Текст книги "Все оттенки красного"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Да не хочу я это обсуждать! Не хочу! Все уже решено.

– Ничего не решено.

Когда надо, мать умеет быть твердой. Столько лет прожила в разводе с Эдуардом Листовым и умудрилась остаться членом семьи, да еще и пересидеть законное супружество Нелли, дождаться, когда бывший муж избавится и от этой своей половины, и вновь прочно утвердиться в особняке.

– Я никого не хочу видеть, мама, неужели же непонятно?

– Когда приезжает эта твоя… Женщина? – со значением говорит Олимпиада Серафимовна. Он в ужасе замирает – только бы не звенело!

– Как только все будет готово. Завтра-послезавтра. На днях.

– Что ж, Наталье собирать вещи? А как же Егор?

– Я его не гоню.

– Где ж он будет жить?

– Что, комнат в доме мало?

– Не так много, чтобы всем доставалось по две смежных спальни с ванной и туалетом.

Мать явно намекает на собственную небольшую комнатку, откуда в ванную надо идти через весь коридор.

– Егор найдет себе место, – твердо говорит Георгий Эдуардович. – А Наталью я здесь видеть не хочу.

– Разлучать мать с сыном, это…

– Уйди, пожалуйста.

– Я уйду, – Олимпиада Серафимовна, словно боевой конь, вскидывает увенчанную высоким пучком голову. И теперь этозвенит так оглушительно, что Георгию Эдуардовичу кажется, будто над головой раскачивается колокол.

– Но я еще вернусь, сын!

Как же все-таки много в ней наигранности и театральности!

– Я не выйду к ужину, – кричит он на осторожный стук в дверь Ольги Сергеевны. – И ничего мне не приносите!

– Чаю, быть может? – из-за двери спрашивает она.

– Позже.

Ужасный день. В суете всех этих разборок он как-то забыл про Майю, про то, что собирался поговорить о ней с мачехой. Еще и это! Нет, надо отвлечься и забыть про все проблемы. Полюбоваться «Деринджером», забыть про мирское, вернуться к своим грезам. Где они, ковбои с Дикого Запада?

Из ящика стола Георгий Эдуардович достает бутылку хорошего французского коньяка. Попозже, когда алкоголь пробудит исчезнувший ото всех этих передряг аппетит, можно будет попросить у Ольги Сергеевны ужин. «Ужином» в доме называют поздний обед, поскольку такового нет вообще. Завтрак с одиннадцати до двенадцати, и только часам к шести все снова собираются за столом. Георгий Эдуардович вспоминает о заливном, которое так замечательно готовит Ольга Сергеевна. Эта женщина непременно должна остаться. Она умеет готовить и, кажется, очень любит детей. В доме давно не было маленьких детей, и он уже забыл, как все это было. Сколько же она живет в этом доме, в семье? Кажется, Эдик рос без Ольги Сергеевны, а вот Егорушка… Как же давно все это было!

За столом на веранде скорбное молчание, как во время поминок. Вера Федоровна, вздыхая, рассматривает грязное пятно на перчатке, другие смотрят только на нее, не друг на друга, словно тоже увлечены этим злосчастным пятном. Наконец, Наталья Александровна просит водки.

– А когда женщины напиваются, они делаются очень противными, – сообщает Егорушка. – Я помню, как ты, мама, блевала на розовый куст, который потом очень долго пах совсем не розой. Потому что это самый отвратительный в мире запах. И стойкий.

– Егор!

– Браво! – Снова хлопает в ладоши Эдик. – Столько эмоций за один вечер можно получить только за карточным столом. Как только дедушка умер и оставил огромное наследство, вы стали так же интересны, как покер, господа. Маман, ты дама треф, наша юная родственница дама бубен, Нелли Робертовна червонная, а уж вы, Наталья Александровна, простите, дама пик.

– А я? – вскидывает бесцветные глаза Настя.

– Ты, милая, еще не дама. Во всяком случае, в этой игре.

– И какая же козырная? – подмигивает старшему внуку Олимпиада Серафимовна.

– Время покажет. Я думаю, что бубен.

До сих пор молчавшая Нелли Робертовна вдруг спохватывается:

– А где же Миша? Миша!

– Я здесь, – словно из воздуха материализуется шофер.

– Что ж ты не сядешь за стол? Тебе ведь никуда сегодня не ехать, выпей с Натальей Александровной водки, раз никто не хочет составить ей компанию. Кстати, Эдик, а ты что, не употребляешь отныне спиртные напитки?

