, что ли? – спросил милиционер.
– Все нет, – ответил Закир. – И не дружки, и не ударили.
– Толкнули? – спросил кто-то из толпы.
– Может, ему плохо стало? – предположил кто-то.
– Нет, – сказал Закир.
– А что же? – спросил милиционер.
– Да ничего... Сам лег, – признался Закир. В толпе рассмеялись. Некоторые осуждающе качали головами.
– Столько людей потревожил своей глупой шуткой, – с досадой произнесли из толпы. – Хулиган!
Тут пузатый милиционер вспомнил, что в первую очередь этот парень своей глупой шуткой потревожил его, предвкушавшего, как всегда, дармовой ужин, и взвился, решив наказать сопляка.
– Ну-ка! – взбодрился он. – Пойдем со мной! В милиции покажут, как "сам лег"... Товарищи, расходитесь! – обратился он к толпе командным голосом, так, будто толпа была собрана по его велению, и теперь он их распускал.
Милиционер, крепко схватив, вывернул руку Закиру, чтобы он не мог убежать, и повел по темной аллее бульвара, очевидно, к отделению милиции. Их провожал одобрительный гул расходящейся толпы.
– Вроде нормальный парнишка, – вдруг заговорил по дороге милиционер, – вот пальто на тебе такое модное, дорогое... Одет с иголочки... Наверно, из хорошей семьи, из обеспеченной, а?..
– Не жалуюсь, – с виду равнодушно, но внутренне насторожившись, ответил уклончиво Закир. – А что?
– А то, что если ты из хорошей, обеспеченной семьи, то и вести себя надо нормально, не огорчать родителей, понял? – назидательно произнес милиционер, стараясь подпустить в голос неподобающую ему по возрасту относительно Закира отеческую тревогу. – А ты что делаешь? Ты думаешь, обрадуется твой отец, когда мы его вызовем в милицию, что сын его на улице творит черт знает что?
– А что я такого натворил? – спросил, стараясь подавить поднимающееся в душе волнение, Закир. – Ведете в милицию, а не говорите, в чем моя вина. Я же должен знать, а то так, знаете, тридцать седьмым годом попахивает... Это только тогда брали людей, не объясняя причины ареста...
– О! Ты, оказывается, какой шустрый! – сказал милиционер. – Ничего, в милиции тебе все растолкуют. Вызовут отца, обрадуют. А отец твой кто?
– Как то есть кто? – притворился непонимающим За кир. – Человек.
– Понимаю, что человек. А кто, чем занимается, где работает?
– А-а... Вот вы что имеете в виду, – Закир решил немного разыграть этого хитрого дурака милиционера, каковым он ему показался сразу, решил сыграть перед ним простачка, позабавиться, пока они не оказались в отделении, и он сказал первое, что пришло в голову: – Отец у меня цеховщик, начальник цеха... Левую продукцию изготовляет...
– Понятно, – сказал милиционер, и глаза его холодно блеснули, когда он с ног до головы изучающе оглядел Закира.
Они прошли еще несколько шагов, и милиционер остановил Закира, не ослабляя своей мертвой хватки, которой вцепился парню в руку, даже наоборот, усилив ее, он внятно произнес:
– Вот эту штуку, – сказал милиционер, не сводя взгляда с Закира, полез в карман и достал, сунул Закиру под нос завернутый в клочок газеты темно-серый пластилинообразный орешек, что Закир сразу распознал. – Вот эту штуку, повторил, стараясь придать своему голосу больше весомости, милиционер, – я нашел в твоем кармане. Ты знаешь, что это такое?
Закир молча покачал головой.
– Тогда я тебе скажу – это анаша. Наркотик, правда, не очень сильный, но вполне такой, чтобы мальчишки вроде тебя могли пристраститься к нему и потом долго считались бы наркоманами и стояли бы у нас на учете, пока их не поймают с поличным. Что я и сделал в данном случае.
Закир до сих пор только слышал о подобных проделках отдельных блюстителей порядка, а теперь вот довелось самому столкнуться с аналогичным случаем. Надо было что-то отвечать, они по-прежнему стояли посреди темной безлюдной аллеи бульвара, милиционер по-прежнему не ослаблял своей бульдожьей хватки, вцепившись в руку Закира, выжидая, как на это среагирует Закир.
– И что же вы предлагаете? – спросил после паузы Закир.
– Что я могу предложить? – живо отозвался милиционер. – Сам подумай. Все-таки дело нешуточное... Кажется, по этой статье имеешь от трех до пяти лет... Так что подумай. Я почему тебе это здесь говорю – когда прибудем в отделение, этот кусочек, – милиционер кивнул на комок у себя в руке, обойдется твоему отцу гораздо дороже. Так что мозгуй здесь, на свежем воздухе...
