Текст книги "Тайные корреспонденты "Полярной звезды""

Автор книги: Натан Эйдельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Такими попали в русскую историю и останутся в ней Фаддей Булгарин и Николай Греч.

А между тем в жизни этих непривлекательных персон были разные и порой довольно неожиданные страницы.

Пушкин однажды признался юному Грановскому, что «не понимает, отчего так пренебрегают Булгариным, что, конечно, на большой улице немного совестно идти с ним рядом и разговаривать, но в переулке он готов с ним беседовать»¹¹.

По «переулку» с Булгариным и Гречем можно было ходить за их связи и знакомства в додекабрьские времена.

Греч в 1815–1820 гг. был одним из самых левых журналистов России. И у него и у Булгарина было немало знакомых среди будущих деятелей тайных обществ. Но в 1820 г. Греч перепугался насмерть: он узнал, что Александр I заподозрил в нем виновника семеновской истории и спрашивал о том Чаадаева (см. гл. III).

Испуг сломил Греча. Он «сохранил» журналиста от участия в заговоре 14 декабря, хотя и Греч и Булгарин о тайном обществе хорошо знали и, если бы восстание победило, на другой день, конечно, предложили бы новой власти свои услуги.

Вот характерная сцена (начало 20-х годов) в описании самого Греча:

«Однажды Булгарин (тогда еще холостой) давал нам ужин. Собралось человек пятнадцать. После шампанского давай читать стихи, а там и петь рылеевские песни. Не все были либералы, а все слушали с удовольствием и искренне смеялись <…>. Только Булгарин выбегал иногда в другую комнату. На следующий день прихожу к Булгарину и вижу его расстроенным, больным, в большом смущении. Он струсил этой оргии и выбегал, чтоб посмотреть, не взобрался ли на балкон <…> квартальный, чтобы подслушать, что читают и поют. У него всегда чесалось за ухом при таких случаях». (ПЗ, VII-2, 116–117).

Во время допроса Александра Бестужева Николай I допытывался, не замешаны ли в бунте Булгарин и Греч. Бестужев категорически отрицал это.

После 14 декабря биография Греча как будто ясна: вместе с Булгариным поддерживает власть пером, прославляя печатно и донося рукописно.

Когда Герцен заводит лондонскую типографию, Греч становится почти столь же любимой его мишенью, как и Липранди:

«Генерал-адъютант Ржевусский <…>и генерал-редактор „Северной пчелы“ Н. И. Греч начинают плач двух Рогнед на гробе николаевской ценсуры…»

«Кто не знал, кто такое была „Северная Пчела“ в блаженные времена Николая Павловича, Николая Ивановича и Фаддея Бенедиктовича…»

«Греч жует старыми зубами яства юбилейные…» и т. п.

Но человек сложен, в нем настоящее всегда переплетается с прошедшим, и в самые нехорошие годы доносчик Греч переписывается с сосланным Александром Бестужевым и посылает ему книги.

После приговора он пытается получить свидание с Николаем Бестужевым, а когда запретили, прощается с ним письменно. (Михаил Бестужев, впрочем, свидетельствовал, что его брат записку разорвал и к Гречу относился с подозрением.)

Греч – верный слуга власти и в то же время циник, знающий «что почём»; литературный доносчик, но притом острый, ядовитый наблюдатель; человек, защищающий такие вещи, которых даже власть несколько стеснялась, но сам по себе – очень умный и хорошо владеющий пером.

На восьмом десятке лет Н. И. Греч принимается за мемуары, разумеется, самую ценную часть своего необозримого и быстро забытого литературного наследия.

Времена переменились: в 1860 г. требовалось меньше храбрости, чем в 1826 г. К тому же Гречу было приятно писать о старом времени, и особенно о декабристах, которые Греча «в худшем виде» не знали, ибо ушли на каторгу, когда он еще был не так плох. Греч ясно понимал, что многое из того, что он пишет (придворные сплетни, ядовитые зарисовки весьма крупных

персон, воспоминания о декабристах), напечатано быть не может (даже в первом издании его «Записок», в 1886 г., были целые страницы «точек», т. е. цензурных купюр, и только в 1934 г. в советском издательстве Academia воспоминания Греча вышли полностью). И все же Греч был не лишен честолюбивых планов представить свои воспоминания на общественный суд. Еще в самом начале «Записок» он полемизирует со своим ярым врагом и хулителем Герценом и намекает, что создает версию исторических событий, которая должна опрокинуть концепцию Вольной печати¹².