– Еще не вечер. У меня к тому же важный разговор.

– Вот как? – Нелли Робертовна со значением смотрит на Настю, а шофер поднимает рюмку водки и, чокнувшись с Натальей Александровной, опрокидывает ее одним махом.

– Класс, рабочий класс! – смеется Эдик.

Егорушка протирает носовым платком стекла очков:

– Как? Ну, как так можно? Так делать, так говорить? Он же обижает вас всех, а? Обижает? А вы? Что вы?

Майя сидит в уголке, боясь даже вздохнуть и привлечь тем самым к себе внимание. Где же Георгий Эдуардович, почему он не пришел, почему Нелли Робертовна ничего не говорит? Сколько же все это будет продолжаться?

– «В воздухе пахнет грозой…» – томно мурлыкает Эдик. Олимпиада Серафимовна вздыхает:

– Ведь у тебя есть и голос, и слух. И внешность дай бог каждому. Досталось же талантов от природы! Почему ты не займешься чем-нибудь стоящим, Эдуард?

– Чем, например?

– Ты мог бы стать артистом.

– Хочешь составить мне протекцию? Спасибо, бабушка, но я патологический лентяй. Перспектива бесконечных репетиций и гастролей, дурная пища в дурных гостиницах, визжащие от восторга девицы – все это навевает на меня тоску.

Эдик зевает. Вера Федоровна, внимательно разглядывающая в течение нескольких минут Наталью Александровну, вдруг говорит:

– Что это ты старые платья стала вдруг перешивать? На новые денег не хватает? А говоришь, что дела в магазине идут хорошо.

– Я? Старые платья? – делает стойку Наталья Александровна. – Какая чушь!

– Ну, уж нет, – не соглашается Вера Федоровна. – Я отлично помню этот твой бледно-сиреневый костюм. Та же самая ткань. Перелицовка.

– Что ты в этом понимаешь! – фыркает Наталья Александровна. – Перелицовка!

– Я не понимаю? Да я… – тут Вера Федоровна ловит взгляд сына, спохватывается. – Да-да, показалось.

Наступает очередная долгая пауза. Вера Федоровна нерешительно говорит:

– Может, пора расходиться по своим комнатам? Мы все слишком взволнованы. Надо бы отдохнуть.

– Но погода же такая хорошая! – отчаянно говорит Настя. – Мы могли бы погулять!

– Я, пожалуй, составлю тебе компанию, – поднимается Эдик. – Пойдем.

Она вскакивает, первой идет к выходу, за ней Эдик, и все присутствующие за ужином провожают пару долгим взглядом.

– Неужели же он собирается сделать Насте предложение? – взволнованно говорит Нелли Робертовна.

– Ха-ха! – высказывается слегка опьяневшая Наталья Александровна.

– И на что они будут жить? – пожимает плечами Вера Федоровна.

– Во всяком случае, это не наше с вами дело, – говорит Олимпиада Серафимовна. – Я предпочитаю политику невмешательства.

– Кто бы говорил! – язвит Наталья Александровна.

– Мама, у тебя на подбородке губная помада, – замечает Егорушка. – И она размазалась.

Майя молчит, чувствуя, как в груди вместо сердца образовалась пустота. И сразу жить не хочется. Ну, не хочется, и все тут.

… – Поговорила?

– Да.

– И что?

– Маруся согласна нам помочь.

– Маруся? – удивляется Эдик.

– Ну да. У нее же будет половина всего! Я по-прежнему буду жить в этом доме, как ее родственница. Если мы с тобой поженимся, – тихо добавляет Настя.

– А деньги?

– Она даст денег. Она такая… Такая доверчивая. Даст.

– Но мне нужно сейчас. Понимаешь?

– Но что я могу сделать?

– Послушай, Настя. У папы в кабинете лежит пистолет. Я так понял, что вещь дорогая, антикварная. Если бы я мог его продать! У меня появились бы деньги, чтобы отдать долг. Ты должна мне его принести.

– Но это же воровство!

– Я беру взаймы, поняла? Я отдам эти деньги. Потом.

– Но почему пистолет? Разве в доме мало ценностей?

– У меня есть знакомый, который коллекционирует оружие. Он просто фанатик. Я мог бы выручить нужную сумму в пять минут. К тому же, если исчезнет пистолет, в доме будет спокойнее.