– Но у меня с собой нет ничего, – сказал Закир.
– Поедем к тебе, я подожду, вынесешь, – спокойно отозвался милиционер. – А если вздумаешь шутки шутить, тебе же плохо будет, я-то выкручусь, зато потружусь, чтобы тебе припаяли на полную катушку, или чтобы твой папаша-цеховщик раскрутился вовсю, понял?
– Не собираюсь я шутки шутить, – послушно отозвался Закир, глядя на торжествующую улыбку милиционера, тоже машинально улыбнулся и подумал, не заметив, как проговорил вслух: – Сорок – сорок пять, наверно, будет ему... Ишь, прохиндей, хочет таким образом прокормить свою семью, сука...
Милиционер услышал из полушепота Закира только первые слова, только цифры, что его и интересовало в настоящую минуту, и, услышав два первых слова, взвился от злости:
– Ты что, издеваешься?! Какие сорок – сорок пять?! Ты с ума сошел! За сорок – сорок пять сейчас и от пятнадцати суток не избавишься, а тут статья три-пять лет, сам подумай, есть разница?!
И милиционер, еще сильнее скрутив руку Закира, решительно повел его по аллее. Решение пришло молниеносно.
– Ой, рука! – вскрикнул вдруг Закир. – Осторожно, больно! – крикнул он еще громче. – Рука сломана! – заорал он.
Милиционер буквально на секунду смешался и почти выпустил руку Закира, но этой секунды было достаточно З-киру, чтобы, стремительно развернувшись, ударить изо всех сил костяшками пальцев милиционера кулаком в челюсть. Что-то явственно хрустнуло под ударом кулака, видно, поломалась милицейская челюсть, и толстая милиционерская туша беззвучно повалилась на снег. Удар получился отменный, в лучших традициях каратэ, и Закир, убегая от места происшествия, успел поблагодарить в душе отца, которого сам же сумел уговорить нанять ему, Закиру, тренера каратэ, прозанимавшегося с ним почти полгода, до самого ареста отца, и успевшего кое-чему научить всерьез; так что таких откормленных блюстителей общественного спокойствия, с брюшком и одышкой, Закир мог бы щелкать после тщательно разученных с тренером нескольких приемов, как орешки. Что он и сделал впервые. Но тут уже, подумал он, без этого рукоприкладства, или лучше, усмехнулся он про себя, выбегая с территории бульвара, каратэприкладства не обошлось бы, слишком уж ситуация была жесткая, его могли бы посадить за здорово живешь, и, хоть он не был еще совершеннолетним (милиционера, как и многих, обманул его взрослый вид, он был высок и выглядел года на три старше своих неполных восемнадцати), все-таки какое-нибудь наказание ему обязательно нашли б в милиции, а этого ой как не хотелось, ведь еще школу заканчивать, и так один год просрочил, остался, как дурак, в девятом на второй год, может, не совсем и по своей вине, но все равно, как дурак. Убегая от поверженного милиционера, Закир не забыл прихватить с собой пластилинообразный комочек в бумажке. Что ж, подумал он при этом, раз уж милиционер так старался присвоить мне этот товар, не будем обманывать его надежд, возьмем, тем более что очень пригодится... Погуляв достаточно долго по улицам и окончательно успокоившись, Закир подошел к троллейбусной остановке.
* * *
– Ты мне никогда об этом не говорил, – сказала она несколько обиженно.
– Ну и что тут такого? – спросил он. – Ну не говорил... Можно подумать, если б сказал, что-нибудь изменилось бы. Какое это теперь имеет значение?
– Это они тоже учли при вынесении приговора?
– Да, – сказал он. – Еще как учли. Отец был крупным пайщиком в четырех цехах. Цеховщик, так сказать. Это было его хобби. И как раз параллельно с его делом стали трясти эти цеха. Они производили левую продукцию и здорово зарабатывали на этом. Вот как стали их трясти, они все и выложили.. И про отца тоже, разумеется. Потому что он все равно находился под следствием и никак не мог бы им навредить. Вот на суде эти цеха ему тоже припомнили. Как говорится, с конфискацией имущества. Видяшку тоже забрали. Так что мама теперь скучает...
– Ну зачем ты так? – сказала она, помолчав, потом добавила:– Слушай, а почему он был цеховщиком?