В то же время кое-какие страницы из мемуаров Греча начинают просачиваться в печать. Можно заключить, что с ними познакомился, например, Михаил Иванович Семевский. В его статье «Александр Александрович Бестужев», помещенной в «Отечественных записках» в июле 1860 г., увидел свет первый отрывок из воспоминаний Греча под заголовком «Александр, Николай, Михаил, Петр и Павел Бестужевы. Отрывок из записок Н. И. Греча»¹³.

Большего в России напечатать нельзя было. И вдруг воспоминания Греча всплывают в бесцензурных заграничных изданиях Гербеля и… Герцена.

Издатели сразу оценили ценность воспоминаний Греча о декабристах: несмотря на то что многое там неточно, даже искажено, и автор декабристских убеждений не разделяет, все же это были записки современника и очевидца, человека, сидевшего с этими людьми на их собраниях, жившего с некоторыми на одной квартире и сотрудничавшего в одних журналах.

В «Полярной звезде» никогда еще не появлялись мемуары (пусть очень краткие) о таком широком круге декабристов: П. И. Пестеле, К. Ф. Рылееве, С. И. Муравьеве-Апостоле, П. г. Каховском, В. К. Кюхельбекере, А. И. Якубовиче, о всех пятерых Бестужевых, И. И. Пущине, Н. И. Тургеневе, Н. П. Репине, А. О. Корниловиче, К. П. Торсоне, И. А. Анненкове, В. П. Ивашеве, А. Ф. фон-дер-Бриггене, М. К. Кюхельбекере, г. С. Батенькове, В. И. Штейнгеле, Е. П. Оболенском, П. А. Муханове, Н. Р. Цебрикове.

Эти воспоминания очень интересны: в них множество любопытных, хотя и не всегда правдивых, подробностей.

И не кто иной, как Греч, пишет в этих мемуарах такие, например, строки об Александре Бестужеве:

«Нам остается только жалеть о потере этого человека, который при другой обстановке сделался бы полезным своему отечеству, знаменитым писателем, великим полководцем; может быть, граф Бестужев отстоял бы Севастополь» (ПЗ, VII-2, 102).

О страданиях Михаила Кюхельбекера, разлученного с женой: «Должно же непременно быть возмездие на том свете за бедствия, претерпеваемые людьми в нынешнем от варварских законов, вымышленных невежеством, злобою и фанатизмом» (там же, 118).

О двадцатилетнем одиночном заключении г. С. Батенькова:

«За что же бедный Батеньков (невинный во всякой земле, кроме Персии, Турции и России) пострадал более других?» (там же, 121).

«Петр Александрович Муханов <…>, двоюродный брат форшнейдера просвещения¹⁴. Жаль, что не сослали этого – тогда не было бы на каторге русское просвещение» (там же, 122).

Вот какие воспоминания писал Николай Иванович Греч на закате своих дней.

Издатели «Полярной звезды», представляя читателям «Записки недекабриста», ни словом не обмолвились о том, что знают автора, и не допустили обычных острых выпадов по адресу Греча.

Надо думать, корреспондент, приславший «Записки», просил Герцена и Огарева не подавать вида, будто им известно, кто писал, иначе Греч догадается, кто прислалего рукопись в Лондон.

Прошло несколько лет, Греч скончался в возрасте 84 лет, а его жена Евгения Николаевна Греч предложила те же воспоминания «главнокомандующему» русской реакционной журналистики М. Н. Каткову для его «Русского вестника». 4 июля 1868 г. Евгения Греч извинялась перед П. И. Бартеневым, что не передала мемуаров покойного мужа для его «Русского архива»: «Так как мне пришлось слегка коснуться Герцена, то я и обратилась к „Русскому вестнику“, который много раз писал против лондонских агитаторов»¹⁵.