– Но раз так, почему ты сам не можешь взять?

– Ну, как ты не понимаешь! Все сразу подумают на меня. Ты же знаешь мою репутацию! Поэтому я буду обеспечивать себе алиби, занимая кого-нибудь приятной беседой.

– А на кого же тогда подумают?

– Да на кого угодно! Хотя бы на Мишу.

– Он не вор, – вздрагивает Майя.

– Зато не член нашей семьи. Я не думаю, что отец вызовет милицию. Он не такой человек. Больше всего на свете он дорожит собственным покоем, а милиция – это долгое разбирательство, протоколы, допросы, суды. Нет, папа заплатит за пистолет, а потом просто уволит проворовавшуюся прислугу.

– Но Миша будет говорить, что ничего не брал!

– А разве ты не можешь сделать так, что не будет? – пристально смотрит на нее Эдик. После паузы Настя спрашивает:

– И когда?

– Я буду ждать тебя в саду. Как только отец выйдет из кабинета, ты зайдешь туда и возьмешь пистолет. А я пока тут с кем-нибудь позабавлюсь. Хоть с Егорушкой. Он – лучшее алиби. Все знают, что Егорушка никогда не врет.

– Хорошо, – покорно кивает Настя. – Я все для тебя сделаю.

– Ты просто чудо! Ты спасешь мне жизнь. Такие вещи не забывают.

– Да?

– Я клянусь, что это в последний раз. Я брошу играть, попробую заняться чем-нибудь стоящим. Я сделаю все, как ты попросишь.

– Ты… Ты любишь меня?

– Ну, конечно, люблю!

– А та девушка в квартире?

– Случайная знакомая. Ты же знаешь, как много у меня таких знакомых! И все чего-то хотят. Да, я впустил ее, чтобы объясниться. Чтобы сказать, что женюсь. Надо рвать старые связи, если собираешься вступить в новую жизнь, ведь так?

– Да.

– Ну, иди.

Между тем за столом на веранде остаются только Егорушка, Наталья Александровна и Олимпиада Серафимовна. Остальные женщины удалились в свои комнаты, Ольга Сергеевна на кухню. Насвистывая, Эдик поднимается на веранду.

– Что ж, Жорочка ужинать так и не будет? Мне послышалось, что хлопнула дверь кабинета. Куда ж он пошел? – взволнованно говорит Олимпиада Серафимовна, тряхнув огромными серьгами.

– На кухню, за бутербродом,– Эдик невозмутим.

– Я, пожалуй, пойду и скажу ему, чтобы не ел всухомятку. Окончательно испортит желудок, – поднимается Олимпиада Серафимовна.

– Вот она, неусыпная материнская забота! – вслед ей говорит Эдик. – Кому-то повезло!

– Я хочу вызвать тебя на дуэль! – отчаянно восклицает Егорушка.

– Что-что?

– С такими надо стреляться!

– Егор, – морщится Наталья Александровна. – Когда же это кончится? Когда же ты повзрослеешь?

– Нет, в этом и в самом деле есть что-то романтическое, – улыбается старший брат. – Что ж, изволь. Давай спустимся в сад, обговорим условия.

– Эдик, надеюсь, ты понимаешь, что твоего младшего брата нельзя воспринимать всерьез, – напоминает Наталья Александровна.

– Не беспокойтесь, ма шер, мы все уладим миром.

Братья уходят в сад. Наталья Александровна остается на веранде одна, внимательно смотрит, как оба исчезают за деревьями.

– Ты умеешь драться на шпагах? – спрашивает Егорушка, когда Эдик усаживается на одну из лавочек в резной беседке.

– Красиво здесь. Люблю этот дом, этот сад. Даже зимой люблю, когда на улице снег, ветер, а в зале топится камин, и если помешать железной кочергой дрова, искры сыплются, словно от бенгальского огня. Вечный Новый год, вечный праздник. Мечта. Всю жизнь я хотел только одного – вечного праздника. Ты любишь Новый год?

– Сейчас лето.

– На самом деле, я поэт, во мне романтики гораздо больше, чем в тебе, хотя ты все книги в библиотеке перечитал. Просто я себя знаю от и до, поэтому не боюсь, а ты себя боишься. Тебе понравилась эта девушка, вот и все. Но ты не знаешь, как подступить к делу.

– Какая девушка? – краснеет Егор.