– Ну как тебе объяснить? – чтобы не вызывать к себе жалости, он старался говорить шутливо, хотя это ему удавалось нелегко. – Причина – жажда наживы, страсть к нетрудовым доходам и так далее. А вообще-то руководство таких цехов старается иметь в числе своих пайщиков каких-нибудь уважаемых, авторитетных людей, которые на видной должности, занимают высокие посты, чтобы в трудный момент эти люди могли бы устранить, пользуясь своей властью и служебным положением, неприятности, разные непредвиденные помехи... Такие люди служат для этих жучков как бы гарантом неприкосновенности.
– Как ты сказал?
– Что как? Гарантом?
– Ага.
– Есть такое слово, учись, пока я жив...
– А ты ходишь к нему на свидания? – спросила Рена.
– Хожу, – сказал Закир. – Редко. Больше мама одна ходит.
– Почему же ты редко?
– Мы стали в последнее время с ним... Ну, как тебе сказать?.. Какими-то неблизкими. Ему тягостно видеть меня, я это чувствую. Ну а я не хочу быть ему в тягость. Зачем?
– Но ведь все-таки родной отец, нельзя же так, Закир...
– Да я и сам знаю, что нельзя, но пока именно так. Именно так, и не иначе. Поглядим, что дальше будет. Как говорится, поживем – увидим...
Утром, когда Закир проснулся, мать на кухне готовила завтрак. Он прошел в ванную, умылся, и уже собирался уходить, когда мать вышла в прихожую и спросила:
– Ты разве не будешь завтракать?
– Нет, – сказал он, – не хочется.
– Почему? – спросила она. – Ты как себя чувствуешь?
– Нормально, – сказал он. – А почему ты спрашиваешь?
– Вид у тебя не совсем здоровый, – сказала Сона. – Может, побудешь дома? У тебя ничего не болит?
– Нормально все, я же сказал, – раздраженно ответил Закир.
– Ты в последнее время нервничаешь по любому пустяку, – сказала Сона, тяжело вздохнув.
– Будешь нервничать, когда одно и то же у тебя спрашивают по сто раз, еще более раздраженно ответил Закир.
– Ладно, успокойся, – сказала Сона. – Ты в школу идешь?
– А ты в этом сомневаешься? – спросил он.
– Нет, просто спросила... – Она подождала немного, пока он надевал туфли в прихожей, и не совсем решительно проговорила: – Ты почему не отвечаешь?
– Насчет чего?
– Насчет того, в школу ты собрался или нет.
– Потому что если я отвечу – будет скандал, – сказал он.
Она внимательно посмотрела на него.
– Разве нам нельзя поговорить по-человечески? – спросила она.
– Пока, как видишь, не получается.
– Не надо так разговаривать, Закир. Не забывай, что все-таки я твоя мать.
– Все-таки, – повторил он и усмехнулся, и больше не говоря ни слова, вышел из дома.
На углу возле школы он встретил Сеида.
– Привет, Закир, – сказал Сеид. – Куда в такую рань?
– В школу, – неохотно отозвался Закир.
– А, да, я и забыл, что ты школьник, – сказал Сеид, но поленился даже улыбнуться, так и сохранял свое свирепое выражение на лице, так, что можно было подумать, что он ищет ссоры. – А может, не пойдешь, а? Зашабим, Закир... План есть, правда, тухта, но все же хоть что-то...
– И у меня есть, – сказал Закир с показным равнодушием.
– Правда? Покажи... – с загоревшимися глазами попросил Сеид.
Закир полез в карман и развернул газетный клочок, в котором лежал большой кусок анаши.
Сеид, взял кусок, тайком, спрятав в кулаке, понюхал.
– Ух ты! Вот это штука! Пошли?
– Мне в школу надо вообще-то, – без всякого воодушевления произнес Закир.
– Да ну ее, твою школу! – махнул рукой Сеид. – Успеешь еще штаны просидеть. Может, к Ханум подадимся, в стекляшку, а? Там пошабим...
– Нет, – сказал Закир, немного подумав. – У Ханум могут быть посетители. Да она и не даст спокойно посидеть, вытурит...
– Недавно ведь сидели, – напомнил Сеид. – Никого не
было.
– И все время она ворчала, – в свою очередь, напомнил ему Закир. – Что, приятно, когда зудят над ухом?..
– Да, верно... Ну, в садик пойдем, а?..
– Нет, – сказал Закир, – подожди...
Он пошел к ближайшему телефону-автомату и позвонил домой. Трубку никто не поднимал. Он даже был уверен, что матери сразу же после его ухода не окажется дома. Тем лучше, подумал он.