В «Русском вестнике» большая публикация «Из записок Н. И. Греча»¹⁶ сопровождалась следующим редакционным комментарием: «Эти любопытные записки доставлены нам для напечатания вдовою Н. И. Греча, не желающей, чтобы произведения его пера оставались достоянием контрабандной печати (Записки в первый раз появились в печати на страницах „Полярной звезды“). Е. Н. Греч в письме своем указывает, каким путем записки Николая Ивановича проникли в издание г. Герцена:

„В 1862 году один знакомый попросил у Николая Ивановича одолжить ему для прочтения записки о декабристах, в числе которых был близкий родственник этого знакомого. Николай Иванович согласился на эту просьбу. В скором времени знакомый возвратил рукопись, но вслед за тем Записки без согласия и ведома Николая Ивановича появились в Полярной звезде 1862 года“»¹⁷.

Ни Е. Н. Греч, ни редакция «Русского вестника» не называют фамилии того «знакомого», которого подозревают в пересылке «Записок» Герцену. Заметим сразу же, что вдова Греча – сознательно или по забывчивости – не упоминает, что еще за полгода до «Полярной звезды» отрывок из «Записок» был напечатан Гербелем в Лейпциге.

Можно догадаться, кто был тот «родственник декабриста», на которого жалуется Е. Н. Греч. Из «Записок» видно, что Н. И. Греч был знаком до 1825 г. и встречался в Петербурге после амнистии с декабристом Александром фон-дер-Бриггеном¹⁸. «Я увидел его, – пишет Греч, – у Ф. Н. Глинки и душевно ему обрадовался. Он, разумеется, устарел, но сохранил прежнюю энергию и любезность. Бригген умер скоропостижно от холеры 27-го июня 1859 года. Он жил у дочери своей Любови Александровны Гербель. Последние дни жизни были услаждены свиданием с другом его Николаем Ивановичем Тургеневым» (НЗ, VII—2, 117. Выделено мною – Н. Э.).

Кроме Л. А. Гербель, жены Николая Васильевича Гербеля, в «Записках» Греча не упоминается никто из петербургских родственников декабристов.

Н. В. Гербель вполне подходит под категорию «близкого родственника декабриста и знакомого»; ведь ясно, что Греч хорошо знал семейные обстоятельства А. Ф. Бриггена (помнит день его смерти, знает о посещениях Н. И. Тургенева).

Скорее всего сам Греч хотел, чтобы отрывок из его воспоминаний попал за границу, и для того передал «Записки» Н. В. Гербелю. Последний же напечатал в Лейпциге строки, посвященные Рылееву, почти не скрывая фамилии автора (Н. И. Г-ч). Думается, Гербель не поступил бы так, не имея согласия автора.

Гербель, однако, небольшой публикацией не ограничился и передал копию большого отрывка из «Записок» Греча для «Полярной звезды». Это уже делалось, видимо, втайне от автора, и Гербелю пришлось законспирироваться. По его просьбе Герцен выждал с публикацией «Записок» Греча, пока они не вышли в Лейпциге, и притворился, что получил список, не зная имени автора. Вернувшись в Петербург, Гербель мог в ответ на упреки Греча отговариваться, что он и сам не знает, как текст попал в Лондон, но что он тут ни при чем, так как Герцен даже имени автора не ведает.

Все только что сказанное не более чем гипотеза, но, мне кажется, она объясняет сложные перипетии истории «Записок» и их круговорота между Герценом и Гербелем.

Так «Полярная звезда», вслед за Липранди, заставила служить своему делу еще одну одиозную фигуру «с той стороны» – Николая Ивановича Греча¹⁹.

* * *

Герцен и Огарев не предполагали, что VII книгой завершится основная история их «Полярной звезды».

Наоборот, казалось, Россия взбудоражена и кипит, материалов много, а будет вскоре еще больше.

Однако с весны 1862 г. сгущаются тучи над головами корреспондентов и читателей Вольной печати. Эти тучи вскоре закрыли «Полярную звезду», и лишь через семь лет, в 1869 г., она один раз покажется, чтоб исчезнуть навсегда.