– Брось. Этадевушка. Впервые что-то дрогнуло в душе, да? И вместо того, чтобы спросить у меня совета, ты надуваешь щеки, грозишься убить и, вообще, делаешь все, чтобы ей не понравиться. Ведешь себя как мальчик, который, чтобы понравиться девочке, дергает ее за косички.

– Да не хочу я никому нравиться! И она моя тетя!

– Вот тут ты ошибаешься. Вы не родственники, так что не мучайся угрызениями совести.

– Ты врешь. Как всегда врешь.

– Попробуй за ней поухаживать. Она такая же, как ты, наивная, не очень умная, неопытная. Она тебя не отвергнет, потому что просто не умеет этого делать. Вы будете пару месяцев друг возле друга тереться, потому что никто из вас не знает, как и что надо делать дальше, потом решитесь, наконец, возможно, что и переспите, а потом начнете испытывать друг к другу стойкое отвращение, потому что…

– Не хочу дальше слушать! Не хочу!

– Но вы можете найти удовольствие в духовном общении, стать друг другу братом и сестрой, делать наше общее делои даже родить детей. А в пятьдесят лет ты вдруг очнешься, посмотришь вокруг и пустишься во все тяжкие. У тебя родится внебрачный ребенок, и ты напишешь в своем дневнике: «Мне надо было давно с ней развестись, потому что она сделала мою жизнь несчастной». Ты ведь пишешь дневник?

– А что в этом плохого?

– Пустая трата времени. В историю хочешь войти, понимаю. Прославиться, стать знаменитым… Писателем, да? Ну-ну, не красней. Но прежде, чем стать писателем, тебе надо перестать быть идиотом.

– Я никогда не был злым. А тебя хочу убить.

– Ну, убей, – лениво потягивается на лавочке Эдик. – Честное слово, мне все равно.

– А как это делается?

– Возьми пистолет у папы в кабинете и выстрели в меня.

– Я хочу честно.

– Неужели же нет никаких средств? Мать тебя столько по врачам водила! Может, хватит придуриваться?

– Я не…

В этот тихий, теплый вечер выстрел прогремел так громко, что эхо долго еще разносилось по саду, и никто не мог поверить в случившееся.

– Что это? – прошептал Егор.

– Кажется, кто-то меня опередил. И тебя тоже,

– Надо же…

– Идти, да. По крайней мере, ты все это время был со мной, а я с тобой. Дама бубен, дама треф, дама червей и дама пик. Какая же козырная в этой колоде?

Э. Листов. «Безжизненная планета, пурпур». Холст, масло

После того, как портрет в розовых тонах повесили в гостиной, его место заняла эта картина, которую все находили слишком непонятной и мрачной. Это был огромных размеров холст, но удивительно пустой, являвший миру безлюдный пейзаж, где вкрапления черного цвета придавали обильному пурпуру что-то зловещее. Что имел в виду художник? Планету Марс, или аллегорически перенес состояние своей души на холст, дав ему соответствующее название? «Безжизненную планету, пурпур» пока еще не выставляли на продажу. Она лишь мелькнула один раз на выставке, где критики сочли, что Эдуард Листов напрасно изменил себя и занялся абстракционизмом.

В кабинете ее недавно распорядился повесить Георгий Эдуардович, и теперь он сам лежал на ковре мертвый, а зловещий пурпур разливался за его спиной пятном, похожим на кляксу, возле простреленной головы. На коленях перед ним стояла Майя и держала в руке пистолет. Именно это и увидели прибежавшие на звук выстрела обитатели дома.

Позже, отвечая на вопросы следователя, они долго спорили, путались, противоречили сами себе, стараясь вспомнить очередность своего появления в кабинете. Но в эту минуту никто ни за кем не следил, все с ужасом смотрели на мертвого Георгия Эдуардовича, которому пуля крупного калибра угодила прямо в глаз. Егорушка, сняв очки, дрожащими пальцами протирал стекла, пачкая их еще больше, и близоруко щурился на мертвого отца. Майя, положив пистолет обратно на пол, пыталась что-то сказать, но не могла справиться с голосом, потому что он куда-то исчез, а Олимпиада Серафимовна просто оцепенела.

Первой опомнилась Наталья Александровна:

– Надо же что-то делать! В милицию звонить!

Эдик:

– Я сам это сделаю.

Вера Федоровна, зябко кутаясь в шаль:

– Почему ты?