– Ко мне пошли, – сказал он, вернувшись к Сеиду.
– К тебе?! – удивился Сеид. – А что, никого дома нет?
– Пошли, пошли, – сказал Закир покровительственно. – Увидишь, как люди живут.
Вид квартиры Закира и в самом деле поразил Сеида. Он, оглядывая обстановку, даже засвистел от изумления.
– Вот уж на самом деле – живут же люди! – восхищенно сказал он.
– Это еще что! – чисто по-мальчишечьи похвалился Закир. – Видел бы ты нашу квартиру до конфискации имущества. Вот тогда говорили, что на музей смахивает.
– Да и сейчас не пусто, – оценивающе поглядывая по сторонам, произнес Сеид и, заметив внимательный взгляд Закира, поправился. – Я в том смысле, что есть на чем посидеть и на что облокотиться...
И, не тратя больше времени зря, он взял у Закира анашу, добытую у милиционера, и стал уверенными, отлаженными, сноровистыми движениями начинять папиросы. Наполнив четыре папиросы, оставшийся кусок он протянул Закиру и тут же попросил:
– Может, дашь от него кусочек, а?
– Бери, – великодушно разрешил Закир. Сеид, не мешкая, отщипнул себе кусок и спрятал его в носок на левой ноге. Остальное протянул Закиру.
– Молодец, Закир, – сказал он. – Ты настоящий друг. Когда-нибудь и я тебя выручу. А мой кусок – дрянь, хоть сейчас выбрасывай, поэтому и попросил у тебя...
– Ладно, давай, не тяни, – сказал Закир. – Закуривай. А то до прихода матери проветрить еще надо будет.
По мере того, как они курили, Сеида охватывал глупый, беспричинный смех, он то и дело говорил и повторял какие-то глупости и активно приглашал посмеяться Закира вместе с ним, потом, вдруг перестав смеяться, вспомнил и, серьезно глянув на Закира, спросил:
– Где ты достал такой товар?
– Отнял у мента, – стараясь как можно равнодушнее, ответил Закир и, заметив недоверчивый взгляд Сеида, решившего, видимо, что его разыгрывают, и уже собиравшегося по этому поводу залиться новым приступом идиотского смеха, рассказал ему, как все произошло.
Улыбка сползла с лица Сеида, и постепенно оно приняло свое обычное свирепо-дебильное выражение.
– Значит, говоришь, Чинар выплыл, – резюмировал он короткий рассказ Закира. – Ладно, взяли на заметку. По плыли дальше, – прибавил он, затягиваясь новой порцией дыма...
Теперь они курили молча, первоначальный источник непонятного смеха погас, видимо, в Сеиде, и он молчал; оба курили сосредоточенно, будто выполняли какую-то одним им понятную внутреннюю, невидимую глазом работу, и человеку, который вгляделся бы в них, картина эта показалась бы весьма удручающей, потому что оба вскоре мало чем отличались от дебилов, не ориентирующихся ни во времени, ни в пространстве...
...Он уселся в удобное (очень удобное, ох!..) кожаное кресло и захлопнул дверцу, красивым, сочным звуком "чрак" ответила дверца на его жест; он включил мотор, положил пятерню на руль, сжал, отнял руку – тепло ладони медленно на глазах улетучивалось с черного пластика руля; он выжал сцепление. Нежно-голубой "мустанг", элегантный как сама элегантность, плавно, словно текущий из чашки мед. двинулся и, быстро набирая скорость, помчался по длинной (конца не видно) пустой шоссейной дороге. Он положил большой палец на сигнал, "ля!" – сказал сигнал. Он прекрасно, до последнего винтика, чувствовал эту роскошную машину, будто она была неотъемлемым его органом, чувствовал упругость рессор, мягко утонув в сиденье.
В конце дороги ждал его замок (здание в готическом стиле, высокие двери, узкие, под купол, проемы окон, шпиль завершает стремящееся ввысь строение, будто корона; по краям от высоких, покрытых лаком дверей – столбы, венчающиеся коринфскими ордерами; дом темно-серого камня, витражи, витражи; замок легкий и воздушный, высокие ажурные башни, все пропорционально и гармонично, а потому спокойно и мудро; сад вокруг замка роскошный, огромный фруктовый сад, голый сейчас, пустой, необитаемый, как островок среди океана, но пустота и безлюдье его заманивали, притягивали и звали спокойствием душевным. Он один будет обитателем замка во веки веков, потому что после смерти дух его поселится в пустынном здании, где за окнами ветер воет, как свора молодых волков). Замок, замок, прибежище души моей...