Но прежде чем аресты, преследования, страх и отступничество сумели помешать регулярному выходу альманаха, его редакторы успели напечатать замечательное издание, которое хотя и не имело на обложке силуэтов пятерых казненных и называлось иначе, но было сродни «Полярной звезде», являлось как бы продолжением, приложением к ней. Этим изданием были «Записки декабристов». Первое сообщение о них появилось 1 сентября 1862 г. в 143-м листе «Колокола»:

«Записки декабристов. Первая присылка „Записок“ получена нами. Мы не имеем слов, чтоб выразить всю нашу благодарность за нее. Наконец-то выйдут из могил великие тени первых сподвижников русского освобождения, и большинство, знавшее их по Блудову и по Корфу, узнает их из их собственных слов.

Мы с благочестием средневековых переписчиков апостольских деяний и жития святых принимаемся за печатание „Записок декабристов“; мы чувствуем себя гордыми, что на долю нашего станка досталась честь обнародования их <…>. Мы предполагаем издавать „Записки“ отдельными выпусками и начать с „Записок“ И. Д. Якушкина и князя Трубецкого. Затем последуют „Записки“ князя Оболенского, Басаргина, Штейнгеля, Люблинского, Н. Бестужева, далее о 14 декабря – Пущина, „Белая церковь“, „Воспоминания князя Оболенского о Рылееве и Якушкине“, „Былое из рассказов декабристов“, „Список следственной комиссии“, статья Лунина и разные письма» (XVI, 237).

Посылка для Вольной типографии прибыла в очень сложное время. В России шли аресты. Приближался взрыв в Польше. Прежде Герцен и Огарев обязательно помещали воспоминания и другие материалы декабристов в «Полярной звезде». На этот раз они решили вместо новых, обещанных прежде выпусков ее напечатать отдельными частями только «Записки декабристов». Это решение диктовалось, вероятно, самим материалом: несколько воспоминаний декабристов составляли еди ное целое, и Герцен не считал нужным чередовать их с «Былым и думами» и другими произведениями. Отдельные выпуски «Записок» резче подчеркивали, что они посвящены только декабристам. Впрочем, возможно, Герцен и Огарев исполняли пожелание тех, кто переслал эти мемуары.

Сопоставляя появившийся в «Колоколе» план «Записок декабристов» с тремя вышедшими выпусками, мы видим, что он был осуществлен не полностью. Воспоминания Оболенского, Басаргина, Штейнгеля и Люблинского не были напечатаны Герценом и Огаревым. Очевидно, часть обещанных рукописей в Лондон не поступила.

Пересылка и опубликование «Записок декабристов» в один из самых напряженных моментов первой революционной ситуации были замечательным событием.

Занявшись вопросом, кто собрал и послал в Лондон целую партию декабристских воспоминаний, я пришел к выводу, что один человек сыграл тут совершенно исключительную роль: Евгений Иванович Якушкин, несомненно, один из главных корреспондентов Вольной русской печати.

В архиве Е. И. Якушкина сохранилось много ценнейших материалов, каждый из которых раскрывает его роль в собирании и распространении мемуаров декабристов. Выше уже говорилось, что без Якушкина добрая половина – если не более – декабристских воспоминаний вообще не была бы написана. Мало того, благодаря Е. И. Якушкину сохранилось много фотографий и портретов героев 14 декабря.

«Милому фотографу честь имею донести…» – начинал И. И. Пущин многие письма к Е. И. Якушкину. 17 ноября 1857 г. И. И. Пущин, отзываясь на новые занятия Евгения Ивановича, писал: «Теперь вы не столько фотограф в моих глазах, сколько литограф»²⁰. Очевидно, делом рук Е. И. Якушкина было изготовление и присылка в Лондон портретов отца и других декабристов. Прекрасным портретом Ивана Дмитриевича Якушкина открывался 1-й выпуск VII книги «Полярной звезды». Видимо, за литографирование этого портрета И. И. Пущин и хвалил Е. И. Якушкина в только что цитированном письме:

«Портрет отца отличной отделки. Я даже доволен сходством. Поза совершенно его схвачена, даже мыслящий взгляд его. Одно только, что лицо слишком продолговато»²¹.