Эдик:

– Потому что у меня-то как раз железное алиби, я сторонний наблюдатель. Мы с Егором были в саду, в беседке.

Наталья Александровна:

– А я сидела на веранде! Все это видели! Все!

Вера Федоровна:

– Ма шер, на веранде кроме тебя никого не было.

Эдик(услышав в коридоре голоса):

– Не надо бы пускать сюда прислугу. Наговорят потом черт знает что.

Настя:

– Да что вы все такое говорите! Он же умер! Умер!

И тут Нелли Робертовнапроизнесла:

– Маруся, девочка моя, но зачем же? Зачем?

И, Майя, громко рыдая, начала лепетать что-то невнятное:

– Это не я. Я услышала выстрел, а моя комната ближе всего. Я торопилась, голова опять болит. И в груди. Я споткнулась, и увидела на полу пистолет. Не хотела сначала, но подняла зачем-то. Не знаю. Мне… Мне плохо…

И тут осознала случившееся и Олимпиада Серафимовна. Она взялась рукой за грудь и жалобно простонала:

– Сын… Мой сын… Что же это? Что? Убийцы…

БАГРОВЫЙ

После фразы Эдика: «Лучше до приезда милиции ничего здесь не трогать» и короткой суеты, все вышли на веранду в ожидании. Чего? Определенности… Никто не знал, как вести себя в такой ситуации, о чем говорить, что делать, и надо ли вообще что-нибудь делать. Пытаясь как-то ускорить ожидание, обитатели особняка чрезмерно суетились вокруг Олимпиады Серафимовны, которая жаловалась на нестерпимую боль в груди. Ольга Сергеевна капала ей успокоительное в стакан, Миша принес подушку ей под спину, а остальные наперебой давали советы, что бы еще можно было сделать для облегчения болей. На всякий случай вызвали еще и «скорую», потому что никто не знал, кто приедет, кроме милиции, что будут делать и как делать. Знали только, что покой этого дома нарушен, и нарушен надолго. Что надо теперь будет отвечать на бесконечные вопросы, вспоминать, что и как было, давать какие-то объяснения, суетиться по поводу похорон, наследства, строить новые планы, потому что старые были интересны теперь разве что милиции.

– Душно-то как, – тихонько всхлипнула Олимпиада Серафимовна. – Как же душно!

– Прохладно, – поежилась Вера Федоровна, не расставаясь с шалью.

– Господи, что будет? – простонала Наталья Александровна. – Кто-нибудь читал уголовный кодекс? Состояние убийцы не конфискуют случайно в пользу государства? Не останемся ли мы теперь ни с чем?

– Да помолчи ты! – поморщилась Нелли Робертовна. – Не говори ерунды!

– Но я же никогда не имела дела с милицией! Ведь теперь получается, что…

– Мама, ты недавно давала взятку налоговому инспектору, – напомнил Егорушка. – Разве он не милиция?

– Егор! – тут же взвизгнула его мать.

– Значит, у вас есть опыт, Наталья Александровна, – усмехнулся Эдик. – Научите нас. Может, и удастся замять дело?

– Может быть, нам сказать, что он застрелился? – нерешительно высказалась Вера Федоровна.

– Я тоже думаю, что… – поддержала, было, ее Наталья Александровна, но тут на улице, за высоким кирпичным забором, отчетливо послышался звук мотора.

– Кажется, едут, – прервав ее, поднялась из кресла Нелли Робертовна. Потом обвела взглядом присутствующих: – Я всех вас очень попрошу не вытаскивать на свет божий грязное белье. Говорите как можно меньше. В конце концов, последнее время все желали ему смерти.

– При матери,– простонала Олимпиада Серафимовна. – Как ты можешь при матери! Ведь у тебя никогда не было детей, ты не можешь знать, что это такое!

Нелли Робертовна не ответила; От ворот к особняку шли трое мужчин: двое в штатском и один в милицейской форме, похоже, что участковый. Следом за ними еще какие-то люди, которые несли какое-то оборудование. За высоким забором снова что-то зарокотало, похоже подъехала еще одна машина. И слово «убийство» словно бы материализовалось из воздуха, стало весомым, зримым, повторяемым этими чужими людьми бесконечно и на все лады.

Приехавшие поднялись на веранду.

– Старший оперуполномоченный капитан Платошин, – буркнул человек в штатском, что был постарше. – Кто звонил? Где труп?