В распоряжении Герцена и Огарева было несколько фотографий и портретов других декабристов. Надо думать, что попали они в Лондон благодаря усилиям все того же Е. И. Якушкина²².

Теперь ко всему этому можно добавить, что без Б. И. Якушкина основные мемуары декабристов, возможно, не достигли бы Лондона и тысячи людей еще десятилетия не могли бы их прочесть. Вот доказательства.

Весь первый выпуск «Записок декабристов» состоял из воспоминаний И. Д. Якушкина (часть I и II). Текст этого замечательного труда был представлен здесь много полнее, чем в VII книге «Полярной звезды».

Поскольку обладателем подлинной рукописи воспоминаний был Евгений Иванович, то многие в России знали и догадывались, что именно он и напечатал воспоминания своего отца за границей. Конечно, в конце 1862 – начале 1863 г., когда по стране покатилась волна доносов и арестов, такая мысль могла легко прийти в голову и властям. Однако Е. И. Якушкин шел на риск и торопился опубликовать драгоценные мемуары, прежде чем какая-либо случайность не уничтожит единственную подлинную рукопись. В литературе отмечалось, что копия воспоминаний И. Д. Якушкина, по-видимому, была доставлена в Лондон Виктором Ивановичем Касаткиным, который выехал из Москвы за границу летом 1862 г.²³. Конечно, только такому близкому человеку Е. И. Якушкин и мог доверить столь важную посылку. Тогда же Герцен и Огарев были извещены о том, что существует еще III часть «Записок», и попросили прислать ее.

Сдвоенные II и III выпуски «Записок декабристов» включали следующие четыре сочинения: «Записки Трубецкого», «Разбор донесения следственной комиссии Никиты Муравьева и Лунина», «14 декабря» (И. Пущина), «Белая церковь» (Ф. Вадковского, со слов других членов Южного общества).

«Разбор» Н. Муравьева и Лунина, вероятно, перепечатывался из V книги «Полярной звезды» (1859 г.), остальные воспоминания печатались впервые и имели громадную ценность для правдивого освещения истории декабристского движения.

Записки Трубецкого состояли из нескольких разделов: «Записок» о событиях 14 декабря (стр. 3–64), нескольких отдельных отрывков (стр. 64–93), «Отрывков из записок 1857 г.» и приложений (материалы о Трубецком в ссылке, стр. 93–94).

Публикация мемуаров Трубецкого начиналась со следующего примечания, безусловно присланного в Лондон вместе с рукописью: «Записки <…> сохранились в черновом списке, не получившем окончательной отделки; этим объясняются многие в них повторения и отрывочность тех рассказов, которые присоединены нами в конце. Эти последние составляют род заметок на записки Штейнгеля»²⁴.

Один из главных деятелей Северного общества, князь С. П. Трубецкой, умер в 1860 г. Понятно, такое примечание мог сделать лишь человек, имевший в руках подлинную рукопись его воспоминаний (или кто-либо связанный с этим человеком).

Какова же история рукописи? 21 февраля 1858 г. С. П. Трубецкой писал из Киева Е. И. Якушкину:

«Рукопись задержал <…>. Мог переслать ее с дочерью, но тогда не успевал закончить замечания»²⁵. Как видно, у Е. И. Якушкина и Трубецкого были какие-то общие дела в связи с составлением воспоминаний декабриста.

Якушкин, очевидно, переслал Трубецкому имевшиеся у него воспоминания В. И. Штейнгеля²⁶, а Трубецкой писал на них замечания, которые в виде отдельных отрывков попали позже в Лондон.

В бумагах Е. И. Якушкина хранится рукопись под заголовком «Заметки С. П. Трубецкого о событиях декабря 1825 года и о М. С. Лунине»²⁷. Рукопись сопровождается следующим примечанием:

«Заметки эти на записки Штейнгеля написаны по моей просьбе С. П. Трубецким в пятидесятых годах.