– Там, – неловко дернулась Нелли Робертовна. – В кабинете.

Ни на кого не глядя, Платошин протопал в кабинет, коллеги двинулись следом за ним. Оставшиеся на веранде обитатели дома замерли в напряженном ожидании.

В кабинет больше никого не пускали. Казалось, что время остановилось, и что этот длинный летний день будет длиться теперь бесконечно, а короткая ночь никого не спасет, не принеся покоя и облегчения.

– Как все было? – первой этот вопрос капитан Платошин задал Нелли Робертовне Листовой.

– Его бывшая жена… Наталья Александровна очень громко говорила, и Георгий… Она выбежала на веранду и сказала, что у него есть пистолет.

– Значит, они ссорились, и Георгий Эдуардович Пригрозил ей оружием? Так?

– Я не знаю. Меня там не было. Просто я хотела уточнить тот момент, когда всем в доме стало известно про оружие.

– Всем?

– Да.

– Включая вашу домработницу и шофера?

– Причем здесь они?

– Вы хотите сказать, что это дело семейное? Что только кто-то из членов семьи мог выстрелить в хозяина дома?

– Он пока не хозяин. То есть наследство должно быть поделено между ним и Марусей. Дочерью моего… покойного мужа. То есть, должно было быть поделено, но теперь…

– Значит она – самый заинтересованный в его смерти человек, так?

– Зачем вы так?

– Но ведь именно ее застали с пистолетом в руках возле потерпевшего.

– Я не могу себе представить, что Маруся – убийца. Не могу.

– Хорошо. Где вы были в момент выстрела?

– Я? У себя в комнате.

– Одна?

– Да.

– Кто первым вошел в кабинет? После того как девушка подняла с пола пистолет?

– Кажется… Олимпиада Серафимовна. Да. Когда я спустилась, она уже была в кабинете. Потом Наталья Александровна.

– Но с чего вы взяли, что первая появилась там раньше второй?

– Не знаю. Вы у них спросите.

– Значит, вы пришли третьей? А потом?

– Эдик и Егор. Потом Настя и Вера Федоровна. Кажется.

– Кажется?

– Да что я, по сторонам смотрела?! Поймите вы. Мы все думали только о том, что Георгий умер!

– Убит. Что кто-то его убил.

– Эта девочка просто не могла… Не могла.

– Выясним. А кто, по-вашему, мог?

– Не знаю. Никто.

– Никто не мог, а в кабинете лежит труп.

– Может быть, это было самоубийство?

– А причины? Человек получил огромное наследство, он здоров, у него семья… А что у нас с семейной жизнью?

Нелли Робертовна замолчала надолго. Не сказать? Все равно узнают.

– Так что? – мягко, но настойчиво повторил свой вопрос капитан.

– Он, кажется, собирался жениться.

– Вот видите. А вы о самоубийстве говорите! Так и запишем: «собирался жениться». Вам надо пройти дактилоскопию.

– Что!?

– Как всем, живущим в этом доме. На пистолете могут оказаться отпечатки пальцев. Это убийство, Нелли Робертовна, и не надо на меня так смотреть.

– Как угодно…

… – Так. Олимпиада Серафимовна Листова. Вы кем приходитесь потерпевшему?

– Я мать, – (жалобный звон качнувшихся серег).

– Скажите, вы первой вошли в кабинет?

– Первой? Там уже была эта Маруся. С пистолетом. Скажите, зачем? Зачем она убила моего сына?

– А вы что видели, как она стреляла?

– Если бы я это видела, я бы сама кинулась под дуло пистолета! Я подставила бы свою собственную грудь! Я бы не допустила! Я мать!

– А где вы были в момент выстрела?

– На кухне. Я была на кухне. Я хотела сделать ему… Хотела принести что-нибудь, ведь на сухомятке он может испортить себе желудок. Простите. Мой сын… Мог испортить… Не могли бы вы меня отпустить? Мне нехорошо.

– Конечно, конечно. Скажите только, с кем вы были на кухне?

– С кем? Почему с кем? Одна.

– А ваша домработница? Ольга Сергеевна?

– Она вышла.

– Куда?

– Ну, откуда же мне знать? Мало ли дел по дому!

– Да, дом, действительно, огромный. Значит, вы услышали выстрел и, поскольку кухня недалеко от кабинета, прибежали первой. Практически первой, потому что ваша м-м-м… даже не знаю как ее назвать…

– Внебрачная дочь моего бывшего мужа.

– Пусть так. Она уже была в кабинете. Она так быстро бегает? Со сломанными ребрами?

– Вы хотите сказать, что… Что я не спешила, да? Но я не сразу поняла, что случилось! Этот звук… Выстрел… Мне показалось сначала, что в саду. Или на втором этаже. Не знаю. И потом – никто ведь не спешил.

– Но ведь все знали, что пистолет находится в кабинете.

– Я старая женщина. У меня со слухом не все в порядке, порой я теряю ориентацию. У меня только что убили единственного сына. Отпустите.

– Хорошо, вы можете идти. Примите лекарство, успокойтесь. Мы потом погорим. Поймите, что показания каждого члена семьи очень важны. И еще вы тоже должны пройти дактилоскопию. Где там кто-нибудь? Человеку плохо!…

… – Вера Федоровна Оболенская. Да. Из старинного рода князей Оболенских.

Платошин внимательно посмотрел на даму: крошечная шляпка, пришпиленная к взбитым волосам, пухлые пальчики нервно теребят бахрому серебристой шали. А нос у дамы смешной, пимпочкой, и вся она рыхлая, напузырившаяся, словно квашня с тестом. Того и гляди, телеса полезут через край. Княгиня? Смешно!

– Кем вы приходитесь потерпевшему?

– Георгию Эдуардовичу? Первая жена. К сожалению, бывшая.

– К сожалению?

– Он был инициатором развода, не я.

– Причина?

– Ах, ма шер, это было так давно!

– Простите?

– Господин капитан, конечно. Ма шер – это значит дорогой мой. По-французски. Привычка, простите. Причина развода… Ну, не знаю. Я не стала его удерживать. Возможно, что другая женщина. Ведь не прошло и года, как он женился на Наталье.

– Вы где были в момент выстрела?

– Я? У себя в комнате.

– Одна?

– Да.

– Говорят, вы пришли в кабинет последней.

– Моя комната находится в самом конце коридора. И потом, она в мансарде на третьем этаже. Я задремала, и не сразу сообразила, что случилось, когда услышала выстрел. А потом вдруг вспомнила про пистолет в кабинете, и…

– И?

– Побежала. Как все.

– В каких отношениях вы были с потерпевшим?

– Я? В отношениях? У нас общий ребенок.

– Ему, кажется, уже двадцать восемь лет, вашему ребенку.

– Я мать и для меня он всегда будет ребенком. И потом, разве Эдик не имеет никаких прав жить в этом доме, доме своего родного деда?

– Но он, насколько я понял, не жил здесь. А жили вы.

– Ах, Нелли всегда была ко мне так добра! Поймите, мне много не надо. Я человек скромный, нетребовательный.

– Вы где-нибудь работаете?

– Работаю? Я?

– Но до пенсионного возраста вам еще далековато, а?

– Я женщина.

– Понятно. Сейчас с пистолета снимут отпечатки пальцев.

– Отпечатки? Почему отпечатки?

– А вы должны пройти дактилоскопию. Как все в доме.

– Но… Разве нельзя без этого?

– Нет.

– Но это же оскорбительно!

– Простите великодушно, госпожа княгиня, но в доме труп.

– Что ж. Ах, господи, что же это! Мне нехорошо.

– Что-то болит?

– Сердце. Я такая впечатлительная! Конечно, у нас с Георгием Эдуардовичем давно уже все остыло, но я как вспомню… Как вспомню…

– Хорошо, вы можете быть свободны…

…– Наталья Александровна Листова, бывшая жена. Если быть точной, вторая бывшая жена.

– Вы сегодня поссорились с потерпевшим

– Ах, доложили уже! Не сомневаюсь, что Вера. Никак не поймет, что делить уже нечего. Да, мы поссорились. А что я должна была делать? Он же собрался выдворить меня отсюда!

– Потому что собирался жениться. Так?

– Вот оно, грязное белье! А еще просили меня… Нет уж, я скажу все. Не только меня он собирался выгнать отсюда, но еще и Нелли. И Настю. И, между прочим, Нелли врет, когда говорит, что прибежала в кабинет после меня. То есть прибежала, конечно, но… После того, как вышла оттуда. Вот. Она стояла на лестнице, когда я вошла в дом. Просто стояла на лестнице и чего-то ждала. Олимпиада Серафимовна ее не видела, у нее зрение слабое, а я видела. Там есть такая небольшая ниша, и если внимательно приглядеться…

– Может, это была не она?