Е. Якушкин»²⁸

Таким образом, Трубецкой писал свои воспоминания с ведома, можно сказать, даже по инициативе Е. Якушкина. Примечания, сопровождающие лондонскую публикацию «Записок Трубецкого», мог скорее всего сделать именно Е. И. Якушкин. Хотя в архиве Якушкина нет копии остальных частей «Записок Трубецкого», но, учитывая характер отношений декабриста с сыном другого декабриста, можно не сомневаться, что. у Евгения Ивановича побывал весь текст и затем отправился в Лондон (вместе с замечаниями Трубецкого на «Записки» Штейнгеля). Заметим, кстати, что текст «Записок», хранившийся в семье Трубецкого, не мог попасть в Лондон, так как наследники декабриста протестовали против публикации этих воспоминаний в Вольной типографии.

Во II–III выпусках «Записок декабристов» Герцен отвечал на эти притязания:

«Начиная святое дело собрания „Записок и писем декабристов“, мы забыли, что у них есть наследники, мы имели дерзость считать себя наследниками их дела. хранителями их памяти – каждого следа их, их страдальческой жизни, – за эту гордость мы наказаны и просим читателей принять наше заявление, что „Записки кн. Трубецкого“ напечатаны нами без предварительного разрешения особ, которым они принадлежат» (XVII, 24).

«„Четырнадцатое декабря“ И. Пущина». Под этим заголовком помещено в «Записках декабристов» описание междуцарствия и восстания 1825 г.

Специалисты не раз отмечали ошибку корреспондента, введшего Герцена и Огарева в заблуждение²⁹: автором «14 декабря» был не И. И. Пущин, а И. Д. Якушкин. (Авторская рукопись частично сохранилась в архиве Якушкиных. Уж кто-кто, а Евгений Иванович Якушкин знал истину, никогда бы не сделал такой ошибки и, стало быть, судя по всему, не мог быть причастен к пересылке этой рукописи в Лондон.

Исследователь декабристских мемуаров И. М. Троцкий писал в 1931 г., что, «к сожалению, имена корреспондентов, собравших Герцену декабристские материалы, далеко еще не выяснены и мы лишены возможности проследить, каким образом рукопись И. Д. Якушкина попала в Лондон»³⁰.

Однако в той же вступительной статье к «14 декабря» И. М. Троцкий цитировал надпись В. Е. Якушкина, сделанную на печатном экземпляре статьи:

«Записано И. Д. Якушкиным по рассказам И. И. Пущина, Е. П. Оболенского и некоторых других непосредственных участников 14-го. Якушкин, не бывши сам на площади, записывая этот рассказ не прямо со слов очевидцев, а спустя некоторое время после того, как слышал, естественно, не мог избежать некоторых неверностей в подробностях»³¹.

И. М. Троцкий справедливо отмечал, что Вячеслав Евгеньевич Якушкин, вероятно, сделал эту запись со слов отца, Евгения Ивановича Якушкина.

Воспоминания Е. П. Оболенского, опубликованные в сборнике «Девятнадцатый век» (1872 г.), Е. И. Якушкин сопроводил следующим примечанием: «Кроме воспоминаний Е. П. Оболенский написал вместе с И. И. Пущиным рассказ о 14 декабря, известный под именем записок Пущина <…>. Рассказ этот написан не по одним личным воспоминаниям авторов, но и по сведениям, к сожалению не всегда верным, сообщенным другими лицами»³².

Таким образом, два авторитетных свидетельства семьи Якушкиных удостоверяют:

И. Д. Якушкин писал «14 декабря» преимущественно со слов И. И. Пущина и Е. П. Оболенского.

Е. И. Якушкин находил естественным, что автором статьи считается И. И. Пущин.

В самом деле, Иван Дмитриевич Якушкин не был в Петербурге 14 декабря 1825 г. Если бы Герцен и Огарев опубликовали статью «14 декабря» под его именем, это могло вызвать нежелательные сомнения в подлинности изложенных фактов.