– А кто еще?

– Вообще-то Олимпиада Серафимовна только что жаловалась на слабый слух, но никак не на зрение. Похоже, что у нее дальнозоркость, а? Никак не близорукость.

– Она вам наговорит! Кто-то стоял в нише, я вам клянусь!

– А если это просто ваша фантазия? Или месть, а?

– Ха! Не хотите – не верьте.

– А если посерьезнее?

– Я вам еще и не такое расскажу!

– Но ведь это вы сегодня ссорились с потерпевшим, а не Нелли Робертовна Листова.

– Что? Она не ссорилась? Просто у Нелли такая манера скандалить. Она не кричит, а, напротив, говорит очень тихо и подчеркнуто вежливо. Она заходила сегодня к Жоре в кабинет, это все знают. И они могли поскандалить.

– Из-за чего?

– Как это из-за чего? Думаете, ей надо, чтобы Жора женился? Как же! Это он нарисовал себе идиллию: с молодой женой и младенцем в этом доме, в работе над книгой, в тишине и покое. А остальные как хотите. И два сына тоже. Вот и получил пулю в лоб

– В глаз. Пуля попала потерпевшему в глаз метров этак с двух-трех и разворотила полчерепа. Крупный калибр, хотя само оружие – это нечто! Честное слово, в моей практике такое в первый раз. Потерпевший убит из антикварного пистолета! Да. Значит, вашего сына хотели лишить наследства? И вы из-за этого поссорились с бывшим мужем?

– Я мать.

– Где вы были в момент выстрела?

– На веранде.

– Одна?

– Да. Пила… Чай. Кстати, любопытная деталь: Вера вошла в кабинет из студии.

– Как-как?

– А вам она что сказала?

– Что была в своей комнате.

– Врет! Она была в студии. Или в саду. И появилась в кабинете последней, это правда. Но не из коридора. И почему-то говорит, что на веранде я была одна. Ей-то откуда это известно? Из ее комнаты веранда не просматривается, комната угловая, в самом конце коридора, окна на другую сторону. Вот. Да, кстати! Вспомнила! Она была в саду, это точно. Потому что шаль забыла там, на лавочке. Я еще прошла мимо и подумала – надо же, Вера шаль забыла. Она так тряслась над этой шалью, говорила, что старинная. А за ужином даже и не вспомнила о своем сокровище, и еще говорила что-то насчет моего платья. Что мол, перелицовка. Что она в этом понимает! Так вот. Вера ушла с веранды в свою комнату, так и не вспомнив про шаль. А в кабинет пришла уже в ней. Откуда взяла, как не в саду, а?

– Допустим. Это уже факт. А насчет того, что кто-то стоял в нише, как, Наталья Александровна?

– Ну… Я не уверена.

– Вам, как и всем прочим, надо пройти дактилоскопию.

– Я сразу заявляю, что брала пистолет! Брала!

– Когда?

– Когда заходила в кабинет и разговаривала… ссорилась с Георгием. Но после того, как я вышла, он был жив! Понятно?

– Зачем же вы тогда брали в руки пистолет?

– Посмотреть. А что?

– Ничего. Иногда людей спасает от тюрьмы и любопытство. Но ведь никто не видел, что вы делали в кабинете бывшего мужа, а? Никто же не видел, что вы брали в руки пистолет?…

… – Да, мы с братом были в беседке. С Эдиком. Жалко как, а?

– Почему, Егор?

– Только он мог убить. Он плохой.

– Но был с вами в саду, так?

– Да.

– И никуда не отлучался?

– Нет. Мы говорили, а потом раздался выстрел.

– О чем говорили?

– Какая разница?

– Действительно, никакой. А кого вы еще видели в саду?

– Никого. А вообще-то, я в тот момент по сторонам не смотрел.

– Что, разговор был интересный?

– Ну…

– Ладно, идите. С вами, по крайней мере, все понятно.

– Я племянница Нелли Робертовны.

– Где вы были в момент выстрела?

– …

– Настя, где?

– В… в саду.

– Значит, вы кого-нибудь видели? Братьев или Наталью Александровну. Или Веру Федоровну?

– Я была у себя в комнате.

– Так в саду или в комнате?

– Не знаю.

– Почему вы плачете?

– Я ничего больше не скажу.

– Придется, Настя.