Те, кто знали происхождение этих воспоминаний, имели полное основание назвать в качестве их авторов Пущина и Оболенского, которые 14 декабря стояли в каре на Сенатской площади. Но Е. П. Оболенский в 1863 г. был жив, он мог возражать против появления своей фамилии в Вольной печати Герцена (выше сообщалось о недовольстве Е. И. Якушкина в связи с появлением записок Оболенского в эмигрантской газете «Будущность»). Поэтому автором статьи «14 декабря» был объявлен только покойный И. И. Пущин, имя же другого автора, Оболенского, и «составителя» И. Д. Якушкина скрыто. Появление имени Пущина в «Записках декабристов» не было ошибкой неосведомленного корреспондента. Оно как раз подтверждает, что воспоминания «14 декабря» поступили в Лондон от Евгения Ивановича Якушкина, знавшего всю историю этой рукописи и сознательно назвавшего ее автором И. И. Пущина. {История последних мемуаров из II–III выпусков «Записок декабристов» – «Белая церковь» — также связана с именем Е. И. Якушкина.

В сборнике «Воспоминаний и рассказов деятелей тайных обществ 1820-х годов» эти важнейшие для истории тайного общества материалы публиковались по тексту II–III выпусков «Записок декабристов». Во вступительной статье к этой публикации сообщается: «Подлинная рукопись „Белой церкви“, хранившаяся в архиве Якушкиных, куда перешла „из бумаг И. И. Пущина“, в недавнее время утрачена. Судя по дошедшему до нас ее внешнему описанию, представляла она собою „две с половиной страницы писчего листа, исписанного мелким узорным почерком Вадковского“»³³.

Тот факт, что подлинная рукопись воспоминаний члена тайного общества Ф. Ф. Вадковского (1800–1844) находилась в распоряжении Якушкиных, уже позволяет строить гипотезы о роли Евгения Ивановича Якушкина в ее пересылке.

Подзаголовок статьи «Белая церковь» в «Записках декабристов» был таков:

«Рассказ этот записан Ф. Ф. Вадковским со слов Соловьева, Быстрицкого и Мозалевского»³⁴.

Однако в указанной вступительной статье отмечается «Записка о восстании Черниговского полка <…> была дополнена „Примечаниями“, как мы полагаем, М. И. Муравьева-Апостола – единственного лица, могущего быть столь фактически безупречным осведомителем составителя очерка (или его позднейшего издателя?)…»³⁵.

В архиве Якушкиных мне удалось познакомиться со списком статьи «Белая церковь», сделанным рукою Е. И. Якушкина, и уже заглавие этого списка подтверждает правильность изложенной выше гипотезы.

«Рассказ о восстании Черниговского полка, записанный Ф. Ф. Вадковским со слов Соловьева, Быстрицкого и Мозалевского, с замечаниями М. И. Муравьева-Апостола»³⁶.

В остальном рукопись Е. И. Якушкина, за исключением нескольких мелких деталей, полностью совпадает с тем, что было напечатано в «Записках декабристов».

Копия Е. И. Якушкина носила, видимо, рабочий характер: в ней много поправок, на полях в ряде мест поставлены карандашом вопросительные знаки. В конце якушкинской копии, как и в печатном тексте «Записок декабристов», помещено 11 ценных примечаний к тексту, но завершает их строка, которой – по понятным причинам – мы не находим в лондонском издании:

«Большая часть этих замечаний писана со слов Матвея Муравьева»³⁷.

Еще и еще раз мы убеждаемся, как велика была роль Е. И. Якушкина в собирании и публикации декабристских мемуаров.

Сконцентрировав в своем архиве подавляющее большинство декабристских воспоминаний, Якушкин пересылал сочинения одних декабристов на «рецензию» другим. При этом накапливались ценные пояснения и примечания, как, например, замечания С. Трубецкого на мемуары Штейнгеля и другие.

О теснейшей дружбе Матвея Муравьева-Апостола с семьей Якушкиных уже говорилось. Очевидно, Евгений Иванович Якушкин «заставил» М. И. Муравьева-Апостола прочесть «Записки» Вадковского и его друзей, а затем сделать добавления.

В 1862–1863 гг. копия этого ценнейшего документа была переправлена в Лондон.

Итак, все новые воспоминания декабристов, напечатанные в трех лондонских выпусках, были собраны и отправлены Герцену и Огареву Евгением Ивановичем Якушкиным при содействии В. И. Касаткина и, возможно, других друзей «Полярной звезды».

«Записками декабристов» «Полярная звезда» в сущности прощалась с читателями на несколько лет.